Стрелок. Митральезы для Белого генерала Оченков Иван

– Що, не залюбыв? – захохотал каким-то совершенно инфернальным смехом кубанец и, не теряя ни секунды, принялся устанавливать следующую ракету.

Чем хорош этот вид оружия против азиатской конницы, так это внешним своим эффектом. Дым, шипение и грохот производят на неискушенных подобным зрелищем простодушных жителей пустыни просто неизгладимое впечатление. Вот и на этот раз, после нескольких удачных попаданий, большая часть туркменов развернула своих коней и в панике вернулась в аул. Обрадованный успехом, Скобелев обернулся, чтобы снова дать команду «вперед!», и тут ему на глаза попались мчащиеся во весь опор упряжки морской батареи.

«Откуда вас черт принес?!» – читалось в его изумленном взгляде.

То, что они опоздали, Будищев понял сразу. Генерал был жив и здоров, никакой паники вокруг не наблюдалось, напротив, маленький русский отряд продолжал наступать, тесня превосходящие силы противника. Каждый был на своем месте, выполняя свой долг, и только один непутевый кондуктор полез, куда его никто не просил, напрасно взбаламутив и себя, и своих товарищей.

Следом за ними примчался разъяренный Шеман. Лейтенант, как выяснилось, тоже не был великим наездником, отчего не сразу справился с лошадью и появился перед Скобелевым хоть и ненамного, но все же позже своих подчиненных.

– Стой! – запоздало заорал он, но тут же наткнулся глазами на вопросительный взгляд генерала. Быстро сориентировавшись, офицер отдал честь и отрапортовал: – Ваше превосходительство, батарея митральез к бою готова!

– Да неужели?! – недобро усмехнулся Скобелев, сурово сдвинув брови.

К счастью для моряков, далеко не все текинцы дали деру после ракетного обстрела. Довольно большая их группа все еще продолжала дефилировать на виду у всех, время от времени постреливая в сторону русских. Поняв, что дело – дрянь, Дмитрий бесцеремонно выпихнул с места наводчика и, повернув массивный кожух пулемета на противника, дал длинную, во всю ленту очередь.

– Да куда ты палишь, – раздраженно начал генерал, но переведя взор на противника, тут же переменился. – Однако!

Безжалостная свинцовая струя ударила в самый центр вражеской толпы, валя с ног одного за другим наездников и их лошадей. Наконец, немногие уцелевшие развернулись и поскакали прочь, оставив большинство своих товарищей на пропитанном кровью песке. Помимо Скобелева эту бойню увидели и казаки с солдатами, разразившиеся по этому поводу радостными криками.

– Ай, вовремя, ай да морячки! – не удержался от похвалы только что подъехавший Вержбицкий. – А ведь славно вышло!

– Вы находите?

– Конечно.

– В самом деле, – крутнул головой генерал. – Вот что, любезный Антон Игнатьевич, коли уж так все хорошо получилось, извольте вызвать и остальных своих подопечных. Для них есть работа.

– Слушаюсь, – вытянулся старый служака и, обернувшись к своему ординарцу, коротко велел: – Полковникова вместе с полубатареей сюда!

Скоро все четыре орудия были на позиции и открыли по окружающим их текинцам огонь. Шрапнель быстро разогнала окружавших русский отряд текинцев, а нескольким группкам, вздумавшим было укрыться в складках местности, не пожалели и гранат. Сделав всего двенадцать выстрелов, полубатарея совершенно очистила всю местность вокруг, после чего генерал дал своим войскам краткий отдых.

– Черт возьми, Будищев, какая нелегкая понесла вас вперед? – выговаривал тем временем своему подчиненному Шеман.

– Так получилось, – вздохнул тот.

– Полководцем себя возомнили? – не без яда в голосе осведомился лейтенант. – Тулон[15] почуяли?

– Что? – не понял сначала Дмитрий, но потом в памяти сам собой возник образ нелюбимой учительницы литературы, князь Болконский, лежащий на поле боя, и непонятная фраза этого самого князя: «Как же выразится мой Тулон?»

– Нет, вашбродь, испугался, что без Скобелева не выстоим.

– А вы его замените!

– Что я, а вот три пулемета с короткой дистанции по атакующей коннице, это безнадежно. Если расчеты, конечно, мух не ловят.

– Господи боже, дай мне сил! В общем, так. Если вы, милостивый государь, еще хоть раз ослушаетесь приказа, я вас сам застрелю!

– Это правильно!

– Не юродствуйте, черт бы вас побрал! – взвился Шеман, после чего мстительно добавил: – Кроме того, по возвращению в Бами, вы – Будищев, отправитесь на трое суток под арест.

– На неделю! – раздался за его спиной голос Скобелева.

– Есть! – вытянулся кондуктор.

– И вы, господин лейтенант, тоже.

– Есть!

Пока солдаты отдыхали, штатный топограф экспедиции – капитан Софронов, и некоторые офицеры из штаба начальника отряда занялись съемкой местности и набрасыванием кроков текинской крепости и прилегающей местности. Заметив это, большой отряд текинцев снова вышел из аула и, укрывшись в прилегающих садах, начал их обстреливать.

Скобелев, в свою очередь, приказал немедленно выбить их оттуда, для чего выделили роту Красноводского местного батальона, державшуюся до сих пор в арьергарде, и потому не принимавшую активного участия в перестрелке с противником. Увы, это было не лучшим решением. Дело в том, что рота была сборной и входившие в ее состав солдаты и офицеры занимались до сих пор в основном гарнизонной службой и не имели настоящего боевого опыта. Кроме того, она была единственной из всего отряда, все еще вооруженной винтовками Крнка[16].

Их противник, напротив, имел множество трофейных винтовок Бердана, куда более метких, скорострельных и дальнобойных. Поэтому нет ничего удивительного, что попав под огонь, непривычные к бою солдаты смешались и залегли в первом попавшемся арыке[17]. А когда командовавший ими поручик Владимиров попытался поднять их в атаку, они остались лежать.

– Поддержать бы их, – заметил наблюдавший за всем этим Будищев.

– Без приказа я и шагу не сделаю, – отрезал Шеман.

– Понятно.

– Вот и прекрасно!

Пока они спорили, на сложившуюся ситуацию обратил внимание и сам Скобелев. Не взяв с собой ни одного ординарца, он подскакал к месту боя и начал командовать:

– Встать! Смирно! На караул!

Ошалевшие солдаты вскочили и послушно проделали несколько ружейных приемов. Генерал все это время гарцевал перед ними, будучи превосходной мишенью для текинцев, но как ни странно, хотя вокруг него постоянно свистели пули, ни одна из них не задела ни самого Михаила Дмитриевича, ни его коня.

– Твою же мать, – только и мог сказать на это Будищев, одинаково сильно ненавидевший шагистику, атаки в плотном строю и винтовки системы Крнка в особенности.

– Эй, морячки, – окликнул их незаметно подъехавший полковник Арцышевский. – Ну-ка возьмите одну свою митральезу и поддержите красноводцев с фланга.

– Слушаюсь! – обрадованно гаркнул Дмитрий и хотел было кинуться выполнять, но задержался и вопросительно посмотрел на Шемана.

– Действуйте.

Засевшие в садах текинцы тем временем с немалым изумлением наблюдали за строевыми экзерцициями «белых рубах». Им, вольным детям пустыни, было трудно понять значение дисциплины, строя и тому подобных вещей. Они привыкли сражаться яростно, пылко, азартно, но при этом каждый сам за себя. И теперь крохотная горстка русских, состоящая из разных людей, но действующая при этом как единый организм, вызывала у них недоумение, переходящее в злость. Охваченные этим чувством туркмены усилили огонь, но странное дело. С тех пор как Скобелев поднял роту, ее как будто накрыл невидимый зонтик, и ни один из выполняющих строевые приемы солдат не был даже ранен. Пули летели все гуще, а эффект от этого становился все меньше.

К тому же занятые стрельбой текинцы не заметили, как несколько левее линии красноводцев на позицию встала митральеза. Прикинув расстояние, Будищев нежно, будто на плечи любимой женщины, положил ладони на рукояти и на выдохе вдавил большие пальцы в гашетку. Сложная машина в ответ послушно зарокотала, окутав своего создателя и одновременно стрелка клубами белого дыма.

Обрушившийся на текинских стрелков свинцовый ливень разом смел их с глинобитных стен, заставляя пригибаться, прячась от смертельной опасности. А на головы и плечи укрывшихся летели ошметки ветвей и листьев, покрывая их тела подобно савану.

– Ать-два, ать-два! – командовал приободрившимися солдатами Скобелев, и те несокрушимой стеной двинулись вперед.

– Стой! Заряжай! Целься! Пли! – махнул саблей генерал, и слитный залп шестилинейных винтовок влупил по притихшим жителям пустыни.

Не выдержав натиска и огня, те начали спешно ретироваться, не думая больше о продолжении перестрелки. Через несколько минут сады были совершенно очищены от неприятеля, и Красноводская рота с бравым видом и песнями вернулась к остальному отряду.

– Кто приказал? – тоном, не предвещавшим ничего доброго, поинтересовался Михаил Дмитриевич у моряков.

– Полковник Арцышевский! – отвечал ему вытянувшийся во фронт Будищев, преданно поедая начальство глазами.

– Ну-ну!

Наконец, рекогносцировка была окончена, и можно было возвращаться. Устроив напоследок артиллерийский налет на Денгиль-Тепе и его окрестности, русские построились в походную колонну и под звуки марша в исполнении оркестра дагестанского полка двинулись назад к Егин-Батыр-Кале.

Семьдесят гранат и сорок шрапнелей, обрушившихся на текинскую цитадель и ее окрестности, не смогли нанести значительных разрушений, однако вызвали немало жертв, в том числе среди женщин и детей, укрывшихся в безопасном, как им казалось, месте. Обозленные этими потерями туркмены тут же вышли из крепости и один за другим бросались на уходящий русский отряд. Однако с какой бы стороны ни нападали толпы текинцев, везде их встречали пушечные залпы и пулеметные очереди.

Постоянные взрывы, ружейная трескотня и музыка сливались временами в один непрерывный гул, отдававший какой-то фантасмагорией. Двигавшийся в арьергарде вместе со своим взводом Будищев успел потерять счет остановкам, во время которых он точным огнем отгонял наседавших врагов. Вода в кожухе постоянно кипела, механизм несколько раз заедал, но он, вертясь как белка в колесе, успевал доливать охлаждающую жидкость, чинить неисправности и стрелял, стрелял и стрелял.

Наконец, им удалось достичь лагеря и остановиться на отдых. Текинцы, только что буквально наступавшие русскому отряду на пятки, отошли за ближайшие возвышенности.

В Егин-Батыр-Кале Скобелевым был оставлен небольшой гарнизон во главе с войсковым старшиной Верещагиным[18]. Пока основные силы ходили на рекогносцировку, оставшиеся как могли укрепились в брошенном текинцами ауле, заготовили топлива для костров, разложили их на точно отмеренном расстоянии от лагеря и все это под постоянным наблюдением противника. Все время, пока продолжались работы, вокруг крутились небольшие группки вражеских всадников. Иногда они соединялись между собой и пытались напасть, но русские тоже не дремали и встречали джигитов картечью или слаженными ружейными залпами. Как правило, одного такого «вразумления» оказывалось вполне достаточно, и волна атакующих бессильно откатывалась назад, снова разбившись на несколько мелких кучек.

Все это время гардемарин Майер страстно желал только одного, чтобы текинцы подошли, наконец, к его огневому рубежу и дали ему возможность отличиться. Но, увы, их либо раньше рассеивал меткий огонь двух горных пушек, приданных их маленькому гарнизону, либо несносные жители пустынь нападали с другой стороны и отступали прежде, чем моряки успевали развернуть и приготовить к стрельбе массивную митральезу. Точнее массивным и неудобным был колесный станок, на котором вполне могло бы разместиться какое-нибудь более солидное орудие, скажем, трехфунтовка.

Все же ему удалось дать в сторону текинских всадников пару очередей, от которых, по словам крутившегося рядом вестового Абабкова, «самый что ни на есть, главный текинский князь скопытился». Все же столь скромный вклад в общее дело вовсе не показался гардемарину достаточным, и он с нетерпением ожидал возвращения товарищей, чтобы узнать подробности дела. Впрочем, подобное нетерпение сжигало не только его.

– Ну как там? – лихорадочно спрашивали они у возвратившихся в лагерь.

– Крепко жмет, текинец! – устало отвечали им «счастливчики». – Однако же и мы им всыпали!

– Это правильно!

– Все ли благополучно? – осведомился Майер у только что появившегося Шемана.

– Недурно, – отчего-то необычно сухо отвечал тот, спешиваясь со своего Буцефала. Затем, глядя на младшего товарища, немного смягчился и уже обычным тоном добавил: – Потерь почти нет, механизмы митральез работали вполне исправно, а об остальном можете осведомиться у своего приятеля.

Будищев вошел в лагерь последним, насвистывая какой-то легкомысленный мотив. Лицо его было необычайно чумазо от порохового дыма и пыли, но вместе с тем совершенно спокойно или, даже можно сказать, безмятежно. Рукав чекменя порван пулями, но сам он, судя по всему, невредим.

– О, Сашка! – ухмыльнулся он, сверкнув белоснежными на фоне испачканной физиономии зубами. – Небось, соскучился?

– Есть немного. Все ли целы?

– Наши все. Только Нечипоренко пуля на излете за щеку зацепила. Вон идет, репу морщит.

– Я смотрю, ты ему совсем не сочувствуешь?

– С хрена ли? Нечего было такую ряху наедать!

– Пить хочешь?

– И есть тоже. А еще хорошо бы баньку, да чтобы молодуха с веником попарила! Впрочем, можно обойтись и без веника…

– Эко ты хватил, брат.

– Ну, или хотя бы умыться.

– Вот это можно устроить, – улыбнулся гардемарин и кликнул вестового.

– Абабков! Приготовь воды для господина кондуктора.

– У них свой слуга имеется, – проворчал вполголоса матрос, но спорить не стал.

И скоро скинувший с себя верхнюю часть одежды Будищев, фыркая от удовольствия, умывался нагревшейся под горячим туркменским солнцем водой.

– А как тебе показалось в бою, Федя? – спросил у скромно сидящего в сторонке Шматова Майер.

– Как вам сказать, вашбродие, – пожал плечами бывший ефрейтор. – Стреляють, убивають… такого я ишо в Болгарии досыть насмотрелся.

– Но все же там были турки, а тут – туркмены.

– Башибузуки, они и есть башибузуки. Никакой разницы.

Тем временем суета, вызванная возвращением отряда, понемногу спала. Было очевидно, что раздосадованные большими потерями текинцы не оставят русских в покое и ночью непременно случится нападение, а потому уставшие за день люди, по-быстрому утолив голод и жажду, пытались хоть немного отдохнуть. Не были исключением и моряки, устроившиеся прямо у своих митральез. Впрочем, так повезло далеко не всем.

– Будищев! – поднял придремавшего кондуктора голос Шемана. – Возьмите троих матросов по вашему выбору и заступайте в секрет.

– Слушаю, ваше благородие, – отвечал тот, с трудом удержавшись от зевка.

– Займете место перед позициями. Правее от вас встанут казаки, а слева самурцы. В случае нападения подожжете костры. До них ровно пятьсот саженей, и они послужат нам ориентиром.

– Понятно.

– Очень надеюсь, – с непередаваемой интонацией отозвался лейтенант, но Дмитрий, знавший про секреты и засады больше, чем моряк мог себе представить, не стал разводить дискуссии, а просто повернулся к подчиненным и коротко спросил:

– Кто со мной?

– Я, – тут же подскочил вроде бы спавший без задних ног Шматов.

– Ты – не матрос!

– Все одно пойду! – набычился Федор.

– Кто еще?

– Я, – поднял руку Нечипоренко и страдальчески потрогал перевязанную щеку.

– Хороша компания, – покачал головой кондуктор, после чего пришел к выводу, что для демократии русский народ еще не созрел, и пальцем ткнул в двух матросов: – Ты и еще ты, за мной!

Вскоре темнота накрыла притихший лагерь своим покрывалом. Костры, разведенные для приготовления пищи, догорели, и только неполная луна продолжала освещать бивуак своим тусклым светом. Однако после полуночи закатилось и «волчье солнышко», оставив за себя лишь необычайно яркие звезды, равнодушно взирающие на землю из мрачных глубин космоса.

Будищев и подчиненные ему матросы расположились в небольшом природном углублении подле бархана, напряженно всматриваясь в темноту. Точнее, напрягали зрение только матросы, привыкшие к этому на кораблях, а Дмитрий со Шматовым, прекрасно знавшие, что если долго пялиться в темноту, в ней скоро черти померещатся, больше полагались на слух.

– Кажись, крадутся! – едва не подскочил молодой матросик, услышавший характерное шуршание.

– Тихо, мать твою! – придавил его к земле кондуктор и еле слышным шепотом добавил: – Сам чую.

В самом деле, к ним крадучись приближалась целая толпа спешившихся ради такого дела текинцев. Среди них были самые разные люди, от почтенных старцев, чей земной путь уже близился к завершению, до совсем еще безусых юнцов, даже не подозревающих, что могут остаться здесь навсегда. От вооруженных до зубов нукеров местных беев до бедных пастухов, единственным оружием которых был простой кинжал. Кто-то потерял своих близких при последнем артобстреле, а иной всю жизнь прожил разбоем на большой дороге. Объединяла их всех только ненависть к непонятным пришельцам с далекого севера, пришедшим в их дом и желающим теперь установить в нем свои порядки. Как тени скользили они в ночи, пока один из них не зацепил ногой за натянутую на невысоком колышке бечевку, к которой были привязаны консервные банки из-под сардин. Среди офицеров эта рыбка, затейливо приготовленная и упакованная французами, была излюбленным лакомством в походе. Жестяная тара потом выкидывалась, а рачительный Федька собирал ее для каких-то своих надобностей. Но нынешней ночью Будищев нашел для них новое применение.

Противное дребезжание прогремело в окружающей их тишине подобно грому среди ясного неба, а вслед за этим тут же раздалось несколько одиночных винтовочных выстрелов, которые тут же перекрыл знакомый жителям оазиса рокот митральезы.

Будищев успел осмотреть доставшуюся ему позицию еще вечером при свете заходящего солнца и тут же понял, как именно будет наступать их противник и где можно расположить пулемет на треногом станке. Следовало конечно же доложить эти соображения Шеману, а если тот не даст разрешения, то и полковнику Вержбицкому, а при необходимости дойти и до самого Белого генерала, но Дмитрий не любил беспокоить начальство по пустякам. Поэтому он просто приготовил позицию, а как только наступила темнота, добавил к получившейся картине маслом последние штрихи. И вот теперь оставалось только вести кинжальный огонь по противнику, имевшему неосторожность подойти слишком близко.

Разумеется, он знал, что рискует. Мог подвести сложный механизм, или случиться перекос ленты, или они могли тупо заснуть после тяжелого дня и проворонить нападение, и тогда могло случиться все что угодно, но… не случилось. Так что теперь установленная низко над землей адская машина снимала кровавую жатву, срезая подбегавших джигитов, как колосья спелой пшеницы, а превратившийся с ней в одно целое Дмитрий стрелял, успевая при этом понукать матросов и Федьку, чтобы они как можно скорее набивали опустевшие ленты патронами.

После первых же выстрелов, прозвучавших в ночи, пехота поднялась в ружье, а артиллеристы стали к пушкам, загодя заряженным картечью. Находившиеся в секретах караульные успели запалить костры, в неровном свете которых стали видны целые толпы наступающих врагов.

– Огонь! – раздалась команда офицеров, и слитный залп винтовок и пушек разорвал ночь напополам.

Выстрелы, взрывы, яростные крики атакующих и жалобные стоны умирающих на какое-то время слились в один протяжный вой. Текинцы наступали с трех сторон, но везде их встречали только пули и картечь, косившие храбрых воинов одного за другим. Вожди все время пытались ободрить своих джигитов и снова послать в бой, но их бешеный натиск так и не смог преодолеть непоколебимой стойкости русских.

Уже светало, когда текинцы пошли в третью самую отчаянную атаку. Расстояние между противоборствующими сторонами сокращалось иной раз до полусотни шагов, и уже казалось, что неудержимая волна вот-вот захлестнет маленькую кучку гяуров, дерзнувших бросить вызов храбрейшим витязям Средней Азии. Но всякий раз она разбивалась об них, как о гранитную скалу и тут же откатывалась назад, но лишь для того, чтобы через минуту собраться с силами и броситься снова.

Однако человеческим силам есть предел, и для текинцев он наступил раньше, чем для русских. Взошедшее солнце осветило поле битвы, и от увиденной картины даже в самом отчаянном сердце мог поселиться страх. Все пространство вокруг аула, сколько мог видеть глаз, было усеяно трупами туркмен, но особенно густо они лежали перед секретом моряков. Их было так много, что это зрелище тут же привлекло внимание самого Скобелева, немедленно подъехавшего туда.

– Чегт возьми! – только и смог вымолвить генерал, немного картавивший от волнения.

– Вот примерно так это и работает, ваше превосходительство, – устало доложил Будищев, отдавая честь.

– Невероятно!

– Рады стараться!

– Послушайте, кондуктор… каким образом ваша, э… митральеза, оказалась так далеко от позиций?

– В пылу боя, ваше превосходительство!