«Линкольн» для адвоката Коннелли Майкл

Глава 4

Льюис Росс Руле находился в камере при зале суда вместе с семью другими мужчинами, которых провезли на автобусе полквартала от тюрьмы Ван-Найса. В камере было только двое белых, и они сидели у одной стены, тогда как шестеро чернокожих занимали скамью напротив. Разновидность расовой сегрегации. Хотя все они не знали друг друга, но в сплоченности – сила.

Я посмотрел на белых мужчин, и, поскольку Руле предположительно являлся денежным мешком из Беверли-Хиллз, мне не составило труда провести различие между ними. Один был худой как щепка, с выражением отчаяния в слезящихся глазах сидящего на игле наркомана, который давно упустил свое время. Другой выглядел как загнанный олень в лучах прожекторов. Я выбрал второго.

– Мистер Руле? – обратился я к нему, произнося имя так, как велел Валенсуэла.

«Олень» кивнул. Я дал ему знак подойти к решетке, чтобы можно было говорить тихо.

– Мое имя Майкл Холлер. Можно звать меня Микки. Я буду представлять вас сегодня на вашем первом судебном заседании.

Мы находились в зоне ожидания, в задней части здания суда, куда адвокаты, как принято, допускаются без проблем, чтобы посовещаться со своими клиентами перед началом заседания. На полу, перед камерами, с отступом на три фута была начерчена синяя линия. Именно на таком расстоянии мне пришлось держаться от своего клиента.

Метнувшись ко мне, Руле вцепился в решетку. Как и у других заключенных, на лодыжке, запястье и животе у него висели соединенные друг с другом цепи, которые снимали только перед залом суда. На вид ему было чуть за тридцать, и, несмотря на по меньшей мере шестифутовый рост и сто восемьдесят фунтов весу, он казался худощавым. Так воздействует на человека тюрьма. В глазах его застыла непривычная для меня паника. Большинству моих клиентов не раз доводилось бывать в арестантской камере, и они имеют мертвенно-холодный взгляд хищника. По-другому в тюрьме не выживешь.

Но Руле оказался иным. Он выглядел не как хищник, а как испуганная жертва и не заботился о том, видит ли это кто-нибудь.

– Меня подставили, – сказал он громко и настойчиво. – Вы должны вытащить меня отсюда. Я просто выбрал не ту женщину, только и всего. Она пытается меня…

Я жестом прервал его.

– Следите за тем, что говорите, – приглушенно произнес я. – Вообще, будьте осторожнее в высказываниях до тех пор, пока не выйдете отсюда и не сможете беседовать в приватной обстановке.

Он огляделся, похоже не понимая.

– Никогда не знаешь, кто может подслушать, – пояснил я. – И никогда не знаешь, кто вас выдаст, – даже если вы ничего не говорили. Самое лучшее – вообще молчать о деле. Вы поняли? Лучше не болтать ни с кем и ни о чем. Точка.

Он кивнул, и я знаком велел ему сесть на скамью, поближе к решетке. Сам сел напротив.

– Пока я пришел просто познакомиться с вами. О деле поговорим, после того как мы вытащим вас отсюда. Я уже беседовал с вашим семейным адвокатом мистером Доббсом, и сейчас мы уведомим судью, что готовы внести залог. Все правильно?

Я открыл папку из дорогой кожи и приготовился делать записи во вставленном в нее блокноте. Руле кивнул. Он начинал учиться.

– Итак. Расскажите мне о себе. Сколько вам лет, женаты ли вы, какие у вас связи в обществе.

– Мм… мне тридцать два года. Я живу здесь всю жизнь – даже в школу ходил здесь. Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе… Не женат. Детей нет. Работаю в…

– Разведены?

– Нет, никогда не был женат. Работаю в нашей семейной фирме «Виндзорская жилищная собственность». Она названа в честь второго мужа моей матери. Занимаемся недвижимостью. Ее продажей.

Я делал заметки и, не поднимая глаз от блокнота, тихо спросил:

– Сколько денег вы заработали в прошлом году?

Когда Руле не ответил, я посмотрел на него.

– Зачем вам это знать? – спросил он.

– Потому что я собираюсь вытащить вас отсюда сегодня же, еще до захода солнца. Чтобы это сделать, мне нужно знать все о вашем статусе. Это включает и ваше финансовое положение.

– Я не знаю точно, сколько я заработал. Значительную часть этого принесли мои акции в компании.

– Вы что, не заполняете налоговую декларацию?

Руле глянул через плечо на сокамерников, а затем прошептал:

– Да, заполняю. По ней мой доход составил четверть миллиона.

– Вы хотите сказать, что, учитывая акции, ваш доход в действительности гораздо больше?

– Верно.

Один из сокамерников Руле подошел к решетке и встал рядом с ним – им оказался второй белый мужчина. Он был возбужден, руки находились в постоянном движении, судорожно хватались за бедра, за карманы, потом пальцы переплетались…

– Эй, мужик, мне тоже нужен адвокат. У тебя есть визитка?

– Не для тебя, приятель. Тебе дадут государственного защитника.

Я снова посмотрел на Руле и подождал секунду, чтобы наркоман отошел. Но тот не уходил. Я опять посмотрел на него:

– Послушай, приятель, у нас частный разговор. Не мог бы ты нас оставить наедине?

Наркоман опять сделал какое-то движение руками и зашаркал обратно в угол. Я вновь перевел взгляд на Руле.

– Как насчет благотворительных организаций? – спросил я.

– Что вы имеете в виду? – вздрогнул Руле.

– Вы занимаетесь благотворительностью? Делаете взносы, пожертвования?

– Да, фирма в этом участвует. Мы жертвуем в фонд «Загадай желание» и на приют для беспризорников в Голливуде. Мне кажется, он называется «Дом друга» или как-то так.

– Хорошо.

– Вы меня вытащите?

– Постараюсь. Против вас выдвинуто несколько тяжких обвинений – я специально уточнил это перед приходом сюда, – и у меня такое чувство, что прокурор будет ходатайствовать об отказе в поручительстве. То есть против освобождения вас под залог. Но это не так страшно. Я смог бы это уладить.

– Против освобождения под залог?! – воскликнул он в панике.

Все в камере посмотрели в его сторону, потому что это стало их коллективным кошмаром. Отказ в освобождении на поруки.

– Успокойтесь, – произнес я. – Я сказал, что она собирается выступить с таким ходатайством. Я не говорил, что вопрос решен. Когда вас в последний раз арестовывали?

Я всегда бросаю этот вопрос, чтобы иметь возможность понаблюдать за реакцией. Проверить, не ждет ли меня в суде сюрприз.

– Никогда. Меня никогда не арестовывали. Вся эта история просто…

– Знаю, знаю, но мы не будем беседовать об этом здесь, помните, о чем я вам сказал?

Он послушно кивнул. Я посмотрел на часы. Заседание суда должно было вот-вот начаться, а меня еще ждал разговор с Мэгги Макфиерс.

– Мне уже пора идти. Увидимся через несколько минут в зале суда, а потом подумаем, как вас вызволить. Там не говорите ничего, пока не посоветуетесь со мной. Даже если судья спросит вас, как вы поживаете, не отвечайте, пока я не дам «добро». Ясно?

– А разве мне не надо будет сказать, что я невиновен?

– Нет, вас даже не станут об этом спрашивать. Сегодня просто зачитают то, что вам инкриминируется, поговорят об освобождении под залог и назначат дату предъявления обвинения. Вот тогда мы и будем заявлять о невиновности. Так что сегодня молчите. Никаких выступлений. Вы поняли?

Он нахмурился, но согласился.

– Вы справитесь, Льюис?

Он угрюмо кивнул.

– Теперь просто для сведения. За такое судебное слушание – где происходит первое появление арестованного в суде и обсуждается поручительство – я беру две пятьсот. У вас будут с этим проблемы?

Он отрицательно покачал головой. Мне понравилось, что он не болтлив. Большинство моих клиентов слишком разговорчивы. Обычно они добалтываются прямиком до тюрьмы.

– Прекрасно. Остальное мы сможем обсудить, когда вы выйдете отсюда, при встрече в приватной обстановке.

Я захлопнул свою кожаную папку, надеясь, что он ее заметил и остался под должным впечатлением.

– И последнее, – сказал я, вставая. – Почему ваш выбор пал на меня? Есть множество других адвокатов. Почему именно я?

Этот вопрос не имел большого значения для наших взаимоотношений, но я хотел проверить правдивость слов Валенсуэлы.

– Не знаю, – пожал плечами Руле. – Я вспомнил ваше имя по каким-то сообщениям в газетах.

– Что именно вы читали?

– Заметку о судебном процессе, где вам удалось исключить из дела улики против какого-то человека. Мне кажется, дело касалось наркотиков или что-то в этом роде. Вы выиграли, потому что в итоге не осталось ни одной улики.

– Дело Хендрикса?

Насколько я помнил, за последние несколько месяцев газеты писали только об этом деле. Хендрикс был еще одним клиентом из шайки «Ангелы дорог», и ведомство шерифа поставило на его «харлее» жучок системы «Джи-пи-эс», чтобы проследить за поставками наркотиков. Когда это проделывается на дорогах, тут все в порядке, но когда ночью он парковал мотоцикл в кухне своего дома, жучок представлял собой противоправное вторжение со стороны полиции. Судья закрыл дело в ходе предварительного слушания. Оно вызвало неплохой резонанс в «Лос-Анджелес таймс».

– Не помню, как звали клиента, – сказал Руле. – Просто вспомнил ваше имя. Точнее, вашу фамилию. Когда я звонил сегодня по поводу залога, то назвал фамилию Холлер, просил связаться с вами и позвонить моему поверенному. А что?

– Ничего. Простое любопытство. Я ценю то, что вы мне позвонили. Увидимся в зале суда.

Я мысленно отметил расхождения в показаниях Руле и Валенсуэлы о том, как я получил это дело, и, оставив их для последующего рассмотрения, направился обратно, в зал суда. Там я увидел Мэгги, сидящую за столом обвинения с краю. Кроме нее, за ним сидели еще пять прокуроров. Стол был большой, в форме буквы «Г», за ним могло поместиться все множество сменяющих друг друга юристов, сидя тем не менее лицом к судье. Как правило, большинством рутинных слушаний, связанных с первой явкой в суд или предъявлением обвинения, занимался прокурор, прикрепленный к данному конкретному залу. В особых случаях появлялись шишки вроде Мэгги – из канцелярии окружного прокурора, со второго этажа соседнего здания. Подобный же эффект имели и телекамеры.

Пройдя за барьер, я увидел человека, прилаживающего видеокамеру на штатив рядом со столом судебного пристава. Ни на камере, ни на одежде мужчины не наблюдалось никаких опознавательных знаков той или иной телевизионной компании. Просто какой-то журналист учуял громкое дело и намеревался потом продать видеоматериал. Когда ранее я справлялся у судебного пристава, под каким номером будет рассматриваться дело, он также сообщил мне, что судья уже санкционировал съемку.

Мэгги рассматривала фотографии в досье. На ней прекрасно сидел темно-синий костюм в тонкую серую полоску, а волосы цвета воронова крыла были перевязаны сзади серой лентой, в тон полосе. Мне нравилось, когда она забирала волосы вот так, назад. Я подошел к своей бывшей жене и, наклонившись через плечо, шепнул на ухо:

– Это вы бывший обвинитель по делу Руле?

Она подняла голову, не разобрав, кто к ней обращается. Увидев меня, нахмурилась и резко захлопнула папку.

– Нет! Только не это! – воскликнула она, прекрасно поняв, что я имел в виду.

– Извини. Ему понравилось, как я выиграл дело Хендрикса, и он позвонил мне.

– Этот сукин сын! Мне очень важно вести это дело, Холлер. Уже второй раз ты подкладываешь мне такую свинью.

– Видимо, этот город недостаточно велик для нас обоих, – сказал я, скверно имитируя героя популярного телесериала.

Мэгги лишь застонала в отчаянии.

– Ну хорошо, – сказала она, сдаваясь. – Я мирно удалюсь после слушания. Если ты не возражаешь и против этого.

– Мог бы и возразить. Ты ведь собираешься помешать его освобождению под залог?

– Верно. Но мое отстранение ничего не изменит. Это была директива со второго этажа.

Я понял. Это означало, что человек из ведомства окружного прокурора, контролирующий ход дела, видимо, дал команду воспрепятствовать освобождению этого арестованного на поруки.

– У него положение и вес в обществе. И он никогда не привлекался.

Я изучал ее реакцию, поскольку ранее не имел возможности проверить истинность утверждения Руле, что его прежде не арестовывали. Всегда достойно изумления, до чего же много клиентов врут о своих прежних взаимоотношениях с законом, хотя эта ложь не имеет никакого смысла.

Но Мэгги никак не показала, что располагает какими-то другими сведениями. Возможно, мой подзащитный был действительно кристально чист.

– Не имеет значения, совершал ли он что-либо ранее, – сказала Мэгги. – Важно только то, что он совершил минувшей ночью.

Она открыла досье и стала быстро пролистывать фотографии, пока не нашла нужную.

– Вот что твой столп общества натворил вчера вечером. Так что меня совершенно не интересует его социальный статус. Я просто должна быть уверена, что он не выйдет и не сделает это вновь.

Фото размером восемь на десять дюймов изображало женское лицо крупным планом. Опухоль вокруг правого глаза была такой огромной, что он совсем заплыл. Нос сломан и свернут на сторону. Из каждой ноздри торчал пропитанный кровью марлевый тампон. Шов в девять стежков крест-накрест покрывал глубокую рану над правой бровью. Нижняя губа была рассечена и тоже раздулась. Страшнее всего выглядел глаз, что остался неповрежденным. Женщина смотрела в объектив камеры с испугом, болью и унижением, отчетливо читаемыми в этом одном, наполненном слезами глазу.

– Если только все это сделал именно он, – заметил я, потому что так мне полагалось.

– Ну еще бы! – отозвалась Мэгги. – Конечно, если только это сделал именно он. Ведь его всего-навсего арестовали в ее квартире, с руками, выпачканными в ее крови. Но ты прав, сомнение обоснованно.

– Мне нравится, когда ты саркастична. У тебя с собой отчет об аресте? Мне бы хотелось получить экземпляр.

– Ты можешь попросить его у того, кто примет у меня дело. Никаких одолжений, Холлер. Не тот случай.

Я подождал, ожидая новых шпилек, новых вспышек негодования, может, нового града стрел, но она больше ничего не сказала. Решил, что пытаться вытянуть из нее что-то по делу – дохлый номер. Я сменил тему.

– Ну ладно, – сказал я. – Как она?

– Безумно перепугана и чертовски страдает от боли. Как же еще?

Она подняла на меня взгляд, и я уловил в ее глазах молниеносную догадку и тут же, вслед, – осуждение.

– Ты ведь спросил не о жертве, не правда ли?

Я не ответил – не хотел ей лгать.

– У твоей дочери все прекрасно, – сказала она небрежно. – Ей нравятся вещи, которые ты ей присылаешь, но она бы предпочла, чтобы ты немного чаще показывался сам.

Это был уже не град стрел, а прямой удар, причем заслуженный. Получалось так, что я всегда куда-нибудь мчался по делам, даже в выходные. Внутренний голос говорил мне, что надо больше внимания уделять собственной жизни – например, родной дочери. Наше время безвозвратно уходило.

– Я знаю, – сказал я. – Начну прямо сейчас. Как насчет этих выходных?

– Прекрасно. Хочешь, чтобы я сообщила ей об этом сегодня вечером?

– Э… может, подождем до завтра, чтобы я знал точно?

Она понимающе кивнула: мол, мы уже все это проходили.

– Прекрасно. Дай мне знать завтра.

На этот раз я не порадовался ее сарказму.

– Ей что-нибудь нужно? – смиренно спросил я, стараясь загладить вину.

– Я уже сказала. Чтобы ты больше присутствовал в ее жизни.

– Ладно, обещаю.

Она не ответила.

– Я серьезно, Мэгги. Я позвоню тебе завтра.

Она подняла на меня взгляд, уже готовая дать по мне залп из обоих орудий. Она делала это и раньше, говоря, что, когда дело касается отцовских обязанностей, я только болтаю и ничего не делаю. Но меня спасло начавшееся судебное заседание. Из кабинета вышел судья и поднялся по ступенькам к своему месту. Судебный исполнитель призвал присутствующих к порядку. Не сказав больше Мэгги ни слова, я отошел от стола обвинителей и сел на одно из мест у барьера.

Судья спросил секретаря, нет ли каких дел, которые надо обсудить, прежде чем в зал выведут задержанных. Таковых не оказалось, и судья распорядился запустить первую группу. Как и в Ланкастере, в здешнем зале суда имелась большая изолированная площадка за стеклянной перегородкой, куда временно помещали арестованных. Я встал и подошел к проему в стеклянном ограждении. Увидев выходящего Руле, махнул ему рукой, чтобы тот подошел поближе.

– Вы идете первым, – сообщил я. – Я попросил судью в порядке одолжения пустить вас вне очереди. Хочу попытаться вызволить вас отсюда.

Я лгал. Ни о чем я не просил судью, а даже если и так, тот не стал бы в порядке одолжения делать для меня ничего подобного. Руле шел первым из-за присутствия в зале суда прессы. То была обычная практика – разбирать дела, вызывающие интерес СМИ, в первую очередь в качестве некой любезности по отношению к телеоператорам, которые потом спокойно могли отправиться по своим делам. Это также требовалось для снятия напряженной атмосферы в зале суда, чтобы потом адвокаты, ответчики и даже судья чувствовали себя спокойно.

– Зачем там камера? – панически прошептал Руле. – Это из-за меня?

– Да. Кто-то накапал ему по поводу вашего дела. Если не хотите попасть в объектив, попробуйте спрятаться за мной.

Руле чуть переместился, так чтобы его не видел оператор, находящийся на другом конце зала. Это уменьшало шансы репортера продать сюжет местному новостному каналу – что, конечно, было бы хорошо. И даже если бы он смог это сделать, в фокусе картинки оказался бы я. И это тоже меня устраивало.

Дело Руле объявили к рассмотрению, при этом секретарь, конечно, переврал его имя. Мэгги известила о своем присутствии от имени обвинения, затем выступил я. Мэгги, как обычно, завысила обвинения, оправдывая свое прозвище. Руле наряду с попыткой изнасилования инкриминировалась теперь и попытка убийства. Это облегчало задачу прокурора отказать в поручительстве.

Судья зачитал Руле его конституционные права и назначил дату заседания для официального предъявления обвинения – двадцать первое марта. Выступая от имени своего подзащитного, я обратился к суду со встречной просьбой разрешить освобождение арестованного на поруки, после чего последовало энергичное препирательство между мной и Мэгги под руководством судьи, который знал, что мы были прежде женаты, потому что присутствовал на нашей свадьбе. Пока Мэгги перечисляла увечья, нанесенные потерпевшей, я, в свою очередь, напирал на положение Руле в обществе, его благотворительную деятельность и даже указал на присутствовавшего в зрительских рядах Си-Си Доббса, предложив вызвать его на свидетельское место, дабы он подтвердил, что Руле находится на хорошем счету. Доббс был моим козырем. Его статус в профессиональных кругах затмевал общественное положение Руле и, безусловно, мог повлиять на судью, который удерживался на своем посту благодаря поддержке избирателей – равно как и спонсоров избирательной кампании.

– Все дело в том, ваша честь, что гособвинение в лице штата не в состоянии аргументировать справедливость своего отказа в поручительстве. Оно не может доказать, что данный человек представляет опасность для общества или намеревается скрыться от правосудия, – сказал я в заключение. – Мистер Руле является благонадежным членом общества и не намерен предпринимать ничего агрессивного – разве что решительно разбить те ложные обвинения, которые против него выдвинули.

Я употребил слово «разбить» намеренно, на тот случай, если заявление прозвучит в эфире и его услышит пострадавшая.

– Ваша честь, – ответила Мэгги, – предлагаю оставить в стороне громкие фразы. Не следует забывать, что жертву зверски…

– Мисс Макферсон, – прервал ее судья, – я думаю, мы уже достаточно дискутировали на эту тему. Мне известно о травмах жертвы – так же как и об общественном положении мистера Руле. Кроме того, у меня сегодня плотный график. Я намерен назначить залог в размере одного миллиона долларов, а также потребовать, чтобы за мистером Руле установили судебный надзор и обязали его отмечаться раз в неделю. Если он пропустит хоть один раз, то лишится своей свободы.

Я бросил взгляд на зрительские места, где рядом с Фернандо Валенсуэлой, на первом сиденье в первом ряду, сидел Доббс. Я ждал от него сигнала, стоит ли мне согласиться с определением судьи о сумме залога или еще поторговаться. Порой, когда судья идет тебе навстречу, излишнее давление с целью выторговать больше – или в данном случае меньше – может дать обратный эффект.

Доббс был худым мужчиной, брившим голову, чтобы скрыть плешь. Его худоба особенно выделялась на фоне впечатляющих размеров Валенсуэлы. Я увидел, что Доббс попросту встал и направился к выходу, и воспринял это как знак не высовываться лишний раз, позволив семейству Руле заплатить залог.

Я снова повернулся к судье:

– Спасибо, ваша честь.

Секретарь тут же объявил следующее дело. Я взглянул на Мэгги. Она как раз захлопнула папку с делом, по которому ей больше не придется выступать обвинителем. Потом встала и, пройдя через ограждение, зашагала по проходу прочь из зала суда. Она ни с кем не заговорила и не обернулась, чтобы взглянуть на меня.

– Мистер Холлер?

Я посмотрел на своего клиента. Сзади к нему подходил судебный пристав, чтобы увести в камеру. Затем его должны были отвезти на автобусе через полквартала в тюрьму, а несколько позже, в зависимости от того, насколько оперативно сработают Доббс и Валенсуэла, выпустить под залог.

– Сейчас мы с Доббсом займемся вашим освобождением, – сказал я. – Потом соберемся все вместе и поговорим о нашем деле.

– Спасибо, – сказал Руле, в то время как его уводили. – Спасибо, что приехали.

– Помните мои слова. Не разговаривайте с посторонними. Вообще ни с кем не разговаривайте.

– Да, сэр.

Его увели, и я тоже стал собираться. Валенсуэла ждал меня с широкой улыбкой на лице. Назначенный за Руле залог был, вероятно, самым крупным в его практике. Когда я вышел из-за барьера, он похлопал меня по плечу:

– Ну, что я тебе говорил? Мы много с этого поимеем, босс.

– Посмотрим, Вэл, – сказал я. – Посмотрим.

Глава 5

Каждый адвокат, задействованный в судебной машине, имеет два прейскуранта оплаты. Существует шкала А, куда входят суммы вознаграждений, которые адвокат желал бы получить за оказанные им услуги. Есть также шкала В – эти деньги он согласен взять, потому что большего клиент себе позволить не в состоянии. Привилегированный клиент – это тот, кто намерен довести дело до судебного процесса и у кого достаточно денег, чтобы заплатить адвокату по расценкам прейскуранта А. Первоначальная явка в суд первой инстанции, процедура предъявления обвинения, предварительное судебное слушание и сам процесс и последующая апелляция – все это сотни, если не тысячи оплачиваемых часов. Клиент может заправлять адвокатский бензобак в течение двух, а то и трех лет. В тех джунглях, где я охочусь, такие клиенты представляют собой редчайшую и самую желанную добычу.

Казалось, Валенсуэла здесь попал в точку. Льюис Руле все больше походил на привилегированного клиента. До этого у меня был сезон засухи. Прошло уже почти два года с тех пор, как я имел хоть какое-то отношение к судебному делу, где фигурировали бы шестизначные суммы. Часто случалось, что планка сначала устанавливалась высоко, но клиенту так и не удавалось взять эту высоту.

Когда я вышел из зала суда, Си-Си Доббс ждал меня снаружи, в холле. Он стоял у окна во всю стену, выходившего на небольшую площадь административного центра. Я быстрым шагом пошел к нему. На выходе из зала я опередил Валенсуэлу и хотел использовать это время, чтобы без помех поговорить с Доббсом.

– Извините, – сказал Доббс, прежде чем я успел заговорить. – Я не мог больше оставаться там ни минуты. Так угнетающе видеть мальчика запертым в этот «загон» для скота.

– Мальчика?

– Льюиса. Я представляю их семью в течение двадцати пяти лет и, пожалуй, действительно все еще думаю о нем как о мальчике.

– У вас есть средства, чтобы вытащить его отсюда?

– С этим не будет проблем. Мне надо только связаться с матерью Льюиса, чтобы узнать, в какой форме она предпочтет это осуществить: предоставить в качестве залога недвижимость или подписать долговое обязательство.

Для того чтобы отдать в залог имущество на один миллион долларов, нужно проверить, что оно уже не заложено. Вдобавок суд может потребовать оценки стоимости недвижимости, что займет не один день, а Руле тем временем будет торчать в тюрьме. Долговое же обязательство оформляется через Валенсуэлу, за десять процентов комиссионных, которые не возвращаются. Они останутся Валенсуэле в возмещение его рисков и хлопот, и именно это было причиной его широкой улыбки в зале суда. После уплаты налога у него в чистом виде осталось бы около девяноста кусков. И он вполне резонно беспокоился, чтобы я не забыл про него.

– Могу я внести предложение? – спросил я.

– Будьте так любезны.

– Льюис несколько пал духом. На вашем месте я бы вытащил его как можно скорее. Для того чтобы это сделать, вам следует через Валенсуэлу выписать поручительство. Это будет стоить вам сотню кусков, но мальчик окажется на свободе, в целости и сохранности. Вы понимаете, что я имею в виду?

Доббс повернулся к окну и облокотился о перила, тянущиеся вдоль стены. Я посмотрел вниз и увидел, что площадь наполняется людьми с красно-белыми именными жетонами, которые, как я знал, выдаются присяжным заседателям.

– Я понимаю, что вы имеете в виду.

– Далее, в делах такого рода часто задействуют стукачей.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду других заключенных, которые скажут, что слышали, как кто-то что-то говорил. Особенно в делах, которые попадают в средства массовой информации. Они возьмут эту информацию из новостей и представят так, будто ее выдал наш парень.

– Это же противозаконно! – возмутился Доббс. – Этого нельзя допускать!

– Да, я знаю, но такое случается. И чем дольше он будет здесь сидеть, тем больше возможностей для таких людей.

К нам подошел Валенсуэла и молча встал рядом, возле перил.

– Я предложу ей внести залог, – сказал Доббс. – Я уже звонил, но она была на совещании. Как только перезвонит, мы двинемся дальше.

Его слова вновь вызвали в памяти нечто раздражавшее меня во время слушания.

– Она не могла прервать совещание, чтобы поговорить о своем сыне, попавшем в тюрьму? Я как раз задался вопросом, почему она не присутствовала в зале суда, если этот мальчик, как вы его называете, так чист и искренен.

Доббс поглядел на меня как на зачумленного.