Великая иллюзия Степанова Татьяна

© Степанова Т. Ю., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Четвертые

Берлин, 1927 год

– Вы вся дрожите, милая Мари. Позвольте предложить вам бокал шампанского.

Аделаида отвернулась от окна, за которым сияла огнями Потсдамская площадь, подошла к сервировочному столику и налила шампанского в бокал. Она все еще не сменила цирковой наряд – длинное, в пол, платье, расшитое блестками, и серебряная тиара с белым пером страуса. С ее полных плеч свисало боа, подобное сверкающей змее.

Когда Мария Кораллова пила шампанское, ее зубы стучали о край хрустального бокала. Она до сих пор находилась в шоке от того, что случилось в знаменитом берлинском цирке Пауля Буша всего час назад на ее глазах.

В страхе она выбежала из цирка в октябрьскую берлинскую ночь – без пальто, без шляпки, без мужа – тот остался в цирке. Возможно, он даже и не попытался ее разыскать в тот момент, когда публика вскочила с мест и ринулась к выходам, насмерть перепуганная начавшимся кровавым кошмаром на манеже за прутьями крепкой решетки. Хотя нет, все произошло не так уж быстро – паника, бегство… Какое-то время они все – и зрители, и цирковые за кулисами – пребывали в ступоре, в полном оцепенении, не в силах оторвать глаз от арены.

Возле служебного циркового входа остановился мотор. За рулем была сама Аделаида, она молча открыла дверь, и Мария покорно забралась в роскошный «Роллс-Ройс». Аделаида привезла ее в гранд-отель «Эспланада» на Потсдамской площади. Она снимала в бельэтаже длинную анфиладу комнат. Рядом находились апартаменты кинозвезды Греты Гарбо. В честь премьеры ее нового фильма вечером в саду знаменитой «Эспланады» собирались устроить вечеринку с джазом и танцами. Но все смешалось, едва лишь телеграфное агентство и радио Берлина передали страшную новость о происшествии в цирке Пауля Буша.

– Они скажут потом – он сам виноват. – Аделаида пристально глядела на Марию Кораллову. – Они заявят: он совершил фатальную ошибку, выпустил свою тринадцатую. А у львицы этой как раз началась течка. Кто же выводит такую львицу к львам-самцам на манеж? Он добивался совершенства номера, наш укротитель Анделотти, вопреки всем цирковым правилам, да? – Она помолчала. – Вопрос только – что его заставило поступить столь опрометчиво?

Мария Кораллова вспомнила, как за кулисами цирка помощники укротителя Анделотти, выстроившие из клеток туннель, по которому на манеж шествовали одиннадцать львов и старая самка, выпущенные для выступления, сначала недоуменно переглядывались, а затем начали роптать, потом кричать, указывая в глубь львятника, где возился с ключами сам укротитель. Там в дальней клетке сидела отлученная от прайда тринадцатая львица.

Номер со львами делал сумасшедшую кассу цирку Буша. Однако даже цирковые артисты, много повидавшие на своем веку, открыто осуждали крайне жестокие методы дрессировки Анделотти, которыми он «укрощал» львов, приводя их к повиновению. Животных он запирал в тесных клетках, бил нещадно дубинкой, хлестал бичом. Его помощники часами поливали львов из брандспойта, приучая бояться и палки, и хлыста укротителя, и холодной воды. «Звезда программы» был законченным садистом. И все в цирке это знали.

– Что вы делаете, Анделотти? – тревожно спросил прибежавший на шум распорядитель манежа. – Вы что, забыли, какая она? Это нельзя, невозможно! Это опасно!

Укротитель Анделотти оттолкнул его. Мария видела, как он побледнел. Черная полоска щегольских усов… Взгляд…

Он сам подкатил клетку к железному туннелю, закрепил ее и открыл задвижку. Тринадцатая львица побежала в сторону манежа. А он вошел в туннель вслед за ней. Оглянулся…

Его глаза… Он смотрел в сторону двери. На пороге львятника стояла Аделаида. На плече ее сидел цирковой ученый ворон.

В тот миг Мария Кораллова испытала дикий, почти первобытный страх. Причину его в тот момент она не могла себе объяснить.

На манеже ждали львы. Цирковой барабан ударил дробь. Публика аплодировала, когда укротитель Анделотти с бичом и палкой вышел из туннеля клеток. Номер начался эффектно. Дрессированные львы забрались на поставленные пирамидой тумбы. Укротитель шагнул к зверям и оказался в центре прайда. Его коронный номер – «Один среди львов». Львы сидели над ним на высоких тумбах, лежали у его ног, окружали его со всех сторон. Слева помещалась на тумбе та самая львица. Львы возбужденно принюхивались к ней, скалили клыки. И внезапно…

Лежавший у ног укротителя гривастый могучий лев вдруг перевернулся на спину и словно играючи захватил когтями сапоги Анделотти, потянул, пружинисто прянул вверх и вцепился прямо в живот укротителя.

Львы сразу напали на них обоих.

Кровавый клубок покатился по манежу.

Опрокинутые тумбы…

Истерические крики зрителей.

Львиное рычание…

Заполошные холостые выстрелы из пистолетов помощников… Даже они не смогли заставить львов разбежаться. Не помогли и пожарные брандспойты.

В кровавом клубке на арене мелькали гривы, хвосты, лапы, ощеренные пасти, когти…

Мелькнуло, как в волнах, растерзанное тело с торчащими из алой венгерки сломанными, перекушенными ребрами…

Тринадцатая львица вырвалась из клубка, унося в пасти ногу в охотничьем сапоге…

– Не жалейте укротителя. Он был настоящий живодер. Черное сердце, как говорят у нас в цирке. Но вы, Мари, сами-то поняли, что произошло сегодня на манеже? – спросила Аделаида.

Перед глазами Марии всплыла картина – как они вошли в гранд-отель «Эспланада». В мраморном холле у стойки висели афиши. Самая яркая и кричащая изображала ее, Аделаиду Херманн, в костюме одалиски, с воздетой над головой рукой, сжимающей кривой ятаган. Рядом обезглавленное женское тело – на коленях с протянутыми в мольбе руками. Отсеченная женская голова на пьедестале. Нежная довольная улыбка на мертвых (или живых?) губах. Сверху среди гирлянд и цирковых огней парит скелет с зеленым венком.

Кого он собрался увенчать лаврами?

Надпись: Аделаида Херманн. Женщина-факир. Великая магия. Спешите видеть!

– Я не знаю, что вам ответить, Аделаида, – произнесла Мария. – Я боюсь ошибиться. И страшусь даже предположить…

– А вы не бойтесь, милочка.

Они говорили по-французски. Мария с гимназических времен отлично знала этот язык, Аделаида Херманн владела им как родным. Кажется, она была англичанка, но, как знала от мужа Мария, большую часть жизни провела в Америке. Впрочем, Аделаида говорила и по-немецки как немка, и по-итальянски как итальянка. И на венгерском, и на иврите. И с цыганами могла поддержать беседу на их языке. И читала тексты на латыни и староарамейском.

В холле гранд-отеля «Эспланада» возле ее афиши ждал штурмовик в коричневой форме – высокий блондин с военной выправкой.

– Вальтер, не сейчас, приходите в другой раз, сегодня я занята, – бросила ему Аделаида Херманн, ведя оробевшую Марию Кораллову к лифтам. И он кивнул, щелкнул каблуками по-военному.

– Вальтер Штеннес, – сказала Аделаида в лифте Марии. – Далеко пойдет парень… Милочка, вы тоже будьте готовы, что такие, как он и ему подобные… я имею в виду политиков, фанатиков, секретных агентов и просто авантюристов с большими амбициями… Они станут потом приходить и к вам. Просить вас, намекать, даже требовать… Ну если все же вам суждено ступить на наш общий путь.

Сейчас в номере с окнами на Потсдамскую площадь, наблюдая за потрясенной Марией, Аделаида Херманн словно заново оценивала ее, оглядывая с головы до ног. Она как будто выбирала, прикидывала, рассчитывала что-то в уме.

– Вы когда-нибудь слышали о Четвертых? – спросила она.

– Нет. – Мария поставила пустой бокал на столик у дивана. Шампанское ударило ей в голову.

– А про апостола Симона Зилота знаете?

– Да, читала в детстве Писание. Мой отец был священником. Архиереем.

– Как интересно. А вы, дочь священника, начали карьеру в кордебалете?

– Я сбежала из дома в пятнадцать лет. Бросила гимназию. Поступила в Петербурге в кафешантан. Я выступала на «Вилле Роде», был такой знаменитый ресторан с эстрадой до революции у нас… там, в Петрограде.

– Да, вы мне говорили в прошлую нашу встречу год назад в Гамбурге. Вы с мужем познакомились на эстраде?

– На «Вилле Роде», он выступал с номерами как иллюзионист.

– Ваш муж – дальний родственник покойного Пауля Буша, тот мне сам говорил, ревельская родня. Ваш супруг ведь немец? Он не вернется назад в Советскую Россию? Он уехал… точнее, бежал от чекистов и большевиков.

– Я не интересуюсь политикой. А муж… нет, он не вернется. Он меня фактически бросил. У него другая женщина. Он останется в Германии с ней. А мне надо возвращаться домой. Я здесь одна уже не заработаю на кусок хлеба. Мне двадцать девять, я стара для кабаре. А в цирке… с сегодняшнего дня я, кажется, ненавижу его.

– Муж вас разлюбил, Мари? – Аделаида Херманн подошла близко, протянула руку и коснулась ее щеки. – А вы ведь его спасли, как мне рассказывал Пауль Буш. Тот поединок в Петербурге… Говорят, самая последняя дуэль в России перед тем, как большевики совершили свою революцию. Ваш муж, цирковой артист, фокусник… он тогда ходил еще в женихах, схватился за пистолет… Тот второй дуэлянт – адъютант великого князя… Буш говорил мне, что на месте адъютанта должен был быть сам князь, однако, конечно, это невозможно… Стреляться члену царской фамилии из-за девчонки из кафешантана. Адъютант был меткий стрелок, он бы убил вашего жениха с первого выстрела. Но там ведь что-то случилось, Мари? Там, на берегу Финского залива. Вы же приехали на место дуэли, примчались в страхе за своего жениха. Адъютант стрелял в него, а попал в своего секунданта, который стоял в трех шагах, почти рядом. Странный какой выстрел, пуля изменила направление почти под углом в девяносто градусов и вернулась…

Мария Кораллова молчала.

– Вы ведь знаете о Ловцах пуль. – Аделаида Херманн усмехнулась.

– Вы сами Ловец. Муж рассказал мне, как вы делали номер в молодости. В Чикаго поймали все шесть пуль, повергнув зрителей в шок и трепет.

– Говорят, что в нашей профессии факиров такой номер – как пропуск в некий высший круг посвященных. Тот бедный китаец Чунг Линг хотел сделать как я… Самонадеянный дуралей… Конечно, он погиб. Он ведь не был Четвертым. После его смерти номер запретили в цирках повсеместно. Это нельзя повторить, понимаете? Есть вещи, не поддающиеся ни подражанию, ни профессиональной тренировке. Врожденный дар, либо он есть, либо его нет. У вас, милочка… Ответьте мне откровенно, вы что-то сделали тогда, в сентябре семнадцатого года, на берегу залива, когда ваш жених стрелялся из-за вас, когда пуля вернулась назад, нарушая все законы баллистики?

– Я… нет… да что вы… Нет! – Мария ощутила, как внутри ее зажигается свет… огонь – тот самый, дикий, пугающий, властный, опаляющий ее ум и сердце. – Нет, это фантастично и глупо звучит! Невозможно! Я никогда даже не думала… Все вышло случайно!

– Случайно?

Пауза.

– Нынешнюю трагедию в цирке со львами, сожравшими укротителя-живодера, тоже назовут случайностью, – произнесла Аделаида Херманн. – А я говорю вам сейчас – я сделала это для вас. Наглядная демонстрация, милочка.

Мария Кораллова воззрилась на нее.

Страх… ужас… но и восторг. Великое искушение… Почти экстаз. Она знала… нет, конечно, не знала… подозревала, но…

– ЧЕТВЕРТЫЕ. – Аделаида Херманн спустила боа из перьев со своих полных дряблых плеч. – Вам, возможно, расскажут разный вздор. Не слушайте. Это не имеет никакого отношения к иудаизму. Новые Четвертые идут дальше… Возможно, со временем мы… они уйдут так далеко, что нельзя будет уже вернуться… Или деградируют. Что тоже возможно. Великое искусство подвержено деградации. Но не в вашем случае, Мари.

– Я не могу выразить то, что чувствую сейчас, – честно призналась Мария Кораллова. – У меня просто не хватает слов. Но я… я вами восхищаюсь! Я в полном ужасе, но я восхищаюсь. Я склоняюсь ниц… И я готова… Вы только не считайте меня сумасшедшей, пожалуйста!

– А вы – меня. – Аделаида Херманн мягко и хищно улыбнулась. – Итак, с мужем вы расстаетесь. Любовь, дуэль, чудесное спасение, риск, жертвенность оканчиваются банальной мужской интрижкой на стороне и трусостью. Но вы в результате обретаете полную свободу. В Германии вам, конечно, нечего делать. Скоро здесь иностранцам придется несладко. Грядут большие перемены, Мари. Так что будьте готовы. Ваша жизнь станет иной. Но вам придется сменить имя.

– Сменить имя?

– Я сама вам его выберу. Таков обычай Четвертых. Имя, несущее тайный смысл. Я, например, Prisca Loricata[1], потом я вам переведу с латыни… после… Выпейте еще шампанского, вы вся дрожите.

Мария налила себе сама шампанского. Выпила. Снова наполнила бокал – осушила до дна.

– Вечеринку с танцами в саду в честь Греты Гарбо отменили. – Аделаида Херманн взяла ее за руку и повела из гостиной через свою спальню в ванную. – Все репортеры в цирке, газетчики уже подхватили сенсацию о кровавом ужасе на арене. В гранд-отеле «Эспланада» выпадает на редкость тихий вечер.

Огромная королевская ванная, в которой плескался еще кайзер Вильгельм, поражала роскошью – белый мрамор бассейна, фрески, колонны. Мария вспомнила ванную номера петербургского отеля «Европа», куда после выступления на «Вилле Роде» привез ее великий князь Дмитрий Павлович… Димочка… Ее, бывшую гимназистку и дочку архиерея, тогда поразил весь тот гостиничный шик и блеск…

– Искупайтесь, милочка, согрейтесь, – тоном добродушной тетушки предложила Аделаида Херманн, открывая кран.

Вода наполняла ванну-бассейн. Мария сняла туфли. Села на банкетку и начала стягивать чулки с ног. Аделаида наблюдала. Потом медленно направилась к выходу. Обернулась на пороге.

– У вас крепкие нервы, Мари? – спросила она.

Мария не успела ответить – дверь ванной уже закрылась.

Она разделась догола, опустилась в горячую воду. Сердце ее глухо билось. Она видела себя в зеркале ванной – обнаженная, хрупкая, темноглазая брюнетка. Она всегда выглядела намного моложе своих двадцати девяти лет. Атласная челка, стрижка, яркая косметика – цирковой макияж.

В ванной внезапно погас свет.

В полной темноте Мария погрузилась в горячую воду… Кап… кап… Вода из кранов… Кап… кап… Шорох…

– Кто здесь? – Мария вглядывалась во тьму.

Как душно… в ванной уже клубился пар от горячей воды.

Шорох…

Она ощутила, как ее снова колотит дрожь. Нет, нет, она не поддастся глупому мороку… магии… Боже милостивый, как же страшно… Но ведь ничего не происходит. Кругом царит тишина…

Тьма…

И во мраке… шшшорох… шшш шшш… Дверь ванной бесшумно отворилась – в полосе света возник силуэт.

Мария смотрела на темную фигуру на пороге.

– Аделаида!

Чирк… спичкой о коробок.

Дрожащий маленький огонек осветил то, что пряталось во тьме.

Голая дряблая плоть. Женские широкие бедра, обвисшие груди, коричневые соски, шея…

– Аделаида!

Огонек спички погас.

Шаги… шлеп… шлеп… Некто в полной тьме шел прямо к ней, застывшей, оледеневшей в горячей ванне. Шшш…

Плеск… некто осторожно, крадучись забрался в ванну…

Чиркнул спичкой о коробок – они не намокли. Огонек и…

Прямо у своего лица Мария увидела…

Коричневое… сморщенное… морда звериная… лицо… что-то не из нашего мира… нечеловеческое… жуткое…

Не помня себя, она заорала от ужаса. Рванулась из воды. И почувствовала, как цепкая рука сомкнулась на ее горле.

– Не кричи, – прошипел голос Аделаиды Херманн. – Это нельзя прервать. Иначе издохнешь!

Рука давила на шею, Мария ощутила, как ее топят. Последним усилием воли она заставила себя… не сопротивляться. Не бороться, не колотить ногами и руками по воде. Покориться… быть может, даже так встретить свою гибель… отдавая всю себя…

Она сразу ушла под воду с головой, а та, что ее топила, нырнула следом, ее ноги обвились вокруг Марии. Рука отпустила горло. Ее уже обнимали, выталкивали наверх. В полной темноте ванной они вынырнули. Мария хватала воздух ртом, дышала. Горячие руки снова обвились вокруг нее – словно старая хищная наяда поймала ее в свои сети.

Всплеск…

Шепот…

Гортанный клекот – невнятное бормотание на незнакомом языке… Ей что-то повествовали, рассказывали на ухо тайком по секрету… О Четвертых… О тех, что всегда идут дальше. И уже не могут вернуться назад.

Вдруг снова в ванной словно по волшебству зажегся верхний свет. Такой яркий, что стало больно глазам.

Мария Кораллова снова истерически закричала от ужаса. А потом ее крик оборвался.

Глава 2. Вороны

Наши дни. Подмосковье

Ворона хрипло зло каркала в небе, затянутом тучами. Велосипедист, бодро кативший утром по лесной дачной дороге к речке, вскинул голову, рискуя угодить колесом в дорожную яму. Ворона выписывала широкие восьмерки в небе. К ней присоединилась другая, и еще одна, и еще. Они взмыли ввысь, четко выделяясь на фоне низких дождевых туч, словно мазки китайской туши, как тайные небесные знаки.

После небывалой летней жары погода в Подмосковье наконец-то сменилась, тучи наползли с севера, однако не спешили пролиться дождем. Вороны в небе поднялись еще выше, а затем как по команде спикировали вниз, пронзая свинцовую пелену облаков.

Птиц что-то привлекало.

Велосипедист, несмотря на свой юный возраст, понял это сразу и ощутил прилив любопытства.

Дачная дорога пошла с холма под уклон – к реке. На берегу выстроились коттеджи. А справа от дороги на склоне холма за высоким забором прятался отдельно выстроенный особняк – видны только крыша да макушки голубых елей, высаженных на участке.

Именно туда с небес, подобно камням, пущенным из пращи, мелькнув в кронах деревьев, буквально упали одна, две… четыре, шесть черных кладбищенских птиц.

Юный велосипедист резко остановился. То, что привлекало воронье со всей округи, находилось за забором на участке. А ворота и калитка – вот они, рукой подать. Велосипедист спешился, подкатил свой транспорт к забору. Он дернул на себя калитку – заперта. И ворота тоже. Глухой подмосковный забор, крашенный суриком – ни щелочки, чтобы взглянуть, что там за ним.

Велосипедист услышал громкое карканье и хлопанье крыльев. В тихий утренний час шум казался чужеродным, зловещим.

– Эй, хозяева! – громко позвал велосипедист.

Ему никто не ответил. Лишь каркало воронье за забором.

Тогда, движимый неуемным любопытством, дерзостью молодости и еще чем-то… возможно, неизвестно откуда взявшимся страхом и желанием задавить его в зародыше, парень примерился, подпрыгнул, подтянулся – и вот он уже на заборе.

Но разглядеть он ничего не смог – все заслоняли деревья и кусты. Участок был ухожен. Птиц велосипедист не видел – просторный двухэтажный дом заслонял весь обзор. Но парень слышал воронье. Оно хрипло каркало и, кажется, дралось там… за домом, за кустами сирени, вьющихся роз, многолетников, пышно разросшихся по всему участку с подстриженной травой.

Велосипедист спрыгнул на землю, оглянулся на запертые ворота. Достал мобильный телефон, включил камеру и медленно двинулся вперед. За углом дома он сначала увидел маленький декоративный пруд и горбатый деревянный мостик, потом беседку, кусты и…

Садовые металлические кресла опрокинуты, их мягкие подушки упали в пруд. Возле вечнозеленых туй – большой деревянный стол, покрытый бумажной скатертью, разорванной в клочья. Бумажные полосы колыхались от утреннего ветра. Среди посуды по столу расхаживали, как хозяева, черные вороны – подскакивали, хлопали крыльями, клевали что-то с тарелок, сверкали агатовыми бусинами глаз.

А на траве у стола нечто похожее на шевелящийся черный шар… клубок…

Велосипедист замер, выбросив вперед руку с мобильным – камера его все снимала.

Шум… хлопанье крыльев, перья, пух…

Огромная стая птиц, облепившая нечто лежащее в траве, напуганная видом человека, оторвалась от своего страшного пира и взлетела.

Вороны, вороны…

Велосипедист выронил мобильный, согнулся, закрыл лицо скрещенными руками – он испугался, что птицы нападут на него, как в старом жутком фильме Хичкока.

Каркая, хрипя, галдя, стая взмыла в небо и закружила над участком.

Но много птиц осталось на земле. Некоторые были уже дохлые. Другие умирали, дергаясь в предсмертной агонии, колотя крыльями о траву.

Среди птичьих трупов покоилось мертвое тело.

Лицо было изуродовано, расклевано вороньем.

Мертвец смотрел на велосипедиста черными провалами глазниц.

Окровавленные руки с израненными расклеванными ладонями, словно со стигматами.

У ножки стола что-то белело. Женская льняная шаль… Темные кровавые пятна багровели на ткани, подобно сожженным зноем полевым макам.

Глава 3. Сияющий огнями

Накануне

Некоторые события происходят одновременно, заставляя нас гадать – совпадение это либо некий знак, а может, подарок небес и намек на грядущее. Вроде бы трудно поверить, но попытаться все же стоит. Однако лишь жизнь покажет, как все сложится дальше. Будет ли путь легким или трудным и где впереди ждут крутые повороты, тернии и шипы.

Первый после небывалой жары, опалившей Москву, августовский вечер, когда можно наконец отключить все кондиционеры в квартире, распахнуть балконную дверь с видом на Москву-реку и Нескучный сад и вдохнуть полной грудью ветер, насыщенный запахами уже пролившихся где-то далеко дождей и пыли…

Стоя на балконе в льняной майке, таких же шортах и развевающемся на ветру льняном кимоно, Катя читала свидетельство о разводе, которое получила днем. Хотелось пустить лист по ветру – лети, лети, лепесток, через запад на восток… лишь коснешься ты земли… воды… стань корабликом на Москве-реке.

Ну вот и все. Они закончили с Драгоценным общую жизнь, свою историю. Он простил ее и отпустил. Простил ей все, в чем она была перед ним виновата. А ей не в чем винить его, она давно уже поклялась не высчитывать, не вспоминать его ошибки и промахи. Теперь все уже не важно. Драгоценный отпустил ее, дал ей свободу и даже ничего не забрал, только приумножил то, что когда-то у них было общее. Не только в смысле денег на жизнь… Хотя и в этом он остался щедр и добр. Когда-то она не знала, куда деться, куда спрятаться от его великодушия. Но теперь эта страница жизни окончательно перевернута. А что впереди?

Она вернулась в комнату, выдвинула ящик комода и аккуратно положила свидетельство о разводе к остальным документам.

Включила очиститель и увлажнитель воздуха в спальне. Обычная вечерняя рутина. Пошла на кухню, налила себе холодного чая с мятой и лаймом из кувшина. Шлепая босыми ногами по полу, прошествовала в холл и отодвинула дверь гардероба.

Чистый минимализм в остатке. Кричащий надменный холодный минимализм. Черное, белое, синее. Деловые костюмы, белые хлопковые рубашки, черные шелковые рубашки, брюки, брюки, джинсы, лен, дорогой кашемир, шелковое белье… В глубине сиротливо висела косуха. В углу скукожились замшевые ботфорты, потонув в море туфель на шпильке. Высокие каблуки… Она всегда их любила, хотя не нуждалась в том, чтобы прибавить себе роста.

Глянула на себя искоса в зеркало. Некая новая личность… незнакомка. Волосы, распущенные по плечам, длинные ноги. Она похудела. Несмотря на полуторамесячную жару, совсем не загорела на солнце. В последнее время даже сотрудники пресс-службы подмосковного Главка полиции, где она работала криминальным обозревателем, днями и неделями сидели на удаленке, писали статьи дома, отсылая их по электронке, и лишь в экстренных случаях выезжали на места событий.

Многие вещи теперь просто потеряли свою цену, стали не нужны. Шастаешь босая по квартире с закрытыми от солнца жалюзи в шортах и майке и сочиняешь статью о грабеже в особняке в Лайково, совершенном гастарбайтерами, которые не признают ни локдаунов, ни пандемий. Причем пишешь не за столом, а сидя как йог на кровати в спальне, наклонившись над ноутбуком, потягивая холодную минералку прямо из бутылки.

Катя внезапно почувствовала, что ее снова бросило в жар, хотя квартира, проветрившись, наполнилась целебной живительной прохладой и запахом дождя и реки.

Она вернулась в комнату, с грохотом выдвинула ящик комода – бумаги… свидетельство о разводе. Свобода…

Свобода нужна, чтобы совершать ревизию своего офисного гардероба? Не есть ли то знак высшей бессмысленности нашего существования в этом мире?

И тут вдруг мобильный подал сигнал – пришло сообщение в WhatsApp.

Что-то случилось – так в первый миг решила Катя. И цель появилась – ехать, мчаться куда-то на ночь глядя – наблюдать, участвовать, описывать расследование, собирать материал по горячим следам.

Она открыла мессенджер.

Смотрела на сообщение, пришедшее только что.

Не по работе. Личное.

Отправитель ей знаком.

В их переписке всего несколько коротких сообщений. Первое Катя не удаляла, хотя каждый раз, когда она читала его, ее щеки пылали. Дерзость… А поначалу она вообще восприняла написанное как великую наглость. Но это не было наглостью. Честно говоря, это не являлось и дерзостью.

Отчаянный жест.

Второе сообщение представляло лаконичный диалог. Его ответ – «Не опоздаю ни на минуту».

Это когда они встретились в пустом джазовом клубе и расстались потом надолго.

Третье сообщение пришло спустя четыре месяца. Коротенькое слово…

Она не ответила сразу, ждала, что последует за его обращением к ней. Но снова на месяцы воцарилось молчание.

А теперь новое послание. Катя скользила глазами по строчкам. Стихи Лермонтова. «Сон» – только перефразированный, с иными акцентами…

У Кати потемнело в глазах. Она сжала мобильный. Строчки расплывались. Она начала быстро набирать ответ, сбилась…

Но мобильный колокольчик прозвонил снова.

Катя посмотрела на сияющий огнями город, раскинувшийся за окнами ее квартиры.

Тот, кто прислал ей «Сон», задал вопрос:

Самого худшего, того, что представилось ей, когда она прочла про «рану», к счастью, не произошло. У нее отлегло от сердца.

На подоконнике ее квартиры с некоторых пор поселился мраморный античный бюст. Продавали его по интернету как стильное украшение для квартир, офисов и лофтов, именуя богом Аресом.

Но Катя сразу дала мраморному воину в греческом шлеме другое имя.

Гектор.

Ее самый любимый герой «Илиады». Кого еще в детстве она так мечтала спасти под стенами Трои.

Глава 4. Неизвестно что

– Нет, никак нельзя. Мы вас на территорию пропустить не можем. Приказ.

– Но это место происшествия, разве нет? Я криминальный обозреватель пресс-службы Главка Екатерина Петровская, мы всегда работаем вместе с оперативной группой. Скоро и наш телеоператор подъедет.

– Здесь и с опергруппой пока туго, конь не валялся. И какой еще телеоператор? Да вы что?! Нет, мы вас пропустить не можем. Категорически запрещено.

Диалог с неумолимыми патрульными происходил у ворот дома на холме в лесу в подмосковном Полосатово. Место Катя еле нашла по навигатору, вбив туда адрес. Выехать в Полосатово ее попросил шеф пресс-службы, позвонивший утром. Катя как раз открывала припаркованный во дворе ее дома на Фрунзенской набережной свой маленький «Мерседес Смарт», который верно продолжал служить ей. В субботу она планировала приехать в пустой офис пресс-центра в Никитском переулке – в период пандемии сотрудники пресс-службы чередовали дежурство «в присутствии» с удаленкой. В тишине выходного дня Катя собиралась переделать все накопившиеся дела. Однако ее шеф сам позвонил ей.

– Все меняется, Екатерина, – объявил он, выслушав ее. – С делами в Главке я сам завтра разберусь, а ты, пожалуйста, отправляйся в Полосатово прямо сейчас, не откладывая. Там очень странный случай приключился. Они сами озадачены – я звонил в тамошний отдел полиции только что. Их начальник после трех суток дежурства домой уехал, но они его снова вызвали, ждут. В Полосатове сейчас так же скверно, как и везде. Много заболевших среди личного состава, работать практически некому. А тут, как на грех, странные и зловещие загадки… Если предчувствия меня не обманывают, Екатерина, а ты знаешь – я редко ошибаюсь, это тот еще случай. Особый. Нам, пресс-службе, его упустить нельзя. Но будь крайне осмотрительна и осторожна на месте происшествия. Возможно, тебе там дадут более четкие инструкции, и ты их выполняй.

Однако, пока в Полосатове, где она прежде не бывала никогда, ей не только не дали «четких инструкций», но вообще гнали прочь.

Катя готова была уже сдаться. Она оглядывала высокий деревянный забор, крашенный суриком, – ничего не видно, кроме крыши дома, верхушек деревьев. У забора всего две сиротливые полицейские машины. У ворот со взломанным замком патрульные не просто в полицейской форме, но и в противогазах!

Визг тормозов. У забора лихо остановился огромный «Гелендваген», сияющий черным лаком и хромом. Из него вышел высокий широкоплечий статный мужчина – шатен с серыми глазами, облаченный в строгий черный костюм и белую рубашку (галстук приспущен), и решительно шагнул к патрульным.

Катя замерла. Хотя… что скрывать… она знала, чувствовала, что все скоро случится, возможно, именно так после вчерашнего вечернего…

– Полковник Гектор Борщов. Спецпредставитель и советник-референт Совета национальной безопасности. – Мужчина небрежно вскинул в сторону патрульных не привычную красную «корочку», а новомодный бейдж с гербом. – Вы что за самодеятельность разводите, сержант? Что за маскарад с противогазами? Здесь рядом правительственная трасса, царский поезд и конвой уже в пути, вы сечете серьезность момента? Или мы с вами в детском саду в игрушки играем? А? До-о-оложить обстановку!

– Товарищ полковник, чрезвычайное происшествие. Труп обнаружен на участке домовладения. Странный какой-то… Выставлены здесь в качестве поста, чтобы ограничить доступ на участок. А тут пресса права качает! Лезет! – патрульный, бормоча, кивнул на хранившую молчание Катю.

Полковник Гектор Борщов искоса мельком тоже глянул на нее.

– Пресса? Где? – Тон его резко изменился, этакий тревожно-капризный фальцет, как у булгаковского Фагота. – Вы бредите, сержант? Рядом правительственная трасса, маршрут уже согласован и задействован. Какая пресса, а?

– Да вот же она, перед вами, а я воспрепятствовал!

– Не пререкаться! Чтобы никакой прессы у меня. Под вашу персональную ответственность. А это не пресса, это коллега из пресс-службы подмосковного Главка, пропустить разрешаю только ее одну. – Полковник Гектор Борщов легонько, очень бережно подтолкнул ошеломленную Катю вперед, надвигаясь всей своей массивной атлетической фигурой на оробевшего патрульного, тесня его на участок. – Работает только она здесь без ограничений с полным допуском. Остальных гнать! И я не понял юмора – что значит труп странный?

– Товарищ полковник, я лучше сейчас нашего эксперта-криминалиста позову.

Патрульный развернулся, приоткрыл ворота и ушел. Второй остался на месте. В проеме ворот Катя разглядела ухоженный участок с цветами, дорожками, автоматической поливкой и каменный двухэтажный особняк, выкрашенный охрой.

– Здравствуйте, Катя, – тихо и совсем уже другим тоном произнес полковник Гектор Борщов.

– Здравствуйте, Гек. – Катя обернулась к нему. Они смотрели друг на друга.

Через участок к ним двигалась призрачная белая фигура в маске и костюме биозащиты, какие носят врачи в коронавирусной красной зоне.

– Эксперт-криминалист Павлов, пока в отсутствие начальника отдела, он скоро будет, я за старшего здесь. – Он глянул на бейдж полковника Борщова и сразу стал чрезвычайно деловит. – На текущий момент ситуация следующая: мертвая женщина в саду. Давность смерти около трех суток, причина пока не установлена. Других жильцов в доме нет. Особняк, как мы выяснили, принадлежит некой Гришиной Регине Федоровне. Судя по всему, это и есть погибшая. Обнаружил ее случайный свидетель.

– Ворота грубо взломаны, – заметил Гектор Борщов. – Ваш случайный свидетель – вор-взломщик?

– Студент, сын замглавы Роскомнадзора, ехал на велосипеде на реку. Его насторожили птицы, воронье, кружившее над участком. Он перелез через забор. Ворота мы сами взломали, когда сюда прибыли. И кстати, до правительственной трассы здесь пятнадцать километров.

– Не пререкаться, вся прилегающая к трассе территория отрабатывается на предмет национальной безопасности, – полковник Гектор Борщов и его осадил. – Мы с коллегой из пресс-службы сейчас пройдем на участок и сами посмотрим и оценим.

– Проходите, но встаньте здесь. Ближе нельзя пока. – Эксперт-криминалист повернулся и повел их к дому. Остановился на углу.

– Катя, вы держитесь за мной, ладно? Тут что-то действительно непонятное, – шепнул Гектор Кате.

Словно и не было всех тех долгих месяцев после того, как они виделись последний раз. Как будто они расстались только вчера…

Катя кивнула. Она растеряла все слова. Все случилось так внезапно…

Яркий огненный торнадо ворвался в летний августовский день, в ее новую жизнь…

С усилием она заставила себя сконцентрироваться на том, что открылось ее взору – на удалении стол, покрытый бумажной рваной скатертью. На нем посуда, опрокинутая бутылка вина, бокал, чайная чашка, чайник. Садовые кресла валяются в траве. Маленькая заводь и декоративный горбатый мост. Вокруг пышный цветник, клумбы, розарий. Липы, голубые ели, туи…

Пятна на траве – одни солнечные, светлые, другие – черные. Мертвые вороны, птичьи трупы. Их много. Птицы валяются и на траве, и на декоративном горбатом мосту, и на садовой дорожке.

Чуть поодаль от стола рядом с опрокинутым креслом лежит в траве тело.