Грешница Герритсен Тесс

— Откуда?

— Потому что со мной говорил Господь.

Маура промолчала.

— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — сказала Мэри Клемент. — Что только психи слышат голоса. Только психи слышат, как с ними разговаривают ангелы. Вы врач и, возможно, на все смотрите взглядом ученого. Вы скажете, что все это мне приснилось. Или же это было гормональное нарушение. Временная вспышка шизофрении. Я знаю все теории. Знаю, что говорят про Жанну д'Арк — сумасшедшая, которую сожгли на костре. Вы ведь так думаете, правда?

— Боюсь, я не религиозна.

— Но были когда-то?

— Я воспитывалась католичкой. Мои приемные родители были католиками.

— Тогда вы знакомы с житиями святых. Многие из них слышали Божий глас. Как вы это объясните?

Маура поколебалась, зная, что ее ответ скорее всего обидит аббатису.

— Слуховые галлюцинации часто интерпретируют как религиозный опыт.

Вопреки ожиданиям Мауры Мэри Клемент, казалось, нисколько не обиделась. Она просто спокойно смотрела на нее.

— Я произвожу на вас впечатление ненормальной?

— Вовсе нет.

— Так вот, я говорю вам, что слышала голос Бога. — Ее взгляд опять скользнул к окну и уперся в серую каменную стену, на которой поблескивали льдинки. — Вы второй человек, которому я рассказываю это, потому что знаю, что думают люди. Я бы и сама не поверила, если бы со мной такого не случилось. Когда тебе всего восемнадцать лет, и Он говорит с тобой, разве можно Его не слушать? — Она откинулась на спинку кресла. И тихо добавила: — Знаете, у меня был возлюбленный. Человек, который хотел жениться на мне.

— Да, — сказала Маура. — Вы мне рассказывали.

— Он не понял. И никто не понимал, почему молодая женщина вдруг решила спрятаться от жизни. Так он называл это. Спрятаться, как последняя трусиха. Подчинить свою волю Господу. Конечно, он пытался переубедить меня. Так же, как и моя мать. Но я знала, что делаю. Я знала это с того самого момента, как Он позвал меня. Я стояла во дворе, слушала пение сверчков. И вдруг зазвучал Его голос, чистый словно колокольный звон. И я поняла.

Аббатиса посмотрела на Мауру, которая уже ерзала на стуле, не зная, как прервать этот разговор. Ей было очень неуютно.

Маура бросила взгляд на часы.

— Мать-настоятельница, боюсь, мне пора.

— Вы, наверное, удивляетесь, зачем я вам все это рассказываю.

— Сказать по правде, да.

— До вас я рассказывала это только одному человеку. Догадываетесь, кому?

— Нет.

— Сестре Камилле.

Маура посмотрела в искаженные линзами голубые глаза аббатисы.

— Почему Камилле?

— Потому что она тоже слышала голос. Поэтому и пришла к нам. Она воспитывалась в очень богатой семье, выросла в поместье в Хианниспорт, недалеко от владений Кеннеди. Но ее призвали к этой жизни, так же как и меня. Когда вас призывают, доктор Айлз, вы понимаете, что отмечены печатью Господа, и отвечаете на его призыв с радостью. Она нисколько не сомневалась в своем решении. И была полностью готова к постригу в монахини.

— Тогда как мы объясним беременность? Как такое могло случиться?

— Детектив Риццоли уже задавала этот вопрос. Но ей нужны были только имена и даты. Кто из рабочих приходил в монастырь? В каком месяце Камилла уезжала навестить родных? Полицию всегда интересуют только конкретные детали, а вовсе не духовные материи. И, конечно, не голоса, которые слышала Камилла.

— И все-таки она забеременела. Это было результатом либо искушения, либо изнасилования.

Аббатиса на мгновение замолкла, вновь уронив взгляд на руки. Потом тихо произнесла:

— Есть и третье объяснение, доктор Айлз.

Маура нахмурилась.

— Что вы хотите сказать?

— Вы посмеетесь над этим, я знаю. Ведь вы врач. Вы полагаетесь только на свои лабораторные исследования, верите исключительно тому, что видите под микроскопом. Но разве в вашей жизни никогда не было такого, чему вы не могли найти объяснений? Когда пациент, который должен был умереть, вдруг оживает? На ваших глазах никогда не происходило чудо?

— Каждый врач хотя бы несколько раз за свою жизнь сталкивается с удивительными вещами.

— Я говорю не об удивительном. А о том, что может поразить. О том, что не поддается научному объяснению.

Маура мысленно вернулась в прошлое, к тем временам, когда она проходила стажировку в госпитале Сан-Франциско.

— У нас была одна женщина с раком поджелудочной железы.

— Это ведь неизлечимо?

— Да. Практически это смертный приговор. Она не должна была выжить. Когда я впервые увидела ее, она уже знала о своем диагнозе. Она была в плохом состоянии, подавлена. Врачи приняли решение прекратить кормление, поскольку она была близка к смерти. Я помню, какие предписания оставляли в ее карте, ей просто создавали комфортные условия. Это все, что можно было сделать, чтобы облегчить ее страдания. Мне казалось, она умрет со дня на день.

— Но она вас удивила.

— Однажды утром она проснулась и сказала медсестре, что хочет есть. Через четыре недели она ушла домой.

Аббатиса кивнула.

— Это чудо.

— Нет, мать-настоятельница. — Маура посмотрела ей в глаза. — Спонтанная ремиссия.

— Ну, это типичное объяснение, когда не знаешь, что произошло.

— Ремиссии случаются. Рак развивается непредсказуемо. Или же ей изначально поставили неверный диагноз.

— Или же произошло что-то еще. То, что наука объяснить не в состоянии.

— Вы все-таки утверждаете, что произошло чудо?

— Я просто хочу, чтобы вы рассматривали и другие возможности. Многие люди, которые выздоровели, после того как врачи приговорили их к смерти, рассказывают, что видели яркое сияние. Или же своих близких, которые говорили им, что еще не время умирать. Как вы объясните такие видения, столь часто случающиеся у разных людей?

— Галлюцинации из-за недостатка кислорода в мозге.

— Или же доказательство божественного присутствия.

— Я не прочь найти эти доказательства, — усмехнулась Маура. — Было бы утешением знать, что существует нечто иное после физической жизни. Но принять это на веру я не могу. Вы ведь к этому клоните, правда? Хотите сказать, что беременность Камиллы тоже своего рода чудо? Еще один пример божественного промысла.

— Вы говорите, что не верите в чудеса, но не можете объяснить, почему выжила ваша пациентка.

— Не всегда легко найти объяснение.

— Потому что медицинская наука до конца не понимает, что такое смерть. Разве не так?

— Зато мы понимаем, что такое зачатие. Мы знаем, что для него требуются сперматозоиды и яйцеклетка. Это простейшая биология, мать-настоятельница. Я не верю в непорочное зачатие. Но твердо верю в то, что у Камиллы была половая связь. Может, насильственная, а может, добровольная. Но ее ребенок был зачат естественным путем. А личность отца вполне может являться ключом к разгадке убийства.

— А что если никакого отца так и не найдут?

— У нас будет ДНК ребенка. Нам останется лишь узнать имя отца.

— Вы так уверены в своей науке, доктор Айлз. У вас на все есть готовые ответы!

Маура поднялась со стула.

— По крайней мере ответы, в которые я верю.

Отец Брофи вышел проводить Мауру, и они вместе двинулись по тускло освещенному коридору. Ветхие половицы поскрипывали под тяжестью шагов.

— Мы могли бы прямо сейчас прояснить интересующий вас вопрос, доктор Айлз.

— Какой вопрос?

Он остановился и взглянул на нее.

— Мой ли это ребенок.

Святой отец в упор смотрел на Мауру, и ей захотелось отвести глаза, скрыться от пристального взгляда.

— Вы ведь мучаетесь этим вопросом, не так ли?

— Вы можете понять, почему.

— Да. Как вы только что сказали, по непререкаемым законам биологии, необходимы сперматозоиды и яйцеклетка.

— Вы единственный мужчина, который имеет постоянный доступ в аббатство. Вы служите мессу. Исповедуете. Вы знаете их самые интимные секреты.

— Только те, что они раскрывают мне.

— Вы для них символ высшей власти.

— Некоторые именно так воспринимают священника.

— Но для молодой послушницы вы тем более авторитет.

— И это автоматически делает из меня подозреваемого?

— Во всяком случае вы были бы не первым священником, нарушившим обет.

Он вздохнул и впервые отвел взгляд. Но не потому, что избегал смотреть на нее, просто печально кивнул в подтверждение ее слов.

— Сегодня нам, священникам, нелегко. Приходится выдерживать косые взгляды, шутки за спиной. Когда я служу мессу, я вижу лица своих прихожан и знаю, о чем они думают. Они задаются вопросом, трогаю ли я маленьких мальчиков, совращаю ли молодых девушек. Им это все время приходит в голову, так же как и вам. И все убеждают себя в самом худшем.

— Ребенок ваш, отец Брофи?

Его голубые глаза вновь уставились на нее. Взгляд был абсолютно твердым.

— Нет, не мой. Я никогда не нарушал обета.

— Вы же понимаете, что одного вашего слова нам недостаточно?

— Да, я ведь могу лгать, так вы думаете? — Хотя он и не повысил голоса, она уловила в нем нотки злости. Священник приблизился к ней, и Маура замерла, с трудом преодолевая желание отойти. — Я могу совершать один грех за другим. И к чему, по-вашему, приведет эта спираль грехов? Ко лжи? К поруганию монахини? К убийству?

— Полиция должна рассматривать все мотивы. Даже ваши.

— И думаю, вам понадобится моя ДНК.

— Это исключит ваше отцовство.

— Или же сделает из меня главного подозреваемого.

— Все будет зависеть от результата анализа.

— А как вы думаете, каким он будет?

— Понятия не имею.

— Но у вас должны быть свои версии. Вот вы стоите здесь, смотрите на меня. Вы видите перед собой убийцу?

— Я доверяю только фактам.

— И цифрам. Вы все только этому и верите.

— Да.

— А если бы я сказал, что с готовностью предоставлю вам свою ДНК? Что сдам свою кровь прямо здесь и сейчас, если вы готовы взять ее?

— Кровь не потребуется. Достаточно одного мазка из полости рта.

— Что ж, тогда мазок. Я просто хочу заявить, что добровольно иду на этот шаг.

— Я скажу детективу Риццоли. Она возьмет у вас пробу.

— А ваше мнение обо мне изменится? Вы поверите, что я не виновен?

— Я уже сказала, что сделаю вывод по результатам анализа.

Она открыла дверь и вышла во двор.

Святой отец последовал за ней. Он был без пальто, но, казалось, не замечал холода, сосредоточив все свое внимание на Мауре.

— Вы сказали, что воспитывались католичкой, — сказал он.

— Я училась в католической школе Святых мучеников младенцев в Сан-Франциско.

— И тем не менее верите только в анализы крови. В свою науку.

— А какую альтернативу вы мне предложите?

— Интуиция… Вера…

— В вас? Только потому, что вы священник?

— Только потому? — Он покачал головой и печально засмеялся. Его дыхание вырвалось белым облаком. — Думаю, это ответ на мой вопрос.

— Я не строю догадок. Я не делаю никаких выводов в отношении других людей, потому что слишком часто они удивляют меня.

Они подошли к калитке. Брофи открыл ее перед Маурой, и она вышла. Калитка захлопнулась, отгородив их друг от друга, и его мир оказался по ту сторону ограды.

— Помните того мужчину, с которым случился удар? — спросил он. — Которому мы делали искусственное дыхание?

— Да.

— Он жив. Я навещал его сегодня утром. Он в сознании и может говорить.

— Рада слышать.

— Вы ведь сомневались, что он выживет.

— У него было крайне мало шансов.

— Видите? Выходит, иногда и цифры, и статистика ошибаются.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Доктор Айлз! — крикнул он. — Вы выросли в церкви. Неужели в вас ничего не осталось от веры?

Она оглянулась.

— Вера не требует доказательств, — сказала она. — Но мне они необходимы.

Вскрытие ребенка — процедура, которую с ужасом воспринял бы любой патологоанатом. Пока Маура натягивала перчатки и готовила инструменты, она старалась не смотреть на крохотный сверток на секционном столе, словно оттягивая момент соприкосновения с печальной реальностью. В лаборатории было тихо, если не считать резких металлических звуков, которые издавали инструменты. Никто из присутствующих не испытывал желания что-либо говорить.

Маура всегда придерживалась уважительного тона в разговорах, сопровождающих вскрытие. Еще студенткой она не раз бывала на вскрытии своих бывших больных, и, хотя для патологоанатомов трупы — не более чем обезличенные объекты, она помнила пациентов еще живыми и не могла смотреть на их холодные останки равнодушно, не вспоминая их голоса и осмысленные взгляды, устремленные на нее. Секционный зал не место для анекдотов и обсуждения вечеринок, и Маура терпеть не могла подобные разговоры. Одного ее сурового взгляда было достаточно, чтобы приструнить даже самого развязного полицейского. Она знала, что они не бессердечны, что юмор их защитная реакция на тяготы мрачной работы, но следила за тем, чтобы они оставляли свои шутки за дверью, иначе от нее можно было услышать немало колких замечаний.

Но сейчас, когда на столе лежал ребенок, необходимости в замечаниях не возникало.

Маура посмотрела на детективов, стоявших по ту сторону стола. Барри Фрост, как всегда, отличался нездоровой бледностью и стоял чуть поодаль, как будто приготовился сбежать. Сегодня вскрытие осложнялось не трупным запахом, а возрастом жертвы. Риццоли стояла рядом со своим напарником с выражением решительности на лице, и ее хрупкая фигурка буквально утонула в безразмерном хирургическом халате, который ей выдали. Она встала прямо у стола, всем своим видом говоря: «Я готова. Я все выдержу». Такую же решимость Маура наблюдала среди женщин-хирургов. Мужчины могли называть их суками, но она-то знала, какие они — сильные женщины, которые с таким трудом добивались признания в мужской профессии, что поневоле переняли самодовольную и дерзкую манеру своих коллег-мужчин. Риццоли хотя и держалась гоголем, но все равно волновалась, и это было заметно по ее лицу. Оно было бледным и напряженным, а под глазами темными кругами отпечатались следы усталости.

Йошима направил свет лампы на сверток и встал в ожидании у лотка с инструментами.

Одеяло было мокрым, и пока Маура осторожно разворачивала его, на стол капала ледяная вода. Крохотная ступня, которую она уже видела сегодня, снова выглянула из-под мокрой ткани. Тельце младенца укутывала, словно саваном, белая наволочка, застегнутая на булавки. К ней прилипли какие-то розовые кружочки.

Маура потянулась за щипцами, сняла розовые частички и выложила их в маленький лоток.

— Что это? — спросил Фрост.

— Похоже на конфетти, — предположила Риццоли.

Маура глубже запустила щипцы в мокрые складки и достала веточку.

— Это не конфетти, — сказала она. — Это сухие цветы.

Осознание смысла этой находки повергло всех в молчание. Символ любви, подумала Маура. Скорби. Она вспомнила, как когда-то давно растрогалась, узнав о том, что неандертальцы хоронили умерших с цветами. Это было свидетельством их горя, а значит, и человечности. «Этого ребенка тоже оплакивали, — подумала она, — запеленали, осыпали сухими лепестками цветов, укутали в теплое одеяльце. Это было не избавление от ненужного предмета, а погребение. Прощание».

Она обратилась к высунувшейся ступне. Кожа на подошве сморщилась от воды, но следов разложения не было, и мраморного рисунка тоже. Вода в пруду была ледяной, и тело могло спокойно храниться в течение нескольких недель. Она подумала о том, что определить время смерти будет трудно, если вообще возможно.

Маура отложила щипцы и сняла четыре английские булавки, на которые была застегнута наволочка. С мелодичным звоном они опустились в лоток. Приподнимая ткань, она осторожно тянула ее вверх, и вскоре появились две ножки с согнутыми коленками и разведенными в стороны, как у лягушонка, бедрами.

Размер тела соответствовал доношенному плоду.

Она обнажила гениталии, затем воспаленную пуповину, перетянутую красной атласной лентой. Сразу вспомнились монахини, сидевшие за обеденным столом и скрюченными руками мастерившие саше с сухоцветами. Ребенок из саше, подумала Маура. Усыпанный цветами и перевязанный лентой.

— Это мальчик, — сказала Риццоли, и ее голос внезапно дрогнул.

Маура подняла глаза и увидела, что Риццоли еще больше побледнела и даже привалилась к столу, словно пытаясь удержаться на ногах.

— Может, вам нужно выйти?

Риццоли сглотнула.

— Нет, просто…

— Что?

— Ничего. Я в порядке.

— Я знаю, это тяжело вынести. С детьми всегда тяжело. Если хотите присесть…

— Нет. Я же сказала, все хорошо.

Но самое худшее ждало их впереди.

Маура оголила тельце, бережно вытаскивая из наволочки сначала одну ручку, потом другую, чтобы не задеть их мокрой тканью. Руки были правильно сформированными, крошечные пальчики, казалось, готовы тянуться к маминому лицу, хватать материнские локоны. Руки, так же как и лицо, делают человека узнаваемым, и смотреть на них сейчас было особенно больно.

Маура просунула ладонь в наволочку, чтобы придержать голову младенца.

И в тот же миг поняла: что-то не так.

Ее рука обхватила череп, который не был похож на нормальный, человеческий. Она замерла, чувствуя, как пересыхает горло. С ужасом она сорвала наволочку, и все увидели голову младенца.

Риццоли судорожно вздохнула и отскочила от стола.

— Боже, — произнес Фрост. — Что, черт возьми, с ним сделали?

Онемев от потрясения, Маура могла только с ужасом смотреть на череп, в котором зияла огромная дыра, откуда выпирал мозг. И на лицо, сморщенное, словно резиновая маска.

Металлический лоток вдруг с грохотом рухнул со стола.

Маура подняла взгляд как раз в тот момент, когда Джейн Риццоли, белая как смерть, медленно осела на пол.

10

— Я не хочу в больницу.

Маура стерла остатки крови и нахмурилась, глядя на рассеченный лоб Риццоли.

— Я не пластический хирург. Я могу зашить эту рану, но не гарантирую, что шрама не останется.

— Просто зашейте, ладно? Не хочу часами просиживать в приемном отделении. Да еще натравят на меня какого-нибудь студента-медика.

Маура протерла кожу бетадином, после чего потянулась за флакончиком ксилокаина и шприцем.

— Начнем с обезболивания. Небольшой укольчик, но зато потом вы ничего не почувствуете.

Риццоли лежала на кушетке, уставившись в потолок. От укола иглы она даже не поморщилась, сжатые в кулаки руки не разжимала, пока не ввели местную анестезию. Ни жалобы, ни стона не сорвалось с ее губ. Ей и без того было стыдно за свой обморок в секционном зале. И еще унизительнее было, когда Фрост, подхватив ее на руки, словно невесту, понес в кабинет Мауры. Теперь она была полна решимости не выдавать своей слабости.

Пока Маура зашивала рану, Риццоли спросила ровным и спокойным голосом:

— Расскажете мне, что случилось с тем ребенком?

— Ничего с ним не случилось.

— Но это же ненормально. Подумать только, полголовы нет.

— Он таким родился, — сказала Маура, обрезая кетгут и затягивая узелок. Зашивание кожи можно было сравнить с шитьем по ткани, и она чувствовала себя обыкновенным портным с той лишь разницей, что своими стежками она спасала живую ткань. — У ребенка анэнцефалия.

— Что это значит?

— Аномалия развития головного мозга.

— Но дело даже не в этом. Такое впечатление, что ему снесли полчерепа. — Риццоли с трудом сглотнула слюну. — И лицо…

— Все это признаки той же аномалии. Мозг развивается из оболочки клеток, так называемой невральной трубки. Если трубка не закрывается должным образом, ребенок рождается с отсутствием большей части мозга, черепа, даже кожи головы. Вот это и есть анэнцефалия. Отсутствие головы.

— Ты когда-нибудь сталкивалась с подобным?

— Только в музее медицины. Но эта аномалия не такая уж редкость. Примерно один младенец из тысячи рождается таким.

— А причина?

— Никто не знает.

— Значит… значит, это может случиться с любым ребенком?

— Совершенно верно. — Маура сделала последний стежок и обрезала излишек нити. — Этот ребенок вообще родился уродцем. Если он и не был мертвым при рождении, то вскоре наверняка умер бы.

— Выходит, Камилла не топила его.

— Я проверю почки на наличие диатомовых водорослей. Это покажет, был ли утоплен живой ребенок. Но я не думаю, что здесь мы имеем дело с детоубийством. Скорее всего он умер естественной смертью.

— Слава Богу, — тихо произнесла Риццоли. — Если бы это существо осталось жить…

— Нет, долго бы он не прожил. — Маура заклеила шов пластырем и сняла перчатки. — Готово, детектив. Швы можно будет снять через пять дней. Зайдете ко мне, и я сама это сделаю. Но все-таки вам лучше обратиться к врачу.

— Но вы же врач.

— Я работаю с трупами. Не забыли?

— Вы замечательно меня зашили.

— Наложить несколько швов не проблема. Меня больше волнуют другие симптомы.

— Что вы имеете в виду?

Маура нагнулась и в упор посмотрела на Риццоли.

— Вы упали в обморок, помните?

— Я не обедала. И это существо… младенец… он меня шокировал.

— Он всех нас шокировал. Но только вы одна свалились.

— Просто я никогда не видела ничего подобного.

— Джейн, вы в этой комнате всякого насмотрелись. Мы вместе проводили вскрытия, вместе нюхали все эти запахи. Вы всегда держались молодцом. За ребятами я стараюсь присматривать, потому что они не выдерживают и укладываются штабелями. Но вы всегда стойко переносили процедуру. До сегодняшнего дня.

— Может быть, я не такая сильная, как вы думаете.

— Нет, я думаю, здесь что-то другое. Разве не так?

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»