Бойся, я с тобой 3. Страшная книга о роковых и неотразимых. Восстать из пепла Танк Таня

…Я бешусь уже две недели.

…В голове постоянно веду диалоги с ним, что-то доказываю, защищаюсь, нападаю…

…Меня раздирают мстительные мысли.

…Мне так больно, что кажется, будто я обречена страдать всю оставшуюся жизнь.

После расставания с абьюзером мы переживаем небывалые по накалу и болезненности эмоции. Поэтому, конечно, очень хотим поскорее закрыть дверь и быстро, дня за три, разлюбить, забыть и зажить счастливо. А тут «колбасит» уже две недели!

Немало читательниц удивляются стойкости и продолжительности негативных эмоций, силе страдания. «Когда все это закончится?» – спрашивают они меня.

Наверно, для израненной души мой ответ звучит как приговор: «Первое облегчение наступит через 3–4 месяца, а до более-менее полного восстановления пройдет примерно год».

Что?! 3–4 месяца? Так долго? А нельзя ли «монтаж»? Можно, все можно… но психика за все с нас взыщет.

За «нетерпение сердца», нежелание и страх проживать сильные неприятные эмоции.

За стремление «замести под ковер» и поскорее «выкинуть эту дурь из головы».

За попытки неэкологично «обезболиться».

За спешку с новыми отношениями, в которые мы ныряем в надежде забыться и получить наконец то, чего лишал нас мучитель.

Вот почему, уходя от деструктивного человека, важно знать, что именно предстоит пережить, какие этапы пройдет душа, перерабатывая горе, утрату, унижение, крушение надежд, и морально к этому подготовиться. Несложно на пике эмоций хлопнуть дверью. Сложно день за днем принимать свои противоречивые эмоции, понимать их своевременность, уважать их и разрешать их себе. Без преувеличений, вам предстоит марафон по восстановлению и «перезагрузке».

«Примирение с утратой – болезненный процесс, в котором есть определенные закономерности и этапы. Их невозможно ни ускорить, ни “перешагнуть”. Считается, что нормальная реакция скорби может продолжаться до года, но на самом деле часто она длится гораздо дольше», – пишет психолог Елена Емельянова.

Но есть и хорошая новость: даже на пике горя страдание не будет непрерывным.

«Обычно когда мы с клиентами говорим про горе, им часто кажется, что очень долго придется переживать бесконечное страдание. И когда мы доходим до этой мысли, я прошу человека позасекать, сколько времени в день он страдает. В самые первые дни действительно может быть практически бесконечное страдание. Но уже через неделю интенсивность снижается, и страдания занимают около часа в день – наплывами по несколько минут. Это помогает людям увидеть, что даже в период острого горя нормальных, а то и хороших минут намного больше, чем плохих», – обнадеживает психолог Наталья Рачковская.

В этой главе я опишу этапы, которые пострадавший переживает во время разрыва и после него. Если вкратце, то процесс будет примерно таким же, как при потере близкого человека. И не так важно, что ваш абьюзер не умирает физически, но для вас он как будто бы умирает, ведь если вы решились уйти, стоит настраиваться на то, что больше этого человека в вашей жизни никогда не будет.

Не пугаю вас, а лишь предупреждаю: это будет одним из самых непростых периодов в вашей жизни. И тем он будет тяжелее, чем большую часть вашей личности захватил агрессор, чем сильнее он контролирует вашу жизнь и насколько он деструктивен. Ведь одно дело – съехать через полгода от патологического ревнивца, вернуться в собственное жилье, подарить себе отдых на море и терапию у хорошего психолога. И совсем другое – бежать среди ночи в халате на голое тело, без копейки, без работы, без друзей, да еще и от физически агрессивного психопата, склонного к преследованию и мести.

Этап первый. «Пробуждение», шок

…Часто «пробуждение» начинается с шокирующего осознания того, что происходящее с вами – именно абьюз. До этого вы, даже если и догадывались, что в отношениях происходит что-то не то, все же оправдывали обидчика, искали и находили причины, почему он так себя ведет. И жизнь у него была тяжелая, и это у него просто кризис среднего возраста, да и сами вы хороши…

А иногда вы попросту не понимаете, что с вами делают – некоторые «тонкие» виды абьюза сложны для распознавания. Например, висхолдинг, пытка водой[13] или газлайтинг. В момент же «пробуждения» вам становится очевидно: к вам относятся очень плохо, жить в этом невыносимо и надо что-то менять. С этого осознания часто начинается полумашинальная мозговая работа по объединению всех фактов насилия в некую систему. Вы начинаете нанизывать факты один на другой, и у вас в голове вдруг высвечивается вся неприглядная картина.

Обычно это случается после какой-то выходки агрессора, чудовищность которой не может уложиться у вас голове.

Кто-то будет поражен двухдневным бойкотом после первого секса «по большой любви» – разумеется, притворной.

Другая жертва испытает потрясение, когда «любимый» уйдет, перешагнув через ее полутруп или высадит зимой на проселочной дороге без копейки.

Третья поймет, что это конец, когда ее «забудут» забрать из роддома.

Четвертая ужаснется, когда муж поднимет руку на ребенка. Вот рассказ читательницы:

«Началом конца послужило вот что. Я попросила мужа присмотреть за двухлетним сыном. Спустя какое-то время потеряла их из виду и обнаружила в отдалении возле пруда. Ребёнок с опухшим от слёз лицом всхлипывал, а муж воровато умывал его. И тут на лице у сына я увидела багровый след огромной пятерни!

– Что это? – тихо спросила я.

– Где? – в глазах мужа наигранное непонимание.

– На лице… У ребёнка… – сатанея, процедила я.

Ещё несколько секунд он пытался изображать недоумение, но, ощутив провальность этих потуг, перешёл в атаку: “Да!!! Я ударил его, он плохо себя вёл, и я вышел из себя!!!”

Я молча забрала малыша. Меня будто накрыло чёрным глухим одеялом, сквозь которое плохо проникают звуки и свет. По приезде домой я объявила, что мы разводимся».

Иногда случается, что «пробуждает» поступок не агрессора, а… ваш собственный. Он настолько «не ваш», что вы вдруг ужасаетесь, до чего вы дошли, насколько себя потеряли.

Например, одна читательница поразилась себе самой, когда пьяная села за руль.

Другая – забрав из сейфа казенные деньги, чтобы «выручить» абьюзера.

Третья – забыв на улице ребенка, поскольку была оглушена известием об очередной, особенно унизительно обставленной, измене.

Четвертая – поймав себя на том, что думает о самоубийстве, чего раньше за ней никогда не водилось.

Однако бывает и так, что жертва по-прежнему не видит всей картины систематического насилия, но ее так сильно ранит какой-то конкретный поступок, что она понимает: быть вместе больше невозможно. Так, например, произошло у Джейн Эйр. Переменчивость мистера Рочестера, его обесценивания, предъявление соперниц, желание «посадить на цепочку от часов» она не считает насилием, но попытка фейкового венчания потрясает ее до глубины души.

…У «пробудившейся» жертвы возникает реакция, как на сильный ледяной душ («Нет… Нет!!!», «Ущипните меня, я сплю», «Это ужасно, этого не может быть»). Психика словно отторгает это, чрезмерно ранящее ее осознание, давая себе время на привыкание к нему.

Эта фаза длится от нескольких минут до нескольких дней. Состояние полурастительное, эмоции непонятны даже себе самой. Вы слово задеревенели, замерли, чувствуете себя опустошенной. Слез, как правило, нет. Более или менее трезво размышлять вы пока не в состоянии, и в голове крутится одна мысль: в вашей жизни произошло что-то очень страшное и непоправимое. Шарлотта Бронте очень достоверно описывает, как Джейн Эйр переживает шок и переходит к следующему этапу.

«…Я закрыла дверь, задвинула задвижку, чтобы никто не мог войти, и начала… нет, не рыдать, не скорбеть – я пока еще сохраняла некоторое спокойствие, – но снимать с себя свадебный наряд, а затем надела суконное платье, которое накануне сбросила, полагая, что навсегда. Потом села, испытывая утомление и большую слабость. Я положила руки на стол, и моя голова склонилась на них. И тут я начала думать. До этой минуты я только слышала, видела, двигалась – шла, куда меня вели или тащили, – следила, как одно открытие стремительно сменялось другим, одно признание громоздилось на другое, но теперь я начала думать. […]

Я, как обычно, находилась в своей комнате – совсем одна, и словно бы ничто не переменилось: ничто меня не сразило, не уничтожило, не искалечило. И все же куда исчезла вчерашняя Джейн Эйр? Куда делась ее жизнь? Ее упования?

Джейн Эйр, еще недавно пылкая, исполненная надежд, почти новобрачная, вновь стала холодной одинокой девушкой, чья жизнь была лишена красок, а будущее сулило унылую безрадостность. […]

Все мои надежды погибли, уничтоженные тайным роком. Я смотрела на свои заветные мечты, вчера такие сияющие и прекрасные – теперь они превратились в окостеневшие, холодные, посинелые трупы, которые уже никогда не воскреснут. Я смотрела на свою любовь, на чувство, отданное моему патрону, им сотворенное, – она дрожала у меня в сердце будто больной младенец в колыбели. Недуг и страдание поразили ее, но она не могла искать исцеления в объятиях мистера Рочестера, не могла согреться на его груди. О, никогда, никогда больше не сможет она воззвать к нему, ибо вера разрушена, доверие уничтожено!

Мистер Рочестер перестал быть для меня тем, чем был прежде. Он оказался не таким, каким я его считала. Я не приписывала ему порочности, не обвиняла его в том, что он меня предал, но его образ утратил незапятнанность, и мне следовало бежать от него – вот это я понимала твердо. […]

…казалось, вокруг меня плещутся волны мрака, и мысли кружили темным неясным хороводом. Отрекшись от себя, расслабившись, я без малейших усилий словно положила себя в сухое русло великой реки».

И вот он, переход к следующему этапу:

«Я слышала, как в дальних горах забушевал поток, почувствовала приближение его бешеных вод, но у меня не было воли встать, не было сил бежать, я лежала в полузабытьи, желая одного: умереть. Лишь одна мысль еще трепетала во мне словно жизнь – мысль о Боге, и из нее родилась непроизнесенная молитва. Слова псалма бились в моем лишенном света сознании, будто требуя, чтобы я прошептала их, но и на это не было сил. “Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет”.

Да, она была близка, а так как я не вознесла мольбы к Небесам отвратить ее, не сложила ладони, не преклонила колени, не шевельнула губами – она нахлынула. Тяжелой волной поток обрушился на меня. Вся прожитая жизнь, моя погибшая любовь, мои утраченные надежды, моя получившая смертельный удар вера взметнулись надо мной одним угрюмым кипящим валом. Этот горький час невозможно описать»[14].

Очень психологически точное описание!

…Впрочем, не всегда пробуждение происходит так резко. Бывает, что глаза открываются как-то очень постепенно. И допустим, на этот раз агрессор не вытворил ничего принципиально нового, но, например, десятая плохо скрываемая любовница становится для вас последней каплей. Насилие как бы достигает критической массы.

Фазу пробуждения я называю «персональным дном». У каждого оно свое, и большинство, оттолкнувшись от него, находят в себе силы и решимость начать путь к «воздуху». И пусть мало у кого получается вынырнуть с первой попытки, но этот момент «великого перелома» можно считать судьбоносным.

Этап второй

Гнев, действие

Но вот плотина прорывается, и мощная волна возмущения сметает все на своем пути. «Как он посмел!», «До чего я с ним докатилась!» Вас трясет, вы не находите себе места, не можете ни есть, ни спать, ни общаться, ни работать. Часто подскакивает температура, начинает тошнить, трясутся руки, ломит сердце, кружится голова…

Обычно на этой волне вы и принимаете решение: это конец. И вы собираетесь объявить это абьюзеру, или же, что реже, уйти без всяких объяснений и никогда больше не сказать ему ни слова. Вам рисуются картины триумфа, многих раздирают мстительные мысли, перемежаемые приступами слез и отчаяния.

Это этап «мильона терзаний», большой внутренней борьбы между гневом на обидчика и страхом расставания с большой иллюзией, с шаткой, но опорой. Приступы ненависти к мучителю сменяются мыслями, что не так уж он плох, что он это делал не специально, а по каким-то очень уважительным причинам, что такие отношения невозможно потерять… и так по кругу. Внутренние диалоги сумбурны, нескончаемы…

Не всегда на этом этапе вы испытываете гнев на мучителя. Наша ярость может быть «заперта» рационализациями. Но состояние можно охарактеризовать как решимость, готовность действовать. Вот как это переживала Джейн Эйр:

«Прошли часы, я подняла голову, посмотрела вокруг и увидела, что западное солнце пишет золотом на стене знаки заката. И я спросила:

– Что мне делать?

Однако ответ моего сознания: “Покинь Торнфилд немедля” последовал так незамедлительно, был таким страшным, что я затворила слух и сказала, что пока такие слова для меня невыносимы. “Что я уже не невеста Эдварда Рочестера – это наименьшая часть моего горя, – заявила я. – Что я очнулась от дивных грез и убедилась в их лживости и тщете – ужасно, но этот ужас я могу стерпеть и возобладать над собой. Однако то, что я должна расстаться с ним незамедлительно, бесповоротно, навсегда, – нет, это нестерпимо! Я не могу!”

Тут какой-то внутренний голос возразил, что нет – могу, предсказал, что я это сделаю. Я боролась с собственным решением, хотела быть слабой, чтобы избежать начертанного для меня страшного пути новых страданий. И Совесть превратилась в тирана, взяла Страсть за горло, насмешливо сказала ей, что пока она лишь окунула пальчик изящной ножки в грязь, и поклялась неумолимой рукой погрузить ее в бездонную пучину мук.

“Так пусть меня вырвут отсюда! – вскричала я. – Пусть кто-то поможет мне!”

“Нет, ты сама вырвешь себя отсюда, никто тебе не поможет. Ты сама выколешь свой правый глаз, сама отсечешь себе правую руку: твое сердце будет жертвой, а ты – жрецом, готовым заколоть ее!”»

Без гнева на человека, разрушившего ее жизнь, переживает свое горе и Наташа Ростова[15]. Она вообще, по-моему, не понимает, что Анатоль едва ее не погубил. О чем же она горюет до такой степени, что полгода не ест, не спит и пребывает в апатии?

«Слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива», – пишет Лев Толстой.

Видимо, свой гнев Наташа обращает на себя, чувствуя презрение к себе, стыд перед собой и близкими. А вот Кити Щербацкая пышет ненавистью к Вронскому и Анне Карениной. Может быть, Толстой «не дает» этого гнева Наташе, поскольку считает, что винить ей стоит только себя – в то время, как Кити – «истинная жертва»?..

…Далее события развиваются по-разному. Кто-то «остывает» и вновь откатывается в дошоковое состояние, в очередной раз «договаривается» с собой, что «не произошло ничего особенного», и даже – «показалось». Или же жертва признает, что абьюзер «не совсем прав», но умаляет масштаб произошедшего. Мол, это не то, из-за чего расстаются.

Но еще чаще в абьюзе нас задерживает «сахарное» шоу, которое буквально сбивает нас с ног и заставляет отказаться от своих планов или хотя бы повременить с ними. Ведь человек так искренне раскаивается, так умоляет не уходить и дать ему шанс, приводит такие эмоциональные доводы…

Заметила, что некоторые мои читательницы ждут «сахарного» шоу с неким замиранием сердца: когда же мне принесут 101 розу и встанут на колени, протягивая кольцо с крупным бриллиантом? Однако важно понимать, что не всегда «сахарное» шоу – это задаривание «по всем швам» и «валяние в прахе» у ног ваших. Для кого-то «сахарным» шоу становится незначительное потепление или нечленораздельное «ну… это… проехали, Юлях».