Девушка, которая взрывала воздушные замки Ларссон Стиг

– Черт возьми, – возмутился Гульберг.

Лисбет Саландер испытывала раздражение и тревогу. Утром у нее появились две медсестры, чтобы перестелить ей постель. Они сразу обнаружили карандаш.

– Надо же! Каким образом он тут оказался? – воскликнула одна из сестер и под разящим взглядом Лисбет сунула находку к себе в карман.

Она вновь оказалась безоружной и к тому же настолько беспомощной, что даже не могла протестовать.

В выходные Лисбет чувствовала себя очень плохо. У нее страшно болела голова, и ей давали болеутоляющие средства. В плече Саландер ощущала тупую боль, которая резко обострялась, если она делала неосторожное движение или меняла положение тела. Молодая женщина лежала на спине, все с тем же фиксирующим воротником вокруг шеи – его оставили еще на несколько дней, пока рана в голове не начнет заживать. В воскресенье у нее поднялась температура до 38,7. Доктор Хелена Эндрин заметила на это, что инфекция все еще бродит по ее организму. Иными словами, Лисбет еще не выздоровела, и это было ясно и без термометра.

Надо же – она опять прикована к постели в казенном заведении… правда, на этот раз без фиксирующих ремней. Ремни в этот раз даже и не потребовались бы – Лисбет не могла даже сесть, не то что сбежать.

В понедельник днем ее навестил доктор Андерс Юнассон, и его лицо показалось ей знакомым.

– Привет! Вы меня помните?

Лисбет покачала головой.

– Вы были почти в бессознательном состоянии, но я разбудил вас после операции. Я же вас и прооперировал. Мне просто хочется узнать, как вы себя чувствуете и всё ли в порядке.

Саландер посмотрела на него с удивлением. Неужели не очевидно, что всё далеко не в порядке?

– Я слышал, что вы ночью сняли с себя воротник.

Она кивнула.

– Мы вам надели воротник не ради забавы, а чтобы вы не двигали головой, пока не начнется процесс заживления.

Врач внимательно смотрел на неразговорчивую девушку.

– Что ж, – сказал он под конец. – Я только хотел на вас взглянуть.

Уже подойдя к двери, он услышал ее голос.

– Юнассон, правильно?

Он обернулся и с удивлением улыбнулся ей.

– Все верно. Ну раз уж вы запомнили мое имя, стало быть, вы намного бодрее, чем я думал.

– Так это вы извлекали из меня пулю?

– Именно я.

– А вы не могли бы рассказать мне, как обстоят мои дела? Я ни от кого не могу добиться внятного ответа.

Врач вернулся к кровати и посмотрел ей в глаза.

– Вам повезло. Вам стреляли в голову, но, к счастью, пуля не задела ни одну жизненно важную область. Сейчас еще сохраняется риск кровоизлияния в мозг, поэтому нельзя, чтобы вы двигались. У вас в организме засела инфекция; похоже, она проникла через рану на плече. Если нам не удастся подавить инфекцию антибиотиками, возможно, придется вас снова оперировать. Процесс заживления ран будет болезненным. Но, судя по моим наблюдениям, есть все основания надеяться, что вы полностью поправитесь.

– У меня могут образоваться какие-то мозговые нарушения?

Юнассон сделал паузу, а потом кивнул.

– Да, такой риск имеется. Однако все признаки указывают на то, что все будет хорошо. Кроме того, существует возможность, что у вас в мозге образуются рубцы, которые могут создать проблемы – например, в виде эпилепсии или какой-нибудь другой напасти. Но, честно говоря, это из области теории. На сегодня все выглядит хорошо, вы поправляетесь. Если же в процессе излечения возникнут проблемы, тогда нам придется с ними разбираться. Я ответил достаточно ясно?

Она кивнула.

– Сколько времени мне придется так пролежать?

– Вы имеете в виду – в больнице? Пройдет, во всяком случае, недели две, прежде чем мы вас выпустим.

– Нет, я имею в виду – через какое время я смогу вставать, ходить и передвигаться?

– Не знаю. Это будет зависеть от того, как пойдет процесс заживления ран. Но мы сможем приступить к какой-либо форме физиотерапии не раньше, чем через две недели.

Лисбет долго и серьезно смотрела на него.

– У вас, случайно, нет сигареты? – спросила она.

Андерс Юнассон засмеялся и помотал головой.

– Сожалею. Курить здесь запрещено. Но я могу попросить, чтобы вам дали никотиновый пластырь или никотиновую жевательную резинку.

Она немного подумала и кивнула, потом снова посмотрела на него.

– Как дела у старого подлеца?

– С кем? Вы имеете в виду…

– С тем, кто поступил одновременно со мной.

– Похоже, вы с ним не дружите… Да ничего. Опасности для жизни нет, он вообще-то уже разгуливает на костылях. Чисто физически ему досталось сильнее, чем вам, и у него очень болезненная травма лица. Если я правильно понял, вы огрели его топором по голове…

– Он пытался меня убить, – сказала Саландер почти шепотом.

– Звучит зловеще. Мне пора идти. Хотите, чтобы я еще пришел вас навестить?

Лисбет немного подумала, потом кратко кивнула. Когда за ним закрылась дверь, она задумчиво уставилась в потолок. Залаченко дали костыли. Теперь ей стало ясно – вот какие звуки она слышала ночью.

Юнаса Сандберга, как самого молодого, послали организовывать ланч. Он вернулся с суши и легким пивом и начал выставлять еду на стол для совещаний. Эверт Гульберг ощутил даже приступ ностальгии – он вспомнил прежние времена, когда все происходило так же, если какая-нибудь операция вступала в критическую фазу и работа не прерывалась круглые сутки.

Разница, которую он отметил, заключалась, пожалуй, лишь в том, что в его время никому бы и в голову не пришла нелепая идея заказывать на ланч сырую рыбу. Он предпочел бы, чтобы Сандберг принес фрикадельки с пюре и брусничным соусом. Еще повезло, что он не успел как следует проголодаться, потому смог с легкостью отставить суши в сторону и съесть кусочек хлеба и запить минеральной водой.

Они продолжали дискуссию и за обедом. Но теперь уже следовало подвести итоги и решить, какие требуется принимать меры. Затягивать с принятием решений непозволительно.

– Я совсем не знал Залаченко, – сказал Ваденшё. – Каким он был тогда?

– Боюсь, что он ничуть не изменился, – ответил Гульберг. – Пройдоха, с почти фотографической памятью на детали. Но, по-моему, он просто настоящая скотина и, пожалуй, не вполне адекватен.

– Юнас, ведь ты вчера с ним встречался. Какое у тебя сложилось впечатление? – спросил Ваденшё.

Сандберг отставил еду.

– Он все держит под контролем. Я уже рассказывал, что он выдвинул нам ультиматум: либо мы должны явить чудо и отмазать его, либо он сдаст «Секцию» со всеми потрохами.

– Он, что, совсем спятил? Как мы можем замять то, что уже стало добычей прессы? – поинтересовался Георг Нюстрём.

– А ему наплевать, что в наших силах, а что нет. Он просто шантажирует нас, – сказал Гульберг.

– Как вы оцениваете ситуацию? Он приведет свою угрозу в исполнение? Он действительно расскажет все СМИ? – спросил Ваденшё.

– Это почти невозможно предсказать, – неторопливо проговорил Гульберг. – Залаченко не бросается пустыми угрозами; он поступит так, как ему будет выгоднее. В этом отношении он вполне предсказуем. Если сможет извлечь пользу из контактов со СМИ… чтобы добиться амнистии или смягчения наказания, он на это пойдет. Или если почувствует, что его предали, и захочет отомстить.

– Невзирая на последствия?

– Вот именно, невзирая на последствия. Ему важно доказать, что он сильнее нас.

– Но ведь даже если Залаченко заговорит, еще не факт, что ему поверят. Чтобы сопоставить факты, им придется свериться с нашими архивами. А этого адреса он не знает.

– Ты хотел бы рискнуть? Предположим, что Залаченко заговорит. А кто заговорит следом за ним? И что нам делать, если его слова подтвердит Бьёрк? А еще есть Клинтон, который прикован к диализному аппарату… Что произойдет, если он станет религиозным фанатиком и ополчится на всех и вся? А что, если ему захочется покаяться в грехах? Уж поверь мне, если кто-нибудь заговорит, то «Секции» конец.

– Но… Что же нам делать?

Все умолкли. Первым нарушил молчание Гульберг.

– Проблему нужно разъять на несколько частей. Вопервых, мы должны прикинуть, каковы будут последствия, если Залаченко заговорит. На наши головы обрушится вся проклятая конституционная Швеция. Нас уничтожат. Я думаю, многих служащих «Секции» ждет тюрьма.

– Но, с правовой точки зрения, наша деятельность легальна, мы ведь работаем по поручению правительства.

– Не болтай чепухи, – сказал Гульберг. – Ты и сам не хуже меня знаешь, что туманно сформулированная бумага, написанная в середине шестидесятых годов, сегодня ничего не стоит. Думаю, никому из нас не хотелось бы на своей шкуре проверить, что произойдет, если Залаченко заговорит.

Все снова умолкли.

– Стало быть, мы должны исходить из того, что необходимо заставить Залаченко замолчать, – подытожил Георг Нюстрём.

Гульберг кивнул.

– А для того, чтобы заставить его заткнуться, мы должны его подкупить, предложив ему нечто существенное. Но в том-то и дело, что он непредсказуем. Он с таким же успехом может «спалить» нас просто так, из вредности. Надо подумать, как мы можем его остановить.

– А он требует, чтобы мы помогли замять его дело и отправили Лисбет Саландер в психушку, – напомнил Юнас Сандберг.

– Ну, уж с Саландер мы как-нибудь справимся. Угрозу представляет сам Залаченко. И потом нам предстоит решить вторую часть проблемы – как ограничить масштабы потенциального ущерба. Заключение, составленное Телеборьяном в девяносто первом году, стало достоянием гласности и потенциально таит в себе не меньшую угрозу, чем Залаченко.

Георг Нюстрём кашлянул.

– Как только мы обнаружили, что заключение обнаружилось и попало в полицию, я принял меры. Я велел нашему юристу Форелиусу связаться с генеральным прокурором. Тот потребовал, чтобы у полиции отобрали все экземпляры заключения, и запретил распространять или копировать его.

– Что известно генеральному прокурору? – спросил Гульберг.

– Вообще ничего. Он действует по официальному запросу ГПУ/Без, ведь речь идет о засекреченном материале, и у генерального прокурора нет выбора. Он просто не может действовать иначе.

– Хорошо. А кто прочитал этот отчет в полиции?

– У них имелись две копии, которые прочли Бублански, его коллега Соня Мудиг и наконец, руководитель предварительного следствия Рикард Экстрём. Мы, пожалуй, можем исходить из того, что еще двое полицейских… – Нюстрём полистал свои записи, – некие Курт Свенссон и Йеркер Хольмберг, по крайней мере, знакомы с содержанием документа.

– Значит, четверо полицейских и прокурор… Что нам о них известно?

– Прокурор Экстрём, сорок два года. Считается восходящей звездой. Работал следователем в Министерстве юстиции, занимался несколькими резонансными делами. Старательный. Сосредоточен на пиаре. Карьерист.

– Социал-демократ? – спросил Гульберг.

– Вероятно. Но не слишком активный.

– А расследованием, значит, руководит Бублански… Я видел его по телевизору на пресс-конференции. Похоже, он не любит выступать перед камерами.

– Ему пятьдесят два года, и у него очень внушительный послужной список. Но он имеет репутацию строптивого и упрямого человека. Он еврей, и довольно ортодоксальный.

– А эта женщина… Кто она такая?

– Соня Мудиг. Замужем, тридцать девять лет, имеет двоих детей. Сделала стремительную карьеру. Петер Телеборьян считает ее чересчур эмоциональной. Она все время во всем сомневается, все переспрашивает, все перепроверяет.

– О’кей.

– Курт Свенссон – мачо. Тридцать восемь лет. Изначально работал в отделе по борьбе с организованной преступностью в Сёдерурте и прославился пару лет назад, застрелив хулигана. Был оправдан по всем пунктам обвинения. Кстати, именно его Бублански посылал арестовывать Гуннара Бьёрка.

– Понятно. Случай с убийством нам следует записать в актив. Если потребуется поставить под сомнение действия команды Бублански, мы всегда сможем зацепиться за этого Свенссона как за профессионально непригодного полицейского. Полагаю, у нас сохранились соответствующие контакты в СМИ… А последний парень?

– Йеркер Хольмберг, пятьдесят пять лет, из Норрланда. На самом деле он следователь, специалист по обследованию места преступления. Пару лет назад ему предлагали пройти курсы, чтобы стать комиссаром, но он отказался. Его, похоже, вполне устраивает теперешняя работа.

– Кто-нибудь из них увлекается политикой?

– Нет. Отец Хольмберга в семидесятые годы был муниципальным советником от Партии центра.

– Ну и ну… Короче, группа состоит из весьма приличных парней. Можно предположить, что она достаточно сплоченная. Можем ли мы их как-нибудь изолировать?

– Есть еще и пятый полицейский, – сказал Нюстрём. – Ханс Фасте, сорок семь лет. Мне удалось узнать, что между Фасте и Бублански возникли серьезные разногласия – настолько серьезные, что Фасте взял больничный.

– Что нам о нем известно?

– Он вызывает неоднозначную реакцию. У него солидный послужной список и никаких серьезных нареканий в протоколе. Профессионал. Но с ним трудно иметь дело. Похоже, что он поссорился с Бублански из-за Лисбет Саландер.

– Как?

– Кажется, Фасте на полном серьезе воспринял историю о банде сатанисток-лесбиянок, о которой писали газеты. Он явно ненавидит Саландер и сам факт ее существования считает личным оскорблением. По всей видимости, именно он сфабриковал многие слухи. Я узнал от бывшего коллеги, что Фасте вообще с трудом работает вместе с женщинами.

– Любопытно, – сказал Гульберг и, немного поразмыслив, продолжил: – Поскольку газеты уже писали о банде лесбиянок, возможно, стоило бы развить эту линию. Симпатии к Саландер это, пожалуй, не прибавит.

– Но ведь полицейские, читавшие расследование Бьёрка, могут стать у нас на пути. Не могли бы мы их как-нибудь изолировать? – спросил Сандберг.

Ваденшё закурил новую сигариллу.

– Предварительное следствие возглавляет Экстрём…

– Однако самый главный там Бублански, – сказал Нюстрём.

– Да, но даже он не может нарушать административный протокол.

Ваденшё погрузился в размышления. А потом посмотрел на Гульберга.

– У вас больше опыта, чем у меня, но у всей этой истории столько нитей и ответвлений… По-моему, было бы уместно развести Бублански и Мудиг в одну сторону, а Саландер – в другую.

– Отлично, Ваденшё, – сказал Гульберг. – Мы так и сделаем. Бублански возглавляет расследование убийства Бьюрмана и той пары из Эншеде. Саландер в этой связи больше не актуальна. Теперь речь идет о том немце, Нидермане. Значит, Бублански с его командой надо сосредоточиться на поисках Нидермана…

– О’кей.

– К Саландер они больше не имеют отношения. Кроме того, еще инициировано расследование событий в Нюкварне… Там ведь три старых убийства, которые, вроде бы, связаны с Нидерманом. Расследованием пока занимается группа из Сёдертелье, но эти два дела следует объединить. Значит, на некоторое время Бублански будет занят. Кто знает, может, ему и удастся схатить этого Нидермана…

– Не уверен.

– А этот Фасте… Можно ли вернуть его на работу? Кажется, ему можно поручить проверку подозрений в отношении Саландер.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Ваденшё. – Следовательно, надо заставить Экстрёма развести эти два дела. Но сможем ли мы контролировать его?

– По идее, сможем, – ответил Гульберг, покосившись на Нюстрёма.

Тот кивнул:

– Об Экстрёме я позабочусь. Думаю, сейчас он просто мечтает забыть обо всем, что касается Залаченко. Он передал отчет Бьёрка по первому же требованию ГПУ/Без и уже заявил, что, разумеется, будет неукоснительно соблюдать все инструкции, связанные с государственной безопасностью.

– Что ты собираешься предпринять? – с подозрением спросил Ваденшё.

– Дайте мне разработать сценарий, – ответил Нюстрём. – Полагаю, мы просто-напросто деликатно объясним ему, как он должен действовать, если не хочет, чтобы его карьера резко оборвалась.

– Самую серьезную проблему представляет третья часть нашего пазла, – сказал Гульберг. – Ведь полиция обнаружила досье Бьёрка не собственноручно… Она получила его от какого-то журналиста. А СМИ, как вы все понимаете, в нашем случае – это проблема. Особенно «Миллениум».

Нюстрём открыл свой блокнот.

– Микаэль Блумквист, – произнес он.

Все присутствующие слышали о деле крупного афериста Ханса Эрика Веннерстрёма, и имя Микаэля Блумквиста было им знакомо.

– Даг Свенссон – журналист, которого убили, – работал в «Миллениуме». Он собирал материал о траффикинге и в результате вышел на Залаченко. Труп Свенссона обнаружил именно Микаэль Блумквист. Кроме того, он знаком с Лисбет Саландер и все время отстаивал тезис о ее невиновности.

– Но откуда, черт возьми, он может знать дочь Залаченко? Это кажется слишком подозрительным совпадением.

– А мы и не считаем, что это случайность, – сказал Ваденшё. – Скорее всего Саландер является чем-то вроде связующего звена между всеми ними. Каким именно образом, нам пока неясно, но это единственное разумное предположение.

Гульберг молча начертил у себя в блокноте несколько концентрических окружностей, потом наконец поднял взгляд.

– Мне необходимо немного над этим поразмыслить. Пойду прогуляюсь. Встретимся снова через час.

Но прогулка заняла у Гульберга не час, как он обещал, а почти четыре часа. Он погулял десять минут, а потом нашел кафе, где подавали кофе самых экзотических типов, заказал чашку самого обычного черного кофе и уселся за угловой столик возле входа. Эверт напряженно размышлял, пытаясь распутать все узлы и время от времени что-то записывал в ежедневник.

Через полтора часа у него начал вырисовываться план.

План был так себе, но, перебирая всевозможные варианты, Гульберг пришел к выводу, что проблема требует принятия безотлагательных мер.

К счастью, есть человеческие ресурсы, и план вполне выполним.

Гульберг поднялся, нашел телефонную будку и позвонил Ваденшё.

– Нам придется еще ненадолго отложить встречу, – сообщил он. – Я должен еще кое-что сделать. Мы можем собраться в четырнадцать ноль-ноль?

Затем Гульберг дошел до площади Стуреплан и остановил такси. Вообще-то скромная пенсия государственного служащего не позволяла ему так роскошествовать, но, с другой стороны, он пребывал в том возрасте, когда уже не имело смысла копить деньги на какие-нибудь излишества. Гульберг назвал водителю адрес в районе Бромма.

Доехав через некоторое время до названного адреса, он пешком прошел квартал в сторону к югу и позвонил в дверь небольшого частного дома. Ему открыла женщина лет сорока.

– Добрый день. Мне нужен Фредрик Клинтон.

– А кто его спрашивает?

– Старый коллега.

Женщина кивнула и проводила его в гостиную, где с дивана с трудом поднимался Фредрик Клинтон. Ему было только шестьдесят восемь лет, но выглядел он намного старше. Диабет и проблемы с сосудами постепенно разрушали организм.

– Гульберг, – удивленно произнес Клинтон.

Они довольно долго разглядывали друг друга, потом крепко обнялись.

– Я уже не думал, что когда-нибудь снова тебя увижу, – сказал Клинтон. – Наверняка, ты видел вот это.

И он показал на первую полосу вечерней газеты с фотографией Рональда Нидермана и заголовком «Убийцу полицейского ищут в Дании».

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Гульберг.

– Я болен.

– Вижу.

– Если мне не пересадят почку, я скоро умру. А вероятность получения новой почки крайне мала.

Гульберг кивнул.

Женщина подошла к дверям гостиной и спросила, не угостить ли Гульберга чем-нибудь.

– Кофе, пожалуйста, – ответил он, и когда она ушла, поинтересовался у Клинтона: – Кто эта женщина?

– Моя дочь.

Гульберг кивнул. Несмотря на тесное общение на протяжении долгих лет совместной работы в «Секции», в свободное время почти никто из коллег друг с другом не встречался. Гульберг в мельчайших подробностях знал черты характера своих сотрудников, их сильные и слабые стороны, но имел лишь смутное представление об их семьях. С Клинтоном он, пожалуй, общался самым тесным образом в течение двадцати лет. Гульберг знал, что Клинтон женат и что у него есть дети, однако имена дочери и бывшей жены или как Клинтон обычно проводит отпуск, ему известны не было. Словно все, что находилось за пределами «Секции», считалось закрытой темой и не обсуждалось.

– Зачем я тебе понадобился? – спросил Клинтон.

– Мне бы хотелось узнать, какого ты мнения о Ваденшё.

Бывший коллега покачал головой:

– Мне нет до него никакого дела.

– Я спрашиваю тебя потому, что ты знаешь его, он ведь проработал с тобою десять лет.

Клинтон вновь покачал головой:

– Сегодня «Секцией» руководит он. Мое мнение никому не интересно.

– Он справляется?

– Он не дурак.

– Но…

– Аналитик. Умеет составлять мозаику из отдельных элементов. Обладает интуицией. Непревзойденный администратор, у него всегда сходится бюджет, да так, как мы даже и не мечтали.

Гульберг кивнул. Но о самом существенном качестве Клинтон не упомянул.

– Ты готов вернуться на службу?

Клинтон посмотрел на Гульберга и долго колебался, прежде чем ответить.

– Эверт… Я через день провожу по десять часов при диализном аппарате в больнице. Поднимаясь по лестнице, я почти задыхаюсь. У меня нет сил. Совсем нет.

– Ты мне нужен. Последняя операция.

– Я не могу.

– Можешь. Ты сможешь через день проводить по десять часов на диализе. Ты сможешь не ходить по лестнице, а будешь ездить на лифте. А если потребуется, я устрою так, что тебя будут носить на руках – туда и обратно. Мне нужен твой интеллект.

Клинтон вздохнул.

– Ну ладно, колись, – сказал он.

– Мы столкнулись с чрезвычайно сложной ситуацией, которая требует оперативного вмешательства. Весь оперативный отдел Ваденшё состоит из юного сопливого щенка, Юнаса Сандберга, да и у самого Ваденшё, по-моему, нет точки опоры, которая нужна для того, чтобы что-то предпринять. Может, он и мастер показывать фокусы с бюджетом, но боится принимать оперативные решения и привлекать «Секцию» к конкретным задачам, без которых никак не обойтись.

Клинтон кивнул, потом улыбнулся.

– Операция должна вестись по двум разным фронтам. Одна ее часть касается Залаченко. Мне надо заставить его протрезветь и опомниться, и, думаю, я знаю, как мне следует действовать. Вторую часть работы придется выполнять здесь, в Стокгольме. Проблема в том, что в «Секции» нет никого, кто бы мог с этим справиться. Мне нужно, чтобы ты принял командование на себя. Это будет твой последний вклад. Я разработал план. Юнас Сандберг и Георг Нюстрём будут выполнять черную работу, а ты – руководить операцией.

– Ты не понимаешь, чего требуешь.

– Нет, я понимаю, чего требую. А соглашаться или нет, решать тебе. Но либо мы, старики, вносим свою лепту, либо через пару недель «Секция» прекратит свое существование.

Клинтон оперся локтем о подлокотник дивана и опустил голову на ладонь, задумавшись минуты на две.

– Поделись, какой у тебя план, – сказал он под конец.

После этого Эверт Гульберг с Фредриком Клинтоном проговорили еще два часа.

Когда без трех минут два Гульберг вернулся, ведя за собой Фредрика Клинтона, Ваденшё не поверил своим глазам. Клинтон по виду напоминал скелет. Он переводил дыхание, опершись о плечо Гульберга, – казалось, что он ходит и дышит с трудом.

– Что происходит? – поинтересовался Ваденшё.

– Давайте продолжим совещание, – коротко сказал Гульберг.

Все вновь собрались за столом в кабинете Ваденшё.

Клинтон молча опустился в предложенное ему кресло.

– Все вы знаете Фредрика Клинтона, – начал Гульберг.

– Да, – ответил Ваденшё. – Вопрос в том, что он тут делает.

– Клинтон решил вернуться к активной работе. Он будет руководить оперативным отделом «Секции», пока мы не преодолеем нынешний кризис.

Гульберг поднял руку и отклонил протест Ваденшё еще до того, как тот успел его сформулировать.

– Клинтону тяжело. Ему потребуется помощь. Ему необходимо регулярно ложиться в клинику на диализ. Ваденшё, ты наймешь двух персональных ассистентов, которые будут оказывать ему любую практическую помощь. Но я хочу, чтобы вы твердо уяснили: все оперативные решения по этому делу будет принимать Клинтон.

Гульберг замолчал и подождал, но никто не рискнул возражать.

– У меня есть план. Думаю, что мы в силах справиться, но нам необходимо действовать безотлагательно, чтобы не упустить шансы, – продолжил он. – Кроме того, вопрос в том, насколько решителен нынешний состав «Секции».

Ваденшё воспринял реплику Гульберга как вызов.

– Расскажите.

– Вопервых, насчет полиции мы уже все обсудили. Поступим так, как запланировали. Постараемся нейтрализовать их, переориентируем дальнейшее расследование на побочную линию – поиски Нидермана. Этим займется Георг Нюстрём. Нам неважно, как сложится судьба Нидермана. Мы проследим за тем, чтобы Фасте поручили расследовать дело Саландер.

– Вероятно, это большого труда не составит, – сказал Нюстрём. – Я просто один на один побеседую с прокурором Экстрёмом.

– А если он заартачится…

– Не думаю. Он карьерист, и для него важнее всего собственная шкура. Но если возникнут осложнения, я, пожалуй, смогу найти какой-нибудь рычаг давления. Вряд ли ему захочется оказаться замешанным в скандал.

– Отлично. Теперь шаг номер два – это «Миллениум» и Микаэль Блумквист. Поэтому Клинтон и вернулся на службу, потому что требуются чрезвычайные меры.

– Я, наверное, не смог бы это одобрить, – сказал Ваденшё.

– Скорее всего, нет. Но манипулировать «Миллениумом» нам не удастся. Дело в том, что к ним попал в руки один-единственный документ – полицейский отчет Бьёрка от девяносто первого года. В данный момент, я полагаю, этот документ находится в двух, возможно, в трех местах. Отчет нашла Лисбет Саландер, но его каким-то образом заполучил Микаэль Блумквист. Это означает, что, пока Саландер была в бегах, она каким-то образом контактировала с Блумквистом.