Цвет твоей крови Бушков Александр

– Вот так и живем…

Снова став прежним, жестким, собранным, невозмутимым, он сказал непререкаемым тоном:

– Не стоит жалеть, что патронов у тебя мало. Все равно твое оружие придется оставить здесь. Может попасть в чужие руки…

Очень интересно! Огнестрельного оружия у них нет и никогда не было, но слово «патроны» он произнес по-русски без малейшей запинки, не произнося вместо него, как уже было несколько раз, местный эквивалент…

– А какая разница? – спросил я. – Если и за вигень, ты сам говорил, с нас так и так сдерут шкуру? Или нас это не касается?

– Это всех касается, – отрезал Грайт. – Но о вигене ватаки знают, а о том, что у нас есть такое оружие, знать не должны. Я ясно выразился?

– Уж куда яснее… – проворчал я. – Ты командуешь…

Мы вновь уселись на поваленный ствол, я закурил папиросу, он – трубку. Потянулся к кармашку. Это и в самом деле оказались часы, золотые, циферблата я не видел, но обратная сторона была усыпана прозрачными шлифованными камнями, синими, красными и желтыми.

– Пора собираться в дорогу, – сказал Грайт. – Докурю только… У тебя есть какие-нибудь вопросы?

– Пожалуй, – сказал я. – Из чистого любопытства… Теперь совершенно ясно, что вы с Оксаной не первый день знакомы: то-то и еда у нее слишком роскошная для деревни, и эта стеклянная штука, и то, что она нисколечко не удивилась, когда ты появился из стены… Она ваша или просто с тобой сотрудничает?

– Сотрудничает, – сказал Грайт. – Так получилось, что одна из Троп заканчивалась в ее доме. Конечно, она сначала испугалась, но мы с ней быстро нашли общий язык…

– А вот интересно, она тоже это делает ради золота?

Казалось бы, какая мне разница? Но все равно неприятно было думать, что красавица Оксана вульгарно работает на Грайта ради золотых монет, как тот зоотехник на немцев.

Резко повернувшись ко мне, Грайт чуть ли не прорычал:

– Не смей так говорить! Не все меряется золотом, вот тебя хотя бы взять…

Он тут же взял себя в руки, проворчал, отвернувшись:

– Извини, не сдержался… Но ты неправ касательно Саны.

– Ладно, – сказал я примирительно. – Честное слово, не собирался ее обидеть. Просто интересно стало, почему она с тобой сотрудничает.

– Сана – совсем другое, – сказал Грайт. – Она – каптош. Как это по-вашему… Книжный Человек. Мало того, что знает грамоту и читает книги, но и учит этому детей.

– А у вас что, грамоте не учат?

– Вот уже тридцать лет… – Его лицо было злым. – Ватаки очень быстро покончили с грамотностью. Ее не знают даже готанги.

– Это кто?

– Дай подумать… Благородное сословие. Только они имеют право владеть землей и крестьянами, носить меч. Тебе понятно? В вашем коэне есть подобные, только, Сана говорила, не в вашей стране.

Ничего непонятного – дворяне, ага. Что интересно, он говорил о привилегиях не в прошедшем времени, а в самом что ни на есть настоящем: не «имели право» владеть землей и крестьянами, а «имеют». Насколько можно судить, захватчики далеко не на все устои здешней жизни покусились…

– Я – готанг, – сказал Грайт. – И Алатиэль тоже. Тебе, кстати, тоже предстоит выступать в облике готанга, так для тебя гораздо выгоднее и избавит от многих хлопот. Вот насчет грамотности… Меня успели обучить грамоте. А вот следующие поколения… Алатиэль грамоты не знает вообще.

Он уже дважды произнес это имя – с таким видом, словно это имело сейчас какое-то значение. И я спросил:

– А кто такой Алатиэль?

– Кто такая, – поправил Грайт. – Девушка. Двадцати лет, но полагаться на нее можно всецело. Во время Вторжения погибли ее родственники, а готанги таких вещей не забывают, правда, не все… Алатиэль едет с нами. Надеюсь, у тебя нет предрассудков касаемо участия молодой девушки в столь серьезном деле?

– Никаких, – сказал я.

Откуда взяться предрассудкам? Женщины – иногда совсем молодые – в истории революции широко отметились. Речь идет не только о тех, кто в Российской империи стрелял в царских сатрапов и вел пропаганду. Группой бомбистов, упокоивших императора Александра Второго, руководила молодая женщина Софья Перовская, а в Гражданскую отлично себя показала героический комиссар Лариса Рейнер. Ну а в более близкие к нам времена достаточно вспомнить Пассионарию, Долорес Ибаррури.

Увы, хватает и примеров, когда женщины выступали на стороне контрреволюции. Одного из вождей Великой французской революции Марата зарезала кинжалом юная дворянка Шарлотта Корде. И в Ленина на заводе Михельсона стреляла в восемнадцатом году женщина…

– Ватаки очень быстро истребили каптошей, – продолжал Грайт. – Запретили не только учить грамоте, но и держать дома книги. Кое-кто, конечно, запреты нарушал – у нас дома было целых десять, в тайнике, конечно. Любого, у кого найдут книгу, ждет… нечто похуже смерти. Грамоте и счету разрешают учиться только лугенам… купцам. Торговлю ватаки, в общем, не тронули, а ее вести невозможно без знания грамоты и счета. Ну и еще лекари – приготовление лекарств часто связано с расчетами. Еще часть судейских и стражи. Все остальные безграмотны. Безграмотными гораздо легче управлять…

Тут я был с ним совершенно согласен. Правда, в Средневековье, да и позже, крупные крестьянские восстания и городские мятежи проходили без всякой грамотности, вспыхивали исключительно благодаря усилиям тех, кого бы мы сегодня назвали агитаторами и пропагандистами. Вот только они всегда кончались поражениями. Как только широко распространились книги, брошюры, газеты и листовки, революции стали одерживать победы: и Великая французская, и Великий Октябрь, и много других помельче…

– Сана – Книжный Человек, – сказал Грайт. – Когда она отошла от испуга и у нас наладился разговор, ее очень заинтересовало все, что я рассказал. Так что она мне помогает не за золото, а по велению души. Вот только я в последние дни всерьез за нее беспокоюсь – у вас началась большая война и уже достигла ее деревни. Пожалуй, если все благополучно кончится, я ей предложу забрать ее сюда. Здесь ей будет гораздо безопаснее…

В его интонациях я уловил искреннее беспокойство… и кое-что еще. Не удивлюсь, если это были чувства. Что ж, она красавица, а ему всего-то лет сорок. Пусть хоть под венец идут, мне без разницы…

– У тебя будут еще вопросы? – спросил Грайт.

– Нет, пожалуй что…

– Отлично, если захочешь узнать еще что-то, расскажу по дороге. Ехать нам долго, времени будет достаточно… Пора позвать Алатиэль. Она там от нетерпения места себе не находит…

Он вынул из кармана что-то очень напоминающее костяную дудку с парой странных вырезов, приложил к губам тонкий плоский конец – и далеко разнеслись звуки, больше всего напоминающие протяжный, довольно мелодичный крик какой-то птицы. Нечто вроде охотничьего манка, надо понимать. Очень подходящая штука для леса, – а мы явно в лесной глухомани, Грайт ничуть не обеспокоился, что кто-то может услышать выстрелы – невероятные в этом мире звуки…

Я стал смотреть в ту же сторону, что и Грайт. Вскоре меж деревьев показалась идущая к нам быстрым шагом девушка – в ней очень быстро опозналась девушка, несмотря на мужскую одежду и меч на боку, который она придерживала со сноровкой человека, привыкшего носить это оружие.

Она остановилась передо мной – тот же наряд, что у Грайта, только светло-сиреневый, с кружевами того же цвета на рукавах и воротнике. Меч и кинжал на поясе, на правом запястье – золотой браслет с синими камнями. Интересно, платья у них есть?

Очаровательная была девушка, враз отгонявшая любые посторонние мысли… Тонкое личико, как на полотнах старинных итальянских живописцев (видывали, как же!), прямой носик, пухлые розовые губы, большущие серые глаза, очень выразительные. Темно-русые волосы собраны на спине в недлинную тонкую косу, перевитую золотистой тесьмой с желтыми камешками. Голенища черных сапог точно так же украшены венчиком золотых цветов – я решил, что вместо слов «серебристого» и «золотого цвета» следует употреблять «серебро» и «золото». Дворяне все же. Готанги, чтоб им ни дна ни покрышки…

В ней не было ничего мужеподобного – употребляя слова из нашего мира, просто-напросто ладная, спортивная девочка. Подпольщица, изволите ли видеть. Ну что же, таких и в нашем мире хватало… Лишь бы и в самом деле оказалась надежным спутником в опасном предприятии…

Она взглянула на Грайта вопросительно, словно бы даже с нешуточной тревогой – сразу видно, гораздо хуже умела скрывать эмоции, чем ее командир. Не знаю, сколько их еще поблизости, там, откуда она пришла, но командиром у них явно Грайт…

– Все в порядке, Алатиэль, – сказал Грайт. – Костатен проникся нашими бедами и любезно согласился нам помочь. – Он усмехнулся (будьте уверены, той же самой улыбочкой, словно скроенной по шаблону). – Однако у меня остается впечатление, что в глубине души он сердится, а то и злится за столь бесцеремонное приглашение в наш беспокойный коэн. Как будто у него там спокойно…

Алатиэль, прямо-таки просияв, подошла ко мне вплотную, положила мне на грудь узкую изящную ладонь – в золотом перстне сверкнул на солнце большой синий камень – и мелодичным голоском произнесла:

– Костатен, не сердись на нас, ладно? У нас не было другого выхода, правда. Ты ведь нам поможешь? У тебя лицо хорошего, отзывчивого к чужой беде человека…

Ах, как она старалась быть милой простушкой! Глазищи, что называется, распахнула до души, нежный голосок звучит просительно, прямо-таки умоляюще, и смотрится она такой беззащитной, что поневоле рвешься заслонить ее широкой мужественной грудью от всех на свете опасностей и невзгод…

Не думаю, что она была такой уж коварной. Просто-напросто я не вчера родился и давно свыкся с привычкой красивых девушек таким именно голосочком и с таким именно лицом просить о каком-нибудь одолжении – разве что до сих пор речь шла о пустяковых, мирных, бытовых делах. Уж такими милыми и беззащитными простушками выглядят, лисички…

– Ты ведь поможешь и не будешь злиться? – проворковала она, глядя снизу вверх восхищенно и прямо-таки завороженно. – Конечно, Грайт с тобой поступил… довольно бесцеремонно, но ты должен его понять. Задача у нас самая благородная – освободить самую большую на материке страну от проклятых захватчиков… Или тебе нужно золото? – Она оглянулась на Грайта. – Грайт, ты ведь ему говорил, что мы можем дать много-много золота?

Грайт усмехнулся:

– Говорил, конечно. Но от золота он отказался, готов нам помочь из душевного благородства…

– Я сразу поняла, что у него благородная душа! – воскликнула Алатиэль, послав мне вовсе уж чарующий взгляд (в котором, будем справедливы, все же не усматривалось опытной блудливости ветреной красотки). – Пойдемте? Солнце уже высоко, хорошо было бы пообедать перед дорогой…

Они мне напомнили прекрасно знакомую парочку из нашей комендатуры, двух следователей, весьма успешно работавших как раз на контрасте. Изобличенный, но до конца не расколотый супостат попадал сначала к Паше Кондратенко. Нет, не стучал кулаком по столу, не орал, не грозил жуткими карами – разговаривал спокойно и без матерных слов. Вот только матушка-природа наделила его жутковатым обликом страдавшего со страшного похмелья неандертальца, свежего подследственного способного напугать до колик. А когда собеседник приходил в должный градус растерянности и паники, Пашу сменяла Нина Бакрадзе, черноволосая и черноглазая красавица, невероятно обаятельная, казалось, не способная обидеть и мухи (и кто бы рассказал подследственному, что у нее на счету собственноручно застреленный диверсант и еще двое взятых боевым самбо?). И начинала разговор так, что у собеседника быстро возникало желание открыть всю душу до донышка красавице с нежным голоском и сочувственным взглядом. У Паши и Нины, работавших в паре уже два года, практически не было осечек, полковник Альмиров даже собирался их представлять к орденам Красной Звезды после того, как раскололи крайне серьезного бобра с той стороны, нацелившегося было уйти в глухую несознанку…

Грайт энергичным шагом двигался впереди, открывая мне незащищенную спину, – ну конечно, прекрасно все просчитал и ничуть не боялся, что я шмальну ему в затылок. Шмальнуть нетрудно, но куда я потом денусь? Алатиэль шагала рядом и порой бросала на меня любопытные взгляды, по-моему, уже вполне искренние, без притворства. Один раз явно хотела что-то спросить, но сдержалась.

Шли недолго. Вскоре оказались на вершине пологого склона, а внизу, на обширной поляне, стоял у широкого ручья немаленький дом в один этаж, с двускатной крышей из дранки и крыльцом с резными балясинами перил и навесом. Я заметил, что ни стекол в окнах, ни трубы не было. Архитектура странноватая, но не такая уж диковинная. Что-то не походило это строение на простую крестьянскую избу…

– Охотничий домик, – словно угадав мои мысли, пояснил Грайт.

– Твой? – спросил я.

Коли уж он имеет право владеть землями (и крестьянами), то, скорее всего, и владеет. Что-то не похожа эта парочка на захудалых дворян, перебивающихся с хлеба на квас…

– Нет, – сказал он бесстрастно. – Мои земли довольно далеко отсюда, в нескольких днях конного пути. Дом для всех, даже неблагородным разрешено им пользоваться. На охоте обходятся без изрядной части сословных привилегий…

Слева от дома протянулось сооружение отнюдь не диковинного вида – самая обычная коновязь, тонкие бревна на основательных столбах. Длинная, рассчитанная на добрых пол-эскадрона, – но лошадей я усмотрел всего шесть, две с большими переметными сумами и четыре оседланных. И водопойные корыта из цельных колод тоже не выглядели диковинно.

Лошадей?! Мы подходили к коновязи сбоку, и я очень быстро рассмотрел, что эти животные только похожи на лошадей. Примерно того же роста и величины, но шеи раза в два шире, чем у привычных мне лошадей, головы гораздо длиннее, уши тоньше и острее. А главное, покрыты шерстью наподобие овечьей – густыми кучерявыми завитками разного цвета, от почти черного до светло-желтого, разве что на ногах и голове шерсть не такая обильная…

Правда, седла, сбруя и уздечки не представляли собой ничего особенного – чуточку иные, и только. Диковинные животные стояли смирно, помахивая длинными хвостами, – вокруг вилась какая-то насекомая фауна вроде крупных мух. И запах навоза, наваленного половиной из них, оказался знакомым, привычным.

– Ну вот, понял кое-что? – спросил Грайт, остановившись в нескольких шагах от коновязи. – Мне требовался не просто человек из вашего коэна, а хороший наездник. Их у вас мало, куда ни глянь – эти фыркающие и воняющие самобежные повозки. В деревнях у вас лошадей хватает, но крестьянин не годился, нужен был не просто конник, а воин. Не бойся, они не кусаются. Это йорки. Играют совершенно ту же роль, что в вашем мире кони. И питаются зерном и травой, а не припозднившимися путниками. Я озаботился тебе подобрать ничуть не норовистого. Вот этот, рыжеватый, твой йорк. Попробуй быстренько с ним подружиться, – он усмехнулся. – Или боишься?

Легкую насмешку в его голосе я заметил. И ответил сухо:

– Ты знаешь, не боюсь. Интересно, а ты чего-нибудь боялся в нашем коэне? Я так понимаю, ты там несколько раз был…

– Может, это тебя и разочарует, но я не увидел в вашем коэне ничего, чего следовало бы по-настоящему бояться, – спокойно сказал Грайт. – Многое поначалу вызывало удивление, порой даже изумление, но не более того. Алатиэль держалась точно так же… Хотя… – Он усмехнулся, взглянув на девушку. – Она многому изумлялась гораздо больше, чем я. Молода еще.

– И далеко не всему, – живо возразила Алатиэль. – Многое мне понравилось с самого начала. Особенно эта замороженная сладость, которую продают в съедобных чарочках. Страшно вкусно. У нас ничего подобного нет, если бы Грайт не сдерживал, я бы объелась…

Интересно, подумал я. Мороженое в вафельных стаканчиках они могли попробовать только в городе, в деревнях его пока что не продают, не настолько еще выросло благосостояние трудящихся, несмотря на усилия товарища Микояна. Значит, посещали какой-то город? Конечно, с вигенями они не были бы приняты за иностранцев, а в платьице из нашего магазина Алатиэль ничуть не отличалась бы от простой советской девушки, но вот Грайт…

– Что ты так задумчиво нахмурился, Костатен? – с любопытством спросил Грайт.

– Да думаю вот… – сказал я. – Вы, я так понял, были в городе?

– В городе, как нам объяснили, не в большом, но и не маленьком. Название я не запомнил, уж не посетуй, – диковинное для нашего уха, как и для твоего, могу спорить, будут наши названия. И особого внимания не привлекли.

– Это-то и чуточку странно… уж не посетуй, – сказал я. – Конечно, если Алатиэль и привлекала внимание, то только красотой, а вот ты… У нас мужчины стригутся гораздо короче, с такими прическами, как у тебя, мало кто ходит… Или ты тогда был стрижен коротко?

– Ничего подобного, в точности как сейчас. Но внимания не привлекал совершенно. Видишь ли, все было тщательно продумано. Не думаешь же ты, что я пустился по городу, не подготовившись как следует? Несколько дней провел в беседах с Хранителем Тропы в том городе. Он, как и Сана, – Книжный Человек, учит детей, но не маленьких, как Сана, а постарше. Наука, описывающая ваш коэн…

– География?

– Да, вот это слово. Знаешь, когда я первый раз появился, он испугался гораздо меньше, чем Сана, и поладили мы с ним гораздо быстрее. Он и надоумил. Я ходил по городу в черной одежде вашего жреца, наподобие женского платья. Жрец был… кьотьоликь. В городе был большой храм, и Книжный Человек заверил, что таких жрецов в городе много, местных и приезжих, и я не буду бросаться в глаза. Так оно и оказалось. У меня была с собой картинка, и портной сшил мне здесь очень похожую одежду. Конечно, мы ходили по городу очень недолго…

– А мне так хотелось посмотреть, как на белом полотне показывают живые картины… – с прямо-таки детской обидой протянула Алатиэль. – Но ты торопил…

– Надеюсь, еще будет случай, – с видом величайшего терпения сказал Грайт, взглянув на нее как взрослый на малого ребенка, требующего луну с неба. – Не стоило рисковать. Я так и не спросил у нашего гостеприимного хозяина: а вдруг таким жрецам не позволено посещать такие зрелища? И ко мне мог подойти такой же жрец, завести разговор о жреческих делах… и как бы я тогда выглядел? Мы же ради развлечения туда отправились…

– Все я понимаю, – заверила Алатиэль. – Просто жалко, что не удалось. Это было какое-то очень смешное зрелище, на улице слышно было, как хохочут зрители… Знаешь что, Костатен? Ты только не обижайся и не сердись. Холодное белое лакомство мне понравилось страшно, а вот ваши женские платья, прости, ничуть. Какие-то они… простоватые, и украшений на ваших женщинах почти не видно. Им, должно быть, скучно так ходить.

Очень мило, подумал я, представив Грайта в сутане католического ксендза. Получается, они создали у нас целую шпионскую сеть, расхаживали по улицам как ни в чем не бывало… может, и сейчас кто-то расхаживает. Интересно, как обстоит с документами? Есть ситуации, когда их могут проверить, особенно теперь, в военное время. Или они и с документами что-нибудь придумали? Мало ли на что способна их магия… А впрочем, тревожиться не о чем. В конце концов, они не имеют ничего общего с обычными шпионами нашего мира. Хотя расхолаживаться и терять бдительность рано. Сегодня они ради каких-то своих надобностей утащили к себе лейтенанта пограничных войск, а завтра, чего доброго, нагрянут страшно подумать куда, страшно подумать к кому… При том что пограничные заслоны на их чертовых Тропах ни за что не поставить, проникать в наш мир они могут беспрепятственно, и я не вижу возможностей с их агентурой успешно бороться: кто бы мог подумать, что в простой крестьянской хате обычной сельской учительницы скрывается Тропа, и в каком-то неизвестном по названию городе, очень может быть, и не советском… где еще?

– Но вот что мне понравилось в вашей женской одежде… – начала Алатиэль, похожая сейчас на обычную красивую девчонку, а не подпольщицу, пусть даже на поясе и висел меч.

– Алатиэль, сейчас не время, – сказал Грайт ничуть не приказным тоном, терпеливо и даже с некоторой мягкостью – как я подметил, он именно так с ней и держался. – О платьях и прочем будете говорить в дороге, путь долгий и можешь сколько угодно болтать о пустяках… Сейчас нужно, чтобы Костатен побыстрее освоился со своим йорком. Сахар у тебя с собой?

– Как всегда, Грайт.

Она полезла в карман и протянула мне бугристый полотняный мешочек.

– Э нет, – сказал Грайт. – Не стоит слишком баловать хорошего йорка. Достаточно и того, что ты свою Лютфию, стоит мне отвернуться, сахаром балуешь…

Он достал из мешочка и протянул мне большой кусок коричневого сахара, бросил:

– Этого будет достаточно. Иди знакомься.

Я подошел к указанному мне йорку безо всякого страха – это было не сказочное чудовище диковинного вида, а верховой конь, пусть и непривычного облика. Он спокойно повернул голову, кося на меня огромным лиловым глазом. Пахло от него чуточку непривычно, но все же это был запах здорового, сильного, спокойного животного.

– Привет, как поживаешь? – спросил я и похлопал ладонью по сильной теплой шее, покрытой тугими завитками рыжеватой шерсти. Похоже, его недавно хорошо вычистили.

Протянул на ладони кусок сахара. Йорк взял его с ладони совершенно так, как это в обычае у наших коней: осторожно, одними губами, захрустел, дружелюбно фыркнул мне в лицо. Хоть что-то мне пришлось по сердцу в этом мире…

– Между прочим, его зовут Шупташ, – сказал у меня за спиной Грайт. – Теперь попробуй проехаться.

Я отвязал повод, привычно вставил ногу в стремя и взмыл в седло. Послал Шупташа вокруг обширной поляны, сначала шагом, потом перешел на рысь. Сразу угадывался хорошо выезженный конь (так уж и буду удобства ради именовать его и далее) – прекрасно слушался поводьев, а когда я решился дать шенкеля, отреагировал в точности так, как наши кони: перешел на крупную рысь. Ну что же, приемы и ухватки верховой езды наверняка в обоих мирах схожи – не так уж и много вариантов…

– Отлично, – одобрительно сказал Грайт, когда я спешился и привязал коня к тому же кольцу. – Сразу видно, что у вас все идет на лад. Пойдем, переоденешься.

Я пошел вслед за ним к высокому крыльцу, поднялся по добротным, ни разу не скрипнувшим ступенькам. За дверью обнаружилась просторная, длинная, совершенно пустая комната (если не считать широкой лавки в углу), куда выходило несколько резных дверей. Сразу почувствовалось, что это заведение не для простого народа – лавка, уж на что прозаический предмет мебели, сработана на совесть из темного дерева и даже чуточку отполирована.

Гораздо интереснее лавки был проворно вскочивший с нее человек – детина на вид гораздо моложе Грайта и совершенно другого полета: широкая, простецкая, круглая физиономия, отнюдь не придурковатые карие глаза, светлые волосы пострижены гораздо короче, чем у Грайта, едва прикрывают уши. Одежда того же фасона, но, сразу видно, пошита из гораздо более дешевого материала, пояс простой кожаный с медной квадратной пряжкой, и на нем висит не меч, а что-то вроде короткого широкого тесака с белой костяной рукоятью и нож с такой же ручкой. И шапка на голове – первый здесь мной увиденный головной убор, похоже валяный, в виде конуса с закругленным верхом и загнутыми вверх неширокими полями. Впрочем, шапку он скинул и низко поклонился. Грайт на поклон не ответил, а потому и я не стал. Все в детине указывало на подчиненное положение – егерь, слуга, и не более того. И сапоги добротные, но из гораздо более грубой кожи безо всяких украшений…

– Это Лаг, – сказал Грайт столь же небрежно, как только что называл мне имя коня. – Все готово, Лаг?

– Конечно, хорп, как же иначе, – отозвался Лаг, не надевая шапки.

Держался он без страха, не угодливо, но все равно я укрепился во мнении, что это слуга, пусть и чуть балованный на манер Планше, все за это говорило.

– Тогда пошли. – Грайт распахнул передо мной одну из дверей.

Там оказалась большая комната, обставленная не в пример комфортнее: три кровати, высоченный шкаф, стол и четыре кресла, все сработано гораздо искуснее лавки и покрыто затейливой резьбой в том же стиле, что и дверь. Застелена только одна из трех кроватей, остальные могут похвастать лишь матрасами в широкую красно-желтую полоску. Один матрас пуст, а на другом лежит одежда, кинжал в ножнах, к кровати прислонен меч, и тут же стоят сапоги со шпорами.

– Переодевайся, – сказал Грайт командным голосом. – Все свое складывай сюда. – Он показал на занимавший половину матраса квадратный кусок темной материи. – Все. При тебе не должно остаться ни единого предмета из твоего коэна. Лаг закопает узел…

– А потом мы сюда вернемся за моими вещами? – спросил я.

– Сомневаюсь. Даже если все получится успешно, посылать тебя назад я буду с другой Тропы. Нет смысла тащиться в обратный путь из-за самых обычных в твоем мире вещей.

– Не все такие уж самые обычные… – проворчал я.

Жаль было и безотказных швейцарских часов, за восемь месяцев ни разу не опоздавших и не забежавших вперед и уж безусловно не требовавших ремонта, и «Ворошиловского стрелка», полученного по заслугам, но более всего – «Ворошиловского конника». Так получилось, что «Стрелка» вручил школьный военрук Осипов, всего-то навсего старший лейтенант, ушедший в отставку из-за язвы желудка, низенький, неавторитетный, с желчным лицом, ни разу на моей памяти не улыбнувшийся. И получали тогда значки человек тридцать старшеклассников. С «Конником» обстояло совершенно иначе. Нам пятерым, отличникам конно-спортивной секции, организованной комсомолом на ипподроме, значки вручил приехавший из области комбриг, командир стоявшего там кавалерийского полка, Гражданскую отвоевавший у Котовского. Рослый, крепкий дядька с красивой сединой и смоляными усами под Буденного, с двумя орденами Красного Знамени и Краснознаменной шашкой. Многие нам завидовали, – а мы посматривали на них свысока и промеж себя называли «пехотой сиволапой». Да и сам по себе «Конник» гораздо более редкий, чем «Стрелок», которого, говорили, получали и девчонки. Даже если удастся раздобыть другой, – но кто мне свой отдаст? – это будет уже не то…

– Ничего не поделаешь, – твердо сказал Грайт не допускавшим возражений тоном. – Не должно остаться ни одной вещи, по которой можно понять, что ты не отсюда.

– Ватаки не знают о Тропах?

– Знают, – сказал он, чуть поморщившись. – Тропы обнаружили еще до Вторжения. Они долго были одной из тайн каптошей, но о них знал и тогдашний король… Расскажу подробнее как-нибудь потом. Главное, ватакам так и не удалось ни одну из Троп обнаружить. Каптоши… и те, кто пришел им на смену, умели хранить секреты и приняли кое-какие меры… А король знал только, что Тропы есть, но не знал места ни одной… Хватит болтать, некогда. Переодевайся живенько.

Что тут поделаешь? Я принялся под его пристальным взглядом разоблачаться догола. Впрочем, сразу было видно, что никаких противоестественных склонностей он не питает: не на меня таращился, а зорко следил, как я выкладываю на кусок материи часы и папиросы (значки я отвинчивать не стал, так и оставил на гимнастерке). Задумчиво повертел в руках простую бакелитовую расческу.

– Это тоже положи туда же, – распорядился Грайт. – У нас такими пользуются только низшие. Я тебе дам кое-что другое, как нельзя более приличествующее готангу…

Я послушался. Взялся за здешнюю одежду. Исподнее и здесь имелось – нечто вроде трусов ниже колен. Штаны и кафтан – ну это просто. Носки не совсем привычные: из толстого полотна, с толстой вязаной подкладкой. Ну а натянуть сапоги было совсем просто. Одежда оказалась великовата, но самую чуточку, не висела мешком. Сапоги тоже чуть великоваты, но это лучше, чем тесные…

Без подсказок Грайта кое-как прицепил меч, кинжал и такой же, как у Грайта, кошель, в котором на ощупь угадывались под тонкой замшей продолговатые предметы наподобие больших авторучек или указок. Хотел расстегнуть кошель, чтобы посмотреть, что там, но Грайт остановил:

– Это подождет. Пройдись-ка по комнате…

Я добросовестно прошелся к окну и назад. Ступал чуточку неуклюже: каблуки у сапог не дамские, но все же повыше, чем у наших. Я не спотыкался и не ковылял, но все равно требовалось пока что осторожно ставить ноги, словно при ходьбе по тонкому льду.

– Неплохо, – одобрил Грайт. – Понемногу привыкнешь. Получился готанг хоть куда. Волосы, правда, подкачали…

– А что с ними не так?

– Подстрижены коротко, как у низших. Длинные волосы – древнейшая привилегия готангов, и только готангов. В старые времена порой вместо казни или тюрьмы готангов стригли наголо, это считалось величайшим позором…

– Я же в таком случае буду бросаться в глаза как не знаю кто…

– Не будешь, – заверил Грайт. – Есть отличное объяснение. Ты только что переболел клотилем. Это такая не тяжелая, но докучливая хворь. Болеют главным образом дети, но и взрослых порой ударяет. Передается от домашних животных, правда, не всех. Кожа покрывается струпьями, которые в конце концов сходят, не оставляя следов. И начисто выпадают волосы. Так что ты – готанг, совсем недавно хворавший клотилем. Никто ничего не заподозрит. Стрижка волос в наказание перестала применяться еще при моем дедушке…

По описанию болезнь походила на стригущий лишай, в пятом классе подцепленный Митькой Переверзевым от бездомного котенка. Мы Митьке тогда завидовали – он три месяца просидел дома, не ходил в школу, пока не перестал быть источником заразы. Скучал, конечно, но был избавлен и от приготовления уроков, и от двоек, читал да возился в огороде…

Очень быстро я понял, чего не хватает. И спросил:

– А головного убора мне что, не полагается? У тебя его тоже нет, а вот у Лага есть…

– Ничего удивительного, – усмехнулся Грайт. – Лаг – низший. Готанги, и только они, головных уборов не носят, это еще одна старинная привилегия. В старые времена часто готанга не заключали в тюрьму, а отбирали у него меч и приказывали выходить на люди исключительно в шляпе. Никто и не выходил. Это было хуже смерти – готангу появиться меж людьми без меча и в шляпе. Весь присужденный срок носа не высовывали из дома или из замка…

– А если дождь? Или у вас нет дождей?

– Конечно, есть, – сказал Грайт. – Что поделать, приходится терпеть. Ради одной из исконных привилегий готанг обязан мириться с буйством стихии…

– А если зима? – с искренним любопытством спросил я.

– Зьима… Ты про то время года, когда очень холодно и с неба сыплется твердый дождь?

– Вот именно.

– Понятно, – кивнул Грайт. – Я однажды был у вас, когда стояла зьима. Пренеприятнейшие впечатления остались, знаешь ли. Нет, не в холоде дело, а замерзший снег – даже красиво, если нет ветра. Единственный раз в жизни показался на людях с покрытой головой, чтобы не обращать на себя лишнее внимание. Не было другого выхода – нужно было идти. Ощущения… Ты не поймешь. Короче говоря, у нас нет такого времени года, как зьима. Просто несколько месяцев в году становится холоднее, и ветры тогда сильнее, с проливными дождями. Вот и вся зьима.

Везет вам, подумал я. Будь у вас настоящие зимы с морозами, наверняка отличительным признаком готанга были бы отмороженные уши…

– Ну довольно, – деловито сказал Грайт. – Что-то мы разболтались о пустяках, как женщины, которым нечего делать. Открой кошель.

Я так и сделал. Там обнаружилось нечто вроде кожаного футляра, из которого торчали длинные рукоятки. Одна серебряная с мастерской чеканкой, другая из темного дерева с искусной резьбой, третья, очень похоже, из прозрачно-красноватого с причудливыми темными разводами янтаря.

– Вытащи ту, что с серебряной ручкой, – сказал Грайт. – Насчет двух остальных я тебе объясню потом, будет время, а с этой ты должен управляться уже сейчас…

Я вытянул серебряную рукоятку. Из нее торчал стержень – коричневое дерево в черных прожилках, конец закруглен. Вчера я видел в точности такую же штуку на подоконнике у Оксаны, Оксана сказала, что это указка, но, очень похоже, соврала…

– Подойди к зеркалу, – сказал Грайт. – Этим у нас расчесывают волосы. Просто приложи дерево к волосам и двигай. – Он усмехнулся. – Это совершенно безопасно…

Подойдя к большому овальному зеркалу в массивной резной раме, я всмотрелся в свое отражение и не почувствовал никакого неудобства – одежда непривычная, и только. Другое дело, что я показался себе актером, наряженным для какой-то пьесы из стариной жизни, – но это можно пережить…

Провел деревянным стерженьком по растрепанным волосам – и они моментально легли ровненько, как расчесанные хорошей гребенкой. Удобная штука, я с ней моментально освоился и привел прическу в полный порядок.

– Еще одно наставление, – сказал Грайт. – Ты ничегошеньки не знаешь о нашей жизни и будешь беспомощен при простом разговоре на самые обыденные темы…

– Я и сам об этом подумал…

– Предусмотрели и это, – сказал Грайт спокойно. – В дороге и на постоялом дворе нечего опасаться, что тебя втянут в разговор, – это против этикета. Полагается обязательно спросить, готов ли незнакомец завязать разговор. Если нет, тебе достаточно отрицательно мотнуть головой, чтобы словоохотливый тип отстал без обид. А вот в городе могут оказаться ситуации, когда от разговора ни за что не увильнешь, тут уж на нелюдимость не сошлешься… Я кое-что придумал на этот счет. Ты – глухонемой. На любые обращенные к тебе слова недоуменно таращишься и пожимаешь плечами. Можно при этом глуповато ухмыляться – правда, и переигрывать не стоит… Глупо ухмыляться в меру. Тебе же самому не захочется выглядеть законченным идиотом?

– Не хотелось бы, – сказал я.

– Можешь попрактиковаться перед зеркалом в глуповатых ухмылках, это только на пользу делу…

– И вот что… – сказал я. – Если на меня вынесет настоящего глухонемого? Не знаю, как у вас, но у нас у глухонемых есть… самый настоящий язык… язык жестов…

– Ну конечно, – сказал Грайт, ничуть не удивившись. – Как же, ты про эйтор. У нас он тоже есть. Только, видишь ли… Случается, и в семьях готангов рождаются глухонемые дети. Но эйтору их не учат, это считается уделом низших. Даже глухонемого готанга низшие обязаны понимать, даже если он не владеет эйтором. Кстати, это тебе поможет и в разговорах. Готанги стараются не особенно показывать своих глухонемых детей на люди, они большую часть времени проводят в натуральном затворничестве… хотя, разумеется, не взаперти. Особенно это распространено в захолустье. Так что ты – готанг из захолустья, несведущий в городских делах. Вообще в жизни большого мира. Алатиэль тебе покажет пару-тройку простых, распространенных жестов, которыми ты сразу дашь понять окружающим, что ты глухонемой и во многом разбираешься плохо. Это ни у кого не вызовет удивления, разве что иные будут смотреть тебе вслед с брезгливой жалостью, но это пустяки… Да, тебе надо и одежду в порядок привести. У нее такой вид, как будто она долго пролежала свернутой в дорожном мешке. А это неправильно, мы несколько дней якобы провели на охоте, и у нас есть добросовестный слуга…

Он был прав: одежда была помятая, в складках, – не то что у него и Алатиэль, да и у Лага. Вот у них троих наряды казались тщательно отутюженными – хотя непонятно, как этого можно добиться в лесной глухомани…

– Мне что, опять раздеваться? – спросил я, подумав: наверняка у них есть какие-то утюги… Допустим, их, как кое-где у нас, засыпают горячими угольями из печки – правда, над домом не видно было ни одной дымовой трубы…

– Нет, это делается проще… – Грайт подошел к двери, чуть ее распахнул и негромко позвал: – Лаг!

Детина появился в комнате моментально, со сноровкой бывалого солдата – разве что не наблюдалось солдатской выправки. Вопросительно уставился на хозяина, готовый выполнить любое распоряжение: ну, скажем, перерезать мне глотку. Прикажи ему такое Грайт, непременно исполнит быстро и в точности, знаю я, пусть исключительно из романов, таких верных и исполнительных слуг – они, надо полагать, не только в романах, а и в жизни встречаются, лишенные классового самосознания…

– Почисти Костатену одежду, – распорядился Грайт.

Лаг подошел ко мне, расстегнул продолговатый кошель на поясе и почтительным тоном попросил:

– Соблаговолите, готанг, сделать руки вот так… – и показал, как.

Выглядело это так, словно меня собирались вдумчиво обыскать. Я, не прекословя, поднял руки на уровень плеч. Лаг достал из кошеля штуковину наподобие «расчески» (я не стал спрашивать у Грайта ее здешнее название, совершенно ни к чему), только раза в три побольше, с резной костяной рукоятью и медным, кажется, стержнем. Провел ею по моей груди от воротника к поясу – и все складки и помятости волшебным образом исчезли, кафтан выглядел свежеотглаженным, как у этой троицы. Вот оно в чем дело… Огнестрельного оружия у них нет, но расчески и одежные щетки весьма примечательные. Снова какая-то магия или здесь что-то другое? А впрочем, какая мне разница? Надолго я здесь задерживаться не собираюсь, очень хочется верить, что Грайт слово сдержит и отправит меня назад – как ясно из его слов, он запросто расхаживает меж двумя мирами по этим их загадочным Тропам…

– Достаточно, я думаю, – сказал Грайт.

Лаг убрал свою «щетку» в кошель и улетучился почти беззвучно – немаленькое достижение для рослого детины… Вышколен на совесть, я так понимаю…

– Ну вот, привели тебя в надлежащий вид, – сказал Грайт. – Теперь осталось…

Он подошел к крайне напоминавшему низкий широкий комод предмету здешней меблировки, пузатому, на гнутых вычурных ножках, выдвинул ящик и подал мне часы, почти такие же, как у него, на массивной золотой цепочке. Роскошные были ходунцы: большущие, золотые, с россыпью желтых камней на крышке, с массивной ребристой головкой и выпуклым стеклом. Ажурные золотые стрелки, циферблат разделен на восемь загадочных знаков, выложенных крохотными желтыми камешками. Ну конечно, счет времени здесь другой. Интересно, в сутках восемь часов или шестнадцать? Спрошу потом, сейчас такие подробности ни к чему…

Часы исправно тикали – размеренно, негромко.

– Время я поставил точное, – сказал Грайт. – Как их заводить, покажу потом. Хочешь что-то спросить?

– Эти знаки… – сказал я. – Похоже на цифры, а ты сам говорил, что грамоте у вас не учат. Выходит, это что-то запрещенное?

– Ну отчего же, – усмехнулся Грайт. – Единственное послабление насчет грамотности – разрешается учить цифры до тридцати. Считается, этого вполне достаточно – часы, еще кое-что… Я когда-то умел считать по-настоящему, с несколькими арифметическими действиями, но давно, как многие, все забыл – негде эти знания применять даже потаенно от ватаков… – В его голосе звучала неподдельная грусть. – И вот это тебе необходимо, на большой дороге – да и в городах порой – Золотая Стража может потребовать и у готангов…

Я принял у него овальную дощечку нежно-золотистого цвета, судя по легкости, деревянную (и дерево хорошо просушено). Размером с ладонь. На одном конце аккуратная дырочка. Три строчки по пять знаков в каждой – загадочные письмена вроде иероглифов, затейливых и красивых. Иероглифы словно глубоко выштампованы и покрыты не краской, а чем-то вроде поблескивающей алой глазури.

Я взял ее горизонтально, как книгу.

– Нет, вот так, запомни хорошенько. – Грайт повернул в моей руке пластинку вертикально. Теперь иероглифы, не ставшие от этого более понятными, напоминали японские или китайские надписи. – Подорожная. Это не наши буквы – они были гораздо проще. Знаки принесли ватаки. Неизвестно, это их буквы, цифры или просто какие-то знаки, – а потому никто не может их подделать, хотя саму дощечку при усилиях смогли бы… Зато известно совершенно точно: каждая суруга уникальна и неповторима. – Он покривил губы. – Это знание стоило нескольких человеческих жизней… Разумеется, и твоя суруга доподлинная, ведь поддельных просто не бывает. Это подорожная, без нее запрещено выезжать за пределы своего города, деревни, поместья. Не беспокойся, все обойдется в лучшем виде. Человек, самым законным образом ее получивший, безвылазно будет сидеть у себя в замке, пока мы не кончим дело…

– Значит, ею может пользоваться кто угодно другой? – спросил я – сработали кое-какие рефлексы пограничника, проверившего в жизни много документов, в том числе и на предмет подлинности.

– Ну да, – кивнул Грайт. – Никто представления не имеет, что эти знаки сообщают, но одно известно точно: там нет ни описания внешности владельца, ни указания его возраста, ни даже уточнения, мужчина это или женщина. – Он снова горько покривил губы. – За эти знания тоже пришлось платить человеческими жизнями…

– Значит, эта штука совершенно надежна? – спросил я.

– Можешь быть уверен, – сухо ответил Грайт. – Иначе я не взял бы тебя в такое… дело. Нужно прояснить еще один крайне важный вопрос, единственный оставшийся непроясненным. Тебе же приходилось убивать врагов?

– Дважды, – сказал я.

– В бою?

– Можно назвать это и так. В любом случае у них тоже было оружие, и они готовы были убить меня. – Долгонько было бы растолковывать ему, кто такие диверсанты, да и ни к чему, и я сказал просто: – Они шли воевать, хотя войны и не было. Коли уж у тебя отец и дядя служили в порубежной страже, ты должен знать, что на рубежах иногда бывает очень неспокойно…

– Я знаю, – кивнул Грайт. – И всякий раз – из этой штуки, что метает кусочки металла?

– Ну конечно, – сказал я. – У них было точно такое же оружие. Мы очень давно не воюем мечами и стрелами…

Думаю, он прекрасно знал о боевом применении стрел. К седлу трех верховых коней (но не моего Шупташа) были прикреплены саадаки (как это в свое время называлось) с высокими луками из темного дерева и колчаны со стрелами с красным оперением. Грайт мельком упоминал, что они притворяются охотниками. Что ж, везде, где человек придумывал лук, он его быстро приспосабливал не для охоты, а для убийства себе подобных. Пусть даже у них нет ни войн, ни войска, память должна остаться…

– Вот тут есть слабое место, – сказал он, нахмурясь. – Ты совершенно не владеешь мечом. А схватываться с теми, кто умеет, нам, вполне возможно, предстоит. Мы изрядную часть пути проделаем лесами, а в лесах хватает разбойников, мы можем на них напороться хоть сегодня, если не повезет…

– Луки у них есть?

– У многих.

– Тогда какое имеет значение, что я не умею владеть мечом? – спросил я. – Стрелой из засады можно с равным успехом убить и растяпу, и умельца…

– Тоже верно, – сказал он задумчиво. – И все же… Если дело дойдет до схватки, ты будешь бесполезен, мало того, тебя легче всего будет убить…

Я не удержался от ядовитой реплики:

– А раньше, когда ты меня волок сюда, ты об этом не подумал? Только сейчас в голову пришло?

Он ничуть не рассердился, сказал со своей обычной невозмутимостью:

– Как же, думал и раньше. Только другого выхода не было. Мне необходим был хороший конник. Их у вас мало, но все же есть. А вот хорошо владеющих мечом не осталось… Я упомянул про луки у разбойников, чтобы ничего от тебя не скрывать – в том, что касается опасности нашего… предприятия.

Слеза меня сейчас прошибет от такого благородства и заботливости, слеза умиления… Я спросил:

– А что, ваши мечи и стрелы против ватаков бесполезны?

– Именно так.

– Они неуязвимы для острого железа?

– Судя по их поведению и по тому, что рассказывали те, кто встретил Вторжение, – весьма даже уязвимы. Тут другое. Мы попросту не можем подойти к ним на удар меча, копья или полет стрелы. Почему так, долго рассказывать. Ни за что не можем… Ты – можешь.

– Тогда почему ты не хочешь рискнуть и разрешить мне взять мое оружие? – Я кивнул на постель, где портупеи было не видно под гимнастеркой.

– Во-первых, есть вероятность риска – оружие у нас могут найти по дороге, и все рухнет. Во-вторых… Стрелять по ним из твоего оружия означает не добиться главной цели. Да, пожалуй, из твоего оружия можно издали убить ватака… или даже нескольких. Но не более пяти – ты сам говорил, что у тебя осталось только пять патронов. Даже будь их пять раз по пять и еще столько… Победа не в том, чтобы прикончить сколько-то ватаков. Победа в том, чтобы разрушить Мост. А для этого требуется не оружие твоего коэна, а ты сам… Понятно?

– Понятно, – сказал я. – Однако ты все время что-то недоговариваешь.

– А твои высокие командиры все время делятся с тобой своими сокровенными планами? – с явной иронией спросил Грайт. – Молчишь? Значит, не делятся. Другого от хорошего командира нечего и ждать. Так что я тебе открываю тайны понемногу, для каждой – свой черед… Тебя это удручает? Обижает?

– Да в общем нет, я привык…

– Здесь многое обстоит… обстояло точно так же, – с некоторой наставительностью сказал Грайт. – Знания следует выдавать понемногу. Итак, в бою ты будешь, прости уж, бесполезен…

– Ну не настолько уж… – сказал я. – Видишь ли, у нас есть такая рукопашная борьба…

Похоже, вигень передал мои слова в точности – Грайт разъяснений не попросил. Сказал только:

– Ну-ка, подробнее…

– Рукопашная борьба, – уже увереннее повторил я. – Человек, который ею владеет, может справиться и с вооруженным – неважно чем – противником.

– Интересно… – сказал Грайт. – Мои знания о вашем коэне не такие уж полные и всеобъемлющие… Показать можешь?

Оглянувшись в поисках подходящего предмета, я вынул из кошеля расческу и подал ему:

– Представь, что это нож, и попытайся меня ударить. Только совершенно серьезно…