Кисейная барышня Коростышевская Татьяна

— С места не двинусь. — Маняша картинно заперла дверь, а ключ положила в карман. — Пока толком мне все не объяснишь. Мало того, что ты под землю полезла…

— Там женщина была, в пещере этой. Понимаешь?

— Где ты Гавра нашла?

— А вот кота-то там и не было. Была незнакомка, в тряпье укутанная, это она мяукала.

— Она?

— Ну уж точно не этот… — Я посмотрела на сироту, тот безмятежно рассматривал свою лапу. — Стой. Бельевая веревка не подойдет. Нам канат нужен рыбацкий, и сеть к нему. В сети мы в два счета тело снизу поднимем.

— Доктор предупреждал, что у тебя горячечный бред начаться может, а Иван Иванович…

— Болван он, твой Зорин, — перебила я. — Помнишь, мне вчера ночью мерещился кто-то в воде?

Нянька неодобрительно покачала головой.

— Мне не померещилось, — продолжила я.

— Ты хочешь сказать, что какая-то баба проплыла три версты по морю, чтоб потом тебе из пещеры мяукать?

Звучало, конечно, преглупо.

— А если, предположим, ее течение к берегу прцбило? Вода при приливе как раз почти к пещере подступает. Маняша, даже если я ошиблась и не эту женщину я ночью видела, дела это не меняет. Мы должны ее спасти!

— Обещай, что сама туда не полезешь, — попросила нянька, вынимая из кармана ключ. — И плащ надень.

Я закуталась в меховую накидку.

Экспедиция была организована быстро. Маняша шепнула пару слов портье, одарила денежкой сначала его, затем троих белобрысых молодцев в курточках гостиничных посыльных, затем отсыпала горсть монеток хозяйственному дядьке, который предоставил нам моток просмоленной веревки и справную рыбацкую сеть.

— Врач, наверное, нужен.

— Ганс отправит вослед фельдшера, как только его разыщет, — сказала нянька и подмигнула зардевшемуся портье.

— Что б я без тебя делала?

— Знамо что, в пансионах бы сидела, — фыркнула Маняша. — Можем выдвигаться. А по дороге расскажи, сколько бриолину было на макушке его сиятельства при вашей первой встрече. Серафима, ты чего замерла? Идем.

Нянька решительно взяла меня под руку. А я подумала, что про князя Кошкина мне даже рассказывать сейчас неинтересно.

Но мои-то чувства в расчет не принимались. Поэтому размеренно, в такт шагам, я поведала своей наперснице о судьбоносной встрече со светлейшей особой.

— Красиво, — решила Маняша. — После сможет сочинить, что с первого взгляда к тебе воспылал. Мужеский пол на эдакие знаки судьбы падкий, вот, помнится, фильма еще такая была про пиратского капитана и прелестную рыбачку.

У начала знакомой тропинки нагнали нас гулкие звуки гонга. Значит, уже полдень, и обитателям отеля предлагается переодеться к обеду, который накроют в столовой ровно в половине первого. Обычай старинный и выполняется он неукоснительно. Опоздать к обеду — скандал и моветон, лучше уж совсем трапезу пропустить, чем явиться, когда салфетки разложены на коленях, а предупредительные официанты обносят кушаньями. Вот и сейчас вся фланирующая на свежем воздухе публика устремилась к отелю. Хорошо, что мне сей момент не придется толкаться в дверях, приминая чужие турнюры.

— Фимочка, что происходит? Говорят, ты захворала?

Со вздохом, я обернулась. Терпеть такого обращения не могу, и только одной особе оное спускается. Наталья Наумовна, моя драгоценная кузина, взволнованно дышала от энергичной ходьбы, гризетка Лулу за ее плечом изображала ажитацию.

— Ах, полно, Натали, — безмятежно улыбнулась я. — Однако как скоро разносятся слухи в нашем крошечном обществе.

Кузина поморщилась. Барышне слухами интересоваться не пристало, тут она дала маху, как и в том, что поздороваться забыла.

— Бонжур, моя дорогая, — перешла она на французский, — нам необходимо поговорить.

— Как тебе будет угодно, дорогая…

Маняша вполголоса передразнила:

— Шерочка с машерочкой! Шери, ма шери… — И отвернулась, громко велев работникам подождать.

Лулу почтительно отошла, поглядывая на няньку с высокомерным недоумением.

— Это скандал! — сразу взяла быка за рога Наталья Наумовна. — Незамужняя девушка наедине с мужчиной… без чувств… твоя репутация погублена…

— Ах, дорогая, — всплеснула я руками. — Карл Генрихович — старик и, ко всему, лекарь. Неужели все так серьезно?

— Лекарь?

— Несомненно, в противном случае ему вряд ли удалось бы дослужиться до коллежского асессора.

Горничная прислушивалась к нашей беседе, забавно вытягивая шею. Понятно, откуда сплетня пущена, но и как с ней справиться — яснее ясного. Какое счастье, что Болван Иванович не самолично меня в «Чайку» приволок, надо будет его супруге какой-нибудь гостинец передать. Да и лекаря отблагодарить не помешает.

— Всему виною корсеты, — сказала я с нажимом в сторону кузининой гризетки. — Совершая утренний моцион, я ощутила в груди стеснение, сознание помутилось, и я лишилась чувств. На счастье, оказавшийся неподалеку Карл Генрихович…

— А где была твоя нянька в этот момент?

Ах, какая незадача! Где она была? Захворала?

Я придирчиво оглядела цветущую Маняшу. Никто не поверит. Да и многовато нас, хворых, тогда получится на квадратный аршин.

Тут Наталья Наумовна задергалась, замахала руками.

— Натали, дорогая?

Кузина наконец нашла носовой платок и прегромко в него чихнула.

— Ав-р-р?

Я опустила глаза.

Гавр чинно сидел на тропинке, расставив передние лапы в балетную позицию. Я прекрасно помнила, что запирала его в апартаментах, но разбойнику каким-то чудом удалось выбраться.

От подъездного входа донесся громкий голос господина Зорина, он спрашивал портье, не видал ли тот полосатого котика, которого упустила нерасторопная отельная горничная. Я ощутила приближающуюся катастрофу. Сейчас шумный майор обнаружит «котика» с его невольной хозяйкой подле и в своей обычной нахраписто-добродушной манере примется ставить меня в неловкое положение.

— Моя драгоценная, — я схватила Натали за руки, — прости, ни мгновения промедлить не в силах. Доктор прописал мне моцион вместо обеда…

Я отодвинула кота ногой, всхлипнула и почти побежала вверх по тропинке.

— Маняша!

Та, поняв с полуслова, подогнала работников. Холм мы преодолели галопом.

— Корсет? — запыхавшаяся нянька умудрилась хмыкнуть. — Ничего поумнее придумать не смогла?

— А ты, я погляжу, навострилась во французском наречии?

— Чего там непонятного? Скандаль, корсет да «ля» не забывай прибавлять. Только сроду ты этой пакости не носила.

— Остальные о том не знают, так что скушают — не поморщатся. Наталье Наумовне тоже, знаешь ли, не с руки, если про меня сплетни пойдут. Я ей просто наилучшее объяснение предложила из возможных.

Место я отыскала без затруднений.

— Здесь спуск, за кустами.

Парни принялись разматывать веревку.

— А Гаврюша-то где? — вдруг вспомнила Маняша.

— Да какая разница?

— Ав-р-р!

Он сидел у моих ног, будто вот так вот сидя и перенесся с дорожки на каменный брег.

— Только тебя здесь нам недоставало, — сообщила я разбойнику, наблюдая, как рослый белобрысый парень спускается вниз, обвязанный за пояс канатом.

Разбойник гортанно ответил что-то на своем кошачьем наречии. Парней я тоже не понимала, они переговаривались на местном диалекте, то ли куршском, то ли самландском.

Вот и сейчас, тот, которого опустили, громко прокричал товарищам, будто камешками в железной кружке погремел.

— Мыкос не нашел ничего, барышни, — перевели нам любезно. — Спрашивает, можно ли подниматься.

— Как подниматься? — возмутилась я. — Что значит, ничего не нашел? А ну давай, вяжи петлю, я сейчас самолично ему покажу, как искать надобно!

— Не пущу! — грудью заступила мне путь Маняша.

Опять громыхнуло камнем по железу.

— Мыкос говорит, это заброшенное капище и тревожить его не стоит.

— Скажи своему Мыкосу, — начала я, но быстро передумала ругаться. — Чье капище?

Мой толмач проорал вопрос, выслушал ответ, довольно пространный, перевел:

— Мыкос не знает. Он сначала думал, что там Святовита славили, но сейчас думает, что не его, он думает…

Мыкос думал там внизу много и с удовольствием. Нам поведали о древнем руянском боге Святовите, ведающим в своем пантеоне солнцем и урожаем, а также войнами и доблестью. Его капищ на острове с давних времен осталось преизрядно.

— Древняя вера была, исконная. — Толмач говорил со сказовой напевностью. — Триста лет назад здесь совсем другая жизнь была.

Я, соскучившись от пространного рассказа, зевнула украдкой.

— Но Святовит, он на лошади быть должен, Мыкос так думает…

Топот копыт. На фоне выгоревшего полуденного неба появился силуэт всадника. Толмач быстро перекрестился, демонстрируя, что исконной руянской веры не придерживается. Я неизящно потерла кулаками глаза. Всадников стало двое.

— Что происходит? — Властный зычный голос разнесся по округе.

— Дамам нужна помощь?

Верховых там оказалось гораздо больше. Но об этом мы узнали уже после того, как господа спешились и спустились к нам, а пока просто ждали приближения сих незнакомцев. Два силуэта на фоне солнца, наше напряженное молчание, хруст камешков под ногами, ворчание Гавра, рокот моря, далекие крики чаек. «Три года — зима по лету, три года — лето по зиме, три года — само по себе», — вдруг подумала я и покачнулась, ощущая приближение обморока.

Маняша охнула, но опоздала. Меня подхватили мужские руки, удержав от падения. Щеку оцарапал гусарский позумент.

— Ах! — восторженно прошептала я, узнавая. — Князь Анатоль!

Приличиями я в сей момент, конечно, пренебрегала, но зато на полную пользовалась козырем удачного обморока. К слову, в него падать сразу расхотелось. Я глубоко вздохнула, затрепетала ресницами и обожгла спасителя страстным взглядом. Судя по тому, что руки на моей спине сомкнулись еще сильнее, все три удара достигли цели. Самое время вспомнить, что я вообще-то барышня строгих правил.

Решительно отстранившись, я присела в книксене:

— Благодарю, ваше сиятельство. Ваш рыцарский поступок поразил меня в самое сердце.

Князь Кошкин посмотрел на свои руки, затем, будто с усилием, опустил их.

— На правах спасителя мне будет дозволено узнать ваше имя, прелестная корсарка?

Ах, значит, заметил, запомнил. Ай да Серафима! Ай да я! Вблизи князь показался мне старше и будто бы менее ярким. На вид ему было за тридцать, вокруг напомаженных усиков и на подбородке проступала щетинка, красивые голубые глаза припухли, от крыльев большого носа к щекам спускались морщинки. Но рост при нем, и выправка военная. У алтаря мы с ним будем премило смотреться.

Опустив очи долу, я представилась.

— Серафима! — Он поднес к губам кончики пальцев. — Огненная!

Рот у него был тоже отнюдь не манифик, слишком толстая нижняя губа оттопыривалась.

А тебе, Серафима, с ним, между прочим, целоваться предстоит. Хорошо хоть не сей же момент.

— Мой адъютант, — представил князь спутника, — ротмистр Сухов Павел Андреевич.

Тот молодцевато щелкнул каблуками, поклонился, подкрутил рыжеватый ус.

Ростом был он пониже командира и мастью посветлее. Прочую внешность я для себя определила как гусарскую и поглядывать на адъютанта перестала.

— Моя дуэнья и наперсница — Мария Анисьевна Неелова, — кивнула на Маняшу, слегка ошалевшую от свалившейся на нее чести.

Князь Анатоль смерил няньку взглядом и приподнял брови.

Маняша разогнулась из своего поясного поклона и запахнула на груди шаль.

Ротмистр меж тем присел на корточки, умильно сюсюкая:

— Что за престранное создание?

Гавр погладить себя не дал, увернулся, отошел к камням, утробно порыкивая.

С котом я знакомить никого не стала. Князь поинтересовался, с какой целью мы здесь прогуливаемся. Я, опустив утренние приключения, сообщила ему, что мы с нянькой услышали женский голос, взывающий о помощи.

Маняша одобрительно кивнула, вранье получилось складным. Гуляли, услышали, потом за помощью пошли, а как вернулись…

Беседовать с его сиятельством было непросто, приходилось постоянно отодвигаться, на полшажочка, чтоб маневр не стал явным, но часто. Ибо князь, разделяющее нас расстояние всячески пытался сократить, тоже понемногу и как бы случайно. Так и топтались мы с ним, будто в медленном танце.

Ротмистр разыгрывал похожую партию с Гавром, только последнему на политес было ровным счетом «авр-р», он дожидался, пока гусар приблизится на длину вытянутой руки, и отпрыгивал. Последний его прыжок чуть не стоил мне кота. Разбойник балансировал на самом краю скалы, подняв трубой хвостище. В последний момент он взвился, ротмистр быстро наклонился, смыкая руки, и оба они рухнули вниз.

Я вскрикнула. Князь, подождав, не упаду ли я опять в обморок, и, удостоверившись, что на этот раз страстного объятия ему не обломится, закричал:

— На помощь!

Вот тут мы и поняли, что сопровождало его сиятельство в конной прогулке гораздо больше народу. С холма прибежали какие-то егеря и ливрейные лакеи, как в рукопашной, оттесняя от обрыва моих работников.

Снизу что-то прокричали.

— Мыкос его поймал, — перевел толмач, предусмотрительно забившийся в кусты.

Кого именно, спросить я не успела, потому что на самом краешке появились две когтистые лапы, затем голова с кисточками на ушах.

— Разбойник! — Я подхватила Гавра за шкирку и вытащила на твердую землю.

— Авр-р, — согласился тот и пристроил башку мне на грудь.

Я чувствовала, что кошачье сердечко бьется очень быстро.

Тем временем княжеская прислуга уже спускала вниз несколько канатов искусно меж собой сплетенных. Вскоре пред нами явились помятый ротмистр и бодрый улыбающийся Мыкос.

Я ринулась было к нему, но остановилась. Не хватало еще князю лицезреть, как я самолично работниками командую. Неприлично это. Девушка должна только своей прислуге приказы раздавать, нежным таким голоском.

— Маняша, — нежно позвала я.

— Чего?

Я многозначительно кивнула на Мыкоса.

— Чего? — не поняла нянька.

Князь Анатоль уже закончивший похлопывать своего адъютанта по пыльным плечам в выражении дружеского участия, стоял в вершке от меня, даже сквозь меховую накидку я ощущала близость мужского тела. Становилось жарковато, потому что грудь мне грел Гавр, который на правах кота делал это под накидкой.

— Милый Мыкос, — пролепетала я, отодвигаясь от князя, — ты нашел страдалицу?

— Никак нет, барышня, — ответил парень по-берендийски с чудовищным акцентом, — нет там никого.

— Быть того не может…

Я запнулась, поняв, что почти кричу.

— Возможно, — князь придвинулся, — драгоценнейшая Серафима Карповна желает сама исследовать эту загадочную пещеру?

Ах, как она желала!

— Но как? — Я растерянно заморгала.

Разморенный Гаврюша выпускал коготки, играя лапами. Барышня с животинкой, конечно, прелестнейшая картинка, наверное, но лучше бы я болонку утром от сиротской доли спасла, честное слово.

Князь Кошкин заверил, что спуск мой организует в сей же момент и что под его, князя, защитой я буду в полной безопасности. Последняя часть заверений была уже для Маняши, которая, невзирая на пиетет перед власть придержащими, устроила вновь свое представление с «не пущу!»

Князь отправился раздавать приказы, а нянька, придвинувшись ко мне, жарко зашептала:

— С огнем играешь, Серафима! Не нравится он мне, с усиками своими…

Гавр с ней соглашался, точа когти о ткань моего лифа.

— Авось не проиграю. — Я передала кота Маняше. — Дружите, мучители. Мне же все равно самой убедиться во всем надобно.

— Вся в отца!

Смене носильщика Гаврюша не противился, избрав новой игрушкой кисти бабьей Маняшиной шали.

— Вся в отца, — опять вздохнула нянька. — Только учти, я таких мужиков, как его сиятельство, за версту чую. С поцелуями ведь полезет, охальник!

Я посмотрела на нее с шутливым удивлением:

— Нешто ты думаешь, я с ним туда наедине спускаться буду?

— А с кем?

— С тобой, бестолковка. Без дуэньи приличная девушка и шагу ступить не посмеет.

— Много ему дела до приличий!

Я вздернула подбородок:

— Мы, Абызовы, купеческого звания пока лишь потому, что брезгуем титулы за границами себе купить, как некоторые! А фамилия наша — знаменитая и достойная. Если хоть кто-то, хоть князь, хоть цесаревич даже, на честь барышни Абызовой покуситься вздумает, ему сразу же о браке просить придется. И охальник твой про то прекрасно ведает и лишнего себе не позволит.

— А если позволит, но не женится?

— Ну тогда батюшка мой ему такую развеселую жизнь устроит, что лучше сразу пулю в лоб.

— А ты?

— А я… У меня, конечно, тоже все не молочно-кисельно сложится, про замуж придется забыть. Уедем с тобою куда подальше, в Гишпанию или к бриттам, может мануфактурку какую откроем. Карп Силыч не зверь же в самом деле, денежку нам подарит на обустройство…

И как-то в этот момент показалась мне такая будущность нисколько не беспросветной, а, напротив, приятной во всех отношениях. У меня даже глаза увлажнились.

— Нельзя, — сказала Маняша, — нам с тобою нельзя без «замужа», и без аристократа берендийского тоже никак.

Сначала на одиночных канатах вниз спустились егеря. Затем веревки закрепили, набросили на них кожаные петли и защелкнули стальные карабины гнумской работы.

Гавр обстроился на прогретом солнцем валуне, наблюдая, как Маняша в объятиях ротмистра Сухова покидает земную твердь.

— Мы наедине, огненная, — многозначительно прошептал князь.

Я смущенно кивнула. Ну да, его ливрейная свора, мои работнички и кот, а так-то наедине, конечно.

Веревки ослабли, парни, в чью задачу входило держать их, зашевелились, разгоняя застывшую кровь.

— Позвольте вам помочь.

Он поклонился, будто приглашая к танцу, и по-бальному легонько прикоснулся ко мне. Застежки меховой накидки размыкались одна за одной.

Все было правильно, верхняя одежда будет только мешать, но многозначительность процесса заставила меня покраснеть.

Князь передал накидку лакею и привлек меня к себе.

— Вперед, моя отважная корсарка!

Носок туфельки обхватила кожаная петля, за другую я взялась рукою в перчатке. От трения карабинов о веревки образовался неприятный звук, заставивший меня поморщиться. Ноздрей коснулся запах князя: пахло можжевельником, конской сбруей и, чуть заметно, табаком.

— Как жаль, что мы не повстречались с вами раньше, — пробормотал князь, будто случайно ныряя носом в мои волосы, — драгоценнейшая барышня Абызова.

Я не ответила, думая о несчастной женщине в пещере. А он никак не унимался в своих ощупываниях и обнюхиваниях. Так что, когда спуск окончился и его сиятельство наконец разомкнул руки, я испытала ни с чем несравнимое облегчение.

Какая, однако, незадача. Прикосновения князя были мне противны! А это, господа хорошие, уже проблема. Где вот это вот все: томление сердца, дрожь сладострастия, предвкушение?

Я отступила, поправила сбившуюся набок шляпку, перевязала ленту под подбородком. Слуги уже хозяйничали в пещере, освещая стены светильниками. В их ярком, магическом свете высеченные двери смотрелись даже жутковато, будто приглашая в себя войти.

Выхватив у ближайшего парня фонарь, я ринулась к дальней стене, где, как я помнила, в куче хлама лежала незнакомка. В круг, обозначенный гладкими камнями, наступать не хотелось, поэтому я обошла его по плавной дуге.

— Здесь я шпильки твои нашла, — прошептала Маняша и продемонстрировала раскрытую ладошку. — Ротмистр ничего не заметил.

Да, мои побрякушки с жемчужными головками. Видно, когда я распущенными волосами по ветру трепетала, несколько штук в локонах запутались, а когда я чувств лишилась…

Женщины не было! Я обошла пещеру по кругу, и посолонь, и противосолонь. Князь, попытавшийся присоединиться ко мне в поисках, был оттеснен бдительной Маняшей. Она-то как раз не отходила от меня ни на шаг.

— Тряпки тут еще были, — бормотала я горячо, — барахло, будто с пугала огородного сняли. И пугало тоже было! Такой, знаешь, палка, палка, огуречик… Поломанный, страшный, еще ветки вместо рук, а на концах, будто когти длинные…

— Остановись, чадушко, — шепнула нянька. — Ты нас погубишь!

— Никого нет, — пролепетала я, уже обращаясь князю. — Простите, ваше сиятельство. Значит, нам с госпожой Нееловой послышались крики о помощи.

— Сочту за честь исполнить любой ваш каприз, драгоценнейшая Серафима Карповна, — щелкнул каблуками князь Анатоль. — Но позвольте…

Он взял из моей руки фонарь, не забыв как бы случайно провести по ней пальцами. К счастью, мы оба были в перчатках, так что прикосновения я почти не ощутила.

Анатоль был выше меня головы на две, когда он высоко поднял над собою светильник, яркий свет залил пещеру до потолка.

— Мечтатель либо фантазер, а может, пиит сказал бы, что вас призвала она!

На стене, в одном из проемов обнаружился барельеф — женская фигура с раскинутыми в стороны руками. От головы нимбом либо лучами расходились пряди каменных волос. Лицо не прописанное, будто стертое или изначально не высеченное, только раскрытые в безмолвном крике губы.

— Это богиня? — Смущение заливало мои щеки румянцем, потому что в отличие от лица тело неизвестный скульптор выполнил тщательно и подробно, включая все положенные женщине срамные места. — Языческая?

— Кто знает, во что верили руянские дикари до того, как величайшим велением были включены в состав Берендийской империи. — Князь повел фонарем, приглашая полюбоваться соседним барельефом. — Извольте взглянуть, тут еще одна.

Эта женщина была другой, кряжистой толстушкой с плотными ляжками и тяжелыми грудями.

— Барышне не пристало на эдакий срам глядеть! — Маняша схватила меня за плечи и отвернула к себе. — Ля скандаль, ваше сиятельство! Ля скандаль!

Через плечо няньки я обвела взглядом остававшихся за нашими спинами мужчин. Слуги завороженно наблюдали за князем, ротмистр же Сухов шагал осолонь, подняв фонарь над головою рассматривая барельеф за барельефом с неторопливой методичностью.

Восемь арок, в семи из них угадывались фигуры. Некоторые, находящиеся ближе ко входу, видимо поврежденные временем и силами природы, едва проступали на поверхности.

Князь про «ля скандаль» все понял, осознал и сделал вид, что раскаялся. Мы быстро засобирались наружу. Я, сославшись на то, что партнерами принято обмениваться даже во время танца, ухватилась за рукав ротмистра:

— Павел Андреевич, я вас приглашаю.

Тот с ужасом посмотрел на начальство, но закрепил мою туфельку в петле.

Оказывается, для того, чтоб перемещаться по веревке, страстных объятий не требовалось. Адъютант, пыхтя, избегал прикосновений, будто тело мое было раскаленным на жаровне металлом.

— Авр-р? — спросил меня кот.

— Не нашли ничего, — ответила я, подхватывая Гавра на руки. — Послышалось нам с Марией Анисьевной.

Князь поднялся соло, молодцевато прыгнул, ротмистр помог ему освободиться от страховочной петли. Маняша явилась следом в объятиях слуги.

— Позвольте вас проводить? — Кисло спросил его сиятельство.

— Ля скандаль, — пробормотала нянька так, чтоб он услышал.

Я присела в книксене, изъявила благодарность. Гусары поклонились, ротмистр отдал приказ слугам, и они стали споро собирать свои верхолазные приспособления. Маняша отправилась рассчитаться с нашими работниками.

— Когда я смогу увидеть вас вновь, корсарка? — Князь, оставшийся без присмотра, вернул свой легкомысленный тон: — Желаете посетить бал? Я пришлю приглашение вам с братом.

— Его сиятельство ошибается, я здесь с кузиной, госпожой Бобыниной.

— Тогда с кем же я видел вас на берегу?

Странно, я была уверена, что мое родство с Бобынинами произведет на него впечатление. Это, в конце концов, козырь мой был, входной билет в высший берендийский свет.