Поменяй воду цветам Перрен Валери

84

Мы оказались на краю пустоты, потому что повсюду ищем лицо, которое потеряли.

Дневник Ирен Файоль

13 февраля 1999

Я понятия не имею, как Габриэль узнал о смерти Поля. Я заметила его на кладбище Сен-Пьер. Он стоял в отдалении, прятался за чьей-то могилой, как вор.

Хоронили моего мужа, а я смотрела только на Габриэля. Кто я? Что за чудовище?

Я опустила глаза, чтобы произнести безмолвную молитву, а когда подняла их, Габриэль исчез. Я отчаянно – и безрезультатно – искала его взглядом по всем закоулкам кладбища.

Я заплакала – по-вдовьи.

Когда женщина теряет мужа, ее называют вдовой. А как ее называют, если она теряет любовника? Песня?

8 ноября 2000

Я продаю розарий.

30 марта 2001

Сегодня утром позвонил Габриэль. Он звонит раз в месяц. И каждый раз удивляется, слыша мой голос. Задает несколько вопросов: «Как ты? Что делаешь? Что на тебе надето? Волосы собраны в хвостик? Что сейчас читаешь? Ходила недавно в кино?» Как будто хочет убедиться, что я все еще существую.

27 апреля 2001

Габриэль приехал пообедать. Ему понравилась моя новая квартира. «Похожа на тебя…» – так он сказал.

– Комнаты очень светлые и хорошо пахнут. Как ты.

Его насмешило, что я поселилась на улице Паради[96].

– Чего веселишься?

– Ты – мой персональный рай.

– Время от времени.

– Ты когда-нибудь видела кривые на электрокардиограмме?

– Да.

– Кривые моего сердца – это ты.

– Говорун!

– Надеюсь. Мне за это платят огромные деньги.

Он сказал, что я не умею готовить, что мне лучше удается выращивать цветы, чем жарить мясо на сковородке.

Он спросил:

– Не скучаешь по работе?

– Нет. Почти нет. Разве что по цветам.

Он спросил:

– Можно покурить на кухне?

– Конечно. Вы снова курите?

– Да. Это как с тобой – не могу остановиться.

Он, как обычно, рассказал о делах, которые ведет, о старшей дочери – «Почти ничего о ней не знаю…» – и о младшей, Хлоэ. «Мне ужасно не хватает малышки, скорее всего, я снова сойдусь с ее матерью…»

– Да, придется вернуться к Карине, хотя повторение – не мой метод.

Он поинтересовался новостями Жюльена.

Перед уходом поцеловал меня в губы. Словно мы были подростками. Какого рода слово «любовь»?

22 октября 2002

Сегодня день Габриэля.

Теперь, приезжая в Марсель, он каждый раз обедает у меня. Заказывает два блюда дня у поставщика снизу (моя стряпня омерзительна: «Мало масла, мало сметаны, мало соуса, ты все варишь в воде, а я предпочитаю, чтобы мои овощи томились в вине!»)

Он звонит в дверь, держа в руках два алюминиевых корытца с едой. Он всегда доедает за мной. Обычно я мало ем. А когда на кухне Габриэль, ем меньше, чем мало.

Он снова живет с Кариной, чтобы быть рядом с Хлоэ. Так он говорит. Я отвечаю: «Так вы говорите…» Он отвечает: «Не ревнуй. У тебя нет причин. Ни к кому».

– Я и не ревную.

– Совсем чуть-чуть. Я вот ревную. У тебя кто-нибудь есть?

– Кто у меня может быть?

– Ну не знаю… любовник, мужчина, мужчины, ты ведь красавица. Я не знаю – когда ты куда-нибудь входишь, все на тебя смотрят. Все тебя хотят. Повсюду.

– А я вижу вас.

– Но мы не спим вместе.

– Хотите доесть?

– Да.

5 апреля 2003

Сегодня день Габриэля. Он позвонил вчера вечером, сказал, что будет во второй половине дня, после суда. Нужно купить «Сюз», Габриэль обожает этот аперитив.

Бывают дни без. И дни без Габриэля.

25 ноября 2003

Вчера вечером Габриэль пришел поздно. Съел остатки супа, йогурт и яблоко. Выпил стакан «Сюз» – хотел сделать мне приятное, показать, что оценил заботу.

– Разбуди меня завтра утром в семь, если я вдруг засну.

Он сказал это так, как будто у него было в заводе ночевать у меня, хотя это никогда не случалось, и через двадцать минут отключился на диване. Я накрыла его пледом, а сама не сомкнула глаз. Потому что он был в соседней комнате. Мужчина рядом. Я всю ночь думала: Габриэль – мой «мужчина рядом». Я вспомнила эпизод из фильма «Соседка» Франсуа Трюффо, когда Фанни Ардан выходит из больницы и говорит своему мужу, думая при этом о любовнике, которого собирается убить: «Хорошо, что ты догадался принести мне белую блузку. Я ее обожаю (*нюхает кофточку), потому что она белая».

Сегодня утром я нашла Габриэля лежащим на животе, обувь он снял. В гостиной было накурено – он вставал ночью, чтобы покурить. Хорошо, хоть окно приоткрыл.

Габриэль принял душ, выпил кофе. Пил и повторял между глотками: «Ты прекрасна, Ирен». Уходя, он, как обычно, поцеловал меня в губы. Когда он появляется, нюхает мою шею. Делает глубокий вдох. А на прощание целует в губы.

22 июля 2004

Я решила переспать с Габриэлем. В нашем возрасте полезно заниматься любовью. Кроме того, меня не вечно будут хотеть. Как только я открыла ему дверь, Габриэль понял, увидел, прочел, почувствовал, что я его хочу. И сказал:

– Ой-ей, начинаются осложнения.

– Не в первый раз.

– Нет, не в первый.

Я не оставила ему времени закончить фразу.

85

Не плачьте у моего гроба, меня там нет, я не сплю.

Я – тысяча дующих ветров.

Мой список для Ноно готов. В этом году, как и в предыдущие, он будет меня заменять, поливать цветы на могилах вместо семей, уехавших в отпуск. Элвис займется Элианой и кошками. Отцу Седрику я поручаю огород и садовые цветы. Доверяю ему карточку, написанную Сашиной рукой, – он составлял по одной на каждый месяц.

АВГУСТ

Приоритет месяца: полив.

Нужно поливать вечером, тогда свежесть сохранится на всю ночь, но не слишком рано, иначе земля не успеет остыть и вода сразу испарится. Поливать слишком рано – все равно что писать в скрипку.

Нужно поливать с наступлением темноты, лейкой – брать воду из колодца или отстоенную дождевую. Лейка нежнее шланга, если поливаешь из шланга, уминаешь землю и она перестает дышать. Земля должна дышать. Вот почему время от времени ты очень осторожно взрыхляешь землю под деревьями, чтобы проветрить ее.

Собирать зрелые фрукты.

Помидоры могут подождать несколько дней.

Баклажаны собирай каждые три дня, иначе они перерастают и делаются жесткими.

Фасоль собирай каждый день. И сразу употребляй. Или консервируй. Можешь срезать хвостики с плодоножками и заморозить. Или раздать соседям.

То же касается всего остального: не забывай, мы выращиваем, чтобы делиться, иначе это лишено смысла.

Отец Седрик будет заботиться об огороде не один. Когда ликвидировали «джунгли» в Кале, суданские семьи нашли приют в замке Шардоне. Наш кюре ездит туда три раза в неделю и помогает добровольцам. Молодая пара, Камаль и Анита – обоим по восемнадцать лет, – ждут ребенка. Префектура разрешила отцу Седрику приютить их в своем доме. Он будет покровительствовать им как можно дольше после рождения ребенка, чтобы они вернулись к учебе, получили дипломы и постоянный вид на жительство. Ситуация деликатная, все очень шатко, кюре говорит, что «живет на пороховой бочке, но радуется этой хрупкости». Я знаю, что он будет счастлив разделить жизнь семьи, которую «удочерил». Сколько бы это ни продлилось – месяц или десять лет.

– Все эфемерно, Виолетта. Мы недолговечны, непреходяща лишь любовь Господа.

С тех пор как Камаль и Анита поселились в доме священника, они каждый день бывают у меня на кухне и, в отличие от других, остаются надолго. Анита обожает Элиану, Камаль – мой огород. Он часами изучает Сашины карточки и мои каталоги от Willem&Jardins и помогает мне. Камаль очень способный юноша. Когда я впервые сказала, что у него «зеленая рука», он не понял, был сбит с толку: «Но, Виолетта, я же черный!»

Я поделилась с Анитой методом Боше, дала ей «День малышей». Она читает мне вслух и, когда ошибается, спотыкается на слове, я повторяю, не заглядывая в книжку, потому что знаю ее наизусть.

Открыв книгу в первый раз, Анита спросила: «Чья она, вашего ребенка?» Я ответила вопросом на вопрос: «Можно потрогать твой живот?» – «Ну конечно…» – ответила она. Я положила обе ладони на ее хлопковое платье, и Анита засмеялась – ей стало щекотно. Ребенок пнул меня ножкой, и девушка сказала: «Он тоже смеется!» И мы смеялись втроем на моей кухне.

Если нужно будет организовать похороны, меня заменит Пьер Луччини. Следовало поручить что-нибудь и Гастону, и я попросила его брать мою почту и складывать ее на этажерке рядом с телефоном. Я почти уверена, что у него не получится вскрывать их.

Я лежу на кровати и смотрю на открытый чемодан, стоящий на комоде. Доскладываюсь завтра. Я всегда набираю лишние вещи, когда еду в Марсель, а в бухте мало что надеваю. Хожу в одном и том же.

Впервые я увидела чемодан в 1998-м. Филипп Туссен ушел навсегда, но я этого еще не знала. Четырьмя днями раньше он чмокнул меня, бросил: «До скорого…» Филипп собирался расспросить Элоизу Пти, вторую воспитательницу, последнюю неопрошенную. Он пообещал: «Потом я остановлюсь. Потом мы изменим нашу жизнь. Мне до ужаса надоели могилы. Поедем на Юг».

Он сделал это один.

В тот день планы Филиппа Туссена изменились. Он поехал не к Элоизе Пти, а в Брон, к Франсуазе Пелетье.

Я уже четыре дня была одна. Сидела на корточках в огороде, носом в листья настурций, висевшие на бамбуковых подпорках. Кошки почуяли, что Филиппа Туссена в доме нет, и прибежали в сад поиграть в прятки. Одна из них опрокинула таз с водой, остальные изобразили испуг и запрыгнули в него, как блохи. Я расхохоталась и вдруг услышала от двери дома знакомый голос: «Приятно слышать, как ты веселишься сама с собой…»

Я решила, что это галлюцинация. Что ветер в деревьях сыграл со мной злую шутку, подняла глаза и увидела чемодан на столе в беседке. Он был синий, как вода в Средиземном море в солнечный день. На пороге стоял Саша. Я подошла и осторожно погладила его по лицу, потому что все еще не верила. Я думала, он обо мне забыл. Сказала: «Я боялась, что вы меня бросили!»

– Никогда! Слышишь, Виолетта? Я никогда тебя не оставлю.

Саша рассказал, как прошли его первые месяцы на пенсии. Он отправился к Сани, почти брату, живущему на юге Индии. Потом в Шартр, Безансон, на Сицилию и в Тулузу, посещал дворцы, церкви, монастыри, ходил по улицам, осматривал другие кладбища. Купался в озерах, реках и морях. Лечил разбитые спины, вывихнутые лодыжки и поверхностные ожоги. Возвращался в Марсель, где посадил для Селии ароматные травы в балконные ящики. Захотел обнять меня до того, как отправиться в Валанс – поклониться могилам Верены, Эмиля и Нинон. После этого паломничества он снова уедет в Индию, к Сани.

Саша решил остановиться у мадам Бреан на два-три дня, чтобы повидаться с мэром, Ноно, Элвисом, кошками и всеми остальными.

Синий чемодан предназначался мне – в нем лежали подарки: чаи, ладан, шарфы, ткани, украшения, разные сорта меда, оливковое масло, марсельское мыло, свечи, амулеты, книги, Бах – пластинки на 33 оборота, семена подсолнечника. Саша покупал сувениры повсюду, где бывал.

– Я привез тебе отпечаток путешествия.

– И чемодан?

– Конечно, ведь однажды ты тоже уедешь.

Саша обошел сад со слезами на глазах. Сказал: «Ученица превзошла учителя… Я знал, что у тебя получится».

Мы пообедали. Каждый раз, когда вдалеке раздавался шум мотора, я думала, что это может быть Филипп Туссен. И, слава богу, ошибалась.

Девятнадцать лет спустя я ловлю себя на том, что жду другого человека. Утром, открывая ворота кладбища, я ищу его машину на стоянке. Иногда, шагая по аллеям, слышу за спиной шаги и оборачиваюсь с мыслью: Он здесь, он вернулся.

Вчера вечером мне показалось, что стучат в дверь со стороны улицы, я спустилась и… поняла, что ошиблась.

В последнюю нашу встречу он сказал: «Увидимся на днях…» Я его не остановила, не задержала, только пожелала «удачного возвращения домой». Иными словами – «ну и ладно…» Когда Натан и Валентин помахали мне с заднего сиденья, я поняла, что больше их не увижу.

С того утра Жюльен только раз дал о себе знать. Прислал открытку из Барселоны, сообщил, что они с Натаном проведут там два месяца, а бывшая жена будет время от времени навещать их.

Встреча Ирен и Габриэля могла бы сослужить службу Жюльену и матери Натана. Я была мостом, переходом. Жюльен должен был пройти через меня, чтобы понять, что не может потерять мать своего ребенка. Благодаря Жюльену я узнала, что все еще могу заниматься любовью. Могу быть желанной. А это немало.

86

Мы пришли сюда в поисках чего-то или кого-то.

В поисках любви, которая сильнее смерти.

Январь 1998

В тот день, когда Виолетта увидела его в Маконе со Сваном Летелье, Филипп затылком почувствовал взгляд. Знакомое присутствие. Но не обратил внимания. Вернее, обратил, но не обернулся. Он смотрел на Свана Летелье. На его крысиное личико. Это сравнение впервые пришло ему в голову на суде. Маленькие, глубоко посаженные глазки, грубые черты, тонкогубый рот.

По телефону Летелье сказал: «Приходи к двенадцати в бар на углу, там нам никто не помешает».

Филипп задавал вопросы ледяным тоном, с угрожающей интонацией: «И не смей врать, мне терять нечего…» Он несколько раз повторил главный вопрос: Кто мог зажечь старый поломанный газовый водонагреватель?

Летелье, судя по всему, действительно не знал, что произошло той ночью. Он стал белым как полотно, услышав в пересказе Филиппа признание Алена Фонтанеля: Женевьева Маньян ушла к заболевшему сыну, вернулась в замок, запаниковала, обнаружив, что четыре девочки задохнулсь, отравившись газом, и они решили устроить поджог, изобразить бытовой несчастный случай, Фонтанель колотил ногой в дверь Летелье, чтобы разбудить его и весь остальной персонал.

Сван не поверил. Сказал, что Фонтанель – алкоголик, придурок, вот и наговорил бог знает что, пытаясь объяснить необъяснимое.

Да, в дверь вроде бы стучали, но он тяжело просыпался, потому что они с воспитательницей накурились. Запах, дым, огонь. Невозможность войти в комнату № 1 – пламя слишком высокое. Ад на земле. В такие моменты говоришь себе, что это обычный кошмар и все, что происходит нереально. Летелье помнил, как девочки – в ночных рубашках, босые, или в носках, или в незашнурованных кроссовках – стояли на улице, а весь персонал словно бы с ума сошел. Старуха Кроквьей задыхалась, остальные тряслись, что-то бормотали. Ждали пожарных. Считали и пересчитывали по головам живых и невредимых детей с заспанными глазами. Никто из взрослых никогда больше не будет спать крепко. Детишки, напуганные пожаром и бледностью взрослых, требовали пап и мам. Родителям звонили, предупреждали, пришлось врать, умолчать о том, что четыре девочки погибли.

Сван Летелье сказал Филиппу, что до сих пор винит себя, думает, что ничего бы не случилось, останься воспитательница на своем посту.

Они с Люси Лендон ничего не сказали властям о Женевьеве Маньян, потому что чувствовали себя виноватыми. Люси не должна была просить Женевьеву Маньян подменить ее, но Сван настаивал, и она это сделала. Короче, обязанностями пренебрегли все.

Кроквьей экономила каждый сантим и годами не меняла линолеум, не обновляла асбест и стекловату, не делала не то что капитального – даже косметического ремонта. Огонь распространился мгновенно, потому что в кухонных помещениях все обветшало и держалось на честном слове. Причастны были все: Маньян, Лендон, Фонтанель и он, Сван Летелье, и нести груз вины было очень тяжело… Единственное, в чем Сван не сомневался, – никто сознательно не запустил бы нагреватели на первом этаже. Все знали, что трогать их нельзя. Это старое оборудование было скрыто за люками безопасности из гипсокартона и недоступно для детишек. Сван хорошо помнил, что сказала Эдит Кроквьей накануне приезда отдыхающих, которые должны были сменять друг друга в течение двух месяцев: «Сейчас разгар лета, наши пансионеры смогут умываться холодной водой, а душ будут принимать в общих душевых, там оборудование совсем новое». Сван помнил это, потому что отвечал за готовку и стоял на раздаче. Он ведал аппаратом для приготовления картофеля фри и столовой, а к ванным комнатам – благодарение Богу! – отношения не имел.

Сван Летелье замолчал. Сделал несколько глотков кофе, размышляя над тем, что узнал от Филиппа. Насколько правдоподобна его версия? Неужели Фонтанель поджег кухню? Дети надышались газом? Он махнул гарсону, чтобы тот принес ему еще чашку эспрессо. Филипп понял, что повар – свой человек и завсегдатай этого заведения, здесь все говорили ему «ты».

Узнав о самоубийстве Женевьевы Маньян, Летелье не удивился. После той ночи она превратилась в тень и на суде выглядела ужасно. В последний раз они разговаривали после того, как та женщина подкараулила его у выхода из ресторана, где он работал. Сван позвонил Женевьеве, потому что запаниковал и решил, что обязан предупредить ее.

– Какая женщина? – спросил Филипп Туссен.

– Ваша жена.

– Вы ее с кем-то спутали.

– Это вряд ли. Она сказала: «Я – мать Леонины Туссен».

– Как она выглядела?

– Было темно… Я плохо помню. Она сидела в сквере на скамейке. Вы не знали?

– Когда?

– Года два назад.

Филипп решил, что услышал все, что хотел, а отвечать на чужие вопросы не собирался. Он встал, буркнул: «Пока…» – и ушел. Сван Летелье смотрел ему вслед, ничего не понимая. Филипп обернулся, и ему показалось, что он увидел на тротуаре Виолетту. Я схожу с ума.

Он вернулся в Брансьон.

Впервые на его памяти дом оказался пуст. Впервые он обошел все аллеи, но Виолетту не нашел.

Кто такая Виолетта? Чем она занимается, когда он уезжает на целый день? С кем видится? Чего добивается?

Виолетта вернулась через два часа после него. Она была очень бледна. Присутствие Филиппа на кухне удивило ее так, как если бы он был незнакомцем. Потом она встряхнулась, протянула ему клочок бумаги и спросила:

– Леонина задохнулась?

Филипп узнал свой почерк. Фамилии, написанные на обороте скатерти, почти не читались.

Вопрос Виолетты подействовал как удар тока. Он думал, что бы такое соврать, бормотал, путался в словах, словно жена застала его в объятиях одной из многочисленных любовниц.

– Не знаю, может быть, я ищу… Не уверен, что хочу знать, я как-то растерялся…

Она подошла, невыразимо нежно погладила его по щеке и молча поднялась в спальню. Не накрыла на стол, не приготовила обед. А когда он лег рядом, взяла его за руку и задала тот же вопрос: «Леонина задохнулась?» Он понял, что, если промолчит, она будет повторять его до бесконечности. И Филипп все рассказал. Умолчал лишь о связи с Женевьевой Маньян. Он передал жене содержание всех бесед – с Аленом Фонтанелем, не скрыв, что в первую встречу, в больничном кафетерии, избил его до полусмерти, с Люси Лендон – в приемной врача, с Эдит Кроквьей – в Эпинале, на подземной парковке супермаркета, и со Сваном Летелье – сегодня, в маконском бистро.

Виолетта слушала молча, не отнимая руки. Филипп проговорил несколько часов, не видя ее лица в полумраке комнаты. Он чувствовал напряженное внимание жены, она не шевелилась, не задала ни одного вопроса. Филипп не выдержал и спросил сам:

– Ты правда встречалась с Летелье?

Она ответила сразу, без раздумий:

– Да. Раньше я хотела знать.

– А теперь?

– Теперь у меня есть сад.

– С кем ты еще виделась?

– С Женевьевой Маньян. Один раз. Но ты уже знаешь.

– А еще?

– Ни с кем. Только с ней и Сваном Летелье.

– Клянешься?

– Да.

87

Ни сожаления.

Ни раскаяния.

Жизнь, прожитая на полную катушку.

Еще и сегодня, смотря по телевизору «Фанни», «Мариуса» или «Сезара», я плачу на первых же репликах, хотя знаю их наизусть. Обожаю лица Ремю, Пьера Френе и Оран Демазис в этих черно-белых лентах. Люблю каждый жест, каждый взгляд. Отец, сын, молодая женщина и любовь. Я бы очень хотела иметь такого отца, как Сезар, и такую же первую любовь, как у Фанни и Мариуса.

Я увидела первую часть трилогии в десять лет, когда жила в очередной приемной семье. Я была одна, другие дети уехали на летние каникулы или к родителям. В школу на следующий день идти было не нужно. Взрослые устроили в саду барбекю, позвали друзей. Мне позволили выйти из-за стола, я пошла в дом и увидела, что в столовой работает телевизор. Тогда-то я и открыла для себя «Мариуса». Фильм шел уже полчаса. Фанни лила слезы на кухонную клетчатую скатерть, сидя напротив матери, которая резала хлеб. Я услышала первую реплику: «Ну же, дурочка, ешь суп и перестань плакать, он и без того соленый».

Меня сразу заворожили лица и диалоги, юмор и нежность. Невозможно было оторваться от экрана. В тот вечер я посмотрела все три части и легла очень поздно.

Мне все еще нравится универсальная и абсолютная простота их чувств, слова, которые они произносят, – такие красивые и точные, музыка их голосов.

Я влюбилась в Марсель и марсельцев заочно. Это чувство напоминало изначальную мечту. Красоту в чистом виде я ощущаю всякий раз, возвращаясь в Сормиу, на узкой извилистой дороге, ведущей к синему великолепию. Я понимаю Марселя Паньоля[97] и героев его трилогии, увидевших свет среди скал, рядом с прозрачными бирюзовыми водами, играющими в прятки с девственным небом и приморскими соснами, которые Природа насадила тут и там, как истинный художник. В этом пейзаже напрочь отсутствует жеманство, он прост и величествен. Бесспорен. Потому-то Мариус так любит море, а господин Панис, как говорит Сезар, «ходит под парусом, чтобы ветер забирал чужих детей».

Я открываю красные ставни в домике Селии, смотрю на старый кухонный шкаф, стол и желтые стулья из неструганого дерева, коврик под раковиной, букетики сухой лаванды, кафельный пол, где многие плитки заменяли, не считаясь с «правильным» цветом, небесно-голубые панели на стенах и думаю… о Сезаре. Он запрещает Мариусу и Фанни целоваться, потому что она замужем за другим мужчиной, говорит: «Нет-нет, дети, не делайте этого, Панис – хороший человек, не выставляйте его на посмешище перед семейной мебелью».

Пляжный домик – хижину, как я его называю, – построил в 1919 году дед Селии по матери. Перед смертью он взял с нее слово никогда с ним не расставаться. Потому что он стоит всех дворцов мира!

Я приезжаю сюда двадцать четыре года. Каждое лето накануне встречи Селия заполняет холодильник и стелит чистое белье. Она покупает кофе и фильтры, лимоны, помидоры и персики, овечий сыр, жидкость для мытья посуды и «Кассис». Напрасно я умоляю ее не делать этого, говорю, что могу сама сходить в магазин, пытаюсь всучить ей деньги – она ничего не желает слышать и только повторяет: «Ты ничего обо мне не знала, когда приютила в своем доме!» Один раз я сделала попытку тайно оставить конверт с деньгами в ящике комода – и неделю спустя получила их назад по почте.

Распахнув окна и разложив вещи, я спускаюсь в бухту – пообщаться с местными рыбаками. Они рассказывают мне о море, жалуются, что рыбы становится все меньше, а местные забывают особый – сочный – южный говор. Они дарят мне морских ежей, каракатиц и засахаренные десерты, приготовленные их женами или матерями.

Селия встречала меня на перроне. Поезд опоздал на час, и от нее сильно пахло кофе. Мы не виделись год и обнялись, как самые близкие люди.

Она спросила:

– Ну, что нового, родная?

– Филипп Туссен умер. Потом ко мне приезжала Франсуаза Пелетье.

– Кто?

88

Я улыбаюсь там, где сейчас нахожусь, ибо моя жизнь была прекрасна и – главное – я любил.

Филипп Туссен не вернулся, а Саша остался у мадам Бреан.

В тот день, когда был открыт синий чемодан с подарками, я сказала Саше – еще не зная, что мужчина, с которым я делила жизнь, ни дня не разделяя ее, – был по сути своей гораздо лучше, чем казался.

Еще не зная, я сказала Саше, что тот, кто казался мне законченным эгоистом, кого я не слушала, в чью сторону больше не смотрела, тот, кто покинул меня, погрузил в бескрайнее одиночество, выглядел совсем другим человеком в тот день, когда я увидела его в маконском бистро со Сваном Летелье.

Еще не зная, я сказала Саше, что в тот вечер, вернувшись из Макона, Филипп Туссен признался, что пытается выяснить, как все случилось на самом деле. Что он допросил персонал замка и некоторых принуждал говорить. Что на суде внимательно слушал показания – и не поверил ни одному человеку. Что пока не нашел только Элоизу Пти.

Муж описывал встречу с Аленом Фонтанелем и остальными, и я держалась за его руку, потому что боялась упасть, хотя мы лежали на кровати. Я воображала слова и лица тех, кто последним видел мою дочь живой. Тех, кто не сумел позаботиться о Лео и ее улыбке. Тех, кто проявил небрежность.

Маленькие девочки остались одни, потому что воспитательница и повар курили травку и тешили плоть. Женевьева Маньян ушла к сестре, оставив подопечных без присмотра. Директриса – из тех, кто «заметает пыль под ковер», – умела одно: получать от родителей чеки.

Чтобы не развалиться на части, я сконцентрировалась на новом стиральном порошке с запахом ветра-пассата, которым накануне постирала простыни. Чтобы не скулить в супружеской постели, я все время представляла себе бочонок порошка, украшенный узором из розовых и белых цветов таитянской гардении. Они навели меня на воспоминание о платьицах Леонины, которые были похожи на волшебные ковры-самолеты. Я всю ночь вдыхала запах чистых простыней и слушала Филиппа Туссена. Он говорил со мной – по-настоящему – впервые в жизни.

Я снова погладила его по лицу, и мы занялись любовью – как в молодости, когда его родители сваливались нам на голову без предупреждения и заставали голыми в койке. А потом узнала. Узнала, что он спал с Женевьевой Маньян, когда мы жили в Мальгранж-сюр-Нанси, но уже успела впервые поверить мужу.