Смотри на меня Кэрол Джеймс

13

Жилой комплекс «МакАртур-Хайтс» располагался на северо-западе Игл-Крика, как раз там, где дома были больше похожи на крепости, а до полей для гольфа было рукой подать. Тэйлор строго держался предписанной знаками скорости, не сводил глаз с дороги, несмотря на почти полное отсутствие транспорта, и давал звуковой сигнал даже тогда, когда в этом не было особой необходимости.

– Моя очередь задавать вопросы, – сказал я Тэйлору. – Я много повидал шерифских управлений, и знаешь, сколько из них могли похвастаться «Гольфстримом G550»? Ни одно, ноль, зеро! Если пойти и купить завтра такой самолет, с пятидесяти миллионов баксов даже сдачи не дадут. И это подержанный вариант. Бюджеты на полицию все время срезают – денег на скрепки-то еле-еле хватает, не говоря уже о личном самолете.

– У нас нет личного «Гольфстрима».

– Да, об этом я догадался, – засмеялся я. – Я хочу знать, у кого вы его арендовали и, что еще более важно, почему вам его дали. Если бы у меня был «Гольфстрим», я бы тебе его не дал полетать, несмотря на то, что ты мне нравишься.

– Самолет принадлежит компании «Морган-Холдингс». Семья Морган живет в Игл-Крике уже не знаю сколько. Ей принадлежит много недвижимости в округе. Вы заметили статую на главной площади?

– Ее трудно не заметить, – кивнул я.

– Это Рэндалл Морган. Он нашел нефть на своей ферме в самом начале двадцатого века, это была первая скважина в Дейтоне. История округа превозносит его как святого, как будто он был одним из отцов-основателей Конституции США. Но я могу сказать, что он точно не был святым. Как только у него появились деньги, он сразу начал скупать землю – участки, на которых он надеялся обнаружить нефть. Когда люди не соглашались продавать, он их настойчиво убеждал, если вы понимаете, о чем я.

– Руки выкручивал, другими словами.

Тэйлор кивал и не сводил взгляда с дороги. В его плечах и в лице вдруг появилось какое-то новое напряжение. Он был как струна – пальцы на руле сжимались и разжимались, костяшки фаланг то белели, то чернели.

– Дедушка или прадедушка? – тихо спросил я его.

– Прадедушка. У него был небольшой участок в тридцати километрах от Игл-Крика. Он выращивал кукурузу, держал немного скотины, выжимал из земли то, что можно назвать пропитанием. Он даже не жил – выживал. В начале прошлого века не так много черных имело землю на Юге, а у тех, кто имел, она была не ахти какая.

– То есть Рэндалл предложил ему выкупить землю за бесценок, твой прадед ему отказал, и Рэндалл прислал тяжелую артиллерию, сделав ему предложение, от которого он не мог отказаться.

– Не совсем.

Тэйлор все еще впивался пальцами в руль. Прошло больше века, но злость не отступала. В этих местах длинная память, и у меня была возможность собственными глазами увидеть, насколько глубока была та далекая рана.

– Что случилось?

– Рэндалл прислал банду линчевателей – пятеро на лошадях в белых простынях с белыми капюшонами. Они вытащили прадеда из дома посреди ночи, повесили его на первом попавшемся дереве и поставили горящий крест на участке. На следующий день приехал Рэндалл со своим адвокатом и контрактом в руках и заставил прабабушку поставить на нем крестик. – Тэйлор покачал головой. – Хотите узнать, в чем трагедия, Уинтер? Не было на его участке нефти. Это были абсолютно бесполезные для Рэндалла пара соток. Моего прадеда убили ни за что.

Мы выехали из Игл-Крика, дома и бетон сменились полями и деревьями. На улице не было ни души. Можно было легко представить, что мы перенеслись на сто лет назад, когда богатый белый мог легко организовать убийство бедного черного, не боясь преследований.

– После смерти Рэндалла бизнес перешел к его сыну, Рэндаллу Моргану-младшему, – продолжил Тэйлор. – Он был амбициозным, но отцовской жестокости в нем не было. И он был умен. Он быстро понял, что нефть может закончиться, и стал инвестировать в другие сферы. Он вкладывал во все, в самые разные сферы, которые объединяло только одно: все они приносили доход – газеты, радио, банки, строительство.

– Когда кончилась нефть?

– Лет двадцать назад.

– «Морган-Холдингс» по-прежнему принадлежит Морганам?

Тэйлор кивнул.

– От начала и до конца. Это единственный бизнес, оставшийся в семье.

– И, судя по «Гольфстриму», дела в компании идут хорошо.

– Можно и так сказать. Капитал исчисляется миллиардами. Дейтон расположен над Хейнсвильским месторождением, так что Морганы попали прямо в недавний газовый бум. Уже давно было известно, что газ там есть, но разрабатывать его было слишком дорого. Новые технологии бурения облегчили задачу.

– А кто сейчас управляет компанией?

Тэйлор улыбнулся. Напряжение ушло, и он перестал сжимать руль. Мы снова были в зоне безопасности. Как бы ни обстояли дела в настоящем, оно его волновало гораздо меньше, чем прошлое. Все как у меня.

– Формально Клейтон Морган. Он стал генеральным директором после того, как его отец, Джаспер, несколько лет назад ушел с этой должности и занял пост президента. Эта должность является почетной и номинальной, но в городе все знают, что реально глава он.

– Хорошо, это ответ на вопрос, кто владеет самолетом. А почему «Морган-Холдингс» дает вам пользоваться «Гольфстримом»?

– Потому что Джаспер Морган покинул пост директора компании и стал мэром Игл-Крика. Он очень близко к сердцу принимает все, что происходит с городом. Чрезвычайно близко. Он любит этот город так, будто это его собственные тело и кровь. Когда он увидел видео, он велел нам сделать все, чтобы поймать убийцу. Деньги – не проблема, он дал нам полный карт-бланш. Он хочет, чтобы все было сделано четко и быстро. Мертвым мы возьмем преступника или живым – ему все равно. Он хочет, чтобы убийств больше не было.

Теперь я понял реакцию шерифа Фортье, когда мы обсуждали мой гонорар. По крайней мере, теперь я знаю, кто подпишет чек, в который я был волен вписать любую сумму.

14

Особняк Сэма Гэллоуэя стоял на участке в два гектара в окружении других не менее впечатляющих размерами домов. От внешнего мира территорию отделяла метровая кирпичная стена, а поверх нее – забор из черного кованого железа с изогнутым верхом, напоминавшим мне детский рисунок птицы.

Чтобы дом не просматривался с улицы, на участке был высажен ряд деревьев. Но им еще предстояло вытянуться и обзавестись густой листвой. А пока мы ехали вдоль забора, дом мелькал в просветах среди деревьев то тут, то там.

Тэйлор затормозил перед двойными воротами. Как и забор, они были сделаны из черного кованого железа, но напоминали мне уже не детский рисунок, а въезд в тюрьму. Если бы мы попытались протаранить эту трехметровую узорчатую преграду, это закончилось бы плачевно для такого мощного образца американской сборки, как наша патрульная машина.

Тэйлор опустил окно, и внутрь ворвалась волна перегретого воздуха. На колонне у ворот был установлен микрофон – такой, через который обычно заказываешь еду в фастфуде, не выходя из машины. Кнопок с цифрами не было. Внутрь можно было попасть, только если ворота откроют из дома или у тебя есть пульт. Тэйлор протянул руку и нажал кнопку звонка. Послышался гудок, два, затем щелчок и помехи.

– Чем я могу вам помочь? – спросил женский голос.

Он мог принадлежать жене Сэма или домработнице. Звук был металлический, плоский, поэтому сложно было сказать точно.

– Управление шерифа. Нам нужно поговорить с миссис Гэллоуэй.

Еще один щелчок, помехи стихли, и ворота начали медленно раздвигаться. Тишина, вливающаяся через окна, была жутковатой. Не было слышно ни единого звука. Для насекомых и птиц было слишком жарко, а ветра, который шевелил бы листву и ветки, не было. Когда ворота окончательно раскрылись, Тэйлор закрыл окно, и мы въехали в самое начало длинной извивающейся дороги.

Вид на дом-плантацию старинной постройки открывался нам постепенно. К тому моменту, как кондиционер окончательно справился с последствиями открывания окна, мы увидели его во всей красе. Сэм, возможно, и работал на периферии юридического ремесла, но оплачивалась она явно прекрасно. Дом с колоннами и идеальной симметрией не мог не впечатлять. По обеим сторонам от широкого парадного входа было равное количество окон одинакового размера. Белая кирпичная кладка слепила своей яркостью.

И все же белый цвет был чересчур белым, а каждая отдельно взятая деталь этого дома была слишком идеальна. Этот дом никак не мог быть построен до Гражданской войны. Даже при безукоризненном уходе двухвековой возраст дал бы о себе знать.

Тэйлор медленно ехал по тонкой ленте щебеночно-асфальтового покрытия, по обеим сторонам от которого простирались зеленые луга, напоминающие мне кладбище. Не хватало только надгробных плит.

Дорога привела нас к торцевой части дома, где за высоким плетнем прятался гараж на три машины. Тэйлор остановился рядом с новеньким «мерседесом» последней модели и заглушил двигатель.

Мы вышли из машины, и от жары у меня тут же перехватило дыхание. Несмотря на то, что было уже почти шесть вечера, температура так и не опускалась ниже тридцати. Тэйлор вытащил телефон и проверил сайт.

06^:19^:23

Белые цифры сменяли друг друга на черном фоне, и очередной висельник болтался в петле.

Если в деле не наметится перелом, очень скоро убийца запишет на свой счет еще один труп. Сложно искать преступника, который работает в полиции. Ему легко воспользоваться служебным положением и направить расследование по ложному, но выгодному для него следу. Для нас же это все равно что выйти на боксерский ринг в наручниках. Нам нужно было чудо. Но я верил в чудеса ничуть не больше, чем в удачу.

Когда мы подошли к парадному входу, дверь была уже открыта и домработница ждала, чтобы впустить нас. В доме было прохладно и просторно, комнаты были большие и открытые, как в церкви. Все лампы и светильники были включены, но по сравнению со слепящим солнцем освещение казалось тусклым.

Домработница провела нас по холлу мимо широкой лестницы из темного дерева с ярко-красным ковром. Чем дальше мы углублялись в дом, тем становилось холоднее, как будто бы мы спускались в подземелье. У одной из дверей она остановилась, постучала, открыла дверь и отошла в сторону, пропуская нас.

Комната была большая, дорого обставленная и абсолютно безликая. Шторы были задернуты, чтобы избежать перегрева, замысловатая хрустальная люстра разбрасывала по деревянному полу целые россыпи света. Сколь впечатляющей ни была люстра, в комнате был еще и богато оформленный камин, и фортепьяно марки «Стейнвей», который тоже мог побороться за звание главного украшения комнаты. Для меня «Стейнвей» был вне конкуренции – эти пианино просто замечательные. Мне очень хотелось подойти и что-нибудь сыграть, но сейчас явно было не место и не время для этого.

Барбара Гэллоуэй стояла у камина. Она была изысканно красива – как фарфоровая кукла, только не такая хрупкая. Темные волосы, карие глаза, возраст немного за сорок. Одета она была просто – в джинсы и однотонную черную блузку. Ее горе проявлялось в самых разных деталях – более и менее очевидных. Она была без косметики, из украшений на ней были только обручальное кольцо и кольцо в честь помолвки. Она постоянно вертела на пальце обручальное кольцо, по всей видимости, не отдавая себе в этом отчета.

Часов на запястье не было. Когда мир для тебя останавливается, время перестает иметь значение. Каждая секунда наполнена мыслями и воспоминаниями об умершем, а часы превращаются в твой личный ад. Спереди на ее джинсах виднелось маленькое пятно от кофе, которого в нормальных условиях там бы не было. Глаза были красные, взгляд – тяжелый.

На стене за ее спиной висел семейный портрет, на котором были изображены Сэм, Барбара и трое детей. Все были с серьезными лицами, ведь это был портрет, а не фотография. Тэйлор говорил, что детям от десяти до пятнадцати лет, но на портрете им было меньше на два или три года. Взгляд Барбары проследил за моим.

– Дети сейчас у моих родителей.

Замечание было туманным и не имело никакого отношения к делу – ей просто нужно было как-то заполнить тишину. Ее родители могли быть в Майами, Нью-Йорке или Чикаго. Или вообще за границей. Да и неважно, где именно они были. Мы пришли не для того, чтобы увидеть родителей или детей.

– Нам нужно задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.

– Конечно. Пожалуйста, присаживайтесь.

Она указала нам на софу, которая неплохо смотрелась бы в Версальском дворце. Мы с Тэйлором сели с разных краев, а Барбара Гэллоуэй присела в кресло из того же гарнитура, расположенное сбоку от софы. Она повернулась к нам лицом, скрестив ноги и чопорно положив руки на колени.

– Я уже говорила с полицией.

– Я знаю, миссис Гэллоуэй. У меня только несколько дополнительных вопросов.

– Вы не отсюда, не так ли?

– Это так, мэм. Меня зовут Джефферсон Уинтер. Я выступаю приглашенным консультантом шерифского управления по этому делу.

Некоторое время она недоуменно рассматривала мою футболку с Хендриксом и мои волосы, а затем взглянула мне в глаза.

– Муж позвонил мне около пяти вечера вчера и сказал, что останется на работе допоздна и к ужину не придет. Так было не впервые, он часто задерживался на работе. Но обычно к девяти он бывал дома, поэтому, когда и в десять он не появился, я заволновалась. Я позвонила на мобильный, но на нем был включен автоответчик.

Это звучало как заявление, и оно показалось мне отрепетированным. Как будто бы она давала официальный комментарий, а не отвечала на чей-то конкретный вопрос. Я задумался, как часто Сэм на самом деле задерживался на работе и часто ли использовал ее как предлог. У богатого мужчины с образом жизни плантатора вполне могла быть любовница.

Барбара Гэллоуэй показалась мне сильной и гордой женщиной, но она явно была на грани срыва. В эту секунду ей необходимо было это отрицание, ей нужно было держать маску. Я мог бы достаточно легко ее расколоть, но это было бы излишне жестоко. Ту правду, которую я мог получить от нее, я смогу получить и в другом месте. Барбара сейчас находилась в своем личном аду, и, если ей и суждено перенести эту потерю, на восстановление уйдет очень много времени. Я совершенно не желал усугублять ее агонию.

15

– Миссис Гэллоуэй, – начал я, – мне нужно составить представление о том, каким был ваш муж.

– Был, – прошептала она. Ее невидящий взор был устремлен на собственные руки, и она без конца теребила кольцо. Затем она подняла голову и пристально взглянула мне в глаза. Если бы такого рода испытующие взгляды были мне в новинку, сейчас мне было бы некомфортно. – Через сколько времени люди начинают говорить о человеке «был»?

– Зависит от того, насколько вы любили человека. Если ненавидели, переход может случиться мгновенно. А если любили, то это совсем другое дело. Кому-то требуются месяцы, а кому-то – годы. А есть люди, которые так и не могут заставить себя говорить об ушедшем в прошедшем времени.

Я замолчал, не зная, стоит ли углубляться в эту тему и была ли Барбара готова меня слушать и понимать.

– Пожалуйста, – сказала она. – Просто скажите, что думаете.

– Некоторые так и застревают в прошлом, – немного поколебавшись, сказал я. – Для них мир перестает существовать после того телефонного звонка или стука в дверь, навсегда изменивших их жизнь. Неважно, чем они занимаются, они не могут сдвинуться с мертвой точки. Но, надо признать, они и не очень сильно стараются. Чувство вины за то, что они остались живы, а близкий человек мертв, запирает их в прошлом. И даже через десять или пятнадцать лет после произошедшего они все еще ставят для него приборы на столе.

Я думал о своей матери. Она была женой убийцы, а не жертвы, но во всем том, что имело отношение к Барбаре Гэллоуэй, их ситуации были идентичны. Моя мать так и не смогла принять то, кем оказался отец и что он сделал. Много раз, обычно когда она была пьяна, она ставила еще одну тарелку и приборы, когда мы садились ужинать. В этих случаях я просто ел то, что она приготовила, и изо всех сил старался не замечать огромного слона, который занимал всю комнату в эти моменты.

Была и еще одна группа людей, но ее я не стал упоминать при Барбаре. Это те, кому жить было так больно, что они просто не могли продолжать это делать. Моя мать относилась как раз к этой группе. Она считалась алкоголиком, но суицид может принимать разные формы.

– Спасибо вам за честность, мистер Уинтер. Я вам очень благодарна. Вы сказали, у вас есть ко мне вопросы?

Она говорила с натянутой улыбкой. Хорошие манеры были привиты ей с колыбели. Даже сейчас она могла вести себя только так. Как ни старайся, как ни спасайся, от себя не убежишь.

– Расскажите мне, как складывался обычный день вашего мужа.

Я отметил проблеск удивления на ее лице, но он появился и исчез за долю секунды. Маска горя тут же вернулась на свое место. Весьма вероятно, ей пришлось выдержать немалое количество вопросов с того момента, как в распоряжении шерифа появилось видео, и я довольно хорошо представлял себе, какое направление эти вопросы приняли.

Шеперд и его люди наверняка избрали тактику лобовой атаки. Они концентрировались на последнем дне, который Сэм Гэллоуэй прожил на этой планете, и начали они именно отсюда, потому что силились хоть что-нибудь понять в ситуации, которая выходила за рамки их привычной картины мира. Они пытались хоть как-то восстановить равновесие в этом маленьком уголке под названием Игл-Крик. Обобщив всю информацию о последних часах Сэма Гэллоуэя, они надеялись повернуть время вспять. Они хотели, чтобы все было так же, как и до того, как Сэм оказался в объятиях пламени.

Но время нельзя повернуть вспять. И неважно, какие теории выдвигают физики, в реальном мире все не так. В реальном мире время направлено только вперед. И никто ничего не может сделать, чтобы изменить этот факт. В свое время наступают приливы, и часы, минуты и секунды неумолимо бегут в будущее, и никакого другого пути нет.

– Обычно рабочий день начинается около семи… – Барбара заметила, что она сказала, и исправилась: – начинался около семи. Пока Сэм принимал душ и одевался, я будила детей и собирала их в школу. Потом мы все вместе садились завтракать. Сэм всегда ел хлопья.

На секунду я подумал, что Барбара не выдержит и заплачет. Она сделала глубокий вдох, стряхнула с себя горе и собралась с силами. Я был очень впечатлен тем, как сила воли взяла верх над эмоциями.

– Если ему предстояла работа в суде, он выходил около восьми. В остальных случаях он уходил где-то в пятнадцать минут девятого. Он всегда старался вернуться около шести, чтобы мы ужинали дома всей семьей. – Тут Барбара посмотрела мне прямо в глаза. – Семья была для него всем.

– Но, как вы сказали, он часто задерживался на работе.

Барбара кивнула.

– Он занимался всем, кроме уголовного права, а это очень много, даже в таком маленьком городе, как Игл-Крик. Юридическая фирма была основана дедом Сэма. После его смерти ее возглавил отец Сэма, а затем Сэм. В течение трех поколений компания была в руках одной семьи. Мы всегда думали, что дело перейдет к нашему сыну, когда Сэм выйдет на пенсию. Может, еще найдется вариант, при котором наш план осуществится.

Ее голос затих, и то, что она хотела сказать, слилось с тишиной.

– Как проходили выходные?

– По субботам Сэм по утрам играл в гольф. Воскресенья были посвящены семье. Мы обычно навещали моих родителей или ездили к маме Сэма.

– Он когда-нибудь работал по выходным?

– Почти никогда. Он всегда старался освободить выходные, чтобы мы могли проводить время всей семьей. Извините, мистер Уинтер, у вас еще много вопросов осталось? Мне довольно трудно дается беседа.

– Только один. Если бы у вас было всего одно слово для описания вашего мужа, какое бы слово вы выбрали?

Барбара задумалась и сказала:

– Честный. Он был самым честным человеком, которого я встречала в жизни.

16

Тэйлор включил первую передачу, и мы отъехали от новенького «мерседеса» премиум-класса. Кондиционер работал на полную мощность, но в машине все равно было жарко, как в печке. Мы проехали вдоль фасада и повернули на дорожку к воротам. Казалось, на такой жаре вспотела даже она. По обе стороны по-прежнему разливалось море идеальной зеленой травы. Я смотрел в боковое зеркало за тем, как огромный и фальшивый дом постепенно уменьшается в размерах.

Когда мы подъехали к воротам, они уже были полностью открыты. Скорее всего, домработница нажала на кнопку, когда мы проезжали вдоль фасада, и четко рассчитала время. Думаю, то же самое она делала и для Сэма Гэллоуэя. Он был занятым человеком, часто задерживался допоздна и, уж конечно, не хотел тратить время на стояние перед воротами.

Тэйлор повернул направо, и мы поехали той же самой дорогой обратно в Игл-Крик, соблюдая все ограничения скорости. Я этого не понимал. Тэйлор вел машину так, как будто у нас на заднем сиденье ехала принцесса на горошине. Ведь чуть ли не единственной радостью работы в полиции является то, что можно превышать скорость, не заботясь о штрафах.

– Что вы думаете о Барбаре Гэллоуэй? – спросил Тэйлор.

– Продажная женщина.

Тэйлор чуть не подскочил от удивления. Он даже оторвал взгляд от дороги и посмотрел на меня в крайнем изумлении.

– И как вы это поняли?

– Ты видел фотографии. Сэм не красавец, а она, напротив, писаная красавица. Она и сейчас хорошо выглядит, а когда они познакомились, она наверняка была сногсшибательна. Она могла выбрать любого, но выбрала Сэма. Почему? Потому что у него были деньги.

– Они могли пожениться по любви. Так бывает, если вы вдруг не в курсе.

– Не в их случае. Любовь пришла позже. Я не сомневаюсь, что по-своему Барбара любила Сэма. Я видел множество горюющих вдов, и ее горе неподдельно. Но она вышла замуж за деньги и статус, а не по любви.

Тэйлор смотрел на меня так, как будто у него в запасе был аргумент, который побьет любую мою карту.

– Вы ошибаетесь, она точно не продажная женщина.

– Только потому, что она из хорошей семьи и не пошла по проторенному маршруту «автостоянка – стрип-клуб – бесплатные обеды»? Она продажная женщина, только дорогая. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: она родилась в богатой семье, и ей не пришлось пробиваться наверх из трущоб. И в ней нет той жесткости, которая характерна для таких, как она, но у нее есть своя жесткость, которая формируется жизнью в полном довольстве. Если ты привык к изобилию, ты сделаешь все, чтобы оно никуда не делось.

На лице Тэйлора по-прежнему сияла улыбка радушного хозяина.

– Вы правы, она из хорошей семьи и при этом богатой. И поэтому ваши аргументы не выдерживают никакой критики: Барбаре не были нужны деньги Сэма.

– Знаешь старую пословицу: первое поколение зарабатывает состояние, второе – приумножает, третье – теряет. Сколько состояний было промотано! Я предполагаю, что здесь случилось то же самое. Барбара знала, что происходит, и вышла замуж за Сэма, чтобы сохранить тот уровень жизни, к которому она привыкла.

Улыбка с лица Тэйлора исчезла.

– Вы не можете знать этого наверняка.

– Ты прав, не могу, – сказал я, в свою очередь победно улыбаясь. – Ты ведь новый руководитель отдела розыска. Давай, проверь эту информацию и докажи, что я не прав.

Пару километров мы проехали в тишине, прислушиваясь к шороху шин о дорожное покрытие.

– Я слышал, что юристов разными словами называют, но никто и никогда не называл их честными.

– Думаете, она врет?

– В том-то и дело, – покачал я головой, – я ей верю. Она искренне верит в то, что говорит. Но сомнительности ее словам придает тот факт, что Сэм ей изменял.

Я поймал вопросительный взгляд Тэйлора и добавил:

– Если ты настолько занят, что регулярно задерживаешься по вечерам, то тогда и по выходным придется работать.

– Барбара Гэллоуэй не глупая. Если бы муж ей изменял, она бы узнала об этом и не стала бы описывать его как самого честного человека, которого она знала.

– Честность – это относительное понятие, а не абсолют. Она могла знать о его романе на стороне, но решила ничего не говорить, потому что статус и деньги были ей важнее, чем верность. Так бывает. Или, если измены были регулярными, они могли заключить некий пакт. Например, она ничего не замечает, если он не компрометирует ее на людях.

Я перевел взгляд к окну и задумался над сказанным.

– Скорее всего, имел место вариант номер два. Они все обговорили, раскрыв карты, и пришли к соглашению, которое устраивало обоих.

– Может, она просто хотела сохранить лицо?

Я покачал головой.

– Ей важно то, что о ней думают, но это не самое главное для нее. Когда она говорила о нем как о честном человеке, я уверен, она имела в виду этот прагматизм, который связывал их семью. – Еще немного подумав, я кивнул сам себе и улыбнулся: – Но ты прав: Барбара Гэллоуэй неглупа. Она знает, что мы узнаем об измене. Это еще одна причина, почему она так сказала. Она хотела дать понять, что она приняла этот факт.

– А это ей зачем?

– Потому что она не хочет, чтобы мы слишком углублялись в его прошлое. Она хочет, чтобы их оставили в покое.

– Все тот же вопрос, Уинтер: зачем ей это нужно?

– Чтобы не запятнать репутацию Сэма. Ей это нужно, чтобы сохранить статус и деньги. В отношении ее мы всегда будем возвращаться к этим двум факторам.

– У нее только что умер муж. Вы всерьез думаете, что в такой момент она будет беспокоиться о деньгах? Вы же сами сказали: ее горе неподдельно, и она его любила.

– Можно горевать, не забывая при этом о других важных вещах, – посмотрел я на Тэйлора. – Сейчас ее беспокоит, как сделать так, чтобы ее сыну досталась отцовская фирма. Сэм – это ее прошлое. Сын – ее будущее. Она хочет сохранить свой уровень жизни навсегда, и кроме сына в этом ей никто не поможет.

– Вы о ней не самого высокого мнения. Сначала она чуть ли не продажная женщина, сейчас – какая-то Снежная королева.

– Напротив, у меня к ней нет ничего, кроме уважения. Я видел стольких людей, которые на ее месте просто разваливались на части и никак не могли взять себя в руки. Барбара Гэллоуэй выдержит все эти испытания, и это хорошо. Можно считать, что ее убийством Сэма не уничтожили. Значит, это минус одна жертва.

Мы ехали в тишине какое-то время, пока не доехали – медленно и плавно – до Мейн-стрит. На въезде в город зелено-коричневые тона естественной природы уступили место тусклому монохромному цвету городских построек.

– Что будем делать? – спросил Тэйлор. – Раскопкам конец?

– Конечно, нет. Конца раскопкам не бывает.

17

Тэйлор припарковался на свободном месте у большого белого здания полицейского управления, и мы вышли в пекло. Даже вечером жара не спадала. Я взял свою старую потертую «зиппо» и закурил, при этом прижав солнцезащитные очки к коже, чтобы по максимуму защитить глаза от белого нестерпимого сияния.

На парковке было два седана, включая нашу машину. Оба были новые. Единственная разница между нашей машиной и машиной полицейского управления была в цвете и маркировке.

Когда мы проезжали это здание в прошлый раз, на парковке было три патрульных машины, аккуратно выстроенных в ряд. Наверняка сейчас они участвовали в поиске убийцы Сэма Гэллоуэя. С точки зрения полиции, сегодня это было единственное важное событие для города.

Парковка была рассчитана на пять машин, и, судя по тому, что я успел увидеть в Игл-Крике, эти пять авто в управлении были. Возможно, было и больше. Десять машин шерифского управления и по крайней мере пять других здесь стоили около четырехсот тысяч долларов. В свете новой информации о Джаспере Моргане такая расточительность становилась более понятной. Если у тебя есть миллиард, четыреста тысяч – это мелочь.

Также стало понятно, почему Мейн-стрит в Игл-Крике напоминает Мейн-стрит в Диснейленде. По словам Тэйлора, Джаспер Морган очень любит свой город. Он хочет, чтобы Игл-Крик выглядел идеально, чтобы их Мейн-стрит была самая красивая во всей Луизиане, а может, даже на всем Юге. Но красота эта была поверхностна. Безупречны были только фасады. Взять тот же отель «Империал»: идеальный снаружи, а внутри были выцветшие ковры и изношенная отделка.

Офис Сэма располагался в самом центре, окна выходили на главную площадь. Местоположение идеально подошло бы для юриста по уголовному праву, потому что и до суда, и до тюрьмы было рукой подать. Но для юриста, который проводил большую часть рабочего времени, копаясь в бумагах, было бы логичнее держать офис чуть дальше от центра. Недвижимость там была дешевле, да и суд был достаточно близко, тем более, частые визиты туда и не требовались.

Когда мы вышли из машины, Тэйлор заторопился скрыться от солнца.

– Подожди, – прокричал я. – Мне нужно кое-что проверить.

Не бросая сигареты, я пошел к площади. Людей на ней не было, на скамейках никто не сидел. Не было видно ни одной тени от дерева, да и сидеть на улице было попросту невозможно.

Рэндалл Морган-старший возвышался на двухметровом постаменте. От земли до его макушки было не менее четырех с половиной метров. Находясь в западной половине парка, можно было из любой точки видеть на себе его строгий взгляд, в котором теперь уже навечно отпечаталось неодобрение. Казалось, он критически смотрел на весь город, приход и штат. Надпись на мемориальной доске гласила: «Рэндалл Джебедая Морган, 1863–1934», под ней: «Гигант среди людей».

Выражение лица Рэндалла было жестоким и беспощадным. Несложно было представить его в ярости из-за того, что какой-то негр позволил себе дерзость отказать ему и его готовность наказывать за эту дерзость. На лошади, в белых одеждах с капюшоном, он приезжал первым из линчевателей и уезжал последним, ведь ему как можно дольше хотелось смотреть на то, как языки пламени облизывают горящий крест, как отбрасывает огненные тени фигура висельника, раскачивающаяся на ветру.

Тэйлор стоял рядом с угрюмым выражением лица, скрестив руки. Покачав головой, он пробормотал: «Убили ни за что», развернулся и зашагал к выходу из парка по той же самой дороге, по которой мы пришли сюда. Шаги Тэйлора были гораздо длиннее моих, так что он отдалялся от меня с каждой секундой. Офис Сэма Гэллоуэя располагался на другой стороне улицы.

Тэйлор дожидался меня в тени у входа в здание. На бронзовой табличке, вкрученной в стену, была выгравирована надпись: «Юридическая фирма “Гэллоуэй и Гэллоуэй”». Она явно провисела здесь не одно десятилетие. Несмотря на регулярную чистку, в буквы уже въелась грязь, а металл покрылся зелеными разводами из-за окислительных процессов.

При ком появилась эта табличка? Я предполагал, что при дедушке Сэма – уж очень старой она выглядела. Когда Барбара Гэллоуэй говорила о передаче семейной фирмы старшему сыну, ее горе на секунду сменилось гордостью, которая основывается на исторических корнях.

Мы провели на улице пять минут – за это время я выкуриваю сигарету до самого фильтра. Уровень влажности зашкаливал, и моя футболка с Хендриксом прилипла к телу. То же самое творилось и с футболкой Тэйлора. Мне было интересно, есть ли у него белые футболки, и если да, то почему он их не носит в такую-то жару.

Тэйлор толкнул тяжелую деревянную дверь, и мы вошли внутрь здания. Я снял очки и повесил их за ворот футболки. Глаза никак не могли привыкнуть к столь резкой смене освещения. Несмотря на то, что внутри было градусов на пятнадцать ниже, я не мерз. Жара меня не беспокоит, она гораздо предпочтительнее сибирских морозов. До одиннадцати лет я жил в Северной Калифорнии, а там очень жаркое лето. А в Аризоне, где я как-то жил три месяца, было еще жарче. Но там высокая температура переносится легче, потому что уровень влажности низкий.

Зона ресепшен располагалась на втором этаже, вверх по широкой лестнице. Нас встретила администратор, которая грустно улыбнулась одними губами. Ее грусть была требованием этикета, а не проявлением искренней эмоции. В этом плане она напомнила мне Барбару Гэллоуэй. Во всем остальном они были диаметрально противоположны: внешностью, статусом и тем, что Барбара не работала ни дня в своей жизни.

Женщине-администратору было хорошо за пятьдесят. У нее были седые волосы и адекватное возрасту и должности количество косметики на лице. Одета она была достаточно консервативно – на ней была однотонная белая блузка и голубая юбка. Рабочее место было организовано максимально эффективно: прямо перед глазами – клавиатура и монитор, телефонная трубка – чуть правее.

Тэйлор предъявил полицейский жетон.

– Я – офицер Тэйлор, со мной Джефферсон Уинтер. Он помогает расследовать дело об убийстве Сэма Гэллоуэя. Спасибо, что подождали нас.

Лицо администратора вдруг перекосилось, она была готова зарыдать.

– Я не могу поверить, что мистера Гэллоуэя больше нет.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Мэри. Мэри Сандерс.

– Вы давно здесь работаете, Мэри?

– Со школы. Как только я окончила школу, меня принял на работу отец мистера Гэллоуэя. Все как во сне, – сказала она, покачав головой, – каждый раз, когда кто-то входит, я ожидаю увидеть мистера Гэллоуэя.

Я кивнул в знак того, что понимаю ее состояние, но думал я о том, как бы нам получить от нее необходимую информацию. Если кто в компании и был в курсе того, как Сэм проводил нерабочее время, то это Мэри. Проблема в том, что она явно будет демонстрировать преданность бывшему работодателю. Особенно теперь, когда раны еще свежи.

– Кто еще сейчас в офисе?

– Джош Лэндри. Он занимается вопросами недвижимости. Также здесь Джуди Дюфрен, секретарь.

– У вас ведь есть конференц-зал?

Мэри кивнула.

– Мы бы хотели поговорить с Джуди и Джошем, если это возможно.

– Конечно.

Мэри встала и провела нас в большую комнату с обитыми деревом стенами, высоким потолком и дубовым столом на двадцать человек. Я попытался представить себе, что же должно произойти в этом маленьком городе, чтобы понадобился такой огромный стол. Мне пришло в голову только оглашение наследства.