Луна Верховного. Том 3 Эльденберт Марина

– Ты можешь позаботиться о ней? – прошу Зена чуть ли не шепотом, звучать громче у меня не получается из-за сжимающегося внутри кулака боли, который будто скручивает все внутренности.

Он кивает, а я бросаюсь к скрученной, скулящей на полу Альме.

– Сучка здесь ты! – рявкаю, даже сила на это находится. – Где противоядие? Оно должно быть. Давай его, иначе твой уникальный волк, твой любимчик так и погибнет.

Я жесткая. Я злая. Но мне ее не жаль. Не жаль это воющее существо, которое даже не наслаждается своим безумным триумфом.

– Его нет, – качает она головой, когда я трясу гадину. – Я его убила.

Вот дрянь, а не волчица!

Я отталкиваю ее и снова прорываюсь к Рамону и окружившим его вервольфам.

– Венера! – грозно окликает меня Хантер, но я огрызаюсь в ответ:

– Я не собираюсь умирать. – Упав на колени рядом с ним, обхватываю его голову, заглядываю в мутные от боли и действия яда глаза и прошу: – И ты не умирай, Рамон. Пожалуйста. Борись с этим! Ты же ужасный волк. Уникальный.

– Боюсь, смерть… в этот раз меня… не отпустит. – По слову на выдохе, и по нашей связи я чувствую, чего ему стоит каждое. С каким трудом они даются, и мне хочется завыть от этой боли и бессилия. Выть я, может, и не вою, но слезы катятся по щекам, будто вода.

– Отпустит. Каждый раз отпускает. Наверное, у вас с ней такая договоренность. – Какой бред я несу! – У тебя теперь есть дочь. Есть ради чего жить. – Я глажу его по щекам, по лбу, по губам, и чувствую, какой он горячий, просто огненный. У вервольфов высокая температура, но не настолько. – Тебе надо обернуться, чтобы регенерация шла быстрее.

– Я не смогу, nena, – выдыхает он через зубы. – Эта дрянь… все силы… забрала.

У меня падает сердце. Падает куда-то в черную бездонную пропасть. Если вервольф не может перекинуться в волка… Если Рамон не может перекинуться в своего ужасного волка, то шансов нет.

– Зачем ты это сделал? – всхлипываю яростно. Мне хочется на него разозлиться. Хочется обвинить его во всем на свете. Только чтобы он не уходил! – Зачем закрыл меня собой?

Мне кажется, что Рамон сейчас скажет что-то вроде: «Я тебя в это втянул» или «Нашей дочери нужна мать», но он говорит:

– Ты моя истинная.

– Если ты умрешь, я не буду ничьей истинной.

– Я эгоистично… этому рад.

Он кашляет, и этот кашель простреливает меня. От слез я уже ничего не вижу, глаза печет, в груди бесконечная боль.

– Закройся, nena, – просит Рамон. – Не надо… Меня чувствовать. Я хочу, чтобы ты запомнила только… Как нам было хорошо.

– Нет. Я хочу чувствовать все. Хочу чувствовать все вместе с тобой.

Но, кажется, Рамон больше меня не слышит. На последнюю просьбу уходят все его силы, потому что он закрывает глаза и теряет сознание. Хотя в первое мгновение мне кажется, что все! Холод охватывает меня, обещая заморозить всю. Только благодаря тому, что я не закрылась, я слышу, что его сердце все еще продолжает биться: медленно, слабо, но продолжает.

– Нет, – шепчу я. – Нет. Пожалуйста, нет.

Мое же сердце остановится вместе с его! По крайней мере, именно так я все чувствую. Я его чувствую. И моя волчица ощущает своего волка. Воет от безнадежности и тоски.

Погрузившись в тоску волчицы, я не замечаю, что происходит вокруг, и я не сразу начинаю сопротивляться, когда двое вервольфов, перекинувшихся в мужчин, поднимают и оттаскивают меня прочь.

– Пустите! – рычу я.

– Ты ему не поможешь, – говорит, словно приговор зачитывает, Зен. – А вот магия джайо – возможно. Ему нужно к жрицам.

Магия? Мне хочется рассмеяться. Это не веселье, это уже истерика, потому что я чувствую, как сердце Рамона замедляет свой ход. Как его вздохи становятся более редкими. Он потерял сознание от боли, и ему никуда не нужно. Это может только навредить.

– Оставьте его! Вы сделаете только хуже!

Но кто бы меня еще слушал? Несколько аборигенов, высоких и сильных, подхватывают Рамона, недостаточно осторожно на мой взгляд, и несут к выходу.

– Хантер, – прошу я, в отчаянии обернувшись к другу. – Останови это! Ну какая магия?

– Пусть хотя бы попробуют, Ви, – не поддерживает он меня. – Они уже однажды спасли его. Лучше позаботься о дочери.

Перекочевавшая к Хантеру на руки Сара оказывается у меня. Я прижимаю кроху к груди, а она решает снова реветь, словно чувствует мои страх и боль. Хотя почему словно? Она действительно чувствует. Чувствует, что ее отец умирает.

Я всхлипываю и несусь следом. Чтобы чуть не опоздать на первый катер, на тот, на котором собираются увезти Рамона.

– Я с ним! – кричу им. – Я должна быть с ним.

Не уверена, что они понимают мой язык, но это меня не останавливает. Как я вообще не растянулась на тех мокрых камнях? Состояние аффекта или просто звериные инстинкты волчицы, но это остается загадкой даже для меня. Вервольфы останавливаются и все-таки пропускают меня на катер. Помогают перелезть через бортик.

Всю дорогу я баюкаю Сару и себя и не отрываю взгляда от лица Рамона, лежащего прямо на полу катера на каком-то пледе. Сейчас он бледный, его лицо будто восковая маска, но он дышит: я ловлю его дыхание, устроившись рядом с ним, прислонившись спиной к бортику и обнимая малышку. Мои нервы – как перетянутые струны. Если играть на таком инструменте, то можно их порвать. Вот и мне кажется, что еще немного, и я просто скачусь в слезы и крики. Только Сара помогает туда не скатиться. Не упасть в эту бездну. Трогательное биение маленького сердечка и милое сопение. Это, а еще слова Хантера: «Они уже однажды спасли его». Я впитываю их и начинаю верить. Или хотя бы надеяться. Надеяться на то, что магия или что-то там мне неведомое сбережет жизнь моему истинному.

Помогает не сойти с ума и скорость катера: мы добираемся до острова с пирамидами быстрее, чем я успеваю еще больше себя накрутить. Движемся как в тумане, и даже луна, будто чувствуя общее настроение, прячется за густыми облаками, пока мы идем к центральному храму. Я каждую минуту боюсь, что сердце Рамона остановится, что он не доживет даже до встречи с Ману и другими жрицами. Но он держится в этом мире, он борется за жизнь. Возможно, ради дочери. А может, ради меня. Я не знаю, я могу только спросить у него об этом, если он придет в себя. Хотя мне хочется верить не в «если», а «когда».

Возле храмов горят факелы, по одному через метр на всех уровнях пирамид, будто здесь собрались провести какой-то языческий праздник или островную вечеринку. Вот только при этом забыли пригласить гостей. Я прекрасно помню, сколько вервольфов стояло у подножья, волков и людей. Тут словно единовременно собрались все племена джайо, со всех островов. Но сейчас здесь никого: на площадке осталась лишь Ману и еще женщины в разноцветных тряпках и со множеством бус на шее и руках. Эта одежда почти не прикрывает их красивые сильные тела, полностью разукрашенные краской.

Шестеро жриц, считаю я. И среди них я узнаю Мишель! Краска покрывает ее лицо, только яркие волосы выдают девчонку. Все жрицы как Ману – люди. Имани. Нерены. Как простые люди собираются спасать моего истинного?

Я не успеваю как следует разозлиться на себя за то, что, кажется, поверила, что его еще можно спасти. Вернуть. Ману кивает сначала на алтарь, куда кладут Рамона, а затем вдруг указывает на меня пальцем. Я не понимаю ни слова из того, что она говорит, но двое жриц спешат ко мне.

– Пойдем, – говорит она на вилемейском, кивая на вход в храм. С сильным акцентом, но я понимаю. Вот только не собираюсь спускать глаз с Рамона. Хочу быть с ним, когда… Когда он уйдет к предкам.

Я сглатываю и качаю головой.

– Нет. Я останусь с ним.

– Тебе туда, – жрица, кажется, не собирается отставать, но и я упрямая.

– Я посмотрю на вашу магию.

Я вообще слежу за вами! За каждым жестом. За каждым словом.

Я готова драться, отстаивать себя и дочь, наше присутствие здесь. Моя решимость непоколебима. Никто меня в храм не затащит, р-р-р! Но Ману считает иначе: главная жрица отвлекается от Рамона и смотрит своими незрячими глазами на меня.

– Тебе не нужно смотреть, Венера.

– В смысле? Я не собираюсь его оставлять… – Я осекаюсь и спрашиваю: – Или это нужно для спасения Рамона?

Ману закрывает глаза, запрокидывает голову и водит ладонью над его грудью.

– Моя сила угасает, – выдает она. – Я не могу его спасти.

Я уже столько за последнее время падала в эту беспросветную бездну, что скоро стану чемпионкой по прыжкам. Сколько раз будет повторяться это чувство, словно из меня сердце вытащили и забыли вернуть на место? Но я не желаю нырять в свое горе, пусть даже волчица внутри жалобно воет.

Рамон еще не умер.

А недосказанность повисла в этот влажном тропическом воздухе. Не знаю, каким чувством, но я будто знаю, что это не все, что знает Ману. Что она хочет мне сказать.

– А кто может? – холодно интересуюсь я. – У вас здесь еще шесть жриц. Кто из них достаточно силен, чтобы это сделать?

В прошлый раз же Рамона спасла одна из них, хотя его чуть не разорвало на куски, она его исцелила. Я, кажется, готова поверить в магию. Я во все что угодно готова поверить, лишь бы он жил.

– Никто из них, – качает головой Ману. – Но это можешь сделать ты.

– Я?

– Только ты и сможешь!

Это сбивает меня с толку. Я хватаю ртом воздух, в попытке ответить, но слова не складываются в предложения. Я смотрю на Ману, на Рамона. На Рамона, на Ману.

– Я не владею магией, – мой голос сел, но я все-таки могу это выдохнуть.

Незрячие глаза Ману вспыхивают потусторонним свечением.

– Ты владеешь самой сильной магией в мире, пара изначального.

В моей голове роятся тысячи вопросов. Что значит «пара изначального»? Почему я? Не ошиблась ли Ману? Не перепутала? Может, у кого-то получится лучше? Их очень много. Бесчисленное множество сомнений. Но я смотрю на Рамона, грудь которого едва заметно приподнимается и опадает, и задаю самый важный вопрос:

– Что я должна делать?

Для меня это большой шаг – переступить через свои убеждения, а Ману даже не удивляется, лишь кивает, как так и надо.

– Иди со жрицами, они тебя подготовят, и возвращайся сюда.

Я готова не то что идти, бежать. Но дочь?

– Я о ней позабочусь, – обещает слепая жрица, протягивая ко мне руки. Что-то я сомневаюсь, что в не осталось магии! Она явно видит больше, чем другие.

Удивительно, но ее Сара принимает тоже спокойно: уставшая малышка так и продолжает спать. А мне приходится довериться Ману. Во всех смыслах.

Я послушно позволяю жрицам увести себя в храм. Быстрее-быстрее, бьется в моей голове. Бьется в такт звукам барабанов. Не сразу я осознаю, что эту музыку я не выдумала: барабаны действительно звучат, доносятся за спиной. Но оглянуться, рассмотреть я не успеваю, да и не нужно мне это сейчас. Неважно.

Жрицы приводят меня в новый зал, он меньше главного в храме, тут нет картин на стенах, но все они увиты лианами с распустившимися цветами. Одной из стен нет вовсе, она ведет во внутреннюю часть пирамиды, которую тоже освещает свет факелов. Здесь есть широкая скамья, и это место больше всего подходит для уединения. Для молитвы или медитации. Красивое и наполненное спокойствием. Такое несозвучное с моим взвинченным состоянием сейчас. Меня сопровождают те самые жрицы и Мишель, видимо, для нашего лучшего общения, ведь если же мы начнем объясняться на пальцах, то и до рассвета не управимся. А что, собственно, нужно делать? Что от меня требуется?

Я вопросительно смотрю на рыжую: она сейчас собранная и серьезная, хотя на ее выкрашенном красно-желтым лице я замечаю потеки слез. Уверена, что под всеми этими слоями краски Мишель бледная и напряженная. Она тоже переживает за Рамона. А вот у меня ни одной слезинки. Поплачу потом. Когда все закончится.

Чем бы оно ни закончилось.

Нет, не так. Когда узнаю, что с Рамоном все в порядке. Я же верила в него в Вилемие, поверю в него и сейчас. Точнее, даже не в него. Сегодня мне нужно поверить в себя.

Возможно, это отражается на моем лице, что-то такое грозное, звериное, сильно, потому что жрицы замирают передо мной, глядя на меня с опаской.

– Что мне делать? – повторяю вопрос уже им.

– Тебе нужно одеться, – удивляет меня Мишель.

– Зачем?

Ну правда? Магию смутит мой обнаженный вид?

– Так надо.

Она берет меня за руку и отводит к скамье, на которой лежат тряпочки и многочисленные украшения в виде бус из жемчужин и ракушек. Жрицы облачают меня в новый наряд так быстро и так слаженно, будто делают это постоянно. Это длинная юбка из множества лоскутков. Такие же лоскутки украшают мои руки, а вот на грудь ложится такой слой украшений, что от этой тяжести у меня едва не подгибаются колени. Они наряжают меня и поют на неизвестном мне наречии, вторя глухим звукам барабанов, доносящимся снаружи. Мишель не поет, видимо, не зная слов, но она напевает себе под нос эту простую мелодию. Одна из жриц так же, на скорую руку, разукрашивает мне лицо: ее пальцы вырисовывают на мне какие-то непонятные узоры. У краски такой специфические травяной запах, раскрывающийся на коже еще более… необычными нотами, так что первая моя реакция – сразу все смыть, но Мишель объясняет:

– Это важно. Это усилит магию.

Ну если так.

– Ради магии потерплю, – не знаю на что, но я соглашаюсь.

– Ради Рамона, – всхлипывает она.

– И ради Рамона.

Пока одна жрица разрисовывает меня, вторая зажигает какие-то деревяшки и, размахивая ими, разжигая дым, танцует возле меня. Она окутывает меня этим туманом, и в моей голове расцветает странное спокойствие.

Закончив со сборами, мы возвращаемся на площадку пирамиды. Я иду быстро и надеюсь не опоздать. Только на это я и надеюсь, а вонь от краски, от которой почему-то кружится голова, можно и потерпеть. Что они в нее добавляют? Какую-то дурь для вервольфов? Потому что я впервые в своей жизни чувствую себя словно одуревшая. Хотя может, дело вовсе не в краске, а в том дыме, который на время приглушил мои тревоги. Я никогда еще не была в таком фокусе, настолько сосредоточенной на том, что мне нужно делать – призвать собственную, неизвестную пока магию и спасти Рамона.

Жрицы идут за мной, продолжая петь, и другие присоединяются к ним. Причем поют не только женщины, но и мужчины. Их мощные голоса вплетаются в варварскую местную песню. Я не разбираю слов, но мне она кажется песней надежды. Песней силы.

Все вокруг поют, но я не замечаю толпы, я вижу только Рамона и Ману, держащую нашу малышку на руках. Жрицы, другие вервольфы словно стираются из моей реальности. Есть только туман и самое важное для меня. Самые важные для меня.

Мне не нужно спрашивать, что делать, а Ману – говорить. Чувства сейчас лучше всяких слов. Благодаря туману в голове или постукиванию барабанов из меня уходят все сомнения и страхи. Все «получится» и «не получится». Все «могу» и «не могу». Во мне будто рождается знание, как надо поступить: подойти к плите-алтарю, на котором лежит Рамон, и положить ладони ему лицо.

И тоже запеть.

Мое пение похоже на рычание зверя и не претендует на мелодичность. Это не песня даже, это боль, отчаянье. Это плач, это зов. Я зову истинного вернуться ко мне. В каких бы мирах он не заблудился, пусть сейчас откликнется. Пусть найдет меня. Придет на песню и музыку барабанов.

Я стану для тебя маяком, Рамон. Я жду тебя здесь.

Тебе еще рано к предкам. Рано-рано, последний из изначальных.

Возвращайся к своей паре.

Возвращайся к своей истинной.

И что-то случается. Волны неведомой мне силы разом врываются в меня, сметая на своем пути страхи, панику, попытки все это объяснить с точки зрения разума. Мое сердце ускоряет свой ход, мое дыхание сбивается. Я будто кручусь в водовороте собственной силы, которая пронизывает меня сплошным потоком. Собственной ли? Мне кажется, что сами Предки говорят через меня. Через ритм барабанов. Через дрожь, охватившую тело моего истинного. Рамон дрожит, а я вместе с ним. От холода. От жара. От могущества, что сейчас льется через нас. Я вливаю в него эту силу. Всю до капли. До тех пор, пока не начинаю задыхаться. И когда это происходит, когда я уже чувствую, что не удержу эту бесконечную реку, когда перед глазами все окрашивается в красный, а сухая кожа под моими пальцами холодеет, Ману шагает ко мне и протягивает Сару.

Что она делает? – злюсь я. Эта энергия, сила точно не для ребенка. Не надо ей чувствовать боль. Боль отца, сердце которого вот-вот остановится. Боль матери, сердце которой обольется кровью от разрыва истинной связи. Не говоря уже о том, что, если я возьму мою малышку, то буду вынуждена отодвинуться от Рамона. Потерять с ним контакт.

Но Ману этого всего не понимает или не хочет понимать, потому что берет меня за руку и кладет на сгиб локтя Сару. Получается так, что я касаюсь лица истинного одной ладонью, и держу дочь другой рукой.

Это не разрыв. Это круг.

Когда Ману делает шаг назад, я все понимаю. Потому что в сильный поток, поток этой магии, вплетается нежный глоток воздуха, чарующая энергия нашей дочери. Ребенка изначальных. Наследие Предков.

Мир будто взрывается перед моим внутренним зрением. Взрывается, чтобы собраться в самом логичном, естественном виде. В каком все и должно быть. Боль, страхи схлопываются, будто их вытягивает мощной воронкой, и тают, впитываются в туман, который тоже развеивается.

Не опасаясь ничего, словно меня ведет чья-то могущественная длань, я протягиваю руку и наконец-то выдергиваю иглу из груди Рамона. Чтобы увидеть как смертельная рана затягивается в мгновение ока, а яд исчезает без следа.

Я смотрю на Рамона, и тут он делает резкий вдох.

ГЛАВА 12

Несмотря на всю магию, на то, что я голыми руками вытащила ядовитое жало, Рамон не очнулся волшебным образом. Не поднялся, целуя меня и дочь. После того вдоха, словно у выбравшегося на берег потерпевшего, набравшего воды в легкие, он рухнул на плиты, вновь погружаясь в беспамятство. Я тогда в отчаянии посмотрела на Ману, но вскоре его дыхание выровнялось, а сердечный ритм стал нормальным, да и кожа потеплела, на ней выступили капельки пота. Он был без сознания, но не при смерти. Смерть обошла его стороной благодаря мне. Благодаря Саре. Благодаря нашей связи.

Мы спасли его и спаслись все вместе.

Жрицы быстро оттеснили меня от Рамона, намазывая и натирая его знакомой травяной краской. Я хотела возмутиться, но Ману взяла меня за руку и отвела к каменной скамье со словами:

– Теперь можно отдохнуть.

– Но я хочу убедиться… – начала я, но верховная жрица меня перебила:

– Тебе нужно отдохнуть, – она нажала мне на плечи, заставив опуститься на камень. – С ним все будет в порядке.

– Легко вам говорить, – с досадой сказала я. – Не возле вашего мужчины сейчас вьется столько красивых женщин.

Пусть даже краска почти скрывала их лица, фигуры у них были на зависть иконам красоты на подиумах, а варварские наряды только добавляли какого-то экзотического, притягательного стиля.

Досады стало еще больше, когда Ману запрокинула голову и до обидного громко расхохоталась.

– Тешь себя мыслью, что ему сейчас совершенно точно безразличны эти красавицы. Хотя ему и так все равно, иначе магия истинных не сработала бы.

Она посмотрела на ядовитую иглу под моими ногами: оказывается я швырнула ее сюда, когда закончила… лечение? Не уверена, что это так называется. Магия растворила яд, не иглу, но, наверное, ее стоило как-то безопасно утилизировать. Как использованный аккумулятор или лампочку.

Я перевела взгляд на свою ладонь, на ту самую, которой касалась иглы, но на ней не осталось ни ожога, ни даже крови Рамона.

– Почему яд на меня не подействовал? – мой вопрос, как мысли вслух, но Мару отвечает:

– Магия его выжгла. Сила вашей любви.

– Нашей?

– Твоей. – Она кивает на Сару: – Ее. Она вырастет могущественной волчицей с сильной магией.

Я смотрю на малышку, и пока предсказание или пожелание Ману не укладывается в моей голове. Сара сонная кроха, беззащитное существо, которое хочется оберегать и любить. Маленькое личико, крошечные пальчики, и пахнет она чем-то ванильно-карамельным: моя лапочка пока что не тянет на волчицу-колдунью. Я устала, а она тем более, даже под шум барабанов, песни и дикие пляски уснула. Да, Ману была права, когда подвела меня к скамье, боюсь я бы вряд ли удержалась на ногах. Только что была полна сил, а теперь из меня их будто выкачали. Или же я отсоединилась от этого мощного потока и почувствовала разницу.

– Я до сих пор не могу поверить в существование магии, – качаю я головой. – Это выходит за рамки всего, что я знала.

– То есть то, что ты можешь становиться волчицей и обратно человеком, тебя не смущает? – улыбка у Ману лукавая.

– Это эволюция.

– Почему тогда магия не может быть частью эволюции?

– Потому что это магия, – смеюсь я. – Ее нельзя доказать.

– Вера не требует доказательств.

Что тут скажешь? Сегодня вера спасла жизнь моему истинному.

– Долго он будет без сознания? – это, пожалуй, самый важный вопрос, который стоило задать в самом начале.

– Может час, а может день, – пожимает плечами Ману.

День?! Я столько здесь не высижу, не говоря уже о Саре. Кажется, моя девочка только и держится на моем относительном спокойствии.

В общем, я в шоке, и Ману это видит.

– Если все-таки доверишься жрицам, можешь оставить его и отдохнуть. Я попрошу проводить вас с Сарой.

Я смотрю на завершивших свою работу жриц: они перестали наносить мази на тело Рамона и теперь пустились в какие-то ритуальные пляски. Вижу рядом с ними Мишель и понимаю, что рыжая никого к своему любимчику не допустит.

– У меня есть друг, что за ним присмотрит, – усмехаюсь я. – Буду благодарна, если место, о котором ты говоришь, будет уединенным. И безопасным.

– Тут везде безопасно, – кивает жрица. – Сегодня безопасно.

Сегодня? А завтра? Я слишком устала, чтобы анализировать ее слова или задавать новые вопросы, поэтому послушно следую за Ману. Она ведет меня лично, но не в храм, а куда-то за него. По одну сторону джунгли, под ногами выложенная крупными камнями дорожка, музыка сюда едва доносится. Я сплю на ходу и не сразу слышу шорох травы и замечаю шевеление в кустах. Высокий мужчина возникает перед нами так неожиданно, что я шарахаюсь в сторону. Тут темно, и я узнаю вервольфа скорее по запаху, чем по лицу.

– Хантер! Кто же так пугает? У меня ребенок на руках. Спящий! – приходится шипеть, чтобы не разбудить малышку.

– Куда тебя ведут? – отвечает он требовательным шепотом. Вообще не знала, что шепот бывает требовательным, но у него он именно такой.

– Спать, – заявляю я, пока Ману, изобразив не только слепую, но и глухую, продолжает свое путешествие. – Я тут всю ночь переживала, затем магию творила. Скоро рассвет, а я сейчас упаду.

Может, это капризно, но после всего мной пережитого имею право. Словно прочитав мои мысли, друг подхватывает меня на руки.

– Я отнесу, – заявляет твердо. Это странно, но сил на споры у меня точно нет. Тем более что у него шире шаг. – Говоришь, магия?

– Кто бы сомневался, что тебя заинтересует именно это! – хмыкаю я.

Хантер улыбается, наверное, впервые за все это нелегкое путешествие:

– Я никогда не скрывал своего увлечения древними цивилизациями, а это – храмы предков. Как будто я умер и попал в царство Владыки.

– Скорее, в обитель предков, – поправляю я.

Друг вмиг становится серьезным:

– Можно выдохнуть? Все позади?

Во мне откуда-то берется столько спокойствия и уверенности, что я киваю.

– Да, Хантер. Все хорошо. Я думаю, что можно привезти сюда Алишу и все ей тут показать.

– Ей понравится, – сверкнул он глазами.

– Можно бегать голышом по джунглям.

– Давай без этого, – хмурится друг. – Я ценитель истории, а не дикарь какой-нибудь.

Я на это только смеюсь.

Ману приводит нас в большую хижину, в отличие от каменного храма, очень большую и уютную. Если, конечно, хижины из бамбука или его растения-родственника можно считать уютными. Пол здесь тоже каменный, но выстелен круглыми ковриками. В углу камин – видимо, Ману успела его зажечь, пока мы с Хантером говорили, он и освещает очень простую деревянную мебель и нехитрую обстановку. В храме как-то все торжественно, а здесь – мило и по-домашнему.

– Это мой дом, – объясняет Ману. – Но ты моя гостья, поэтому, пока ты здесь, он твой.

– Спасибо, – благодарю я от всего сердца. – Но, кажется, прежде чем спать, мне нужно с себя все это смыть.

Я имею ввиду краску. Хорошо еще, что мне ею вымазали лишь лицо. И что Сара не испугалась такого вида матери. Хотя после дней рядом с Альмой тут либо заикой на всю жизнь останешься, либо бесстрашной вырастешь. Третьего не дано.

Словно в ответ на мои мысли, малышка проснулась и громко заорала. Это даже не плач – самый настоящий ор. Я попыталась ее обратно убаюкать, укачать, показала Хантера: если девочке нравятся мужественные альфы, то может, один из них способен ее успокоить. Но она лишь посмотрела не него, и снова в рев.

– Маленькая моя, – я совсем растерялась и почувствовала себя бесполезной несостоявшейся матерью, – что ты хочешь, родная?

На Хантера вообще ступор напал.

– Ты же помнишь, я рос единственным ребенком, и не знаю, чего обычно хотят младенцы, – сконфуженно объяснил он, и мы вместе повернулись к Ману.

– Есть они хотят, – усмехнулась слепая жрица.

– Это все объясняет, – Хантер поднял перед собой руки. – Тогда я пойду, не буду мешать с такими интимными моментами, прослежу за тем, чтобы с Рамоном все было хорошо.

Он ушел, а я, кажется, растерялась еще больше: вот чем кормить Сару?

– У меня нет молока, – признаюсь я жрице, опускаясь на узкую постель возле стены. Ни капельки. Похищение дочери, весь этот стресс повлияли на меня не лучшим образом. – Может, в племенах есть женщины, которые тоже кормят?

– Они тебе не нужны, – качает головой Ману. – Магия исцелила не только твоего истинного, но и тебя. Убедись в этом сама.

Я уже ничему не удивляюсь и ни с чем не спорю, просто сдвигаю бусы в сторону и прикладываю малышку к груди. Ведомая своими младенческими инстинктами, она очень быстро присасывается ко мне и… начинает пить молоко. Скажем так, первый момент не самый приятный, даже болезненный, потому что кое-кто очень голодный и жадный, а для кого-то это совсем в новинку. Но мы обе привыкаем, подстраиваемся друг под друга. Через несколько минут я готова парить в облаках от этого непередаваемого ощущения счастья и умиротворения.

От переполняющего меня чувства абсолютной любви.

От наконец-то сбывшейся самой заветной мечты.

Будто этот сопящий сладкий волчонок – мое благословение. Награда за все мои приключения в этой жизни. Сара – моя магия. Мое волшебство.

Малышка наедается и засыпает, а я засыпаю вместе с ней, прижимая дочь к груди. Постель Ману кажется мне самым роскошным ложем самого дорогого в мире отеля, и снится мне поток магии, окутывающий остров, Рамона, Сару и меня. Но на этот раз он меня не пугает. Я ему рада. А просыпаюсь я, когда вокруг полумрак. Камин потушен, и дневной свет просачивается лишь через узкие двери. Кажется, уже позднее утро, потому что солнечные лучи не заглядывают в хижину, солнце достаточно высоко.

Я выспалась, хотя еще раз просыпалась, чтобы покормить Сару, но сейчас ее рядом нет. Это мигом приводит в чувство и заставляет подскочить с постели с целью бежать, найти, отобрать. Кто посмел? А главное – почему я не почувствовала угрозу?

Я вылетаю на порог хижины и застываю, потому что на поляне перед ней, с видом на пирамиды и тропический лес на большом камне сидит живой и здоровый Рамон с дочерью на руках. Большой волк и маленький волчонок. У него такие крупные ладони, большие руки, что крошечная Сара в них едва не теряется. Картина настолько трогательная, что у меня щемит сердце.

Рамон вскидывает голову, и я будто попадаю в капкан его взгляда. Он жадно рассматривает меня, словно хочет убедиться, что я действительно здесь, и не знает, что от меня ждать. Я и сама не знаю. Только что готова была порвать любого, кто снова покусился на мою дочь, а теперь вот балдею от одного вида картины «верховный укачивает дочь».

Верховный, который вчера чуть не умер.

– Привет, – выдыхаю я, подходя к нему.

– Привет, – отвечает он хрипло. Какой же у него голос: до мурашек во всем теле! Но я на мурашки и их провокатора не ведусь. Мне нужно забрать у него Сару, но малышка спит. Такая миленькая, что я буду последней стервой, если потревожу ее волшебные сны. Поэтому я пристраиваюсь на камне рядом.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю в лоб. Может, не слишком вежливо, но как-то так.

– Решил дать тебе поспать и пообщаться с Сарой. Еще полчаса назад она была очень активной.

– Это как-то связано с тем, что она теперь завернута в какой-то… платок?

– Еще как связано. Спасти комбинезон я не успел, но мне помогли с одеждой для младенцев.

Даже спрашивать не буду, кто помог. И так понятно, что жрицы. Он уже успел со всеми пообщаться, пока я спала!

– Разве тебе не нужно отдыхать после вчерашнего?

– Я чувствую себя здоровым, как волк. Благодаря тебе. – Он осторожно перехватил Сару одной рукой и коснулся ладонью моей ладони.

Меня словно током прошибло, и я отдернула пальцы.

– Не делай так больше, – приказала, а Рамон приподнял брови:

– Не делать что?

– Не забирай Сару, пока я сплю. Я же испугалась, подумала, что ее снова… у меня забрали.

Взгляд Рамона становится серьезным, даже суровым.

– Прости, nena. Я об этом не подумал. Решил, что тебе точно нужно отдых после всего. Ману рассказала, что ты сделала…

– Я не могла поступить по-другому, – перебиваю я его. Не готова я обсуждать случившееся. Не сегодня. – Оставить свою дочь без отца. К тому же, я сделала это не одна, мне Сара помогла.

– Об этом я тоже знаю. – Вся суровость Рамона тает, когда он смотрит на дочь. Я, наверное, выгляжу так же. – Она сильная малышка.

Сильная малышка как раз выбирает это время, чтобы пробудиться и потребовать завтрак. В отличие от Хантера Рамон совсем не теряется. Все свои остальные нужды дочь сделала, поэтому он уверенно передает ее мне. Мне неловко кормить ее в его присутствии, но, учитывая, что он и так видел меня со всех ракурсов и даже вчера, то я отгоняю неловкость прочь. Это все от людей, как говорит Ману, а мы вервольфы, мы звери, чего тут стыдиться? Точнее, не этого светлого чувства, которое, кажется, теперь навсегда со мной, когда я кормлю Сару грудью.

– Я благодарен тебе, nena. За спасение моей жизни.

– Не за что, – выдыхаю я. – Ты спас мою жизнь, а я твою. Мы квиты.

Страницы: «« « 4567891011 » »»