Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория

III

Адди продолжает набирать очки, а Генри удивляется:

– Когда ты научилась так хорошо играть?

Но она и сама не знает. По правде говоря, Адди никогда раньше не играла. Правила она поняла не с первого раза, но потом нашла свой способ.

– Я быстро учусь, – говорит Адди, и мяч проскальзывает между ее ракетками.

– Рекорд! – объявляет автомат механическим голосом.

– Так держать! – хвалит ее Генри, стараясь перекричать шум. – Лучше запиши на свой счет.

Экран мигает, ожидая, что Адди введет имя, но она колеблется.

– Вот так, – подсказывает Генри, демонстрируя, как перемещать красную рамку между буквами.

Он уступает ей место, но как Адди ни пытается, у нее ничего не выходит. Только буква «А» дразняще подмигивает светом.

– Ладно, плевать, – говорит Адди, отходя в сторону, но ее место занимает Генри.

– Машины новые, а проблемы старые! – Он подталкивает автомат бедром, и квадрат становится на нужное место. – Вот так…

Генри хочет отодвинуться, но Адди перехватывает его руку.

– Запиши меня, а я пока возьму пива.

В баре уже полно народа, и все становится проще. Адди утаскивает пару бутылок с края стойки и ныряет в толпу. Бармен даже не успевает оглянуться.

С пивом в руках она возвращается к Генри, и первое, что видит, – ярко-красные мигающие буквы на экране.

«Ади».

– Я не знаю точно, как пишется твое имя, – объясняет Генри.

Написано неправильно, однако это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме трех сияющих букв, которые выглядят почти как печать, как подпись.

– Меняемся! – предлагает Генри и ведет ее к своему автомату. – Посмотрим, смогу ли я побить твой рекорд.

Затаив дыхание, Адди мечтает, чтобы не сумел никто и никогда.

Они играют, пока не заканчиваются четвертаки и пиво, пока в баре не становится слишком людно и неуютно. Когда сквозь шум и звон автоматов и гомон посетителей уже не расслышать голоса друг друга, Генри и Адди уходят из полумрака игровой галереи. Через ярко освещенный зал прачечной они выбираются на улицу, все еще бурля от возбуждения.

Уже опустились сумерки, на небе низко клубятся плотные серые облака, что обещают дождь.

Засунув руки в карманы, Генри оглядывает улицу.

– И что теперь?

– Хочешь, чтобы я выбрала?

– Это свидание на равных, – улыбается Генри, покачиваясь с каблука на носок. – Я обеспечил первую часть. Твоя очередь.

Адди мычит под нос и озирается, припоминая, что находится в окрестностях.

– Слава богу, я нашла кошелек, – говорит она, похлопывая себя по карману.

Конечно, ничего она не находила, однако перед тем как утром покинуть квартиру иллюстратора, вытащила из ящика буфета на кухне несколько десяток. Судя по недавней статье о Джеральде в «Таймс», где обозначили сумму его последней сделки, потерю он не заметит.

– Сюда, – зовет Адди, убегая по тротуару.

– Далеко еще идти? – интересуется Генри спустя пятнадцать минут.

– Я-то думала, ты настоящий уроженец Нью-Йорка, – ехидничает Адди.

Но Генри широко шагает, поспевая за ней, и вскоре они заворачивают за угол и оказываются у цели. Темную улицу освещает вывеска «Найтхок», белые лампочки вырисовывают на кирпичной стене узор, впереди выделяется красным неоновым цветом слово «Кинотеатр».

Адди успела побывать во всех киношках Бруклина, в огромных развлекательных центрах с кучей залов и сиденьями как на стадионе и в жемчужинах инди-кинотеатров с потертыми диванами, видела все новейшие премьеры и ностальгические старые фильмы.

«Найтхок» – один из ее любимчиков. Она изучает афишу и покупает два билета на «К северу через северо-запад», потому что Генри сказал, что раньше этот фильм не видел, затем берет его за руку и ведет в темный холл.

Между сиденьями стоят столики с пластиковыми меню и листками, на которых записывают заказы. Адди раньше ничего не заказывала – карандашная надпись растворялась, официант о ней забывал, стоило ему потерять ее из виду. Она наклоняется и принимается с восторгом наблюдать, как Генри что-то пишет на карточке. Такое несложное действие – и таит в себе столько возможностей.

На экране крутят трейлеры фильмов, зал постепенно заполняется. Генри берет ее за руку, переплетая их пальцы, словно звенья цепи. Она бросает взгляд на его лицо, вырисовывающееся в тусклом свете кинотеатра. Черные кудри, высокие скулы. Красивый изгиб губ. Мимолетное сходство.

Уже не в первый раз Адди видит отражение Люка в чужом лице.

– Ты таращишься, – шепчет ей Генри сквозь шум рекламы.

Адди моргает и трясет головой.

– Извини. Просто ты похож на одного моего старого знакомого.

– Надеюсь, он тебе нравился.

– Не совсем, – говорит она. Генри с притворной обидой глядит на нее, и Адди улыбается. – Все намного сложнее.

– Неужели ты была в него влюблена?

– Нет, – вздыхает Адди, но отвечает не сразу, не слишком эмоционально. – Но на него было приятно смотреть.

Генри смеется, и тут гаснет свет и начинается фильм.

Официант приносит заказ, низко склоняясь над их столиком. Адди таскает с тарелки один за другим ломтики картошки и наслаждается просмотром картины. Она бросает взгляд на Генри, пытаясь понять, нравится ли ему, но тот даже не глядит на экран. Его лицо, что всего час назад светилось энтузиазмом, искажено от напряжения. Ногой он беспокойно барабанит по полу.

Адди взволнованно наклоняется к нему.

– Тебе не нравится?

Генри отстраненно улыбается.

– Фильм неплохой, – отмахивается он, беспокойно ерзая. – Просто все немного медленно.

Она хочет сказать: «Это же Хичкок», однако шепчет:

– Поверь, оно того стоит.

Генри, наморщив лоб, поворачивается к ней.

– Ты уже видела?

Разумеется, Адди его уже видела. Сначала в пятьдесят девятом, в Лос-Анджелесе, потом в семидесятых, на сдвоенном сеансе с последним фильмом Хичкока «Семейный заговор», а затем еще раз, несколько лет назад в Гринвич-Виллидж смотрела ретроспективу Хичкока. Он обладает уникальной способностью воскресать, возвращаться на экраны кинотеатров.

– Да, – шепчет в ответ Адди, – но я не против.

Генри молчит, но он определенно против. Его колено снова начинает подпрыгивать, а через несколько минут он встает и выходит в вестибюль.

– Генри, – смущенно зовет его Адди, – что случилось, что с тобой?

Она догоняет Генри уже на выходе, когда он открывает дверь и ступает на тротуар.

– Прости, – бормочет он, – мне нужно было на воздух.

Но дело явно не в этом. Генри шагает вперед.

– Поговори со мной, – нервничает Адди.

Он замедляет шаг.

– Я просто хотел, чтобы ты мне сказала.

– Сказала что?

– Что уже видела этот фильм.

– Но ты-то не видел! – возражает Адди. – А я с удовольствием бы посмотрела еще раз. Я люблю смотреть кино по второму кругу.

– А я нет! – огрызается Генри и тут же словно сдувается, качая головой. – Прости, прости. Дело не в тебе. – Он запускает пальцы в волосы, поворачивается к Адди и смотрит на нее. Во тьме блестят зеленые глаза. – У тебя хоть раз возникало ощущение, что твое время на исходе?

Адди моргает, возвращаясь на триста лет назад. И вот она уже снова стоит на коленях в чаще, шаря руками по поросшей мхом земле, а позади гудят церковные колокола.

– Я не об обычном течении времени, – говорит Генри. – Я о том, что иногда оно ускользает так быстро, что ты пытаешься поймать его и удержать, но оно лишь продолжает утекать сквозь пальцы. С каждой секундой остается все меньше времени и все меньше воздуха. Порой, когда сидишь неподвижно, вспомнишь об этом, а подумав как следует, начинаешь задыхаться. В такие моменты мне срочно нужно встать и пройтись.

Он нервно обнимает себя, впиваясь пальцами в бока.

Адди давным-давно не испытывала ничего похожего, но она помнит это ощущение, помнит тот страх, такой тяжелый, что мог бы ее раздавить.

Моргнешь – и полжизни как не бывало.

Не хочу умирать так же, как жила!

Родиться и лечь в землю на одном и том же пятачке.

Адди берет его за руку.

– Пойдем, – говорит она и тянет Генри на улицу. – Нам пора.

– Куда? – спрашивает он, но Адди только вцепляется в него крепче.

– Поищем что-нибудь новенькое.

IV

29 июля 1724

Париж

Реми Лоран – это смех, заключенный в человеческую оболочку, что выплескивается из него на каждом шагу.

Они идут бок о бок по Монмартру, и Реми то и дело приподнимает треуголку на голове Адди, треплет ее за воротник, обнимает за плечи и наклоняется ближе, словно желает нашептать непристойный секрет. Реми нравится участвовать в ее спектакле, а Адди наслаждается тем, что может с кем-то разделить свой обман.

– Тома, ты просто болван! – громко восклицает он, когда они проходят мимо кучки мужчин. – Прохвост ты, Тома! – хохочет он, завидев у входа в переулок пару женщин – по сути, еще девочек, со щеками, разукрашенными румянами, и завернутых в рваные кружева.

Те охотно откликаются на призыв.

– Тома! – дразнящим сладким эхом кричат шлюхи. – Давай повеселимся, Тома. Мы любим прохвостов!

Адди и Реми взбираются по бесконечным ступеням Сакре-Кер. Почти на самой вершине он бросает пальто на лестницу, жестом приглашая Адди присесть.

Они делят угощение и принимаются за еду. Адди разглядывает своего странного спутника. Он полная противоположность Люку во всех отношениях. Волосы его похожи на отполированную до блеска золотую корону, глаза голубые, как летнее небо, но дело даже не в этом, а в манере держаться: в охотной улыбке, открытом смехе, живой энергетике юности. Если Люк – воплощение пугающей тьмы, то Реми – полуденное сияние. И если последний не так красив, то лишь потому, что он человек.

Он настоящий.

Реми замечает, как она таращится на него, и смеется.

– Ты нарочно меня рассматриваешь? Должен сказать, у тебя прекрасно вышло скопировать парижского юношу.

Адди оглядывает себя – она сидит в свободной позе, лениво обхватив рукой колено.

– Однако, – добавляет Реми, – ты слишком хорошенькая, даже в темноте.

Он придвигается ближе и берет ее за руку.

– А как тебя на самом деле зовут? – спрашивает он.

О, как же ей хочется ответить! Она пробует назвать себя, решив, что, возможно, хотя бы раз имя сорвется с губ, но после «А» голос обрывается, и Адди произносит:

– Анна.

– Анна, – вторит Реми, убирая выбившуюся прядь ей за ухо, – тебе подходит.

Долгие годы Адди будет примерять на себя разные имена, и всякий раз ей станут твердить эти слова, покуда она наконец не начнет задумываться, важно ли имя для человека. Сама идея теряет смысл, когда произнесенное множество раз слово распадается бессмысленными слогами и звуками. Эту затасканную фразу она будет считать доказательством того, что имена на самом деле ничего не значат, как бы ни хотелось ей услышать и произнести свое собственное.

– Скажи, Анна, – говорит Реми, – кто ты?

И она рассказывает. Или по крайней мере пытается – вываливает на него историю своего странного и необычного путешествия, а потом, когда понимает, что ни слова не дошло до сознания Реми, начинает сначала, но на сей раз выдает более приглаженную версию правды, более человеческую.

История Анны – бледное подобие истории Аделины.

Девочка хочет избежать женской участи. Отрекается от прежней жизни, бросает все, что когда-либо у нее было, сбегает в город одинокая, зато свободная.

– Невероятно, – бормочет Реми, – ты просто взяла и ушла?

– Мне пришлось, – отвечает она и совсем не лжет. – Ну признайся же, ты думаешь, я чокнутая?

– И правда, – ухмыляется Реми, – безумнее не бывает. Ты невероятна! Какая храбрость!

– Тогда я не думала о храбрости, – признается Адди, отщипывая кусочки от хлебной корки. – Мне казалось, у меня нет выбора. Будто… – Слова застревают прямо в горле. Непонятно, из-за проклятия или просто от тяжелых воспоминаний. – Будто я там и умру.

Реми задумчиво кивает.

– В маленьких деревушках жизнь скучна. Некоторым этого достаточно, им нравится предсказуемость. Но если ты пойдешь по следам других, не сможешь проторить собственный путь. Не оставишь свой след.

У Адди сжимается горло.

– Ты считаешь, жизнь ничего не стоит, если ты не оставил в мире следа?

Реми становится серьезным – должно быть, он распознал в ее голосе грусть, потому что говорит:

– Полагаю, есть множество способов сыграть свою роль. – Он достает из кармана книжку. – Она написана одним человеком – Вольтером. Но к ее созданию причастны и руки, которые ее напечатали. Другие изготовили чернила, и теперь книгу можно прочесть. Третьи – вырастили дерево, из которого сделана бумага. Все они имеют значение, хотя вся слава достается лишь имени, что стоит на обложке.

Конечно, он понял ее неправильно, предположив, что Адди тревожит другой, более распространенный страх. И все же его слова имеют значение, хотя пройдет много лет, прежде чем Адди поймет, насколько они важны.

Воцаряется тишина, тишина, что полнится мыслями. Жара спала, ночной час принес прохладу и ветерок. Время окутывает их покрывалом.

– Уже поздно, – замечает Реми. – Позволь проводить тебя домой.