Часть Азии. История Российского государства. Ордынский период Акунин Борис
Суета вокруг митрополичьего престолаКогда Алексий состарился, Дмитрий Иванович начал заранее подбирать ему преемника – такого, чтоб был верным союзником и помощником. Ждать, кого пришлют из Византии, князь был не намерен.
У Дмитрия был кандидат, который устраивал его во всех отношениях: некий поп Михаил по прозвищу Митяй. Он состоял при князе духовником, а кроме того являлся еще и ближним советником, то есть был напрямую вовлечен в государственные дела. «Сей убо поп Митяй бысть возрастом [статью] велик зело и широк, высок и напруг [мускулист], плечи велики и толсты, брада плоска и долга, и лицем красен, – рожаем и саном [представителен, величав] превзыде всех человек: речь легка и чиста и громогласна, глас же его красен зело; грамоте добре горазд: течение велие имея по книгам и силу книжную толкуя, и чтение сладко и премудро, и книгами премудр зело». Кроме того, Митяй был еще и щеголь: «По вся дни, ризами драгими изменяшесь, и сияше в его одеяниях драгих якож некое удивление. Никтоже бо таковыя одеяния ношаше и никтоже тако изменяшесь по вся дни ризами драгими и светлыми».
В общем, кандидат был во всех отношениях солидный и князю приятный, но с одним недостатком, который вроде бы начисто лишал Митяя шансов на митрополичий сан: это был белый священник, не монах. Однако государя такой пустяк не остановил. Утром Митяя постригли в чернецы, а к вечеру того же дня он уже стал архимандритом столичного Спасского монастыря, тем самым войдя в высший круг духовенства.
Дряхлый Алексий долго не хотел соглашаться на такого преемника, но с его привычкой следовать политической целесообразности в конце концов, кажется, написал завещательную грамоту в пользу Митяя. Этот документ еще не делал преемника митрополитом, но обеспечивал последующее утверждение в Константинополе.
Но когда Алексий умер, оказалось, что православные иерархи такого первосвященника признавать не желают. Для них он был чужим, к тому же слишком чванливо держался. Между тем, двумя годами ранее патриархия уже назначила Алексию Московскому наследника – болгарина Киприана, который пока митрополитствовал в Киеве, окормляя «литовскую» половину Руси. Киприан представлял интересы литовского великого князя Ольгерда, давнего врага Москвы, и с такой кандидатурой князь Дмитрий, конечно, ни за что не согласился бы.
У высшего русского духовенства появился еще и свой собственный представитель, получивший поддержку иерархов: суздальский епископ Дионисий, которому покровительствовал самый уважаемый из отцов церкви – Сергий Радонежский (сам он не пожелал идти в митрополиты, хоть его и уговаривали).
Оба русских кандидата, Митяй и Дионисий, засобирались в Константинополь; каждый рассчитывал склонить патриарха на свою сторону. У первого имелись очень сильные аргументы – богатые дары, полученные от князя; второй, видимо, надеялся на свое красноречие и заступничество церковной верхушки. Хоть позиция Дионисия Суздальского выглядела слабоватой (константинопольские патриархи охотно брали мзду), московский государь все же решил не рисковать и поместил почтенного иерарха под стражу. Тот поклялся, что никуда не поедет, был выпущен под поручительство Сергия Радонежского – и сразу же кинулся догонять Митяя.
Но тот был уже далеко, близ Цареграда. Казалось, победа Митяя гарантирована. Но тут он внезапно, еще не сойдя с корабля, скончался. Возможно, смерть была естественной, однако ее скоропостижность и острота ситуации, конечно, выглядят подозрительно. Без пяти минут митрополита вполне мог отравить агент одной из противоположных партий, затесавшийся в его окружение – очень уж высоки были ставки в игре.
Дальше развернулись события, уместные разве что в плутовском романе.
Свита умершего Митяя, опасаясь приезда Дионисия, совершила подлог. Наскоро посовещавшись, московские послы вписали в княжескую «хартию» с просьбой об утверждении митрополита другое имя – переяславльского игумена Пимена, находившегося здесь же, на корабле.
Патриарху, чья казна вечно пустовала, было все равно, кого назначать, – лишь бы хорошо заплатили. Так совершенно случайный человек сделался законным и официальным митрополитом всей Великой Руси, а киевский Киприан остался попечительствовать над Русью Малой (эти названия уже начинали входить в обиход).
Однако своевольство послов не пришлось по нраву князю Дмитрию Ивановичу. Он знать не хотел никакого Пимена, назначенного без его санкции. Новопоставленного митрополита задержали, не дав въехать в Москву, и отправили в заточение.
Столь же бесцеремонно обошелся государь и с Киприаном, когда тот прибыл в Москву предъявить свои права. Митрополита малороссийского схватили, подвергли «хулам, наруганиям, насмеханиям и граблениям», а потом «нагого и голодного» с позором прогнали прочь.
Всё это означало, что отныне московские государи не будут признавать митрополитов, назначенных одной только церковной властью, без согласования с властью светской.
Примечательно, что впоследствии все три неугодных претендента – и Киприан, и Пимен, и Дионисий – каждый в свое время побывают на московской митрополичьей кафедре, но для этого им придется сначала заручиться поддержкой государя.
Смерть Митяя. И. Сакуров
Вторым столпом, на котором держалась Москва, было боярство. Эта аристократическая партия из крупных землевладельцев, занимавших важные посты в администрации и войске, была заинтересована в укреплении государства не меньше, чем великокняжеская семья и митрополия.
Те бояре, кто были потомками старших дружинников или княжеских придворных, стояли за государя по традиции, связанные с его родом общей историей и экономическими интересами. Но много было и бояр «пришлых», перешедших на службу к Москве со своей челядью, а то и с целой дружиной. Великие князья всячески привечали таких иммигрантов, находили для них почетные должности и одаряли землями, так что новые вассалы служили не менее ревностно, чем старые. По русскому закону, переходя от одного сюзерена к другому, боярин сохранял свои вотчины, то есть земли, находившиеся у него в личной собственности, поэтому с особой охотой московские государи переманивали к себе бояр из соседних княжеств – это позволяло расширить территорию.
Князь с боярами. Миниатюра XVI в.
Значение боярства особенно возрастало в правление князей слабых и нерешительных, к числу которых относился Иван Красный. Он даже взял супругу не из другой ветви Рюриковичей, как происходило обычно, а женился на девице из сильного боярского рода Вельяминовых, тем самым укрепив связи с московской знатью.
Когда же на престоле оказался его сын, ребенок, бояре сплотились вокруг него и митрополита, чтобы не дать соседям воспользоваться ситуацией.
Сохранить за маленьким Дмитрием владимирское великое княжение было невозможно, оно перешло к Дмитрию Константиновичу Суздальскому. Однако вскоре в Золотой Орде началась междоусобица, и московские бояре не преминули ей воспользоваться. Они отправили посольство к одному из претендентов на власть, царевичу Мюриду, и тот за хорошую мзду охотно пожаловал будущему Донскому желанный титул. Теперь можно было объявить Дмитрия Суздальского узурпатором.
Бояре собрали сильное войско (у суздальцев такого не было), посадили своего князя-подростка в седло и отобрали Владимир. С 1362 года московский государь вновь становится великим владимирским князем. Год спустя (тоже не бесплатно) бояре обзавелись ярлыком и от другого ордынского претендента, значительно усилившегося царевича Абдуллы, за которым стоял темник Мамай. Мюрид было обиделся и снова назначил великим князем Дмитрия Суздальского, но тот продержался всего двенадцать дней и был разбит москвичами, которые разорили родовые земли незадачливого конкурента. Тот попытался собрать антимосковскую коалицию, но закончилось тем, что Москва забрала себе владения враждебных князей – Стародуба и Галича Мерьского (в Костромском крае).
Когда в 1365 году новый ордынский хан опять прислал ярлык суздальскому князю, Дмитрий Константинович, наученный горьким опытом, благоразумно отказался, отдав за Дмитрия Ивановича свою дочь и получив в награду нижегородскую область.
Все эти события продемонстрировали очевидный факт: мощь Москвы была уже столь велика, что государство могло успешно существовать даже с номинальным правителем – во всяком случае, при конфликте с другими русскими князьями.
Вероятный вид на Кремль Дмитрия Донского. А. Васнецов
Каменный КремльБогатство и сила молодой державы так возросли, что в 1367 году Москва затеяла невиданное по масштабу и затратности дело: строительство каменной цитадели. Незадолго перед тем в деревянном городе произошел очередной пожар, после которого осталось одно пепелище. Каменные стены длиной около двух тысяч метров должны были защищать центральную часть столицы, Кремль, от «огньобразной кары», чаще начинавшейся с хаотично застроенных посадов. Еще важнее была оборонительная функция: осадные орудия той эпохи были бессильны против камня.
На Руси каменных кремлей не было нигде, кроме богатых этим строительным материалом Новгорода и Пскова. Самостоятельно принять столь важное решение юный Дмитрий, конечно, не мог – в летописи сказано, что он, «погадав с [двоюродным] братом своим с князем с Володимером Андреевичем и с всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сотвориша».
История со строительством каменной крепости – проявление типично московского прагматизма, которым руководствовались Калита и его потомки. Скажем, Тверь в период своего наибольшего расцвета предпочла возвести пышный собор с мраморными полами и медными вратами, а на скучные каменные стены тратиться не пожелала (за что потом и поплатилась). А вот Дмитрий Иванович, хоть и был набожен, но на церковном строительстве экономил – при нем обветшали московские каменные соборы, поставленные Калитой. Зато на укрепления князь не поскупился, и затраты эти очень скоро себя оправдали.
Белый камень (известняк), очевидно, брали из мячковских каменоломен, расположенных примерно в 25 километрах от Кремля. Зимой строительный материал доставляли на санях, летом по Москве-реке. Такие грандиозные работы, конечно, длились не один год, однако, судя по тому, что уже в 1368 г. крепость смогла выдержать серьезную осаду, строительство велось по какому-то искусному плану, позволявшему не ослаблять прежней оборонительной системы. Возможно, каменные стены были заложены сразу по всему периметру и надстраивались постепенно, а наверху еще долго сохранялся бревенчатый частокол.
Мы мало что знаем о первом каменном Кремле – от него ничего не сохранилось. По данным археологии, известно лишь, что площадь цитадели (23 гектара) почти равнялась современной. Хрестоматийная картина Аполлинария Васнецова (с. 269) честно названа: «Вероятный вид на Кремль Дмитрия Донского».
Должно быть, именно в это время прорыли ров от речки Неглинной до Москвы-реки, замкнув вокруг крепости треугольник водных препятствий. Кремль превратился в настоящую твердыню. Теперь его стены нельзя было ни пробить, ни спалить.
Князь
Дмитрий Иванович
Если в первые годы княжения Дмитрия Донского (который, разумеется, еще так не звался) Москвой управляли митрополит Алексий и старшие бояре, то примерно с 1367 года в московской политике всё явственней начинают проступать личные качества одного из самых прославленных русских государей. Однако следует помнить о том, что свою огромную славу Дмитрий стяжал благодаря единственному (хоть и очень важному) свершению – Куликовской битве, а на престоле он находился целых тридцать лет, и далеко не всё в эти годы было гладко. Кроме взлетов случались и сокрушительные падения.
Жизненный путь Дмитрия Донского столь извилист, что за этими зигзагами не так просто разглядеть живого человека. Во всяком случае, он несомненно был натурой противоречивой. Н. Костомаров, оценивая Донского по его делам, высказывает следующее суждение: «Личность великого князя Димитрия Донского представляется по источникам неясною… Летописи, уже описывая его кончину, говорят, что он во всем советовался с боярами и слушался их, что бояре были у него как князья; так же завещал он поступать и своим детям. От этого невозможно отделить, что из его действий принадлежит собственно ему, и что его боярам; по некоторым чертам можно даже допустить, что он был человек малоспособный и потому руководимый другими; и этим можно отчасти объяснить те противоречия в его жизни, которые бросаются в глаза, то смешение отваги с нерешительностью, храбрости с трусостью, ума с бестактностью, прямодушия с коварством, что выражается во всей его истории». Боюсь, что мнение историка справедливо, – ничем иным кроме изъянов характера князя нельзя объяснить печальный итог его правления, долгое время казавшегося блистательным.
Дмитрий Донской. «Царский титулярник»
Личных сведений о Дмитрии Ивановиче сохранилось не так уж много – если учитывать важность этой фигуры для отечественной истории.
Известно, что он родился 12 октября 350 года; что по матери был породнен с первым по знатности боярским родом, Вельяминовыми; что образования не получил. «Аще и книгам неучен беаше добре», – сказано в житии, то есть, если и знал грамоту, то не крепко. В том же хвалебном жизнеописании превозносятся благочестие, незлобивость и строгая целомудренность князя. Последнее, кажется, было правдой.
Дмитрий женился в пятнадцать лет на дочери своего тогдашнего соперника, князя суздальского, то есть брак был сугубо политическим. Однако семейный союз оказался прочным и счастливым. Супруги жили, «яко златоперсистый голубь и сладкоглаголивая ластовица», произведя на свет двенадцать детей. В своем завещании Донской пишет: «А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем, из ее воли не выступайтеся ни в чем. А который сын мой не имет слушати свое матери, а будет не в ее воли, на том не будет моего благословенья».
Внешность у князя была представительная: «Бяше крепок и мужествен, и телом велик, и широк, и плечист, и чреват вельми, и тяжек собою зело, брадою ж и власы черн, взором же дивен зело». Рослый, очень толстый, чернобородый, остроглазый – вот каким был Куликовский победитель.
В чем ему уж точно нельзя отказать, так это в энергичности и последовательности. После двух вялых правителей Москва получила государя, который неустанно расширял ее владения, а те русские области, которые оставались самостоятельными, стремился подчинить своему влиянию.
При нем Владимирщина стала рассматриваться не как принадлежность великокняжеского ярлыка, а как наследственная вотчина московских государей.
Дмитрий взял на себя роль арбитра в спорах между другими князьями, формально независимыми от него, вмешивался в их внутренние конфликты и стремился вести себя как общерусский государь. Поэтому в миг решающего столкновения с Ордой ему и удалось собрать вокруг себя войска многих областей – главенство Москвы в 1380 году воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
Судя по описанию, реальный Донской был примерно таким. И. Сакуров
Тем разительнее контраст с последними годами Дмитриева княжения, которое в конце концов не подняло Москву, а наоборот уронило ее политическое значение.
Но главное деяние Донского, победа на Куликовом поле, было так эпохально для самосознания народа, для общерусской истории, для взаимоотношений Востока и Запада, что этот триумф в глазах потомков заслонил все неудачи Дмитрия.
Он – первый из великих князей, кто осмелился разговаривать с Ордой языком не дипломатического маневрирования и коррупции, а военной силы.
К лобовому столкновению с грозным врагом, полтора века державшим Русь в страхе, Дмитрий Иванович шел долго и постепенно. Большой, главной войне предшествовали другие, без которых не было бы никакой Куликовской битвы.
Малые и средние войны
Ранние успехи, выпавшие на долю Дмитрия, не были его заслугой – их следует приписать уму митрополита Алексия и предприимчивости московских бояр.
Первым самостоятельным шагом юного князя стала попытка окончательно подчинить Тверь. И попытка эта оказалась не слишком удачной. Семнадцатилетний Дмитрий поступил недальновидно, плохо рассчитал риски.
Михаил Александрович Тверской сам по себе был не особенно силен, но он приходился зятем могущественному Ольгерду, который немедленно вступился за свойственника – это давало литовскому правителю законную возможность распространить свою власть на русские земли.
Противник был грозный, незадолго перед тем одержавший при Синих Водах славную победу над самими ордынцами. Получилось, что Дмитрий ввязался в тяжелый, затяжной конфликт, длившийся с перерывами целых восемь лет. Маленькое столкновение с Тверью обернулось московско-литовской войной.
С самого начала всё пошло не так. Михаил привел из Литвы большое войско, и пришлось с ним мириться.
Дмитрий рассудил, что, раз не получилось одолеть противника в открытом бою, имеет смысл испробовать традиционное «московское» средство: коварство. И церковь помогла своему верному покровителю в этом неблаговидном деле.
На следующий год Михаила почтительнейше пригласили к митрополиту на разбирательство тяжбы в Москву. Там тверского князя и всю его свиту схватили, да и посадили в темницу.
Но Дмитрий опять плохо рассчитал. В Москву из Орды была направлена своего рода инспекционная поездка, в которой участвовали три ордынских князя. Испугавшись, что придется держать ответ за самоуправство (у Михаила ведь был ханский ярлык на княжение), москвичи отпустили пленников. Правда, в качестве выкупа забрали себе одну тверскую волость.
Расплата за эту невеликую прибыль оказалась дорогой. Михаил побежал к тестю жаловаться, и теперь Ольгерд засобирался в поход уже всерьез.
Этот опытный полководец отлично владел искусством внезапного нападения. Его стремительное вторжение в московские земли застало Дмитрия Ивановича врасплох. Времени собирать большое войско не было.
Ольгерд поочередно разбил посланные против него отряды, причем разгром был тотальным. Погибло несколько вассальных московских князей, немало воевод и бояр. Литовцы шли прямо на Москву, сжигая села и городки. Уже очень давно эти земли не подвергались вражеским нашествиям, и вот Дмитрий необдуманным поступком навлек на свой народ беду.
Надежда оставалась только на каменные стены Кремля. За ними Дмитрий и заперся, предварительно спалив предместья, чтобы литовцам негде было укрыться.
Ольгерд у стен Москвы. Миниатюра XVI в.
Тут-то и оказалось, что огромные расходы на новые укрепления были не напрасны. Ольгерд три дня постоял под несокрушимыми стенами, увидел, что крепость не взять, и повернул обратно.
Но кампания была проиграна. Пришлось вернуть Михаилу захваченные владения.
После этого примерно с год Дмитрий отстраивал сожженные дома и копил силы. Летом 1370 года он снова напал на Тверь. Как и прежде, Михаил уклонился от боя, ретировался в Литву – просить помощи.
Однако Дмитрий умел учиться на своих ошибках и на сей раз очень грамотно выбрал момент. Незадолго перед тем Ольгерд потерпел тяжелое поражение в войне с тевтонскими рыцарями, и ему сейчас было не до зятя.
Москвичи основательно похозяйничали на беззащитных тверских землях: дома пожгли, людей и скот перегнали к себе.
Но Дмитрий пока лишь научился выбирать правильное время для начала войны; предвидеть долговременные последствия своих действий он еще не умел.
Настала зима. Ольгерд собрал новую армию, к которой кроме тверской дружины присоединилась еще и смоленская (тамошний князь зависел от Литвы больше, чем от Москвы). Биться с таким большим войском Дмитрий Иванович поостерегся, да и зачем? У него ведь была неприступная каменная крепость. В ней он и заперся – это было мудро.
Ольгерд оказался в тупике. Взять Кремль он не мог, для зимней осады не имел припасов, поэтому был вынужден попросить мира. Михаил смог вернуться в Тверь.
Так закончился очередной раунд этой довольно бестолковой войны – вничью.
Но теперь Михаил понимал, что его в покое не оставят, и решил поискать поддержки с другой стороны: отправился в Орду. Весной 1371 года он вернулся из Сарая, от Мамая, с ярлыком на великое княжение Владимирское, а чтобы Дмитрий не посмел ослушничать, Михаила сопровождал ханский представитель Сары-ходжа.
В прежние времена этого было бы вполне достаточно, чтобы соперник покорился. Но истощенная «Великой Замятней» Орда была уже не та; не та стала и Москва.
Дмитрий Иванович пренебрег ханской волей и Владимира не отдал. Это было совершенно небывалое событие, означавшее коренной перелом в отношениях русских с Золотой Ордой.
Впрочем, до войны дело не дошло. Было использовано верное и привычное средство: подкуп. Дмитрий зазвал к себе Сары-ходжу, умаслил его обильными дарами, и посол пообещал замолвить словечко перед беклярбеком за щедрого московского князя.
Свое обещание посол исполнил. Вскоре Дмитрий наведался в Сарай, задарил там и Мамая, и марионеточного хана, и всех кого только можно, в результате чего вернулся обратно с ярлыком. Следует учесть еще и то, что Мамаю в этот момент было не до русских дел, зато деньги ему пришлись очень кстати – из восточных степей на него надвигался могущественный Урус-хан.
В 1372 году начался новый этап войны между Москвой и литовско-тверским союзом, причем Дмитрий Иванович продемонстрировал новое умение, которого за ним до сих пор не замечалось, – полководческое. На этот раз он не уклонился от боя с литовцами и разгромил их авангард, лично командуя войском. Впечатленный Ольгерд не решился на генеральное сражение. Две армии долго стояли одна напротив другой и в конце концов заключили перемирие на выгодных для Москвы условиях: Михаил должен был очистить несколько волостей.
После этого в 1375 году была еще одна военная кампания, теперь уже последняя. Ее инициатором выступил Михаил, который решил воспользоваться одним удачным для него обстоятельством.
В московском государстве издавна существовала должность тысяцкого, нечто вроде первого министра. Это место на протяжении нескольких поколений занимали представители семейства Вельяминовых, старинного рода, ведущего свое происхождение еще от варягов. Тысяцкий Василий Вельяминов пользовался огромным влиянием и уважением, князь Дмитрий именовал его своим дядей (они действительно состояли в родстве, поскольку мать Донского была из Вельяминовых).
Однако, когда Василий Васильевич умер, государь не сделал его сына тысяцким, а упразднил эту должность, обладавшую слишком большими полномочиями. Должно быть, войдя в возраст и силу, молодой Дмитрий Иванович стал тяготиться своей зависимостью от аристократической партии и решил несколько урезать ее власть.
Иван, сын покойного, воспринял это как страшное оскорбление и уехал из Москвы в Тверь «со многою лжею и льстивыми словами». Вместе с Иваном Вельяминовым к Михаилу переметнулся богатый купец Некомат по прозванию Сурожанин – то ли он был родом из Сурожа (нынешний Судак), то ли вел торговлю с Крымом.
Вельяминов и Некомат бегут из Москвы. И. Сакуров
«Многая лжа», о которой поминает летописец, видимо, заключала в себе какие-то секретные сведения, которые могли опорочить Дмитрия в глазах Орды. Ценных перебежчиков Михаил послал к Мамаю, а сам поехал в Литву договариваться о помощи. Он рассчитывал, что на этот раз Москва окажется под двойным ударом с востока и запада – и не устоит.
План вроде бы сработал. Миссия доносчиков увенчалась успехом. Мамай поверил им, причем оставил Вельяминова при себе, а Некомата со специальным ханским послом отправил к Михаилу, передав ему владимирский ярлык. Пообещал подмогу и Ольгерд.
Обнадеженный, Михаил начал военные действия. Однако вскоре выяснилось, что воюет он в одиночку.
Мамай еще не закончил борьбы с Урус-ханом и никаких войск на Русь отправить не мог. Очевидно, он полагал, что довольно будет отрядить посла, – история с Сары-ходжой беклярбека ничему не научила.
Не торопился, памятуя о поражении 1372 года, и Ольгерд – должно быть, ждал, не выступят ли татары.
Зато Дмитрий Иванович терять времени не стал. Он собрал дружину, призвал удельных князей, заключил союз с новгородцами, давними врагами тверичей, и ударил по Михаилу с разных сторон. Тот засел в своей столице, всё надеясь на подмогу.
Литовцы действительно выступили в поход, однако, узнав, какую большую рать собрала Москва, повернули обратно.
Михаил доблестно оборонялся, отбил приступ и даже сделал удачную вылазку, но скоро понял, что ни от Мамая, ни от тестя помощи не дождется.
Тогда он признал свое поражение и поклонился Дмитрию. По условиям договора Михаил признал себя «младшим братом» московского князя, отказался от всяких претензий на Владимир и Новгород, обязался поставлять Москве войско и – самое главное – расторг союз с Ольгердом, самым опасным противником Дмитрия Ивановича.
Изматывающее противостояние между Москвой и Тверью наконец завершилось.
Я счел полезным пересказать довольно однообразные перипетии этой длинной малоинтересной войны, потому что они дают возможность проследить за эволюцией будущего куликовского победителя, который постепенно превращался из самоуверенного, нерасчетливого юнца в искусного стратега и умелого полководца.
Дело ВельяминоваНа истории с Иваном Вельяминовым нужно остановиться подробнее. Она примечательна сразу в нескольких отношениях.
Итак, беглый сын последнего тысяцкого остался в Орде. В последней тверской войне он не участвовал, однако по-прежнему жаждал отомстить своему обидчику. Два года спустя поймали лазутчика, какого-то попа, который по заданию Вельяминова направлялся в Москву с мешком «злых зелеи лютых» – отравить князя. Впрочем, возможно, это было позднейшей выдумкой, призванной очернить Ивана в глазах москвичей.
Дело в том, что вскоре после этого, в 1378 году, Вельяминов попытался тайно проникнуть в Тверь, вероятно, рассчитывая затеять новую смуту, однако попался и был доставлен в Москву на суд.
Событие было беспрецедентное. Как именно проходил суд, мы не знаем. Скорее всего, Дмитрий Иванович решил участь Вельяминова единолично.
Ивана казнили на Кучковом поле, при большом стечении народа, причем «мнози прослезишась о нем и опечалишась о благородстве его и величестве его».
Тут всё было внове. Во-первых, сама публичная казнь, прежде на Руси не практиковавшаяся (в «Русской правде» вообще не было высшей меры наказания). Во-вторых, неслыханным делом была расправа с членом такой важной фамилии. В-третьих, князь не только предал боярина смерти, но перед этим еще и конфисковал его имущество, а это являлось прямым нарушением древнего обычая, согласно которому боярин, отъезжая к другому властителю, сохранял свои вотчины.
Все эти новшества означали, что отныне воля государя будет стоять выше закона и традиций и что боярам не следует вести себя слишком вольно – поблажки и пощады за преступление не будет.
Внове было и то, что преступлением был объявлен переход к другому князю, прежде бывший в порядке вещей. Так на Руси впервые появилось понятие «государственной измены».
Правда, казнь одного из Вельяминовых не навлекла опалы на других членов этого разветвленного рода. Они продолжали и в дальнейшем занимать в государстве важные военные и административные посты.
Параллельно с тверской войной Дмитрий Иванович вел еще одну, на юго-восточной границе – против Рязани.
Там с 1350 года правил сильный князь Олег Иванович, тоже носивший титул великого и не желавший покоряться Москве. Государство у него было небольшое, географически расположенное неудачно: с одной стороны хищная Орда, с другой – не менее хищная Москва. Но Олег был ловок и гибок, он все время пытался балансировать между двумя противоборствующими силами, примыкая то к одной, то к другой. Несмотря на жертвы, поражения и испытания, этот феноменально живучий феодал сумел продержаться в невозможно трудных условиях более полувека.
Первая публичная казнь за государственную измену. И. Сакуров
В 1371 году Дмитрий впервые попытался завоевать Рязань, отправив против нее сильное войско. Олег вступил в бой, но был разбит и еле унес ноги. Его княжество было оккупировано москвичами, однако ненадолго: через два года он вернулся и восстановил свою власть.
Это было лишь самое начало конфликта, который растянется еще на более долгий срок, чем московско-тверской.
Москва бросает вызов Орде
После отпора, данного великому Ольгерду, после победы над Тверью и первых успехов в борьбе с Рязанью, Дмитрий Иванович почувствовал себя достаточно сильным, чтобы бросить вызов самой Орде.
Русь наконец была готова сразиться за восстановление независимости – после полутора веков существования на положении колонии или вассальной территории. У московского князя имелись веские основания надеяться, что его государство справится с этой величественной задачей.
Во-первых, Москва превратилась в обширную, богатую, хорошо устроенную державу, сильную в военном отношении.
Во-вторых, от гражданских войн заметно ослабела Орда, чем русские князья успешно пользовались. Когда Дмитрий объявил, что будет платить меньше дани, чем прежде, Мамаю пришлось согласиться – в ту пору его противостояние с Урус-ханом находилось в самой острой фазе.
В-третьих, выросли новые поколения русских людей, не ведавшие ужаса перед татарской конницей. Со времен последнего крупного карательного похода Орды на Русь (1293 г.) прошло вдвое больше времени, чем понадобилось Моисею, чтобы его народ забыл о рабстве.
В-четвертых, дал трещину миф о татарской непобедимости – его развеял Ольгерд своей победой в битве у Синих Вод, а Дмитрию, в свою очередь, удалось одолеть и Ольгерда.
В-пятых, в последнее время русские тоже одержали несколько побед над татарами. Победы, правда, были небольшие, но зато свои.
Маленькие победыВо время «Великой Замятни» некоторые татарские князьки и просто предводители воинских отрядов повадились ходить за добычей в русские приграничные области. Поскольку с точки зрения Сарая это всё были мятежники, им можно было оказывать сопротивление, не опасаясь ханской кары.
В 1365 году князь Тогай, утвердившийся в Мордовии, напал на Рязань, спалил город и увел в полон много мирных жителей. Олег Рязанский настиг врага и разбил наголову, отбив назад пленников и добычу.
Два года спустя другой татарский царек, Булат-Тимур, захвативший Булгарию, вторгся в нижегородскую землю – и тоже был разгромлен в бою тамошним князем.
В 1373 году уже «законные» татары, из Мамаевой орды, решили пограбить рязанские владения. Но в это время княжество было временно занято Москвой, и Дмитрий Иванович преградил хищникам путь: встал на берегу Оки с войском. В бой не вступил, но и на Русь не пропустил – ордынцы ушли с пустыми руками.
Через год русские пошли еще дальше. Ханский посол Сары-ака, которого наша летопись именует Сарайкой, пришел с отрядом в полторы тысячи воинов на нижегородчину. Князь Дмитрий Константинович (тесть Дмитрия Московского) напал на татар и перебил всех без остатка.
В 1376 году произошло нечто уж совсем небывалое: Дмитрий Иванович отправил войско в Булгарию, то есть во внутренние ордынские земли. Русские осадили Казань и вынудили тамошних князей, Асана и Магомет-султана, выплатить большую контрибуцию – пять тысяч рублей, да еще и обложили казанцев данью, оставив в городе своего сборщика податей.
Схватка русских с татарами. С. Архипов
Все эти события, каждое из которых по отдельности большой важности не представляло, означали, что ситуация коренным образом переменилась. Отношения Дмитрия Московского с Сараем были безнадежно испорчены. Война стала неизбежной.
Мамай, наконец справившийся со своими соперниками, теперь тоже был готов сразиться за права, которые татары считали своими исконными. С их точки зрения, поведение русских являлось мятежом против законной власти.
Большая война началась в 1378 году с пробы сил.
Мамай начал с нижегородского князя, который несколькими годами ранее истребил отряд «Сарайки».
Дмитрий Константинович был не готов сразиться с таким большим войском и предложил татарам отступного, чтобы они не трогали Нижний Новгород. Но это был не поход за добычей, а карательная экспедиция. Татары выкуп не взяли, город сожгли и разорили его окрестности.
После этого военачальник, мурза Бегич, важный ордынский вельможа, приходившийся родственником самому Мамаю, пошел дальше на запад. Очевидно, он получил задание наказать и рязанцев, и москвичей.
Дмитрий повел себя не как его предки, только радовавшиеся, когда татары истребляли соседей, а как защитник всей русской земли. Он собрал большую рать и встретил татарское войско на рязанской территории, у берегов реки Вожи, притока Оки.
Это было первое крупное сражение русских с монголами за сто сорок лет, после битвы на Сити (1238), где погиб со всей своей дружиной владимирский великий князь Юрий Всеволодович, двоюродный прапрапрадед Дмитрия Ивановича.
Битва на ВожеТатарского военачальника погубила самоуверенность. Очевидно, он был невысокого мнения о боевых качествах русских и о полководческих способностях московского князя.
Несколько дней он постоял на противоположном берегу, видимо, рассчитывая, что русские устрашатся и уйдут сами. Потом Дмитрий Иванович применил довольно простую хитрость – сделал вид, будто отступает, и очистил берег. Это было 11 августа 1378 года.
Вообразив, что противник дрогнул, Бегич немедленно начал переправу, что было весьма неосторожно.
Русские вытянулись подковой, оставив фланги на местах, и, когда мокрая татарская конница, расстроив ряды, стала выбираться на сушу, ударили с трех сторон. Сам Дмитрий атаковал в центре, князь Даниил Пронский и воевода Тимофей Вельяминов – с боков.
Татары не ожидали от русских такого дружного и яростного натиска. Они кинулись назад в воду, многие перетопли. После этого Дмитрий форсировал реку и довершил разгром. В бойне погибли сам Бегич и еще четверо мурз. Весь татарский обоз достался победителям, «А татарове тако и побегоша еще сущи с вечера и чрес всю нощь бежаху», – с торжеством сообщает летопись.
Битва на реке Воже. Лицевой летописный свод
Это была уже не маленькая местная победа над малозначительным татарским отрядом, а серьезный успех русского оружия. Дмитрий прославился на всю Русь и несомненно ощутил прилив уверенности, которая была ему очень нужна, потому что теперь предстояла встреча со всей силой Золотой Орды.
Орда и Русь готовятся к генеральному сражению
«И разгнева же ся зело Мамай и взъярися злобою», – сказано в «Повести о битве на реке Воже». Правитель Золотой Орды начал приготовления уже не к карательному походу, а к полномасштабному нашествию – как во времена Батыя.
У беклярбека, собственно, не оставалось выбора. Главная колония сильно сократившейся в размерах Орды открыто взбунтовалась. Речь шла не столько о наказании мятежников, сколько о выживании степного царства. Оно не могло существовать без русского «выхода», очень важного источника наполнения казны.
После поражения на Воже татарский властитель очень хорошо понял, с каким серьезным врагом имеет дело. К следующему этапу войны он подготовился неспешно и обстоятельно.
Прежде всего Мамай позаботился о союзниках, продемонстрировав недюжинные дипломатические способности. В результате переговоров, продолжавшихся весь следующий год, против Москвы составилась грозная коалиция.
Старый Ольгерд, заклятый враг Дмитрия Ивановича, в 1377 году умер, но новый литовский монарх Ягайло весьма охотно согласился на союз, который должен был раздавить чрезмерно усилившегося восточного соседа. Договорились, что литовцы приведут в донские степи большое войско, соединятся с татарами и потом пойдут на Дмитрия вместе. Всем было ясно, что судьба этой войны решится не маневрированием и не демонстрацией силы, а генеральным сражением.
Третий участник союза, рязанский князь Олег, не мог выставить в помощь Мамаю большой военной силы, зато обеспечивал проход через свои земли и снабжение. Историки спорят о мотивах Олега Ивановича, который, с точки зрения последующих поколений, повел себя как предатель национальных интересов. Преобладает мнение, что Мамай принудил рязанского князя к пособничеству запугиванием. Однако не нужно забывать о том, что для Олега московские агрессоры были опаснее Орды, а понятия «национальных интересов» в ту эпоху еще не существовало. Скорее всего, Рязань была только рада грядущему разгрому Москвы, который в этих обстоятельствах казался неизбежным.
Впрочем, для победы над Москвой ордынскому владыке должно было хватить и собственных сил. Окончание междоусобицы и восстановление порядка позволило беклярбеку собрать армию, какой у Золотой Орды давно уже не бывало.
В конце XIV века в военном деле возникли новые веяния – всё большее значение стала приобретать регулярная пехота. Хорошо обученные и согласованно действующие копейщики эффективно противостояли тяжелой кавалерии. У татар традиция пешего боя была развита слабо, но, согласно одной из версий, Мамай нанял в Крыму кондотьера, который привел генуэзских наемников солдати (от слова soldo – «плата»), лучшую пехоту того времени. Они должны были остановить натиск конной дружины, главной ударной силы русского войска.
И все же Мамай, видимо, был не очень уверен в победе – или же хотел обойтись без потерь. Уже изготовившись к выступлению, он отправил к Дмитрию Ивановичу послов с требованиями, исполнение которых позволило бы избежать сражения. Условия были довольно умеренными. Мамай хотел формального изъявления покорности и выплаты дани в прежних размерах, как было при ханах Узбеке и Джанибеке, – то есть речь шла о восстановлении статус-кво, существовавшего до «Великой Замятни».
Памятник князю Олегу в Рязани. Скульптор З. Церетели
Дмитрий на это не согласился (о чем впоследствии ему пришлось горько пожалеть). Желая выиграть время, он отправил к Мамаю собственное посольство, настаивая на соблюдении договоренностей 1375 года, но беклярбек не был расположен играть в дипломатические игры. В августе 1380 года он выступил с войском в поход. Двинулся в путь и Ягайло. Счет пошел на дни.
Пока враг готовился к решающему столкновению, Дмитрий, конечно, тоже не сидел сложа руки. Он присоединил к своей дружине ополчение, заручился поддержкой почти всех князей и собрал – впервые со времен злосчастной Калкинской битвы – общерусское войско, что само по себе являлось событием огромного значения, свидетельством зарождения нации.
Сбор был назначен на середину августа в Коломне, у рязанской границы. 20-го числа армия выступила в поход. Десять дней спустя переправилась через Оку и 6 сентября достигла берегов Дона.
Князь собрал военный совет, на котором спросил: «Зде ли пакы пребудем или Дон перевеземся?». Это очень характерно для Дмитрия и вообще государей раннемосковского периода – они не принимают ключевых решений, не посоветовавшись с боярами.
Мнения разделились. Одни говорили, что реку нужно форсировать, другие возражали: это слишком опасно, потому что татары наверняка уже соединились с литовцами и рязанцами.
Дмитрий послушался двух литовцев – сводных братьев и заклятых врагов Ягайло, Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, перешедших на сторону Москвы. По их сведениям, Ягайло еще не успел дойти до Мамаева лагеря, однако находился близко, поэтому времени терять было нельзя. Выдвинули они и еще один веский аргумент: если у русских воинов за спиной будет река, отступать станет некуда, придется биться до последнего.
Переправились.
8 сентября армия вышла на равнину, расположенную между Доном и речкой Непрядвой. Это открытое пространство длиной восемь и шириной шесть с половиной километров называлось Куликовым полем.
С утра в низинах стелился туман, который постепенно рассеялся. Ближе к полудню на дальних холмах показалось татарское войско.
Противники двинулись навстречу друг другу. Начиналось сражение, по своему значению и масштабу не имевшее прецедентов в русской истории.
Победа
Не очень понятно, почему Мамай ввязался в бой, не дождавшись литовцев, находившихся всего в одном переходе. Возможно, татарский полководец не рассчитывал встретить русскую армию на этом берегу Дона, и теперь отступать было поздно.
Битва разворачивалась неспешно.
Сначала, по древнему обычаю, в поединке сошлись два конных богатыря – русский чернец Пересвет, присланный Сергием Радонежским, и татарский витязь, которого наша летопись называет Челубеем. Они кинулись друг на друга с таким пылом, что оба погибли, то ли пронзенные копьями, то ли просто от столкновения. Двойная смерть предвещала ожесточенную и кровопролитную схватку. (Впрочем, не исключено, что этот картинный поединок является позднейшей легендой.)
Поединок Пересвета с Челубеем. М. Авилов
Утро на Куликовом поле. А. Бубнов
Авангарды («сторожевые полки») армий сошлись лоб в лоб, причем Мамай по монгольскому обычаю руководил войсками из своей ставки, а Дмитрий Иванович, по обычаю русскому, сражался в первых рядах, подавая воинам пример храбрости. Личной смелости Донскому было не занимать.
После первой сшибки князь вернулся под свое знамя и передал командование воеводе Михаилу Бреноку, заодно нарядив его в свои золоченые доспехи. Сам же надел обычную кольчугу и дальше бился с мечом в руке, как рядовой воин. В этом странном с полководческой точки зрения решении, вероятно, проявилась набожность Дмитрия Ивановича, который счел, что уже сделал всё возможное; теперь остается лишь смиренно довериться Божьей воле.
В самом деле, после того как сражение началось, изменить что-либо было уже трудно. Единственное тактическое распоряжение, в конечном итоге определившее исход баталии, Дмитрий Иванович сделал заранее: еще до подхода татар разместил в дальней роще близ берега Дона отборный отряд под командованием своего двоюродного брата Владимира Серпуховского и опытного военачальника, безземельного князя Дмитрия Боброка, родом из Волыни, то есть из литовских краев. Вроде бы не бог весть какая хитрость, но для военного искусства той эпохи – настоящий прорыв. Во всяком случае Мамай от русских ничего подобного не ждал.
Основное сражение началось после полудня и длилось часа четыре. «И много руси побиени быша от татар, и от руси – татаре. И паде труп на трупе, паде тело татарское на телеси христианском; индеже видети бяше русин за татарином гоняшеся, а татарин русина стигаше». Летопись рассказывает, что многие погибали не от оружия, а под конскими копытами или просто от ужасной тесноты. Под князем Дмитрием были убиты одна за другой две лошади.
В седьмом часу дня стало ясно, что ордынцы одерживают верх. Сказывалось отсутствие опыта и выучки у ополченцев, составлявших большинство русского войска. Некоторые пустились в бегство, татары их преследовали. Описание этого момента битвы – самый драматичный пассаж «Сказания о Мамаевом побоище», подробного описания событий, составленного в начале следующего столетия: «Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены, – так звучит этот рассказ в переводе на современный язык. – И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще…».
Всё это время засадный полк не трогался с места, что, конечно, требовало от его командиров огромной выдержки. Менее опытный Владимир Серпуховской рвался в бой, но Боброк-Волынский его удерживал, говоря, что время еще не пришло и что сильный ветер дует воинам в лицо (это имело большое значение для стрельбы из луков). Но вот направление ветра переменилось, и Боброк дал приказ атаковать.
Удар во фланг свежими силами застал усталых татар врасплох и разом повернул ход событий. В ордынском войске началась паника. Мамай сразу понял, что битва проиграна, и вместе со своими приближенными пустился в бегство. Разбитая армия последовала за своим командующим. Русская конница гнала врага на протяжении тридцати километров и захватила татарский лагерь со всеми припасами.
Победа была сокрушительной, но это была Пиррова победа.
Вернувшись после преследования, Владимир Серпуховской «стал на костях» (то есть посреди усеянного трупами поля) и велел дудеть в трубы, созывая уцелевших. Собрались немногие, и среди них не оказалось ни Дмитрия Ивановича, ни командующего Михаила Бренока. Последний был вскоре найден мертвым, а великого князя искали долго и в конце концов обнаружили под срубленным деревом без сознания, в иссеченных доспехах. Он оказался жив и ранен не так уж серьезно. Государя привели в чувство и сообщили ему о великой победе.
Понадобилось целых восемь дней, чтобы похоронить павших, причем на татарские тела времени не тратили: «Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхыщение».
Схема Куликовской битвы. М. Руданов
Споры о цифрахЛетописные сведения о числе воинов, участвовавших в Куликовской битве, противоречивы и – все без исключения – сильно преувеличены. Значение события для Руси было очень велико, и хроникерам хотелось его еще больше возвысить, а точных подсчетов, особенно если войско было разномастным и многосоставным, в ту эпоху не вели.
«И от начала миру не бывала такова сила рускаа князей руских, якоже при сем князи беаше. А всее силы и всех рати числом с полтораста тысящ или с двесте», – сказано в летописной повести о Куликовской битве. Другие источники доходят до трехсот и даже до четырехсот тысяч. Еще более фантастичны предположения о «полчище» Мамая – ведь чем больше размер разгромленной вражеской армии, тем славнее победа.
В отечественных учебниках истории обычно писали, что татар было триста тысяч, а русских – сто пятьдесят. Однако уже С. Соловьев в середине позапрошлого столетия относился к таким цифрам скептически: «Относительно числа войск в описываемое время у нас еще менее точных известий, чем даже в период предшествовавший. Правда, мы имеем известие о числе русского войска, сражавшегося на Куликовом поле, но это известие почерпнуто из украшенных сказаний, и есть еще другие причины сомневаться в его верности».
Правдоподобные сведения, иногда всё же встречающиеся в хрониках XIV–XV столетий, создают совсем иное представление о реальной численности участников тогдашних битв.
Например, в новгородской летописи описана «сеча большая» между немцами и псковитянами, состоявшаяся в мае 1343 года близ Нового Городка (Нейгаузена) в Прибалтике. Русские помолились Святой Троице, поклялись не опозорить отцов, простились друг с другом – и одолели немцев. В сражении с нашей стороны погибло семнадцать человек.
Тот же С. Соловьев приводит данные о другом крупном сражении, уже из эпохи междоусобиц Василия Темного (первая половина пятнадцатого века) – между новгородцами и объединенным войском московского, можайского, верейского и серпуховского князей: армия республики, «великая вельми», насчитывала 5000 воинов; с другой стороны бились полторы тысячи человек.
Конечно, в Куликовской баталии участников было намного больше, ведь сошлись вся мобилизованная ордынская сила и ополчение, собранное из многих русских областей, но всё же некоторые известные подробности сражения исключают счет на сотни тысяч.
Если верны сведения о том, что важным компонентом татарской армии была генуэзская пехота, вряд ли многочисленная (с учетом относительной малонаселенности итальянского Крыма), это косвенно подтверждает неастрономические размеры Мамаева войска. Точно так же «засадный полк» Боброка-Волынского, решивший участь битвы, не сумел бы оставаться незамеченным в течение долгого времени, если б был очень велик. В прибрежном бору вряд ли спрятались бы больше одной-двух тысяч дружинников – иначе ими было бы невозможно управлять.
Многие историки пытались сделать реалистичную, обоснованную оценку действительных масштабов Куликовского сражения. Приведу одно такое суждение, принадлежащее Г. Вернадскому. Основываясь на данных татарской переписи русского населения и некоторых логических выводах (сроках мобилизации, необходимости поддержания гарнизонов, обеспечения коммуникаций и т. п.), он приходит к выводу, что у Дмитрия Донского было максимум 30 000 воинов – и примерно столько же у Мамая.
В «Сказании о Мамаевом побоище» есть любопытный эпизод, из которого можно заключить, что русских было больше, чем татар. К Мамаю возвращаются разведчики и сообщают, что «князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа». «Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти гласу: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, то како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети».
Но даже если у Дмитрия Ивановича и было количественное преимущество, это никак не умаляет его славы. Русское войско, в основном состоявшее из пеших, бескольчужных, непривычных к бою ополченцев, в качественном отношении сильно уступало татарскому, и столь убедительная победа над ним была сродни чуду.
Не менее затруднительно определить количество жертв. Ясно лишь, что оно было громадно. Русское войско, по разным данным, потеряло от половины до двух третей своего состава – ужасная и даже, казалось бы, маловероятная пропорция. Убитых ратников, конечно, никто не считал, однако известно, сколько погибло людей именитых. Судя по этому перечню, данные о людских потерях русской армии не так уж преувеличены. Из двадцати трех князей пали двенадцать и почти пятьсот бояр, лишь некоторые из которых перечислены, «а прочих бояръ и слуг оставих имена и не писах множества ради имен, яко число превъсходит ми, мнози бо на той брани побиени быша».
Если такова была убыль в победившей армии, то разгромленные татары в ходе сражения и преследования безусловно потеряли еще больше людей. Мамай вернулся из похода всего с горсткой всадников, а номинальный хан Золотой Орды юный Мухаммед Булак, видимо, был убит в бою или во время погони – с этого момента его имя из хроник исчезает.
«Сказание о Мамаевом побоище»
Неизвестно, выдержала ли бы ослабленная потерями русская армия еще одну битву – с литовцами, находившимися совсем близко, однако те были так потрясены разгромом союзника, что поспешили убраться. С ними бежал и оставшийся без покровителей Олег Иванович, которому Дмитрий разрешил вернуться лишь после того, как рязанский князь согласился признать себя московским вассалом.
Таким образом, Куликовская битва стала не просто победой в сражении, но и победой во всей войне, которая грозила Руси полным уничтожением.
Однако значение виктории, одержанной 8 сентября 1380 года, этим не ограничивалось. Разбив в генеральном сражении главные силы Золотой Орды, русские навсегда избавились от застарелого страха перед монгольским оружием. Казалось, полуторавековому владычеству татар теперь наступит конец.
Если бы это случилось, независимое русское государство воскресло бы намного раньше, чем это произошло в действительности, и наша история наверняка сложилась бы иначе.
Однако освобождение произойдет еще очень нескоро.
Поражение
Великая, небывалая победа вскоре обернулась тяжелым поражением. Орда сохраняла свою власть над Русью еще целый век после Куликовской битвы, которая осталась славным и психологически важным, но, в общем, бесплодным эпизодом русской истории.
Рассказывать о том, что последовало за триумфом 1380 года, очень обидно. Слишком уж легко, почти без сопротивления была обесценена победа, давшаяся огромным напряжением сил и большой кровью. Такое ощущение, что все силы возрождающейся страны были потрачены на один подвиг, а на дальнейшую борьбу энергии уже не осталось.
Очередность событий была следующая.
Все радовались великому чуду и оплакивали погибших. Князь Дмитрий, вошедший в историю под прозванием Донского, наслаждался славой. «И бысть тишина в Руской земли. И тако врази [враги] его посрамишася. Иныя же страны, слышаще победы даныа ему на врагы от Бога, и вси под руце его поклонишася», – сказано в «Житии».
Читать бесплатно другие книги:
