Тайну прошепчет лавина Мартова Людмила
– Легко ты одета для наших мест, дочка, – попенял ей собеседник. – У нас тут студено, это тебе не Москва.
– Я обязательно переоденусь, – пообещала Патриция. – У меня есть теплая одежда, я просто не собиралась на прогулку, это случайно получилось.
Обратно к дому она бежала вприпрыжку, предвкушая огонь в камине и еще одну чашку кофе. Первую-то она так и не допила. О возможной встрече с Олегом Девятовым девушка старалась не думать. Впрочем, в теплой столовой его и не оказалось. Там находилась Ирина, по-прежнему колдовавшая у плиты, заканчивающий завтракать спаситель Эдик, присоединившийся к нему друг Серега, а также еще один гость базы – Павел. Отсутствовали Карина и Аркадий Петрович, видимо, любившие подольше поспать.
– Доброе утро, – вразнобой поприветствовали ее Павел и Сергей, а Эдик поднял голову, словно спрашивая взглядом, все ли в порядке, и тут же уткнулся в свою чашку с кофе.
– Здравствуйте, – ответила она.
– Что ж вы без завтрака-то убежали? – с укором спросила Ирина, водружая перед Павлом тарелку с яичницей. – Жарить вам яишню-то?
Внезапно Патриция почувствовала, что очень проголодалась.
– Да, конечно, – ответила она, чуть виновато. Отчего-то ей было неудобно перед хлебосольной Ириной за то, что ее муж – такая свинья. – Мне захотелось посмотреть, как кормят оленей. Я думала, что успею. Не знала, что надо к девяти приходить.
– Спросили бы, я бы сказала, – пожала плечами Ирина. – А яичницу сейчас приготовлю. Я вашу порцию Сергею отдала.
Голос ее как-то странно дрогнул. Интересно, знает ли она, что на самом деле заставило гостью убежать из дома на мороз? Думать об этом не хотелось.
– На гору пойдете? – спросил у Патриции Павел.
– Что? А, да. Хочу посмотреть, как это все устроено. Никогда не была на горнолыжном курорте. Ужасно хочется на канатной дороге проехаться, только страшно.
– А на лыжи встанете?
– Думаю, что не рискну, – Патриция вдруг засмеялась. – У меня с детства к ним страшная нелюбовь. Я бы вообще никогда не отправилась в такое место, только в этом году выбор невелик, да и подруга соблазняла красивыми видами. Виды действительно класс, так что я ни капельки не жалею о своем решении, но, боюсь, спустить меня с горы на лыжах не под силу никому.
– А я люблю. Пару лет назад это мое увлечение практически меня спасло. Как-то так получилось, что единственное, что имело смысл – это свист ветра в ушах, когда ты закладываешь виражи на горе.
– Несчастная любовь? – спросил Сергей, и Ирина у плиты вдруг с грохотом уронила сковородку.
Все оглянулись на этот звук, она, чертыхнувшись, бросилась мыть сковороду и затирать пятно масла на полу. Ой, не видать сегодня яичницы.
– Нет, просто жизненные обстоятельства, – спокойно ответил Павел. – У меня работа монотонная, выбросу адреналина не способствующая. Так что пару раз в год горные лыжи – это именно то, что нужно. Правда, я обычно в Сочи летал, а в этом году вдруг решил сюда попробовать. Новая трасса – это всегда вызов.
– А кем вы работаете? – спросила Патриция, скорее, для поддержания разговора. – Вы все?
– Я лифты обслуживаю, – пожал плечами Павел. – Вернее, начинал с того, что был мастером, а сейчас у меня своя фирма, у которой договоры примерно с третью жилых домов в Архангельске. – Ремонт сломавшихся, техническое обслуживание, замена старых лифтов на новые. Работы хватает.
– А я врач, – сообщил Сергей, отчего-то совершенно утративший свою вчерашнюю жизнерадостность. Он был какой-то хмурый и мрачный. Хотя, может, у него голова болит. Или он провел ночь с Кариной и просто не выспался?
Послышался звук упавшей вилки, и Павел, кряхтя, полез под стол ее доставать. Такое чувство, что у всех вокруг дырявые руки. Когда он вылез из-под стола, лицо у него было непроницаемым, словно невидимая шторка задернулась.
– А я – менеджер по продаже поликарбоната, – в голосе Эдика слышался какой-то непонятный вызов. – Ничего героического, как видите. Ну, еще кирпичи и бетон могу продать, если кому-то понадобится. Вам нужен бетон, Патриция?
– Мне – нет. Но, думаю, ваша работа ничуть не менее важна, чем любая другая. – Ей хотелось поддержать человека, вступившегося за нее час назад. Но, видимо, способ она выбрала неудачный, потому что Эдик нахмурился и отрывисто спросил:
– А что, кто-то считает иначе?
– Думаю, что нет, – улыбнулась Патриция, стараясь выглядеть милой. Почему-то все в комнате были напряжены, хотя разговор, классический английский small talk, напряженности не предполагал. С оленями и старичком Федором Игнатьичем общаться было явно проще.
– Вот ваша яичница, – Ирина поставила перед носом Патриции тарелку с двумя ярко-желтыми глазками, совсем не такими, какие получаются из магазинных яиц.
Пахла яичница, присыпанная какими-то местными травами, тоже одуряюще. Оставалось только достать блин, намазать его маслом, шлепнуть сверху кусок соленой семги, завернуть в рулет, откусить и зажмуриться от наслаждения.
– Ладно, я поел, спасибо, хозяйка. – Сергей с грохотом отодвинул стул, не глядя на Ирину, застывшую у мойки.
– Пожалуйста, – тихо ответила она.
– Эдик, я на гору. Ты идешь?
– Да, разумеется. – Друг Сергея тоже отодвинул стул и встал из-за стола. – Мы ведь именно за этим приехали. Павел, если хотите, догоняйте.
– Да, увидимся наверху, – кивнул третий мужчина. – Вот только завтрак доем, очень уж он у вас, Ирина, вкусный. Патриция, если хотите, я готов вас подождать, чтобы показать путь на гору. Отправляться туда в одиночку в первый раз – не совсем правильно.
– Да. Спасибо, – кивнула Патриция. – Но мне неудобно вас обременять. Вы же, наверное, хотите кататься.
– Так я и буду кататься, – засмеялся он. – И вы вовсе меня не обременяете. Если хотите знать, то вы будете моей защитой.
– От чего? – не поняла Патриция.
– Не от чего, а от кого, – Павел сделал заговорщическое лицо и не выдержал, рассмеялся. – Видите ли, вчера эта милая дама Карина очень прозрачно намекала на то, что хотела бы видеть меня своим инструктором. Боюсь, я к этому не готов. Так что, если вы согласитесь составить мне компанию, то этим ко многому меня обяжете. Честное слово.
Итак, ее хотят использовать как ширму. Павел собирается сделать вид, что проявляет к ней интерес, чтобы остановить поползновения Карины в свой адрес. Интересно, на это стоит обидеться или нет? Патриция прислушалась к себе. Обиды не было, только холодное равнодушие. Кроме того, ей тоже нужна защита на тот случай, если владелец базы снова протянет к ней свои грязные руки. Эдика она, кажется, чем-то обидела, хотя и совершенно непонятно чем. По крайней мере, он на нее больше даже не смотрит. Что ж, если поблизости будет Павел, то у Олега Девятова тоже не будет шансов к ней приставать.
– Хорошо, – легко сказала она. – Я согласна составить вам компанию. Признаться, мне очень льстит, что вы не считаете меня способной на поползновения в вашу сторону. Не хотелось бы выглядеть как охотница за приключениями.
Именно в этом ее обвинил Девятов, и нанесенная его словами рана была еще слишком свежа.
– Поверьте, вы ни капельки на нее не похожи, – утешил ее Павел и залпом допил свой кофе. – Завтракайте спокойно и идите собираться. Я тоже оденусь и буду ждать вас здесь, внизу. Договорились?
– Договорились, – кивнула в ответ Патриция.
На лестнице послышался звонкий стук каблучков Карины. Она спускалась по ступенькам в расшитом мехом пеньюаре, полы которого распахивались, открывая длинные стройные ноги в шлепанцах, тоже отороченных мехом. Распущенные черные волосы сбегали по спине, лохматые со сна. Впрочем, в том, что эта утренняя лохматость рукотворная, Патриция даже не сомневалась.
– О-о-о-о, я последняя, – жеманно сказала Карина, – какие вы все ранние пташки. Что вам не спится, на отдыхе-то? Павел, куда же вы? Может, составите мне компанию за столом?
– О, нет, я пас, мы с Патрицией собрались на гору, – любезно ответил тот.
– То есть я действительно проспала, – язвительно сообщила Карина.
Она дошла до стола, села, эффектно закинув ногу на ногу, видимо, чтобы Павел мог воочию убедиться, как много он потерял.
– Поздравляю тебя, дорогая. Ты отхватила самый лучший экземпляр особи мужского пола, – обратилась она к Патриции. – Понимаю, вот что значит десять лет разницы. Сколько тебе, тридцать? В твои годы я бы не дала тебе ни малейшего шанса.
– Тридцать два, – спокойно ответила Патриция. – А что касается шансов, то я не участвую ни в каком состязании.
– Ага, как же. Но мне сорок один, так что с этим приходится считаться. Правда, Ирочка? Вам-то сейчас сколько?
Хозяйка вздрогнула, видимо, от того, что не ожидала обращения к себе.
– Тридцать четыре, – пробормотала она. – Только какое это имеет значение?
– Совершенно никакого, – безмятежно сообщила Карина. – По крайней мере, сейчас. Что ж, надеюсь, на оставшихся свободных мужчин никто не претендует? Надо же и мне попытать счастья? Кстати, а где они?
– Сергей и Эдик ушли на гору, Аркадий Петрович еще не выходил, – сухо сказала Патриция.
– Яичницу, кашу или творог? – спросила Ирина. – Блины и все к ним на столе.
– Ах, дорогая моя, я не ем с утра блины. Вернее, я их вообще не ем. И именно поэтому в свой сороковник не выгляжу так, как ты. Я – женщина, а не расползшаяся квашня. Творог. Чистый творог без сметаны. И никакого холестерина. Кофе без сливок и сахара. Это все.
Хамство Карины выглядело вдвойне обидным оттого, что было ничем не оправдано. Хозяйка турбазы вовсе не была толстой. Просто женщина в расцвете лет, чуть более года назад родившая второго ребенка. Может, она еще до сих пор кормит его грудью? Как бы то ни было, ее внешний вид Карину совершенно не касается.
Патриция не знала, как поступить. Одернуть хамку? Вступиться за Ирину? Сделать вид, что ничего не произошло. К своему стыду, Патриция выбрала именно этот малодушный вариант.
– Спасибо за завтрак, Ирина, – сказала она, вставая из-за стола. – Все было очень вкусно. Вы – прекрасная хозяйка. Прошу прощения, мне нужно собираться. Не хочу заставлять Павла ждать.
Ответом ей был гомерический хохот Карины.
Самое трудное в жизни – принять ответственность за сделанный когда-то неправильный выбор. Мы все – результат своего выбора. Его продукт, если хотите. Мы привыкли жить, обвиняя других в своих неудачах, а ведь по большому счету в них не виноват никто, кроме нас самих. Мой приезд сюда – попытка это доказать. Пусть даже только себе.
Много лет я сожалею о том, что когда-то мы согласились на сделанное нам предложение. Мы были молоды и бедны. У нас не было ничего, кроме безумной любви. Мы были двумя половинками, волею судьбы соединенными в единое целое. Смешно, но тогда мы были уверены, что никто и никогда не разлучит нас.
Нас разлучило стремление состояться в профессиональном плане. Для хирурга нет ничего важнее, чем снова и снова вставать к операционному столу. Кто доверит это вчерашнему студенту, практически мальчишке? Особенно в Москве, где таких, как ты, жадных, мечтающих об успешной карьере, очень много.
Когда амбициозному человеку доверяют лишь тяжелые ночные дежурства, на которых ты снова и снова удаляешь аппендиксы и зашиваешь резаные раны, разве не начнешь думать, что готов заплатить любую цену, лишь бы пробиться, лишь бы тебя заметили? Во время бессонных ночей ты все больше утверждаешься в этой мысли, но никогда всерьез не думаешь о том, что когда-нибудь действительно найдется новый Мефистофель, который поманит тебя твоей мечтой, забрав взамен душу.
Наш Мефистофель попросил всего лишь тело. И это был наш выбор – соглашаться или нет. Точнее, конечно, мой. Тогда, пятнадцать лет назад, все казалось простым и очевидным. Да, мы оба совершенно точно осознавали, что над нами ставят чудовищный психологический эксперимент. Но нам казалось, что мы сможем преодолеть его последствия, не сгорев в горниле разверзшегося перед нами ада. Мы ошиблись, и мой приезд сюда – попытка понять, что было бы, если бы мы решили поставленную перед нами задачу по-другому.
В условия задачи входили молодой, очень амбициозный врач и его жена, учительница. Он хотел стать знаменитым хирургом, она мечтала о собственной, пусть и однокомнатной квартире в Москве. Их ли вина, что им обоим предложили исполнить их самую заветную мечту одним махом. И все, что для этого требовалось, – измена. Их обоюдная измена друг другу.
Она первым делом испугалась. Он первым делом отказался. Она плакала от унижения. Ей казалось немыслимым, невозможным переспать с пятидесятилетним начальником своего мужа только потому, что у того появилась подобная прихоть. Начальник вообще слыл бабником, не пропускавшим ни одной медсестры. Почему он так сильно запал именно на нее, было совсем неясным. Скорее всего, именно из-за возможности изощренной психологической пытки, от которой он испытывал гораздо большее болезненное удовольствие, чем просто от доступного секса.
Да, он жаждал совершить насилие не над телом, а именно над душой женщины, попутно поставив условие, что ее муж ответит взаимностью на страстную влюбленность дочери насильника. Девятнадцатилетняя девушка, работавшая в отделении медсестрой, так сильно влюбилась в молодого врача, что практически не давала ему проходу.
Он объяснял, что женат, но она плакала, похудела на пятнадцать килограммов и однажды попыталась перерезать себе вены. Он подумывал уволиться, но ни в одной другой клинике Москвы его не ждали, а он очень хотел работать, и не просто работать, а оперировать, не просто оперировать, а делать блестящие сложные операции, и все это ему пообещали только за то, что он пару раз перепихнется с безумно влюбленной в него молоденькой девочкой.
Ее отец, тот самый Мефистофель, отчего-то был уверен, что после парочки свиданий влюбленность дочери сойдет на нет. По крайней мере, им двоим он свой замысел объяснял именно так. Месяц романтических отношений подающего надежды ординатора с его доченькой – и назначение его ведущим хирургом, практически правой рукой знаменитого босса-профессора. Этот же месяц свиданий ординаторской жены с ним самим – и купленная на ее имя однокомнатная квартира. И главное – никаких обязательств в будущем.
– Ровно месяц, – говорил профессор им обоим, блестя черными глазами, в которых даже зрачки были практически не видны. Как есть черт. – Ровно месяц, и вы, моя милая, больше никогда меня не увидите, а ты, дорогой друг, никогда не услышишь о моей дочке. Я заставлю ее уволиться из нашей больницы, обещаю. Я бы сделал это сейчас, но ей нужно переболеть тобой как корью. Ровно через месяц я назначу тебя своим заместителем, и вы сможете переехать из съемного жилья. Мне кажется, вполне приличная компенсация за месяц неудобств. Хотя и неудобств-то никаких нет. Моя дочь – влюбленная в тебя красавица. Я – умелый любовник. Так что не удивлюсь, если через месяц вам обоим не захочется расторгать наш… ммм… контракт.
– Мы еще не согласились, – ровным голосом сказал тогда мужчина.
– А я вас не тороплю, – любезно ответил искуситель. – До завтрашнего дня у вас есть время подумать. Вы должны будете дать мне ответ ровно в два.
– Я не хочу, – говорила она вечером. – Я не хочу с ним спать. Это неправильно. Это проституция – спать со старым чужим мужиком за квартиру. И я люблю тебя, ты – мой единственный мужчина, я не хочу тебе изменять.
– Конечно, – соглашался он, – Я не собираюсь тебя продавать, это гнусно. Нам и в съемной квартире неплохо. Когда-нибудь, когда я стану знаменитым, у нас будет достаточно денег на самое хорошее жилье. Вот только для этого нужно набивать руку, а если я откажусь, то этот старый хрыч не допустит меня к операционному столу. Он меня заест, и мне придется уволиться.
– Но я не хочу, чтобы ты спал с этой девчонкой, – плакала она. – Она молодая, гораздо моложе меня. У нее гладкая кожа, а у меня уже появились морщинки. Вдруг ты влюбишься и бросишь меня. Я этого не переживу.
– Я не собираюсь тебя бросать, – успокаивал он. – Эта девчонка – взбалмошная истеричка, склонная к театральности. Это ее перерезание вен всего лишь спектакль, с помощью которого она вьет из отца веревки. Со мной этот номер не пройдет.
– Значит, отказываемся? – спросила она.
– Отказываемся, – выдохнул он.
Ночью оба не спали. Крутились без сна каждый на своей половине кровати, но не разговаривали. Чего говорить, когда и так все ясно.
– Если тебе придется уволиться, значит, мы не сможем остаться в Москве, – сказала она, когда на часах было пять. – Дома у тебя не будет ни малейшего шанса исполнить свою мечту. Только здесь, в крупной федеральной клинике. Вспомни, скольких трудов тебе стоило сюда попасть. Сколько ты работал, чтобы оказаться на виду, сколько ночей отдежурил, оставляя меня одну. Ты имеешь право на свой шанс, и если ради него тебе нужно трахнуть избалованную девчонку, которой кажется, что все на свете можно купить, значит, мне придется смириться и с этим. Ровно месяц и никакого продолжения контракта. Она уволится из клиники, а мы будем жить, как прежде. В съемной квартире, разумеется. Спать с этим негодяем я ни за что не стану.
Он поцеловал ее в висок, прижал к себе, как делал всегда, потому что ему нравилось слышать ее дыхание. Она вообще вся – от кончиков пальцев на ногах до макушки – была его собственностью и ничего не имела против.
– Если мы останемся в Москве, то нам будет нужен свой угол, – сказал он мягко. – Я знаю, как ты мечтаешь стать москвичкой, и уж если ради моей мечты я должен тебе изменить, то ради своей ты имеешь право сделать то же самое. Через месяц мы будем квиты. Ровно через месяц, и никакого продления контракта.
– Он издевается над нами, он хочет нас рассорить, разлучить, – робко сказала она и снова заплакала. – Что, если случившееся изменит нас настолько, что мы никогда уже не будем прежними?
– Ерунда, – убежденно ответил он. – Мы – это мы и всегда ими останемся. Он думает, что гораздо умнее нас, так давай его обхитрим. В конце концов, если в жизни выдается шанс продвинуться вперед, за него нужно цепляться. Мы с тобой – команда, так давай пройдем через это и выйдем победителями вместе.
Придя утром на работу, они нашли профессора, чтобы сказать ему, что согласны. Контракт должен был быть составлен письменно и заверен нотариусом. Как сказал профессор, у него был нотариус, готовый за мзду заверить и более спорные сделки.
– Ровно месяц, – твердо сказал мужчина, – и никакого продления контракта не будет. Я останусь вашим замом и правой рукой, вы будете назначать меня на все стоящие операции, ваша дочь уволится из больницы, а на имя моей жены будет оформлена однокомнатная квартира. И мы больше никогда не вернемся к разговору об этом.
– Как вы скажете, – пожал плечами Мефистофель. – Я не буду ни на чем настаивать. Мои условия абсолютно прозрачны. Ты на месяц переезжаешь в квартиру моей дочери, а твоя жена отправляется в то самое жилье, которое через месяц станет ее собственностью. Я буду приезжать туда пару раз в неделю. И в течение этого месяца вы не должны ни видеться, ни созваниваться. Это все. Документ будет готов сегодня к двум, как я и говорил. До этого времени вы еще можете передумать. Если вы передумаете после подписания контракта, но до его истечения, то ты должен будешь, во-первых, уволиться, во-вторых, выплатить мне пять миллионов рублей.
– Пять миллионов? – изумленно спросил мужчина. – Но у меня нет таких денег.
– Я рискую однокомнатной квартирой в Москве и психикой своей дочери. Ты тоже должен чем-нибудь рисковать, – пожал плечами Мефистофель. – Тебя никто не заставляет подписывать этот документ. Еще раз – до двух часов сегодняшнего дня вы можете отказаться от нашей сделки без всяких для себя последствий.
Разумеется, они не отказались. Это был их осознанный выбор. Как показало время, неправильный. За месяц ему понравилось быть правой рукой ведущего хирурга, превратившись из мальчика на побегушках в самостоятельную единицу, проводящую сложнейшие операции. За месяц стало очевидно, что его карьера идет в гору, которая будет гораздо менее крутой, если подниматься в нее в статусе зятя профессора Малиновского, отца его внуков.
Истеричная доченька профессора через месяц уже была беременна. Да и истеричность ее оказалась лишь легкой экзальтированностью от упавшей ей на голову влюбленности. Рядом с любимым человеком она казалась вполне себе уравновешенной, хотя все так же безумно влюбленной.
У молодой пары была четырехкомнатная квартира в Москве, а также предоставленный в их полное распоряжение профессорский дом в Подмосковье. Отказываться от всего этого ради первой жены мужчина был не готов. За те четыре недели, что он ее не видел, ее образ немного потускнел в памяти, их милые привычки стерлись и стали казаться менее важными, не идя ни в какое сравнение с теми удобствами и перспективами, которые дарила новая любовь.
В день истечения контракта он подал на развод. Она плакала и умоляла передумать, а он грубо ответил, что ему не нужна порченая баба, целый месяц трахавшаяся с немолодым профессором за квартиру. Да, квартира у нее теперь действительно была. Однокомнатная, просторная, светлая квартира в одном из спальных районов. А вот семьи не было. Лишь огромный шрам от предательства, проходящий через всю душу.
Ее муж был ее первым мужчиной, Мефистофель – вторым, а сколько их было потом, она не помнила, потому что никогда не считала. Несмотря на то что с каждым новым романом она заключала некий новый договор, пусть и не прописанный на бумаге, и однокомнатная квартира была счастливо поменяна на двухкомнатную, куплена неплохая машина, освоены заграничные курорты и модные бутики, на руинах прошлого построена новая жизнь, совершенная много лет назад ошибка была ей совершенно очевидна.
Понимал ли он, что тоже совершил ошибку, жалел ли о ней? На эти вопросы можно было ответить только здесь, в «Оленьей сторожке». И эта возможность виделась ей и наградой, и наказанием одновременно.
Глава третья
На горе было ветрено. Патриция сто раз похвалила себя за правильно выбранный теплый костюм и тот самый бафф, который она так предусмотрительно купила, но мороз, усиленный ветром, все равно кусал лицо.
Путешествие на вершину склона на подъемнике оказалось захватывающим приключением. Патриция вертела головой и то и дело ахала, как от красоты, открывающейся ее глазам, так и от все увеличивающейся пропасти под ногами. Высоты она боялась. Руками в теплых перчатках она держалась на металлические прутья крепко-крепко, и все равно внутри все сладко замирало от ужаса, который она старалась не показывать сидящему рядом Павлу.
Тот, казалось, ее замешательства не замечал, а сам и вовсе его не испытывал. Сидел спокойно, ни за что не хватался, в руках держал лыжи с палками и вообще вел себя как заправский горнолыжник, которым, собственно говоря, и являлся. Его спокойной уверенности Патриция немного завидовала.
– А как вас близкие зовут? – спросил вдруг он. – Честно говоря, ваше имя звучит несколько необычно для российского уха.
– Близкие? – не поняла она.
– Ну, родители или муж.
– У меня нет ни родителей, ни мужа, – довольно сухо сообщила она, потому что тема эта была довольно болезненна, хотя с годами уже не причиняла такой боли, как раньше. Патрицией меня назвал папа и звал всегда полным именем, потому что оно ему очень нравилось. Мама и бабушка предпочитали вариант Пат, брат дразнил Тришкой, словно я соседская собачонка. Друзья называют по-разному, кто Пат, кто Триш, муж использовал первый вариант, пока мы с ним не развелись. Некоторые предпочитают полное имя. Я привыкла, поэтому мне все равно.
– Можно звать вас Триш? Мне это напоминает английский детектив, – улыбнулся он.
– Любите детективы? Я тоже, – оценила Патриция, – зовите, как хотите.
– С вашими родителями что-то случилось? – спросил собеседник. – Про развод с мужем я уже понял.
– А вы довольно бесцеремонны. Да, родители умерли. Так уж случилось, что один за другим. Довольно давно. Остался брат, но мы с ним не особо близки.
– Когда я остался один, это оказалось тяжело, – признался вдруг Павел, и Патриция с изумлением посмотрела на него. Подобных откровений она не ожидала. – Моя бесцеремонность связана с тем, что мне до сих пор интересно, как реагируют на трагедию, унесшую их близких, разные люди. Я оказался не готов.
– У вас тоже умерли родители?
– Нет, родители, к счастью, живы. Хотя отношения у нас с ними тоже не очень хорошие. Я потерял жену, и вот уже шесть лет никак не могу с этим смириться. Несчастный случай.
Патриции хотелось спросить какой, хотя, в принципе, она не была любопытной. Просто что-то в мгновенно ставшем неподвижном лице собеседника заставляло обратиться за пояснениями, но она не успела, потому что подъемник добрался до верха. Вслед за Павлом она дошла до склона, где Павел наклонился и начал пристегивать лыжи.
– Точно не хотите попробовать?
Она отрицательно покачала головой.
– Тогда ждите меня здесь. Если решите уехать вниз, то дайте знать, чтобы я вас не искал. А то могу решить, что вы свалились с горы.
– Я подожду. Это долго?
– Спуск с горы две минуты, – засмеялся Павел. – Потом дойти до подъемника и подняться наверх, это еще минут пять. Так что замерзнуть не успеете.
– Я подожду, – повторила Патриция.
Краем глаза она заметила, что со стороны подъемника идут два друга – Сергей и Эдик. Вид у обоих был сосредоточенный. Или Эдик, вступившийся за нее утром, теперь специально делал вид, будто ее не видит? Павел оттолкнулся палками и заскользил вниз, закладывая довольно крутые виражи. Ничего не понимающая в горных лыжах Патриция осознавала, что техника у него изумительная. Его ярко-красная куртка мелькала где-то уже на середине горы, и она как завороженная следила за этой алой точкой, не в силах оторвать глаз. Следом за ним с горы стартанул Эдик. Он летел вниз красиво и стремительно, закладывая крутые и очень точные виражи. Что ж, его мастерство выглядело безукоризненно.
– Вы не катаетесь? – это подошла Кайди, лыжи которой чуть в стороне складывал на снег ее муж Айгар. – А мы уже по два раза спустились.
– Нет, я не умею. А где ваш сын?
– Ланс остался в номере с Эмилией. С утра мы сходили посмотреть на оленью ферму, и он остался под таким впечатлением, что ему срочно понадобилось нарисовать оленей. Обычно мы с мужем катаемся по отдельности, но раз уж выпал такой случай, что Эмилия может за ним присмотреть, то мы решили ловить удачу за хвост. Точно не хотите попробовать?
Патриция снова перевела глаза вниз. Павел уже находился у подножия склона и отстегивал лыжи. Словно почувствовав, что она на него смотрит, он поднял руку с зажатой в ней палкой и помахал ей.
– Хочу, но боюсь. Никогда в жизни не пробовала. Да у меня и лыж нет. А прокат внизу.
– Лыжи я могу вам дать, у нас один размер, – сообщила Кайди. – Только этот склон очень крутой, начинающему тут делать нечего. Пойдемте, тут есть трасса для новичков, я вам на ней все покажу.
Вообще-то Патриция обещала дождаться Павла, но Кайди была такой решительной и напористой, что сопротивляться не хотелось. Патриция вообще не умела сопротивляться. Один раз в жизни попробовала, и ничего хорошего из этого не вышло. Белизна снега на склоне манила. Примерно такое же чувство Патриция всегда испытывала, оказавшись на краю обрыва.
– Ладно, – решилась она внезапно, – пошли.
– Гарик, мы на трассу для начинающих, – деловито сообщила мужу Кайди. Айгар уже надел свои лыжи, смотрел вопросительно, но жену не торопил.
– Хорошо, – тут же согласился он, – тогда я поехал.
Оттолкнувшись палками, он легко заскользил вниз, как до этого Павел, только куртка на нем была не красная, а синяя, вот и вся разница. Проводив его глазами и повертев головой в поисках Павла, которого нигде не было видно, Патриция послушно зашагала вслед за Кайди, которая привела ее к другому, более пологому склону. Народу здесь было неожиданно много.
– А где живут все эти люди? – спросила она. – У нас же их нет.
– «Оленья сторожка» – не единственная база в округе, – пожала плечами Кайди. – Да и местные на гору приезжают. Это довольно популярное место.
– А вы почему именно здесь остановились? – полюбопытствовала Патриция, вспомнив странный утренний разговор, невольной свидетельницей которого она стала. – Вас с «Оленьей сторожкой» что-нибудь связывает?
– Вовсе нет, – беспечно сказала Кайди, но взгляд у нее был острый, внимательный, как будто она не разговаривала со случайной знакомой, а как минимум вела следствие. – Мы, когда готовились к этой поездке, рассмотрели все варианты. Это место нам понравилось, кроме того, оленья ферма – прекрасное развлечение для маленького сэра, а раз уж мы берем с собой на горнолыжный курорт трехлетнего сына, значит, и о его досуге подумать стоит.
Объяснение выглядело вполне убедительно, но бегающие глаза Кайди говорили Патриции, что та врет. Впрочем, думать об этом было некогда, потому что рыжеволосая женщина плюхнулась на снег и начала деловито стаскивать с ног свои лыжные ботинки.
– На, переобувайся, ничего, что я на «ты»?
Выглядели они ровесницами, и Патриция согласно кивнула.
Усевшись рядом, она быстро переобулась, протянув Кайди свои ботинки-дутыши. Встала, потопав ногами. Чужая обувка сидела как влитая и была теплой внутри, видимо, от ног своей хозяйки.
– Так, давай я на тебе лыжи застегну и покажу основные приемы. Ботинки нужно очистить от снега. Теперь ставь ногу в крепление, нет, не так. Продвигай к носку, теперь опускай пятку. Так, защелкиваю. Учти, что при одевании лыж на склоне их необходимо расположить перпендикулярно трассе и вдавить в снег, для устойчивого положения. Вот, сначала надеваем нижнюю лыжу, потом верхнюю. Готово.
Патриция посмотрела на свои обутые в лыжи ноги, а затем перевела взгляд на Кайди. Признаться, ей было немного неуютно.
– Не бойся, – правильно расценила этот взгляд ее неожиданная учительница, – мы с тобой выбрали правильный склон для первого спуска. Он пологий, так что ты сможешь почувствовать себя одним целым с лыжами без всякого риска. Так, держи палки, продевай руки в петли. Обхвати их, обхвати. Вот так, правильно. Теперь я покажу тебе несколько простых упражнений для разогрева мышц. Без них нельзя, они снижают риск растяжений и травм.
Патриция внезапно ощутила, что сходит с ума. Никогда она не была спортивной, боже мой, что же она делает, а главное – зачем? Ответов на эти вопросы у нее не было. Она повертела головой в поисках Павла, который, по ее расчетам, уже должен был подняться на гору снова, но его нигде не было. Ну и ладно, не больно-то и хотелось, она и без него найдет чем заняться.
– Так, теперь смотри, я научу тебя принимать правильную стойку, – говорила тем временем Кайди. – Есть особое положение тела, при котором удобно кататься. Смотри и повторяй за мной. Расставь бедра, согни ноги в коленях так, чтобы голени касались ботинок спереди, вес перенаправь на стопы, спину держи прямой, но скругли ее немного, как будто ты – кошка, так, хорошо, голову прямо, смотри перед собой.
Смотреть одновременно перед собой и на Кайди никак не получалось. Патриция привычно расстроилась, что она такая неудалая.
– Нет, не так. Руки и локти нужно расслабить, а палками не касаться снега. Разведи их чуть в стороны. Да, вот так. Молодец, вот такая стойка правильная.
– А что она дает, правильная стойка? – полюбопытствовала Патриция.
– Она обеспечивает легкую езду, ну и на препятствия будешь реагировать легче.
Патриция была вовсе не готова реагировать на какие-то препятствия.
– Так, а теперь легонько оттолкнись палками и езжай вниз. Если захочешь затормозить, поворачивай лыжи носками внутрь. И сильно палками не отталкивайся, тебе пока скорость ни к чему. Пока твоя задача – научиться управлять своим телом. Поняла?
Патриция неуверенно кивнула. В теории вся эта горнолыжная наука вовсе не выглядела такой уж сложной. Ездят же люди как-то. Ей показалось, или неподалеку мелькнула красная куртка Павла? Вот, пусть видит, что она не такая уж рохля, какой кажется при первом знакомстве. Она оттолкнулась и поехала вниз, пригнувшись и чуть приподняв палки над снегом, как учила Кайди. Скорость оказалась больше ожидаемой или это так ощущалось с перепугу?
Склон уходил вниз, ветер свистел в лицо, перед глазами не было ничего, кроме ослепительно-яркого снега и собственных ног, обутых в чужие неудобные ботинки. Так, спину нужно выгнуть кошкой. Нет, эта скорость ей совсем не нравится, надо затормозить. А как?
– Патриция, стой! – услышала она мужской крик откуда-то сверху, повернула голову, чтобы посмотреть, кто кричит, потеряла равновесие и начала падать.
Ой, кажется, надо повернуть лыжи носками внутрь. Палки вырвало из рук, одна лыжа наехала на другую, Патриция теперь уже совсем не держалась на ногах, лыжи совершили кульбит в воздухе, одна из них воткнулась в снег, вторая оказалась прижатой собственным телом, носу стало холодно и как-то мокро, глаза забились снегом, вокруг все вертелось, а потом остановилось. Патриция вдруг осознала, что лежит на снегу с подвернутой правой ногой, а левая задрана куда-то вверх, пристегнутая к воткнутой в снег лыже.
– Триш, ты как, ты цела?
Рядом, лихо затормозив и подняв при этом фонтан снега, остановился Павел, ловко отстегнул лыжи, сначала свои, потом ее. Плюхнулся на колени в снег, начал профессиональными движениями ощупывать ее ноги и руки.
– Не вставай, слышишь, сначала надо убедиться, что ты ничего не сломала.
Несмотря на явно неподходящие обстоятельства, Патриция все-таки отметила, что он тоже перешел на «ты», но возражать не стала. Подбежала Кайди, ноги которой, одетые в ботинки Патриции, увязали в пушистом снегу, плюхнулась рядом.
– Ничего не сломано?
– Как можно было отправить ее вниз? – набросился на рыжеволосую эстонку Павел. – Она же не умеет ничего, а если бы она шею свернула?
– На этой трассе невозможно свернуть шею, – сообщила Кайди, лицо у нее, впрочем, было виноватое. – Пат, ты как? Очень испугалась?
– Да нет, нормально, – проблеяла Патриция, которой привычно становилось ужасно стыдно за вызванный ею переполох, – я не ушиблась, правда.
– Подожди, сейчас я попрошу Сергея тебя посмотреть, он же врач. Я сейчас его найду и приведу сюда.
Лицо Павла было белым-белым, непроницаемым, словно он сдерживал в себе что-то огромное и очень страшное.
– Не надо никого приводить, – произнес он очень ровно, словно сдерживался, чтобы не заорать. – Я уже посмотрел. Руки-ноги целы, переломов нет. Триш, давай попробуем встать, только держись за меня.
Патриции показалось, что она взмыла в воздух. Сильные мужские руки подняли ее с земли словно пушинку. Приняв вертикальное положение, она опасливо повертела головой, которая, к счастью, не болела и не кружилась. Похоже, она и вправду отделалась легким испугом. И что ее на трассу понесло, идиотку.
– Все хорошо, спасибо, – вежливо сказала она и отцепилась от руки Павла. – Кайди, действительно не нужно тревожить Сергея, у меня все хорошо. Я ничего не сломала и не ушибла. Если можно, верни мне мои ботинки, пожалуйста. Надеюсь, я не испортила твои лыжи?
– Нет, с лыжами все в порядке. Тебе точно не нужна помощь?
– Абсолютно. Ты иди кататься. У тебя не так много времени, которое ты можешь провести на горе, я и так непростительно тебя отвлекла. Сама не понимаю, чем я думала.
– Вот именно, – сердито сказал Павел. – Я же спросил у тебя, будешь ли ты кататься, и ты заверила меня, что нет. Иначе я бы ни за что тебя не оставил. Горный склон – вещь сложная, и даже на самой простой трассе возможны всякие неожиданности, особенно для тех, кто первый раз встал на лыжи. Умение падать – целая наука, и до того, как ты его освоишь, на склоне делать нечего. Заруби себе это на своем хорошеньком носу.
– Не разговаривай со мной как с ребенком, – рассердилась вдруг Патриция. Оказывается, она все-таки довольно сильно испугалась, и сейчас страх выходил из нее вместе со злостью. – Глупо даже не попробовать встать на лыжи, если уж меня за каким-то чертом понесло на горнолыжную базу. Или прикажешь мне сидеть в номере? Как сэру Ланселоту?
– Я не могу ничего тебе приказать, – пожал плечами Павел. – Но ты ведешь себя глупо и неосмотрительно. Хотя, разумеется, это твое дело. Хочешь свернуть шею – пожалуйста.
– Ты, кажется, кататься приехал? Вот и катайся, – отрезала Патриция, у которой от внезапной обиды вдруг на глаза навернулись слезы. Или это все тот же страх был тому виной? – Я не просила тебя меня спасать. Я сейчас пойду на подъемник и спущусь вниз, туда, где мне самое место, а ты катайся на здоровье.
– Погоди, ты точно уверена, что поедешь вниз? Я не хочу оставлять тебя одну на горе. Первая попытка не очень хорошо закончилась.
– Да, я абсолютно уверена.
– Тогда пошли, я провожу тебя до подъемника.
– Да не надо меня провожать. – Патриция вырвала руку, которую Павел взял, словно она действительно была несмышленым ребенком. – Я знаю, где подъемник, и уверяю, что не свалюсь с него. Я, конечно, идиотка, но не настолько.
– Ни минуты не считал тебя идиоткой, – пробормотал Павел. – Ладно, иди, раз ты такая самостоятельная, только, пожалуйста, будь осторожна.
Патриция повернулась к нему спиной и бодро зашагала в сторону подъемника. Настроение у нее отчего-то резко взлетело вверх, хотя она и сама не понимала, почему именно. И почему ее здесь все время как на качелях бросает от слез к веселью? Горный воздух так сказывается, что ли? Надо почитать, что пишут в интернете о влиянии на психику разреженного воздуха на большой высоте. Вот сейчас она вернется в дом и обязательно почитает.
Вокруг катались люди. Мелькнул синий пуховик Айгара, темно-зеленые куртки Сергея и Эдика, алой точкой заскользил вниз с горы Павел. Снизу махала рукой Кайди, Патриция замахала в ответ, потому что рыжеволосая женщина ей нравилась. Усевшись в кресло подъемника и пристегнув цепочку, Патриция поехала вниз, восхищаясь обступающей ее со всех сторон красотой. Нет, все-таки не зря она сюда приехала.
Заснеженные ели подпирали небо, оттуда, словно через проколотые острыми верхушками дыры, ярко било солнце, заливая расстилающуюся под ногами равнину. Домики турбазы – основной, в котором жили гости, хозяйский, где обитала семья Девятовых, служебный, где в течение дня размещался обслуживающий персонал, оленья ферма и остальные строения – казались маленькими-маленькими, словно игрушечными. Между ними вились протоптанные дорожки, чуть в стороне по шоссе, ведущему к поселку, ехали крошечные машинки. Все казалось сказочным и очень умиротворяющим.
Патриция спускалась ниже, и все вокруг приобретало привычные размеры и очертания, отчего волшебство потихоньку исчезало, растворялось в воздухе, который, казалось, стал чуть холоднее. По крайней мере, каждый вздох немного обжигал горло. До конца канатной дороги оставалось совсем немного, людей внизу уже вполне можно было распознать по лицам. В частности, Патриция увидела стоящего недалеко от пункта проката снаряжения Олега Девятова и слегка поморщилась, вспомнив его грубые жадные руки.
Девятов стоял рядом с Аркадием Петровичем, единственным гостем, не спустившимся утром к завтраку. Видимо, к этому часу он все-таки проснулся. Патриция вытянула запястье из рукава куртки, отогнула край перчатки. Половина второго, немудрено и проснуться, даже если по Москве сейчас и полдесятого.
О чем говорили двое мужчин, сверху было, конечно, не слышно, однако, судя по жестам, Олегу Девятову было весело, а вот Аркадию Петровичу – не очень. Хозяин турбазы хлопал себя по коленям и раскатисто смеялся, чуть ли не ржал, выглядело это отвратительно, впрочем, как и все, что было с ним связано. Его собеседник казался растерянным, словно разом растерявшим весь свой вчерашний лоск. Даже очки в золотой оправе сидели на носу как-то криво. В какой-то момент он вдруг махнул рукой, словно в немом отчаянии, сорвал с головы вязаную шапку и широкими шагами пошел прочь, практически побежал.
В этот момент ноги Патриции коснулись земли, подбежавший служащий канатной дороги отстегнул цепочку, помог ей выбраться из металлического кресла, которое, не останавливаясь, ползло дальше, собираясь с силами для захода на следующий круг, кто-то уже деловито рассаживался, занимая места, чтобы подняться на гору. Патриция сделала несколько шагов в сторону, чтобы не мешать, пошла быстрее, потому что почувствовала, что замерзла, и через несколько шагов услышала громкий, удивительно неприятный звук. Это смеялся, точнее, действительно ржал оставшийся в одиночестве у пункта проката Олег Девятов.
Заметив Патрицию, он вытер выступившие от смеха слезы и сделал неприличный жест в ее сторону. Она заметила, что перед этим он аккуратно осмотрелся, чтобы убедиться, что его не видят и за Патрицию никто не вступится. Она снова почувствовала, как притаившаяся внутри ярость поднимается все выше, грозя залить голову. Допустить это было категорически нельзя.
– Слушай ты, урод, – негромко сказала она, подойдя еще ближе, но все-таки оставаясь на некотором расстоянии. Патриция знала, что может быть опасной, если, не дай бог, перестанет себя контролировать, – если ты еще раз подойдешь ко мне ближе чем на два метра, бросишь на меня хотя бы один взгляд или повторишь то, что сейчас сделал, я тебя кастрирую. Розочкой от бутылки. Конечно, возможно, я сяду, потому что для меня это будет уже рецидив, но тебе это окажется уже без разницы. Я говорю совершенно серьезно. Можешь погуглить, если не веришь.
Стоящий напротив мужик смотрел на нее дикими глазами. Он был настолько растерян, видимо, не ожидая подобного текста от хрупкой рафинированной московской дамочки, что от нелепости его вида проснувшаяся внутри змея ярости сворачивалась уютными кольцами. До следующего раза.
– Я не шучу, – повторила Патриция назидательно, и он дрогнул, сдался, опустил глаза, повернулся и зашагал прочь. Чуть ли не побежал, и это позорное отступление вселило в Патрицию сладкое чувство победы над поверженным противником. Она была уверена, что больше он к ней действительно не подойдет.
За ее спиной раздались аплодисменты. Кто-то, явно наблюдавший за баталией, теперь от души хлопал в ладоши. Патриция повернулась и обнаружила там Карину.
– Браво, – сказала та, перестав хлопать. – А ты, малышка, оказывается, не так проста, как кажешься. Выглядишь совсем простофилей, а оказывается, у тебя есть зубки, да преострые. И ты умеешь больно кусаться.
– Умею, хотя и не люблю, – сухо ответила Патриция. – Учителя хорошие были. К сожалению.
– Да почему же к сожалению, – весело изумилась Карина, – я бы даже сказала, наоборот, к счастью. Наконец-то Олежек встретил достойного противника. Ну надо же.
– Олежек? Вы что, знакомы?
– Да бог с вами, конечно, нет, – рассмеялась Карина, обнажив зубы, настолько прекрасные, что сомневаться в их искусственном происхождении не приходилось. – В моем возрасте уже все мальчики-зайчики, Олежки и Игоречки, Сереженьки и Эдички. Доживешь до моих лет – поймешь.
– Не уверена. – Патриция почувствовала, что уже совсем окоченела. – Вы простите меня, Карина, но я пойду.
– Иди, конечно, – милостиво разрешила та. – Но это просто удивительно, насколько бывает обманчива внешность.
«Пойми, в этом мире никто не идеален». Так говорила учительница в школе. Самая любимая учительница, потому что она была единственной, кто прощал ему неидеальность. Все остальные требовали невозможного – соответствия столь высоким стандартам, что достичь их было совершенно нереально. Он точно это знал, потому что пытался.
– Только слабаки писают в штаны и не могут дотерпеть до горшка. Это значит, ты – слабак?
Говорят, дети не помнят того, что происходило с ними примерно до пятилетнего возраста. Но этот диалог о том, что он опять намочил штанишки, помнился так, как будто происходил вчера. При этом, по горделивым рассказам матери, поучающей своих подруг, он знал, что просился на горшок с года и двух месяцев. Получается, он и помнил себя именно с такого возраста.
– Ты ничтожество, которое не может дать сдачи. Не ной и не жалуйся на отобранные игрушки, бей сразу, чтобы никто не смел к тебе подходить. Только слабаки не защищают свое личное пространство.
Читать бесплатно другие книги:
