Слишком много привидений Забирко Виталий
Зябко передернув плечами, я икнул, но, к счастью, на этом неприятный инцидент и закончился. Тогда я взялся за ручку и решительно распахнул дверь.
— Вы к кому? — встретила меня строгим голосом миловидная медсестра, сидевшая за столиком у входа в отделение.
— К Владиславу… — сказал я и вдруг понял, что не знаю фамилии Владика. Ничего другого не оставалось, как напустить на лицо официальное выражение и посмотреть в глаза медсестре непререкаемым взглядом. — Тяжело раненному бармену из погребка «У Еси».
Запоздало вспомнив, что фальшивое удостоверение внештатного сотрудника милиции, сделанное на цветном принтере и не раз выручавшее меня в подобных ситуациях, забыл дома, я тем не менее продолжал гнуть свою линию.
— Он в какой палате?
Нахрапистость тона сработала не хуже фальшивого удостоверения.
— В шестой… — смешалась молоденькая медсестра и неуверенно заметила: — Так из милиции уже были…
— И еще не раз будут, — отрезал я и повернулся, чтобы идти по коридору.
— Погодите… — остановила медсестра. — Наденьте, пожалуйста… — Она вскочила из-за стола, сорвала с вешалки белую накидку и протянула мне. — Доктора позвать?
— Сам к нему зайду, — хмуро сказал я, набрасывая на плечи накидку и завораживая медсестру строгим взглядом. — В палате кто-нибудь из родственников есть?
— Да… То есть нет. Девушка с его работы… Всю ночь с ним просидела.
— Она-то мне и нужна, — кивнул я, развернулся и зашагал по коридору, отыскивая взглядом шестую палату.
Палата оказалась маленькой, на одного пациента. Широкое окно, занавешенное желтыми легкими шторами, тумбочка, умывальник и высокая реанимационная койка, на которой под капельницей лежал Владик. Голова забинтована, лицо серое, глаза закрыты.
У койки на стуле дремала, подергивая склоненной головой, официантка Люся. Услышав звук открывшейся двери, она порывисто вскочила и, хлопая спросонья ресницами, уставилась на меня.
— Вы… Вы кто? — испуганно пролепетала она, словно увидела перед собой киллера, пришедшего добивать раненого свидетеля.
— Роман Челышев, — успокоил я ее.
Откуда ей знать одного из многочисленных посетителей погребка? Я хоть и любил заглянуть в погребок, но делал это нечасто, завсегдатаем не был, за столиком никогда не сидел, а только за стойкой бара. Это с Владиком мы были приятелями, а с официанткой я словом никогда не перебросился — не было нужды.
Все же, видимо, мое лицо примелькалось, и Люся меня узнала.
— Роман… — Губы у нее задрожали. — Значит, это вы…
Неожиданно она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала. Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувствительная девица! По ее строгому обхождению с посетителями погребки никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.
— Ну-ну… — пробормотал я и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. — Слезами горю не поможешь.
Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать. низко наклонив голову. Я усадил ее на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись темные круги.
— Он вас в бреду звал… — плаксиво протянула Люся. «Почему меня, а не тебя? — отстранение подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. — Кто я ему такой?»
В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причем один Владик продолжал неподвижно лежать под простыней на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.
«Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? — беззвучно спросил второй Владик. — Ведь ты знал…»
Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. Раздвоение Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простыней.
Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.
— Как он? — тихо спросил я.
— П-плохо… —через силу выдавила Люся.
— Когда была операция?
— Не… не было операции…
— Как так? — возмутился я. — Почему?
Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слезы, размазывая тушь по лицу.
— Она больших денег стоит… Пять тысяч… долларов…
Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарился биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть богатый. Есть деньги — живи, нет — помирай.
— У меня только две тысячи… — продолжала всхлипывать Люся.—Вы не займете еще три?
Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.
— Умрет ведь… — потерянно протянула Люся.
— Разве Еся не поможет? — тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашел выход.
— А что Еся? — Люся безнадежно махнула рукой. — Еся, как всегда, был в своем амплуа… «Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе'ацию с до'огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине…» — с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.
— Плохо дело… — покачал я головой и честно признался: — А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.
Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.
Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слезы.
— Я почему-то так и думала… — безотрадно прошептала она. Сил, чтобы вытереть слезы, у нее уже не было.
У меня не нашлось слов утешения. Да и что можно сказать в таком случае — авось обойдется? Не та ситуация…
Тягостное молчание прервал вошедший в палату врач. Вошел по-хозяйски, широко распахнув двери, быстрым шагом. Молодой, крепко сбитый, розовощекий, в хорошо выглаженном белом халате и накрахмаленном колпаке.
— Здравствуйте, — обратился он ко мне, не вынимая рук из карманов халата. — Вы из милиции?
От его фигуры, позы, манеры говорить сквозило непоколебимой не по годам уверенностью опытного хирурга. Такому доктору даже абсолютно здоровый человек без колебаний доверит резекцию собственного желудка. На всякий случай, так сказать, в качестве превентивной меры — уж очень располагает прямота голубых глаз.
Я покачал головой. Такому не соврешь, да и к чему? В палату я уже проник.
— Нет.
—Как?—удивился врач.—Сестра-хозяйка сказала…
Он оглянулся на открытую дверь, в проем которой заглядывала симпатичная медсестра, встретившая меня у входа в отделение.
— Это она решила, что из милиции, — сказал я. — А я ни стал разубеждать.
Лицо врача посуровело. Он вынул руки из карманов, и я увидел громадные кулаки. Ну почему все хирурги так похожи на мясников? Поставь их рядом — не различишь.
— Значит, вы обманом проникли в палату? — не спросил, а констатировал он и резко закончил: — Посторонним у нас находиться не положено.
Сказал как отрубил. Похоже, ему что со скальпелем у операционного стола стоять, что у мясного прилавка топором махать — все едино.
Во мне вдруг взыграло самолюбие. Но взыграло не просто так, безосновательно. Откуда-то появилась уверенность, что к вечеру у меня будут деньги, и я оплачу операцию. Рыжая Харя, что ли, в голове покопалась и подсказала?
— Понятно, — кивнул я. — Но если посторонним находиться не положено, кто тогда оплатит операцию?
Врач опять преобразился. Сколько метаморфоз за считанные минуты! Черты лица смягчились, он располагающе улыбнулся.
— Лидочка, прикройте, пожалуйста, дверь, сквозит, — обернулся он к медсестре и, когда дверь закрылась, продолжил, вновь изменив выражение лица на сочувственно скорбное: — Если не провести операцию сегодня, можем опоздать.
— Летальный исход?
— Нет, зачем же, — спокойно возразил он. — В любом случае мы сделаем все возможное, чтобы пациент остался жив. Но без операции он может оказаться парализованным, и мы не гарантируем, что в полной мере восстановятся умственные способности. Кроме того…
Объяснял врач возможные последствия лечения без оперативного вмешательства обстоятельно, вдумчиво и весьма доходчиво. Вместе с тем настолько завораживающе, что я практически не улавливал смысла, зато помимо воли росла твердая убежденность, что операцию просто-таки необходимо оплатить. Немедленно! Рука сама потянулась к карману, и если бы там была нужная сумма, я бы без лишних слов ее отдал и долго потом благодарил врача за согласие провести операцию.
— Оплата в восемь вечера вас устроит? — прервал я терминологические объяснения молодого врача, с трудом стряхнув с сознания обволакивающее наваждение его речи.
Он осекся, но сориентировался мгновенно.
— Да. В таком случае мы начнем готовить пациента к операции на двадцать один час.
Врач кивнул на прощание и таким же твердым, хозяйским шагом удалился из палаты. Весьма деловой молодой человек. Удивительно, как он умудряется совмещать нейрохирургическую практику с бизнесом. Мне всегда казалось, что интеллигенция и бизнес — вещи несовместимые. У меня, например, так никогда не получалось — чаще сумму называл клиент, а мне оставалось лишь соглашаться.
— Роман… — услышал я сдавленный голос Люси. — У вас же денег нет… Где вы их возьмете?
Люся сидела на стуле и смотрела на меня во все глаза. Страх, недоверие и в то же время надежда плескались в ее взгляде. Красивые, надо сказать, оказались у нее глаза — большие, зеленовато-карие. И как я раньше в погребке не заметил? Впрочем, я на женщин обычно не заглядываюсь, да и она на меня в погребке т а к не смотрела. У официанток вообще Привычка — посетителям в глаза не смотреть, чтобы не вообразили чего.
Непроизвольно я окинул взглядом ее фигуру. Хорошенькая, во всем хорошенькая девочка. И телом, и душой. Повезло Владику — вон как за него переживает. Честно скажу, в этот момент я остро позавидовал бармену. Более того, готов был с ним поменяться местами, под капельницей операции ждать, чтобы кто-нибудь по мне вот так же кручинился.
— Деньги? — переспросил я, отгоняя глупую зависть, и через силу улыбнулся. Где я добуду деньги, еще не знал, но в том, что достану, был абсолютно уверен. — Будут деньги. Не сомневайтесь, Люся, будут. Поставим Владика на ноги.
Я нарочито деловито посмотрел на часы, но спохватился по-настоящему. Начало двенадцатого. Могу на допрос опоздать, а в милиции этого не любят. Научен горьким опытом, когда неделю подряд каждый день ходил на допросы к следователю Оглоблину. За опоздание на пять минут он меня чуть в КПЗ не определил.
— Побегу деньги добывать, чтобы к восьми успеть, — сказал я и снова обнадеживающе улыбнулся. — Крепитесь, Люся. Все будет хорошо.
Она беззвучно заплакала и быстро-быстро закивала. Я тихонько ретировался, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Сестра-хозяйка за столиком у входа в отделение встретила меня суровым взглядом.
— Так вы не из милиции? — спросила она, встав со стула и преграждая дорогу. Облегающий халатик, надетый на голое тело, подчеркивал ее возмущение. Наиболее бурно выражала негодование трепещущая под халатиком грудь.
— Увы, — развел я руками и постарался придать взгляду обезоруживающее простодушие.
Взгляд не сработал. Будто на стену наткнулся.
— Когда придете в следующий раз, принесете пачку стирального порошка и лампочку. Иначе не пущу, — процедила сестра-хозяйка.
На мгновение я оторопел. Спрашивается, каким таким образом стиральный порошок и лампочка помогут Владику встать на ноги? Это уже не платная медицина, а сплошное вымогательство! Однако перечить не стал.
— Извините, сестричка, — сказал просительно, — боюсь, на покупку порошка и лампочки у меня сегодня не найдется времени. Может, вы сами их приобретете?
К словам я присовокупил десять долларов. Чтоб, значит, она и того, и другого ящик купила.
— Хорошо, — милостиво согласилась она, пряча деньги в карман, но черты ее лица при этом отнюдь не смягчились.
— Скажите, сестричка, операцию будет проводить этот молодой хирург? Он достаточно опытный?
Сестра-хозяйка заломила бровь и назидательно изрекла:
— Вашему другу операцию будет делать профессор Илья Григорьевич Мильштейн!
Звучало это приблизительно так, будто имя профессора я должен был знать с пеленок и преклоняться перед его гениальностью. Я не стал разочаровывать сестру-хозяйку.
— Ух, ты! Надо же, как повезло! Сам Мильштейн…
Я изобразил на лице восхищение, хотя слыхом не слыхивал о профессоре. Знаю я цену сказкам о местных «светилах» медицины. Раздувают о себе молву как о кудесниках, но все равно те, у кого есть деньги, предпочитают лечиться за границей. И дешевле, и надежнее.
— А этот врач — его ассистент? — осторожно спросил я. Было не похоже, чтобы столь молодой парень оказался профессором Мильштейном. Хотя чем черт не шутит. Сейчас за большие деньги можно и академиком стать чуть ли не в отрочестве.
— Он не врач, — снисходительно поправила меня сестричка. — Интерн Левушка Матюхин.
— Скажите пожалуйста! — теперь уже почти искренне восхитился я и покачал головой. — А впечатление производит как минимум опытного хирурга… Далеко пойдет.
Я кивнул медсестре и постарался побыстрее выйти из отделения на лестничную площадку. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы в голосе не прорезался сарказм. Причем старался не ради сестрички — главное, чтобы Рыжая Харя его не почувствовала. Шуток она не понимает, уловит мое негативное отношение к Леве Матюхину и может интерна в бараний рог в буквальном смысле скрутить. А ни мне, ни тем более Владику это сейчас вовсе ни к чему.
Глава 3
Городское отделение УБОП располагалось в старом двухэтажном здании как бы не тридцатых годов — сером длинном сооружении с узкими окнами, без балконов и архитектурных излишеств. Весьма непрезентабельный дом, а решетки на окнах и понимание того, какое учреждение здесь находится, вызывали совсем уж гнетущее впечатление. Стоял дом на тихой улочке с красивым названием Листопадная, скрытый от глаз редких прохожих зеленью молоденьких березок и декоративных елочек небольшого сквера. Вероятно, милицейское начальство специально выбрало столь уединенно расположенный дом, чтобы не афишировать сотрудников УБОП.
Я предъявил паспорт в бюро пропусков, и сержант, знакомый по прежним посещениям управления, без лишних слов выдал заказанный на меня пропуск. При этом он смерил мою фигуру столь пристальным взглядом, будто мне давно полагалось быть в наручниках и под конвоем. Весьма бдительный страж порядка, хотя можно дать голову на отсечение, что меня не помнит. За месяц воды утекло не меньше, чем перед его глазами прошло таких, как я, — и подозреваемых, и обыкновенных свидетелей.
Электрические часы на стене в вестибюле, сохранившиеся, похоже, со сталинских времен, показывали двенадцать двадцать, и я облегченно перевел дух. Не знаю, как относится к опозданиям следователь Серебро, но вряд ли лучше, чем следователь Оглоблин. Одним миром мазаны… К тому же и кабинеты их рядом — на пропуске был указан двести пятнадцатый, а Оглоблин, насколько помню, занимал двести четырнадцатый.
Поднявшись по обшарпанной лестнице на второй этаж, я зашагал по скрипучим, половицам полутемного коридора, освещаемого лишь естественным светом из зарешеченного окна в торце здания. Странно, но коридор был пуст — никто в ожидании вызова не томился на стульях вдоль стен, да и конвойных нигде не было видно. Никак милиция всех преступников переловила и теперь почивала на лаврах.
Двести пятнадцатый кабинет оказался не рядом, а напротив кабинета Оглоблина, и я невольно поежился. Из кабинета в кабинет два шага шагнуть — то-то будет, если Иван Андреевич к Николаю Ивановичу во время моих показаний вздумает .заглянуть. Сигаретку, скажем, стрельнуть или словом перемолвиться. Попаду под перекрестный допрос — мало не покажется. Совсем в другом свете предстанет перед Оглоблиным дорожно-транспортное происшествие с господином Популенковым.
Однако деваться было некуда. Я поднял руку, чтобы постучать, но дверь неожиданно распахнулась, и из кабинета вышел «вольный художник» Шурик. Был он в той же джинсовой безрукавке, но необычно бледен, от чего цветная татуировка змеи на руках выглядела особенно ярко. Будто настоящая змеиная шкура.
Я отпрянул, машинально кивнул Шурику, но он меня не узнал. Скользнул по лицу бессмысленным взглядом и заковылял по коридору. Досталось ему, видимо, крепко. Еще в погребке «У Еси» я обратил внимание на то, насколько впечатлительная у него натура. Как он тогда от женской пощечины растерялся и замямлил… Ну а как следователи могут «наезжать», я знаю на собственном опыте. Ничего от его тонкой и чувствительной натуры не осталось — словно асфальтовым катком по ней прошлись, в лепешку раскатав и его самого, и вытатуированную змею.
Тяжело вздохнув, я постучал. Как-то по мне пройдется «следовательский каток»?
— Войдите! — донесся из кабинета хорошо поставленный мужской голос. —
И я вошел.
Следователь УБОП Николай Иванович Серебро оказался весьма представительным мужчиной. Седой ежик коротких волос на все сто соответствовал фамилии, а большие очки в роговой оправе с внушительными линзами отнюдь не портили волевое лицо. Сухой, поджарый, в кремовой рубашке с распахнутым воротом, он сидел за столом неестественно прямо (видимо, сказывалась выправка, поскольку у таких людей, по идее, геморроя быть не может) и поверх оправы вопросительно строго смотрел на меня.
— Я к вам по вызову… — промямлил я.
— Повестку! — сухо сказал он и протянул руку.
— Вы меня по телефону вызывали… — робко возразил я, подавая пропуск.
Словам Николай Иванович не поверил; По должности он никому на слово верить не должен. Только пропуск убедил его в моей правдивости.
— Так, — хмуро сказал он, прочитав на бумажке мою фамилию. — Значит, Роман Анатольевич Челышев собственной персоной. Садитесь.
Я огляделся, куда бы сесть, и обмер. Только сейчас увидел, что на столе у следователя стоит включенный компьютер. Сердце ухнуло куда-то вниз, провалившись сквозь пятки, половицы и перекрытие на первый этаж. Или даже в подвал. Вот она, моя погибель — игла Кощеева… И в мыслях не держал, что в кабинете может оказаться компьютер. Следователь-то Оглоблин по старинке печатал протокол на пишущей машинке…
Я попятился и опустился на стул в углу возле двери.
— Не туда! — одернул меня Серебро. — Садитесь к столу. Пришлось с замиранием сердца сесть напротив следователя. Но здесь неожиданно робость и затравленность, словно передавшиеся заразной болезнью от «вольного художника» Шурика при входе в кабинет, вдруг исчезли. Правильно сознание отреагировало: чему быть, того не миновать, а если помирать, так с музыкой.
— Паспорт! — потребовал следователь.
Я подал ему документ. Но теперь уже безбоязненно заглянул ему в глаза. Холодные у него были глаза за. стеклами очков, и взгляд тяжелый. Жесткий, надо понимать, человек, Николай Иванович, прямолинейный. По мнению таких людей, добропорядочные граждане в этом кабинете не оказываются.
Однозначно.
Николай Иванович раскрыл паспорт, положил его перед собой, пододвинул поближе клавиатуру компьютера.
— Фамилия?
Я назвал. Следователь сверился с паспортом, отстучал на клавиатуре.
— Имя?..
— Отчество?..
— Год рождения?..
— Национальность?..
И вдруг по его ворчливому, недовольному тону я понял, что не верит он в перспективность моих показаний и вызвал меня исключительно для проформы. Положено ему опрашивать свидетелей, и никуда от этой процедуры не деться. Оттого хмур и зол. Совсем в другом свете предстал передо мной следователь Николай Иванович Серебро. Стали понятны и его жесткий, приказной тон утром по телефону, и сухость, с которой он встретил меня в кабинете. Рутина всегда раздражает. Похоже, несколько по-иному пойдет у нас разговор, чем со следователем Оглоблиным месяц назад. Впрочем, и Оглоблина понять можно — в отличие от Николая Ивановича он дотошным образом проверял навет госпожи Популенковой.
— Предупреждаю, что за дачу ложных показаний вы будете отвечать по всей строгости закона, — усталым голосом пробурчал следователь, закончив вносить в компьютер мои анкетные данные.
— Ясно, — кивнул я.
По лицу Серебро скользнула мимолетная усмешка. Мол, это рецидивисту все ясно насчет «всей строгости», а мне-то откуда?
— Тогда начнем, — вздохнул он и уткнулся взглядом в клавиатуру. — Что вы делали вчера в кафе «У Йоси»?
Дисплей компьютера был повернут к нему, но я тоже «видел» набираемый текст и невольно улыбнулся. Не знаю, как согласно орфографии русского языка пишется имя владельца погребка, но на вывеске стояла буква «Е». Кому — мелочь, а мне было приятно заметить ошибку.
Я открыл рот, но ответить не успел. Раздался робкий стук в дверь, и я внутренне подобрался. К сожалению, дар предсказания не проявлялся по собственному желанию, и знать, кто стоит за дверью, я не мог. Вполне возможно, следователь Оглоблин… С другой стороны, не похоже — стук робкий, да и вряд ли Оглоблин стучится к своему коллеге. Распахивает дверь и входит.
— Я занят! — поморщился Серебро.
Тем не менее дверь тихонько приотворилась, и в щель просунулась голова «вольного художника» Шурика. У меня отлегло от сердца.
— Всего на секунду… — жалостливо попросил он.
— Я занят!!! — повысил голос следователь, оторвав взгляд от клавиатуры.
Лицо Шурика обиженно сморщилось.
— Николай Иванович… — затараторил он вопреки грозному предупреждению следователя. — Я его узнал… — Шурик указал на меня глазами. — Он там был… Может подтвердить, что я ушел раньше, чем началась стрельба…
Следователь Серебро словно вырос на стуле — хотя куда при его безупречной осанке можно было еще распрямляться? — и вперил в «вольного художника» неподвижный, мрачный взгляд.
— Гражданин Куцейко, — ледяным, не предвещавшим ничего хорошего тоном изрек он, — я вам уже выдал повестку, поэтому разговор мы продолжим завтра в десять утра. А если вы сейчас же не закроете дверь, то ночевать будете в КПЗ!
Бедный Шурик с такой скоростью захлопнул дверь, что чуть не прищемил собственную голову.
— Повторяю вопрос, — повернулся ко мне Николай Иванович, — что вы делали вчера в кафе «У Еси»?
«Началось», — подумал я, но вовсе не о вопросе следователя. Пока он препирался с Шуриком, кто-то изменил написание имени владельца погребка на дисплее. Не приведи господи, если этим занялась Рыжая Харя. Однако особых волнений по этому поводу я не испытал. Индифферентно принял. Будь что будет.
— Отдыхал, — спокойно сказал я. — Сидел за стойкой и пил коньяк.
— И с которого по который час вы там находились?
— Не знаю, — честно признался я и пожал плечами. — Не смотрел на часы. Но ушел из погребка еще до начала криминальной разборки.
Следователь посмотрел на меня поверх очков и хитровато прищурился.
— А откуда вам известно, что случилось в кафе после вашего ухода?
Мои брови взметнулись, но я тут же взял себя в руки. Знаем мы эти штучки! И кино смотрим, и детективы почитываем. Правда, подобные вопросы — из самого низкопробного чтива.
— Об этом только что сказал гражданин Куцейко, — медленно, с расстановкой объяснил я. — А еще ранее, утром, вы мне по телефону сообщили.
Как говорится, каков вопрос, таков ответ.
Ответ отнюдь не смутил следователя, наоборот, он удовлетворенно хмыкнул. А я «увидел», что ни свой вопрос, ни мой ответ он в компьютер не занес. Нет, не ловил меня на слове следователь — это был тест на мою психологическую уравновешенность. Опять я ошибся в его интеллектуальном уровне. Действуют стереотипы: если мент — значит, дубина. Причем в большинстве случаев — стоеросовая.
— Выходит, не смотрели на часы… — задумчиво протянул Николай Иванович. — Отдыхали… Как это там у классика: «Счастливые часов не наблюдают»?
Я благоразумно промолчал.
— Вы были знакомы с гражданином Аркадием Моисеевичем Ураловичем?
— А кто это? — искренне удивился я.
— Прошу отвечать на вопросы конкретно: да или нет, — поставил меня на место Серебро.
—Нет.
— А с гражданином Сирии Саидом Шерези?
Молнией в памяти сверкнула догадка, и я вновь увидел перед глазами зал погребка и двух мирно беседующих за столиком весьма состоятельных бизнесменов: одного — грузного, бритоголового, надменного и другого — моложавого, кучерявого, с восточными чертами лица. «Так вот о ком ведет речь следователь! — понял я и чуть было не брякнул: — Первый раз в погребке увидел». Однако вовремя прикусил язык. Вот уж действительно «горе от ума»! Намекал следователь своей цитатой на это обстоятельство, или вышло простое совпадение?
— Нет, — замешкавшись, произнес я и с уважением посмотрел на Николая Ивановича. Да уж, следователь мне попался отнюдь не дурак.
Дурак не дурак, и кто из нас двоих конкретно кто, выяснить не удалось, поскольку наша беседа кое-кому надоела. Из-за обреза экранного поля в центр дисплея не спеша протрусил кудлатый пятнистый пес и, задрав заднюю ногу, стал мочиться на набранный текст. Текст поплыл. И добро бы псу, как и положено порядочному вирусу, этим и ограничиться, так нет же, мало ему показалось. Спрыгнул с экрана на стол и зашлепал по столешнице, оставляя на полировке чернильные следы.
— А… — начал было очередной вопрос следователь, поднял от клавиатуры взгляд и увидел шествующего по столу и с каждым шагом вырастающего в размерах беспородного пса.
Николай Иванович осекся и застыл от неожиданности. Понятно, что на своем веку да при такой работе чего только не повидал — обывателю и в страшном сне не приснится. Но такое явно видел впервые. Впрочем, я тоже. И все же сила воли у следователя была крепкая. Когда вконец обнаглевший пес взобрался на объемистую папку, вновь задрал ногу и окропил бумаги чернильной струёй, Николай Иванович вышел из ступора.
— Это еще что?! — процедил он сквозь зубы и ткнул в морду пса пальцем.
Вот уж кто из нас троих дураком не был, так это пес. Недолго думая, он цапнул следователя за палец, тявкнул и, спрыгнув со стола на пол, с достоинством удалился сквозь закрытую и опечатанную пластилиновым оттиском дверцу внушительного сейфа. Внутри сейфа что-то жалобно задребезжало.
Ни слова не обронил следователь, только лицо побелело от боли. Он выхватил из кармана платок и зажал им окровавленный палец.
— Твои штучки?! — недобро уставился он на меня сквозь толстые линзы очков. Самообладания ему было не занимать.
— Какие штучки? — будто не понимая, о чем речь, округлил я глаза.
— Пес — твой?!!
— Какой пес? — полушепотом спросил я, пытаясь убедить следователя, что ему померещилось. Не очень удачная идея при укушенном пальце, но другой не было.
Серебро понял мою уловку и нехорошо осклабился.
— Значит, ты ничего подозрительного вокруг не видишь? — едко спросил он.
Изобразив на лице ошарашенное недоумение, я огляделся. Играть дурака так играть.
— Не-ет…
И не соврал. После исчезновения компьютерного пса сквозь металлическую дверцу сейфа никаких иных трансцендентных явлений в кабинете не наблюдалось. Разве что цепочка чернильных клякс на столе, но их появлению всегда можно отыскать разумное объяснение.
Николай Иванович тяжело вздохнул.
— Вольф Мессинг на мою голову… — пробормотал он, глянул на обмотанный платком палец, и его передернуло. На платке проступало кровавое пятно.
— К-кто? — сдавленно переспросил я. Вопреки аховому положению, в котором я очутился благодаря выходке компьютерного пса, меня совсем не к месту начал душить смех. Скорее всего, нервный, и мне стоило огромных усилий сдерживать его. Не поймет меня следователь, а если и поймет, то превратно.
Николай Иванович не ответил и одарил меня долгим, изучающим взглядом. Ох, и нехороший это был взгляд!
— Вот что, гражданин Челышев, — сухо сказал он. — Мы прервем дачу вами свидетельских показаний по факту разбойного нападения на кафе. На неопределенное время.
Он расписался на пропуске и пододвинул его ко мне.
— Идите. Когда понадобитесь, вызову.
Я поспешно встал, схватил со стола пропуск.
— До свидания, Николай Иванович…
Ответил ли что-нибудь Серебро, я не помню, так как в этот момент сейф мелко задрожал, потом заходил ходуном, внутри что-то тяжело грохнулось и разбилось со стеклянным звоном.
Я выскочил из кабинета и поспешил по коридору прочь с максимально возможной в таком учреждении прытью. Но как только входная дверь городского УБОП осталась за спиной, нервы не выдержали. Держась одной рукой за стену, другой за живот, я на полусогнутых ногах отошел от крыльца и разразился неудержимым хохотом. Мало было в том смехе веселья — больше истерики…
— Эй, мужик, ты чего? — услышал я встревоженный голос, когда смех стал переходить в икоту.
Надо мной склонился Шурик Куцейко — видимо, дожидался моего выхода из УБОП. Запугал его следователь Серебро, и сейчас Шурик начнет меня упрашивать-уговаривать подтвердить его алиби. Невдомек «вольному художнику», что следователю наплевать, когда Шурик ушел из погребка. Серебро вычисляет, не было ли там наводчика, а наводчику во время покушения в погребке делать нечего.
— Что с тобой? — Шурик осторожно положил ладонь на мое плечо.
Как ни душил нервный смех, я отпрянул, стряхнув его руку. Напрасно он это сделал. С меня так и сыпались невидимые искры — «подзарядился» от работающего компьютера в кабинете следователя. Вроде бы вреда от этого было гораздо меньше, чем от самого компьютера, но все же… Как говорится, прецеденты были. Точнее, не были, а был. Один. С пастушкой на старинной чашке. С виду пустячный случай, однако береженого и бог бережет.
Шурик мои действия истолковал превратно. Лицо у него вытянулось, губы обиженно, по-бабьи, задрожали. Может, он гомик — ишь как на все неадекватно реагирует?
— Извини, мужик… — просительно протянул Шурик. — Помощь твоя нужна.
Я распрямился. Душивший секунду назад хохот исчез, пропал, и осыпающийся с меня невидимыми искрами энергетический потенциал разрядился на «вольного художника». То-то будет..
— Ты уверен? — спросил я одеревеневшими от недавнего смеха губами.
— Да-да, — зачастил «вольный художник», приняв неопределенность ответа за согласие. — Мы же с тобой сидели за стойкой в погребке «У Еси»… Помнишь?
Неожиданно в меня вселился дух противоречия. Не следовало Шурику касаться моего плеча, обозлил он меня до крайней степени. Без него забот полон рот.
— В погребке «У Еси» я сидел один, — недовольно пробурчал я.
— Как? — растерялся Шурик. — Ах, ну да… Мы сидели по разные стороны стойки… Помнишь, я еще официантку по заднице шлепнул, а она мне по морде врезала?
Столько самоуничижения было в фигуре и голосе Шурика, что я отвел взгляд. Прямо-таки кающийся грешник, учитывая его одежду и татуировку. Кто-нибудь другой, не видевший его реакции на пощечину, ни за что бы ему не поверил. Слишком большой контраст между униженной позой и будто вырубленным из камня мрачным лицом закоренелого преступника. Не всегда, оказывается, прав Ломброзо, и тот факт, что исключение лишь подтверждает правило, отнюдь не способствует утверждению его теории. Впрочем, несмотря на это, подавляющее большинство людей подсознательно ведут себя в соответствии с азами физиогномики. И я в том числе.
— Мы сидели по разным углам стойки, а по р а з н ы е стороны мы находились с барменом, — раздраженно сказал я.
— Да-да, — закивал Шурик и опять заискивающе улыбнулся. — Все-таки помнишь… Так ты это… скажи следователю, что Владик меня выгнал из погребка еще до того, как началась перестрелка. Скажи, будь другом, ведь это правда. Подтверди, а?
Читать бесплатно другие книги:
