Девятый Дом Бардуго Ли
Вот каково это всякий раз бывало – и будет, пока очередная доза наконец не попытается его убить, а его печень не станет токсичной. Нельзя постоянно подкрадываться к смерти и макать ножки. Однажды она схватит тебя за лодыжку и попытается затянуть на глубину.
Что ж. Если это случится, «Лета» найдет ему донора печени. Он такой не первый. И не каждому повезло обладать врожденным даром, как Гэлакси Стерн.
Теперь, когда трясучка прошла, мир на мгновение стал молочным – Дарлингтон словно видел золотой блеск Бейнеке сквозь толстую катаракту паутины. То были слои Покрова.
Когда они перед ним раздвинулись, его зрение прояснилось. Привычные колонны Бейнеке, облаченные в мантии члены «Аврелиана», опасливое выражение лица Алекс снова обрели свой обычный вид – только вот он увидел старика в твидовой куртке, который сначала парил в воздухе у кейса с Библией Гутенберга, а потом подлетел поближе к коллекции реликвий Джеймса Болдуина, чтобы получше их разглядеть.
– Я думаю… Я думаю, это… – он удержался, чтобы не назвать Фредерика Прокоша по имени. Имена устанавливают близость и могут создать связь с мертвецом. – Он написал свой когда-то знаменитый роман «Азиаты» за столом в библиотеке Стерлинга. Интересно, не является ли его фанатом Зеб.
Прокош утверждал, что непостижим, что остается загадкой даже для ближайших друзей. И все же вот он, слоняется по библиотеке колледжа в загробной жизни. Возможно, оно и к лучшему, что эликсир так дорог и отвратителен на вкус. Иначе Дарлингтон бы пил его каждый день, только чтобы мельком увидеть нечто подобное. Но сейчас пора было браться за работу.
– Стерн, отправь его восвояси. Но не встречайся с ним взглядом.
Алекс поворочала плечами, как выходящий на ринг боксер, и, отводя глаза, подошла к Прокошу. Она залезла в свою сумку и достала пузырек с кладбищенской землей.
– Чего ты ждешь?
– Не могу снять крышку.
Прокош поднял взгляд от стеклянного кейса и поплыл к Алекс.
– Тогда скажи слова, Стерн.
Продолжая возиться с крышкой, Алекс шагнула назад.
– Он не может тебе навредить, – сказал Дарлингтон, вставая между Прокошем и входом в круг. Ритуал еще не начался, но лучше было бы обойтись без накладок. Дарлингтону не слишком улыбалось рассеивать этого Серого лично. Он и без того слишком много знал об этом призраке: если он изгонит его обратно за Покров, может невольно создать между ними связь.
– Ну же, Стерн.
Алекс зажмурилась и закричала:
– Не робей! Никто не бессмертен!
Прокош беспокойно вздрогнул, вскинул руку, словно чтобы отмахнуться от Алекс и метнулся прочь сквозь стеклянные стены библиотеки. По сути, смертные слова могли быть какими угодно. Главное, чтобы в них упоминалось о том, чего Серые боялись больше всего, – о необратимости кончины, о жизни без наследия, о пустоте загробного мира. Дарлингтон научил Алекс некоторым словам из тех, что было проще всего запомнить, – с орфических пластин, найденных в Фессалии.
– Видишь? – сказал он. – Все просто, – он покосился на аврелианцев: кое-кто из них хихикал над пылким восклицанием Алекс. – Хотя кричать было не обязательно.
Но Алекс, казалось, было все равно, что она привлекла к себе внимание. Она сияющими глазами глядела туда, где всего несколько секунд назад находился Прокош.
– Просто! – сказала она и, нахмурившись, посмотрела на пузырек с землей в своей руке. – Так просто.
– Стерн, ты могла бы побахвалиться хоть немножко. Не лишай меня радости поставить тебя на место, – когда она не ответила, Дарлингтон произнес: – Пошли, они готовы начинать.
Зеб Йерроумэн стоял во главе стола. Он снял рубашку, обнажившись до пояса: бледная кожа, узкая грудь, руки напряженно прижаты к бокам, как сложенные крылья. За последние три года Дарлингтон видел во главе этого стола множество мужчин и женщин. Некоторые из них были членами «Аврелиана». Другие просто заплатили высокую цену, требуемую фондом общества. Они приходили, чтобы сказать свое слово, выставить свои требования, надеясь увидеть нечто особенное. Нужды их были разнообразны, и «Аврелиан» менял место проведения ритуала в зависимости от их потребностей: надежные брачные договоры составлялись в холле юридического колледжа. Подлоги обнаруживались под бдительным оком бедного, обманутого «Цицерона, открывающего могилу Архимеда» Бенджамина Уэста в университетской художественной галерее. Сделки, связанные с землей и недвижимостью, заключались высоко на Ист-Роке с видом на мерцающий далеко внизу город. Может, магия «Аврелиана» и слабее, чем у других обществ, зато более подвижна и практична.
Сегодняшние песнопения начались по-латински – убаюкивающие, ласковые чтения заполняли Бейнеке и воспаряли вверх, вверх, мимо заключенных в стеклянные кейсы полок в центре библиотеки. Дарлингтон слушал вполуха, обводя взглядом периметр круга и одним глазом присматривая за Алекс. Он пришел к выводу, что ее напряжение – хороший знак. По крайней мере, ей важно не напортачить.
Песнопения зазвучали на разговорном итальянском, переходя от античного к современному. Громче всех звенел умоляющий, отдающийся от камня голос Зеба, и Дарлингтон ощущал его отчаяние. Он не мог не быть в отчаянии, учитывая, что должно было произойти дальше.
Зеб вытянул руки. Аврелианцы справа и слева от него вскинули ножи и, не переставая скандировать, сделали два длинных надреза от запястий Зеба до его предплечий.
Поначалу кровь текла медленно, выступая на поверхность красными щелями, будто открывающиеся глаза.
Зеб положил ладони на край лежащей перед ним бумаги, и его кровь полилась на бумагу. Бумага словно вошла во вкус: кровь потекла быстрее, поток крался все дальше по свитку, а Зеб продолжал скандировать по-итальянски.
Как и ожидал Дарлингтон, сквозь стены начали просачиваться влекомые кровью и надеждой Серые.
Когда кровь наконец достигла конца пергамента, каждый аврелианец опустил рукава, касаясь ими промокшей бумаги. Кровь Зеба словно карабкалась вверх по ткани, скандирование становилось все громче – теперь не на одном языке, а на всех; слова заимствовались из книг вокруг них и над ними, находящихся в кондиционированных хранилищах под ними. Тысячи и тысячи томов. Мемуары и детские сказки, открытки и меню, поэзия и дневники путешествий, мягкий, округлый итальянский, пронизываемый колючими звуками английского, тарахтением немецкого, шелестящими нитями кантонского.
Все как один, аврелианцы резко опустили руки на пропитанный кровью пергамент. Хлопок расколол воздух, как гром, и от их ладоней расползлась чернота, новый поток: кровь превратилась в чернила и потекла обратно по столу, сочась по бумаге к ладоням Зеба. Когда чернила вошли в него, запетляли вверх по его рукам каракулями, строка за строкой, слово за словом – палимпсест, чернящий его кожу, медленно, путаным курсивом подползающий к его локтям – он закричал. Он плакал, дрожал, вопил от боли – но не отрывал рук от бумаги.
Чернила вскарабкались выше, к его сутулым плечам, расползлись по шее, по груди и одновременно вошли в его голову и сердце.
Это была самая опасная часть ритуала, когда аврелианцы оказывались наиболее уязвимы, а Серые были особенно нетерпеливы. Они еще быстрее проходили сквозь стены и запертые окна, окружали круг, ища подступы, оставленные открытыми Алекс и Дарлингтоном. Их притягивали страстное желание Йерроумэна и железная едкость свежей крови. Какие бы волнения ни терзали Алекс, сейчас она с наслаждением швыряла в Серых горсти кладбищенской земли излишне изощренными движениями, из-за которых напоминала профессионального рестлера, пытающегося завести невидимую толпу. Дарлингтон сосредоточился на собственных сторонах света и принялся осыпать облаками костяной пыли приближающихся Серых, бормоча старые смертные слова, как только кто-то из них пытался проскочить мимо него. Его любимый орфический гимн начинался со слов: «О дух незрелого плода», но произносить эти слова было бы слишком долго.
Он услышал возглас Алекс и обернулся через плечо, ожидая увидеть, как она исполняет изгоняющий маневр, требующий каких-то невероятных акробатических способностей. Однако она лежала на полу и отползала назад с полным ужаса взглядом – а Серые проходили прямо в защитный круг. Дарлингтон мгновенно понял, что произошло: отметки южного подступа смазались. Алекс так увлеклась, что наступила на них и прорвала южную сторону круга. Узкая дверь, пропускающая магический поток, превратилась в открытую настежь зияющую дыру. Сосредоточившие все свое внимание на крови и желании Серые наступали, подступая все ближе к ничего не подозревающим аврелианцам.
Дарлингтон бросился им наперерез, прорычав самые короткие и жестокие смертные слова, которые знал:
– Непонят! – прокричал он. – Неутешен, невоспет!
Некоторые из них замедлили шаг, кто-то даже сгинул.
– Непонят, неутешен, невоспет! – повторил он.
Но они уже набрали ход – масса Серых, видимых только ему и Алекс, облаченных в одежду разных эпох, одни молодые, другие старые, одни раненые и искалеченные, другие невредимые.
Если они доберутся до стола, ритуал будет сорван. Йерроумэн точно умрет, а вместе с ним, возможно, половина аврелианцев. Магия вырвется на волю.
Но, Бейнеке была не только живым домом слов, но и великим мемориалом конца всего. Посмертная маска Торнтона Уайлдера. Зубы Эзры Паунда. Сотни элегических поэм. Дарлингтон нащупывал слова… Харт Крейн о Мелвилле, Бен Джонсон на смерть сына. «Реквием» Роберта Льюиса Стивенсона. Его разум искал точку опоры. Начни с чего-нибудь. С чего угодно.
- Шальная кость, я пою свою песнь,
- И бреду туда, куда ветер кость гонит.
Господи Боже. Перед ним стояла задача отвадить сверхъестественное – каким же образом ему в голову пришла поэма Фоли о скелете, занимающемся сексом?
Несколько Серых исчезло, но ему требовалось что-то повнушительней.
Гораций.
- Зима придет
- И нижнее море разобьет о скалы, пока
- Мы пьем летнее вино.
Теперь они двигались медленнее, некоторые закрыли уши руками.
– Видите, в белизне зимнего воздуха, – воскликнул Дарлингтон, – висит, как роза, день. Он склоняется к тянущейся руке. Возьми его, пока он не ушел!
Он поднял руки вперед, будто каким-то образом мог их оттолкнуть. Почему он не мог вспомнить первую строфу поэмы? Потому что та его не интересовала. Зачем пытаться заглянуть в будущее, если оно непознаваемо?
– Зима придет! – повторил он.
Но, выталкивая Серых из прорванных врат и протягивая руку к мелку, Дарлингтон смотрел на стеклянные стены библиотеки. Собиралась орда – сквозь стены виднелась окружающая здание волна Серых. Он не успеет вовремя дорисовать отметки.
Алекс по-прежнему лежала на полу. Ее так трясло, что он даже издалека видел ее дрожь. Когда магия высвободится, то, возможно, первым делом убьет их обоих.
– Не робей! – снова и снова повторяла она. – Не робей!
– Этого недостаточно!
Серые быстро устремлялись в библиотеку.
– Mors vincit omnia! – воскликнул Дарлингтон, положившись на слова, напечатанные в каждом руководстве «Леты». Император и аврелианцы подняли взгляды от стола; только Зеб Йерроумэн по-прежнему не замечал мук ритуала и оставался глух к проникшему в круг хаосу.
Затем воздух пронзил голос, высокий и дрожащий, не говорящий, но поющий:
– Pariome mi madre en una noche oscura.
Пела Алекс, и к ее всхлипываниям цеплялась мелодия:
– Ponime por nombre nina y sin fortuna.
Мать родила меня темной ночью и назвала меня неудачливой девочкой.
Испанский, но искаженный. Какой-то диалект.
– Ya crecen las yerbas y dan amarillo triste mi corazon vive con suspiro.
Дарлингтон не знал этой песни, но ее слова, казалось, замедляли шаги Серых.
Листва растет и становится золотой.
Мое тяжелое сердце бьется и вздыхает.
– Еще! – сказал Дарлингтон.
– Остальных слов я не знаю! – закричала Алекс. Серые двинулись вперед.
– Скажи что-нибудь, Стерн! Нам нужно больше слов.
– Quien no sabe de mar no sabe de mal! – эти слова она не пропела; она прокричала их, снова и снова.
Тот, кто ничего не знает о море, ничего не знает о страданиях.
Тянущийся снаружи поток Серых замедлился, они оглядывались через плечо: позади них что-то надвигалось.
– Продолжай! – сказал он ей.
– Quien no sabe de mar no sabe de mal!
Это была волна – огромная волна, нависшая над плазой из ниоткуда. Но как? Она даже не произносила смертных слов. Тот, кто ничего не знает о море, ничего не знает о страданиях. Дарлингтон даже не совсем понимал, что значат эти слова.
Волна поднялась, и Дарлингтону вспомнились новые слова из Вергилия – настоящего Вергилия. Из «Эклог».
– В море пускай обратитя весь мир! – провозгласил он. Волна вздыбилась, закрыла здания и небо. – О рощи, прощайте! В бурные волны стремглав с утеса высокого брошусь! Дар пусть примет она от близкого к смерти!
Волна обрушилась вниз, и Серых разметало по каменной кладке плазы. Дарлингтон видел, как они качаются за стеклом, будто глыбы льда в лунном свете.
Он поспешно дорисовал защитные отметки, усилив их кучками кладбищенской земли.
– Что это было? – спросил он.
Алекс с еще влажными от слез щеками смотрела наружу на павших Серых.
– Я… Так обычно говорила моя бабушка.
Ладно. Она говорила по-еврейски и по-сефардски и кто знает, на каком еще языке. Это был язык диаспоры. Язык смерти. Ей повезло. Повезло им обоим.
Дарлингтон протянул ей руку.
– Ты в порядке? – спросил он.
Ее ладонь была холодной и мокрой. Она поднялась.
– Да, – сказала она, но ее еще трясло. – Нормально. Извини, я…
– Ни слова больше, пока не вернемся в Il Bastone, и, ради бога, ни перед кем не извиняйся, пока мы отсюда не уйдем.
Зелински быстро шел к ним, за ним спешила Император. Ритуал закончился, и они, казалось, были в ярости, но и немного походили на клановцев, вышедших прогуляться и забывших капюшоны.
– Какого черта вы творили? – спросила Амелия. – Вы чуть не сорвали ритуал своими криками. Что тут произошло?
Дарлингтон резко повернулся к ним, загораживая смазанные отметки и призывая весь авторитет своего деда:
– Почему бы вам мне это не объяснить?
Зелински застыл как вкопанный; его рукава – снова чистые и белые – слегка всколыхнулись, когда он опустил руки.
– Что?
– Вы уже проводили этот ритуал ранее?
– Сам знаешь, что проводили! – огрызнулась Амелия.
– Именно таким образом?
– Конечно, нет! Ритуал всегда слегка меняется по необходимости. Все истории разные.
Дарлингтон знал, что ступил на зыбкую почву, но лучше было перейти в наступление, чем выставить «Лету» кучкой любителей.
– Что ж, не знаю, что за новый роман задумал Зеб, но он едва не спустил на вашу делегацию целое войско призраков.
Зелински широко распахнул глаза:
– Здесь были Серые?
– Целая армия.
– Но она кричала…
– Вы подвергли опасности меня и мою Данте, – сказал Дарлингтон. – Мне придется доложить об этом декану Сэндоу. «Аврелиан» не должен якшаться с силами…
– Нет-нет, пожалуйста, – сказал Зелински, вскинув ладони так, словно сбивал огонь. – Пожалуйста. Это наш первый ритуал в качестве делегации. Разумеется, кое-что пошло не так. Мы стараемся вернуть наши комнаты в ШСС.
– Ее могли ранить, – сказал Дарлингтон, исходя благородным возмущением. – Убить.
– Это ведь год пожертвований, – сказала Амелия. – Мы можем позаботиться, чтобы пожертвование было щедрым.
– Пытаетесь меня подкупить?
– Нет! Что ты! Договоренность, взаимопонимание.
– Прочь с глаз моих. Вам повезло, что не причинен ущерб коллекции.
– Спасибо, – прошептала Алекс, когда Император и Зелински торопливо отошли.
Бросив на нее единственный сердитый взгляд, Дарлингтон наклонился, чтобы начать стирать круг:
– Я сделал это не ради тебя, а ради «Леты».
Они стерли остатки отметок и убедились, что аврелианцы не оставили следов, руки Зеба перевязаны, а его показатели жизнедеятельности стабильны. Его губы, зубы и десна по-прежнему испещряли чернильные пятна. Выглядел он чудовищно, но улыбался, невнятно бормотал себе под нос и уже строчил что-то в блокноте. Ему предстояло продолжать в том же духе, пока из него не выйдет вся история.
Дарлингтон и Алекс возвращались в Il Bastone в напряженном молчании. Ночь, казалось, стала еще холоднее, не только из-за позднего часа, но и из-за длительного воздействия эликсира Хирама. Обычно Дарлингтону становилось грустно, когда его магия испарялась, но сегодня он был рад, что Покров снова опускается.
Что произошло во время обряда? Как могла Алекс проявить такую неосторожность? Она нарушила самые базовые правила, которые он для нее установил. Круг должен был оставаться незыблемым. Береги отметки. Не был ли он слишком беспечен на этот счет? Не слишком ли старался, чтобы она расслабилась?
Когда они вошли в Il Bastone, светильники при входе замерцали, словно дом почувствовал их настроение. Доуз сидела в точности там же, где находилась, когда они уходили, – перед камином. Она подняла взгляд и, словно еще больше сжавшись, утонула в свитере, после чего вернулась к своей куче карточек, с радостью отстранившись от человеческих невзгод.
Дарлингтон снял пальто и повесил его у двери, а потом, не взглянув, пойдет ли Алекс за ним, направился по коридору в кухню. Включив конфорку, чтобы разогреть суп Доуз, он достал из холодильника тарелку с сэндвичами и с громким стуком поставил ее на стол. Бутылка шираза была уже декантирована, и он налил себе бокал, сел и перевел внимание на Алекс, которая рухнула на стул за кухонным столом, не сводя темных глаз с черно-белой плитки на полу.
Он заставил себя допить свое вино, налил себе еще бокал и наконец сказал:
– Ну? Что случилось?
– Я не знаю, – чуть слышно пробормотала она.
– Этого недостаточно. Ты буквально бесполезна для нас, если не можешь справиться с парой Серых.
– Они не нападали на тебя.
– Нападали. Моей задачей было охранять двое врат, помнишь?
Она потерла руки.
– Я была просто не готова. В следующий раз справлюсь лучше.
– Следующий раз будет другим. И следующий тоже. И следующий. Существует шесть действующих обществ, и у каждого – свои ритуалы.
– Дело не в ритуале.
– А в чем? В крови?
– Нет. Один из них меня схватил. Ты не говорил, что так будет. Я…
Дарлингтон не верил своим ушам:
– Хочешь сказать, один из них до тебя дотронулся?
– Больше чем один. Я…
– Это невозможно. То есть… – он поставил бокал, провел ладонями по волосам. – Редко. Очень редко. Иногда, если проливается кровь или дух особенно взволнован. Поэтому преследование призраками – такая редкость.
Ее голос звучал резко, отчужденно:
– Это возможно.
Может быть. Если она не лжет.
– В следующий раз тебе нужно быть готовой. Ты не подготовилась…
– И кто в этом виноват?
Дарлингтон выпрямился:
– Что, прости? Я дал тебе две недели, чтобы войти в курс дела. Я задавал тебе прочесть конкретные абзацы, чтобы ты не перенапрягалась.
– А как насчет всех предыдущих лет? – Алекс встала и резко задвинула стул. Она перешла в утреннюю столовую. Ее черные волосы отражали свет лампы, она лучилась энергией. Дом предупреждающе застонал. Ей не было грустно, стыдно или тревожно. Она была в ярости. – Где вы были? – спросила она. – Вы, мудрецы «Леты» со своими заклинаниями, мелками и книжками? Где вы были, когда мертвецы увязывались за мной до самого дома? Когда они врывались ко мне в класс? В спальню? В мою долбаную ванную? Сэндоу сказал, что вы следили за мной годами, с тех пор, как я была маленькой. И ни один из вас не мог объяснить мне, как от них избавиться? Что для этого нужно всего несколько волшебных слов?
– Они безвредны. Просто ритуалы…
Алекс схватила бокал Дарлингтона и с силой запустила им в стену. Повсюду разлетелись осколки и красное вино.
– Они не безвредны. Ты рассуждаешь так, будто что-то в этом соображаешь, прямо-таки специалист, – она ударила ладонями в стол, наклонилась к нему. – Ты и понятия не имеешь, на что они способны.
– Ты закончила или хочешь разбить еще один бокал?
– Почему мне никто не помог? – почти зарычала Алекс.
– Я тебе помог. Если припоминаешь, тебя едва не погребло под морем Серых.
– Не ты, – Алекс обвела рукой дом. – Сэндоу. «Лета». Кто-нибудь, – она закрыла лицо руками. – Не робей. Никто не бессмертен. Знаешь, как много бы значило для меня знать эти слова в детстве? Такая мелочь могла изменить все. Но никто не удосужился помочь. Только потом, когда вы решили, что я могу вам пригодиться.
Дарлингтону не нравилась мысль, что он поступил плохо. Ему не нравилась мысль, что плохо поступила «Лета». Мы пастыри. И все же они оставили Алекс, вынуждая бороться с волками самостоятельно. Она права. Они о ней не позаботились. Она была объектом, который «Лета» изучала, наблюдая за ней издалека.
Он говорил себе, что дает ей шанс, справедливо относится к этой девушке, которую столкнула с ним судьба. И тем не менее позволил себе считать, что она совершила все возможные ошибки, пошла по кривой дорожке. Ему и в голову не приходило, что ее туда загнали.
После долгого молчания он спросил:
– Тебе станет легче, если разобьешь что-то еще?
– Может быть, – тяжело дыша, ответила она.
Дарлингтон встал и принялся распахивать дверцы шкафчиков с целыми полками «Lenox», «Waterford», «Limoge» – посуды из стекла, тарелок, кувшинов, блюд, масленок, соусников, хрусталя и фарфора стоимостью в много тысяч долларов. Достав один из бокалов, он наполнил его вином и протянул Алекс:
– С чего бы ты хотела начать?
7
У «Леты» должно быть руководство на случай убийства, последовательность шагов, которые ей следует предпринять и которые должен был знать Дарлингтон.
Он бы, скорее всего, велел ей обратиться за помощью к Доуз. Но максимум, чего достигли Алекс и аспирантка в своих отношениях, – это способность вежливо друг друга игнорировать. Как и почти все вокруг, Доуз любила блистательного Дарлингтона. Он был единственным, кто общался с ней совершенно непринужденно, не испытывая неловкости, которая окутывала Доуз, будто один из ее мешковатых свитеров неопределенной расцветки. Алекс была почти уверена, что Доуз винит ее за случившееся в Розенфелд-холле, и, хотя Доуз никогда не была разговорчива с Алекс, ее молчаливость приобрела новую враждебную интонацию, напоминающую захлопывающиеся шкафчики и полные подозрения взгляды. Алекс не хотела разговаривать с Доуз больше, чем необходимо.
Вместо этого она решила свериться с библиотекой «Леты». «Или можно просто забыть про всю эту историю», – подумала она, взбираясь по ступеням в особняк на Оранж. Возможно, уже через неделю Дарлингтон снова окажется под этой самой крышей. Обряд в новолуние может вернуть его целым и невредимым, и он применит свои великолепные мозги для решения загадки, связанной с убийством Тары Хатчинс. А может, его ум будет занят чем-то другим.
Ключа, открывающего Il Bastone, не существовало. Дарлингтон представил ее двери в первый же день, и теперь, когда она вошла, дом скрипуче вздохнул. Когда с ней был Дарлингтон, особняк всегда радостно напевал. По крайней мере, он не спустил на нее стаю шакалов. Алекс не видела гончих «Леты» с того первого утра, но думала о них всякий раз, как приближалась к дому, гадая, где они спят, голодны ли они и нуждаются ли духовные гончие в пище вообще.
Теоретически по пятницам у Доуз был выходной, но почти всегда можно было рассчитывать, что она будет сидеть в углу гостиной на первом этаже с ноутбуком. Благодаря этому ее легко было избегать. Алекс проскользнула по коридору в кухню, где нашла тарелку вчерашних сэндвичей, которые Доуз оставила накрытыми влажным полотенцем на верхней полке холодильника. Она принялась набивать ими рот, чувствуя себя воровкой, но от этого мягкий белый хлеб, кружочки огурца и тонко нарезанный лосось с укропом становились только вкуснее.
«Лета» приобрела дом на Оранж в 1888 году, вскоре после того, как из него съехал Джон Андерсон, якобы пытаясь сбежать от призрака продавщицы сигар, которую убил его отец. С тех пор Il Bastone притворялся частным домом, школой, управляемой сестрами Св. Марии, юридической конторой, а теперь – частным жилищем, вечно ожидающим ремонта. Но он всегда был «Летой».
Книжный стеллаж стоял в коридоре на втором этаже рядом со старинным письменным столом и вазой с сушеной гортензией. То был вход в библиотеку. В стену рядом с ней была вмонтирована старая панель, якобы управляющая стереосистемой, но работала она только в пятидесяти процентах случаев: иногда музыка, доносящаяся из колонок, звучала так надломленно и будто бы издалека, что дом казался еще более пустым.
Алекс достала с третьей полки Книгу Альбемарла. Книга выглядела, как обыкновенный гроссбух в тканевой обложке, но, когда она ее раскрыла, страницы слегка зашуршали, и она выругалась, ощутив легкий удар тока. Книга сохраняла эхо последнего запроса, и, перелистав до последней страницы с записями, Алекс увидела написанные почерком Дарлингтона слова: план Розенфелд-холла. Дата – десятое декабря. Последняя ночь, когда Дэниэла Арлингтона видели живым.
Алекс взяла со стола ручку, написала дату, а затем слова «Руководства Дома Леты. Убийство». Она сунула книгу обратно на полку между «Стовером в Йеле» и потрепанным вторым томом «Кулинарии в Новой Англии». Первого тома она никогда не видела.
Дом осуждающе застонал, и полка слегка затряслась. Алекс спросила себя, как отреагирует Доуз: возможно, та слишком занята работой, чтобы это заметить? Или поднимет взгляд к потолку, гадая, что затеяла Алекс?
Когда полка перестала дребезжать, Алекс схватила ее за правый бок и потянула на себя. Она отделилась от стены, словно дверь, и за ней показалась круглая двухэтажная комната, заполненная книжными полками. Хотя на улице было еще светло, небо за стеклянным куполом в потолке над Алекс мерцало сияюще-синим, характерным для ранних сумерек. Воздух благоухал, и она чувствовала запах апельсиновых цветов.
Места у «Леты» не хватало, поэтому библиотеку оборудовали порталом-телескопом с помощью магии, предоставленной «Свитком и ключом» и впервые примененной покойным делегатом «Леты» Ричардом Альбемарле, когда он был еще всего лишь Данте. Стоило записать то, что тебя интересует, в Книге Альбемарле, поставить ее на полку, и библиотека любезно выдавала подборку томов из коллекции Дома Леты, которая ждала за тайной дверью. Полная коллекция хранилась в подземном бункере под поместьем в Гринвиче, и большинство книг было посвящено истории оккультизма, Нью-Хейвена и Новой Англии. Среди них были первое издание «Malleus Maleficarum» Генриха Крамера и пятьдесят два разных перевода этого текста, полное собрание сочинений Парацельса, тайные дневники Алистера Кроули и Фрэнсиса Бэкона, книга заклинаний из зороастрийского Храма огня Чак-Чак, фотография Кэлвина Хилла с автографом и первое издание «Бога и человека в Йеле» Уильяма Ф. Бакли, а также написанное на салфетке «Янки-дудл» заклинание, выявляющее тайные главы книги. Но найти здесь «Гордость и предубеждение» или историю Холодной войны, которая бы не строилась полностью вокруг ущербной магии, использованной в тексте Доктрины Эйзенхауэра[12], было невозможно.
А еще у библиотеки был капризный нрав. Если запрос был указан слишком расплывчато или она не могла найти книги на нужную тему, полка тряслась без конца и со временем начинала излучать жар и издавать писклявый, судорожный стон, пока кто-то не хватал Книгу Альбемарле и не бормотал над ее страницами успокаивающее заклинание, одновременно поглаживая ее корешок. Портальную магию также надо было поддерживать с помощью сложных обрядов, проводимых каждые шесть лет.
«Что будет, если вы пропустите год?», – спросила Алекс, когда Дарлингтон впервые показал ей, как работает библиотека.
«В 1928-м такое случилось».
«И?»
«Все книги из коллекции перенеслись в библиотеку одновременно, и пол обвалился на Окулуса Честера Вэнса».
«Господи, вот ужас-то».
«Не знаю, – задумчиво ответил Дарлингтон. – По-моему, задохнуться под тяжестью книг – подходящая смерть для научного ассистента».
Алекс всегда с опаской относилась к библиотеке и не приближалась к стеллажу, когда он дрожал. Слишком легко было представить, как какой-нибудь будущий Дарлингтон шутит: какая ирония, что невежественную Гэлакси Стерн смертельно садануло в челюсть неуправляемое знание.
Она положила сумку на стоящий в центре комнаты круглый деревянный стол, инкрустированный картой незнакомых ей созвездий. Алекс казалось странным, что запах книг никогда не менялся. Древние документы в кондиционированных хранилищах и стеклянных кубах Бейнеке. Исследовательские комнаты в Стерлинге. Изменчивая библиотека Дома Леты. Везде пахло так же, как в освещенных флюоресцентными светильниками читальных залах, полных дешевых карманных изданий, откуда она не вылезала в детстве.
Большинство полок были пусты. На некоторых стояли какие-то тяжелые старые книги по истории Нью-Хейвена и книга в мягкой глянцевой обложке под названием «Беспредел в Нью-Хейвене!», которая, должно быть, когда-то продавалась в сувенирных лавках. Только через минуту Алекс заметила, что одна из полок полностью забита переизданиями одного и того же тонкого томика. Это была «Жизнь «Леты»: процедуры и протоколы Девятого Дома»: первое издание вышло в твердой обложке, а затем, когда «Лета» подрастеряла претенциозность и начала экономить, стало переиздаваться в более дешевом формате.
Алекс потянулась за последним изданием, на обложке которого значился 1987 год. У него не было оглавления – только криво распечатанные на копире страницы, на полях которых изредко встречались примечания, и отрывной талон с концерта группы Squeeze, выступавшей в Колизее Нью-Хейвена. Колизей давно ушел в прошлое – его снесли, чтобы построить многоквартирные дома и кампус муниципального колледжа, чего так и не произошло. На парковке, занявшей место Колизея, Алекс видела Серого – подростка в футболке R.E.M., который бесцельно бродил кругами, будто до сих пор надеясь разжиться билетами.
Запись об убийствах была обескураживающе короткой:
В случае насильственной смерти, связанной с действиями земельных обществ, должен состояться коллоквиум между деканом, президентом университета, действующими членами Дома Леты, действующим Центурионом и президентом Траста «Леты» с целью определить курс действий (См. «Протокол встреч»).
Алекс открыла «Протокол встреч», но нашла только схему столовой Дома Леты, а также руководство по рассадке согласно старшинству, напоминание о том, что действующий Окулус должен вести протокол, и несколько рекомендуемых меню. Трапеза должна была быть легкой, а алкоголь подавался только по требованию. В рекомендациях присутствовал даже рецепт чего-то под названием мятный пунш «слаш».
– Очень полезно, чуваки, – пробормотала Алекс.
О смерти говорилось, будто о нарушении правил хорошего тона. И она понятия не имела, как произносится слово «коллоквиум», но это явно было крутое сборище, созывать которое она совершенно не собиралась. Неужели от нее действительно ждут, что она свяжется с президентом университета и позовет его в гости на холодные закуски? Сэндоу велел ей спать спокойно. Насчет совещания он ничего не говорил. Почему? Потому что это год финансирования. Потому что Тара Хатчинс – городская. Потому что ничто не указывает на то, что здесь замешаны общества. Так что забудь об этом.
Вместо этого Алекс вернулась в коридор, заперла дверь в библиотеку и снова открыла Книгу Альбемарле. На этот раз страницы отдавали запахом сигар, и она услышала звяканье посуды. Таково было воспоминание «Леты» об убийстве – не кровь, не страдание, а собравшиеся за столом мужчины, пьющие мятный пунш «слаш». Она засомневалась, пытаясь сообразить, как лучше сформулировать библиотеке задание, затем написала новый запрос: Как говорить с мертвецами.
Она сунула книгу на место, и стеллаж сильно затрясло. На сей раз, когда она вошла в библиотеку, полки были набиты битком.
Сложно было стряхнуть с себя чувство, что Дарлингтон каким-то образом смотрит ей через плечо – рьяный ученый, удерживающийся, чтобы не вмешаться в ее неуклюжие попытки изысканий.
Когда ты впервые их увидела? Алекс сказала Дарлингтону правду. Она попросту не могла вспомнить, когда впервые увидела мертвых. Она никогда даже мысленно так их не называла: девушку в бикини с синими губами у бассейна; голого мужчину, стоявшего за сетчатым ограждением в ее школьном дворе и лениво мастурбировавшего, пока ее класс соревновался в беге; двух мальчиков в окровавленных свитерах, сидевших в зале в In-N-Out и никогда ничего не заказывавших. Они были просто Тихонями, и, если она не уделяла им слишком много внимания, они оставляли ее в покое.
Все изменилось в туалете в Голете, когда ей было двенадцать.
К тому времени она научилась держать рот на замке о том, что видела, и неплохо справлялась. Когда пришла пора поступать в среднюю школу, она попросила мать называть ее Алекс, а не Гэлакси, и писать это имя в школьных документах. В старой школе все знали ее как дерганую девочку, которая разговаривала сама с собой и отшатывалась от несуществующих опасностей, – безотцовщину, не похожую на маму. Один психолог считал, что у нее синдром дефицита внимания, другой – что ей нужен более регулярный режим сна. Не стоит забывать и о завуче, который отвел ее мать в сторонку и прошептал, что Алекс, возможно, умственно отсталая. «Не все можно решить с помощью терапии или таблеток, понимаете? Некоторые дети немного медлительны, и для них тоже есть место в классе».
Но новая школа означала новое начало, шанс превратиться в обычного человека.
«Ты не должна стесняться того, что отличаешься от других, – сказала ей мать, когда Алекс набралась храбрости, чтобы попросить сменить имя. – Я не просто так назвала тебя Гэлакси».
Алекс не стала возражать. В большинстве книг и сериалов утверждалось, что отличаться от других – не плохо. Отличаться – это замечательно! Только вот никто не отличался так, как она. Кроме того, думала она, оглядывая их крошечную квартирку, увешанную ловцами снов, шелковыми шарфами и картинами, где феи плясали под луной, она все равно никогда не станет такой, как все.
«Может, со временем я смогу».
«Ладно, – сказала Мира. – Это твой выбор, и я его уважаю, – потом она подхватила дочку на руки и подула ей в лоб. – Но ты все равно моя маленькая звездочка».
Алекс со смехом отстранилась. Голова у нее кружилась от облегчения и предвкушения. Затем она начала обдумывать, как бы уговорить маму купить ей новые джинсы.
Начался седьмой класс, и Алекс спрашивала себя, не является ли ее новое имя каким-то волшебным словом. Оно не решило все проблемы. У нее по-прежнему не было правильных кедов, правильных резинок для волос, она не приносила правильные блюда на обед. Имя не могло сделать ее блондинкой или высокой, не могло выщипать ее густые брови, за которыми надо было бдительно следить, чтобы они, объединив силы, не выступили единым фронтом моноброви. Белые дети по-прежнему считали ее мексиканкой, а мексиканцы – белой. Но училась она нормально. Ей было с кем сидеть за обедом. У нее была подруга по имени Меган, которая приглашала ее в гости смотреть кино и есть сладкие фирменные хлопья, переливающиеся химическими цветами.
Утром перед экскурсией в Голету, когда мисс Розалес велела им разбиться на пары, и Меган схватила Алекс за руку, Алекс ощутила такую невыносимую благодарность, что испугалась, что ее вырвет крохотными черничными маффинами, которыми угостили их учителя. Утром они пили горячий шоколад из пластиковых стаканчиков, сидя близко друг к другу на зеленых виниловых сиденьях автобуса. Обе их матери любили Fleetwood Mac, и, когда по радио водителя автобуса зазвучала песня «Go Your Own Way», они принялись подпевать, почти крича, хихикая и задыхаясь, а Коди Морган зажимал уши ладонями и орал, чтобы они ЗАТКНУЛИСЬ.
Дорога в заповедник бабочек заняла около трех часов, и Алекс наслаждалась каждой минутой. В самой роще не было ничего особенного: симпатичные эвкалипты, между которыми извивались пыльные тропинки; гид рассказывал об особенностях питания и миграциях монархов. Алекс заметила стройную женщину, идущую по роще; ее рука болталась, висела буквально на единственной жиле. Алекс быстро отвела взгляд – как раз вовремя, чтобы увидеть, как с деревьев взвилось одеяло оранжевых крыльев, когда взлетели монархи. Они с Меган пообедали, сидя плечом к плечу за одним из столов для пикника рядом со входом, и, прежде чем вернуться в автобусы, все зашли в туалет. Туалеты представляли собой низкие выложенные плитами постройки с влажными бетонными полами, и, войдя, и Меган, и Алекс едва сдержали рвотные позывы.
– Да ну на фиг, – сказала Меган. – Потерплю, пока не вернемся в школу.
Читать бесплатно другие книги:
