Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория
Но здесь он вернулся.
Солнце клонится к закату, когда Адди встает и направляется к окраине деревни и опушке леса, к тому месту, что старуха звала домом. Время не пощадило и его. Лес поглотил разросшийся сад, дикая природа одолела хижину, разрушила до основания, среди останков торчат макушки юной поросли. Дерево сгнило, камни рассыпались, крыша и вовсе исчезла, а прочее медленно пожирают сорняки и виноград.
В следующий визит Адди от строения не останется и следа, все проглотит чаща. Но пока скелет, что неспешно тонет во мху, еще на месте.
Уже на подходе к полуразрушенному домишке Адди замечает тень движения и понимает: хижина не совсем заброшена. Она думает, что это кролик или, может быть, молодой олень, а находит мальчика, который играет среди руин, карабкается по остаткам каменных стен и хлещет сорняки прутом, притащенным из леса.
Мальчик ей знаком: это старший из сыновей, тот, что гонялся за собакой по двору. Ему примерно девять или десять. Он достаточно взрослый и смотрит на нее подозрительно, держа свой прут наподобие меча.
– Кто ты? – возмущенно спрашивает мальчишка.
На сей раз Адди не хочет притворяться призраком.
– Ведьма!
Она не знает, почему так ответила. Может, просто ради развлечения. Или потому, что правду говорить нельзя, а раз так – можно болтать что хочешь. Или потому, что так сказала бы на ее месте Эстель.
Лицо мальчика омрачает тень.
– Ведьм не существует, – возражает он, но в голосе нет уверенности, и когда Адди подходит ближе, мальчик пятится, наступая ботинками на хрусткие, высушенные солнцем ветки.
– Ты играешь на моих костях, – предупреждает Адди. – Спускайся-ка, пока не свалился.
От удивления мальчишка спотыкается, едва не поскользнувшись на островке мха.
– Впрочем, если решишь остаться, – продолжает Адди, – там и для тебя местечко найдется.
Он в ужасе спускается и уносит ноги. Адди наблюдает, как мальчик бежит, и в ушах ее отдается каркающий смех Эстель.
Она не жалеет, что напугала ребенка, – вряд ли он запомнит. И все же завтра мальчик придет сюда снова, а Адди спрячется на краю леса, чтобы посмотреть, как он попробует вскарабкаться на обломки хижины. Парнишка предпримет попытку, но в глазах появится тревога, ребенок отступит и убежит прочь. Вспомнит ли он в тот момент о ведьмах и зарытых костях, если эта идея проросла у него в голове?
Но сегодня Адди одна и думает лишь об Эстель.
Она ведет рукой по полуразрушенной стене и гадает, не остаться ли здесь. Стать ведьмой в лесной чаще, плодом чужого воображения. Представляет, как отстраивает заново дом старухи, даже опускается на колени и укладывает горкой несколько небольших камней. Но уже на четвертом те рассыпаются и падают в сорную траву в точно таком же порядке, в каком она их оттуда подняла.
Чернилами не написать.
Рану не нанести.
Дом не построить.
Адди вздыхает. Из леса, щебеча, вылетает стайка птиц. Адди поворачивается к деревьям. Солнце еще не зашло, до заката примерно час, но она глядит в чащу, и ей чудится, что мрак смотрит оттуда в ответ.
Она пробирается между наполовину вросшими в землю камнями и ступает под сень деревьев.
Ее пробирает дрожь.
Это как шагнуть сквозь завесу.
Адди бредет между деревьями. Когда-то она боялась заблудиться, теперь каждый шаг запечатлен в ее памяти. Адди не собьется с пути, даже если сама захочет.
В глубине чащи воздух прохладнее, под куполом леса ночь ближе. Теперь ей понятно, почему в тот день она потеряла счет времени. Почему граница между тьмой и закатом оказалась столь размытой. Она все думает – стала бы взывать к богам, если б знала, который час? Стала бы молиться, зная, кто ответит?
Адди не отвечает на эти вопросы.
Ответы ни к чему.
Адди не знает, долго ли он крался за ней в тиши. Только слышит, как за спиной трещит ветка.
– Какое странное паломничество…
Адди улыбается про себя.
– Неужели?
Поворачивается и видит: Люк стоит, прислонившись спиной к дереву.
Они встречаются не впервые с памятной ночи, когда он забрал душу Бетховена. Но Адди до сих пор не забыла ту сцену. А еще она помнит, что он специально все это ей показал. Чтобы она взглянула на него и познала силу его власти. Но это было глупо. Все равно что сбросить карты, когда на кону самые высокие ставки.
«Я вижу тебя, – думает она, когда Люк отходит от дерева. – Я видела твое истинное обличье. Больше ты меня не напугаешь».
Он ступает в бледный круг света.
– Что привело тебя сюда?
– Можешь считать, что ностальгия, – пожимает плечами Адди.
– Я зову это слабостью, – задирает подбородок Люк. – Ты ходишь кругами, когда можно проложить новый путь.
– Как я могу проложить путь, когда не могу соорудить даже горку камней? Освободи меня – и увидишь, на что я способна, – хмурится Адди.
Люк со вздохом растворяется в темноте и возникает у нее за спиной, обдувая своим дыханием ее волосы.
– Аделин, Аделин… – упрекает он, но Адди знает, что, если повернется, его там не окажется.
Потому она стоит на месте, не отводя глаз от чащи, и даже не отшатывается, когда он касается ее и обнимает за плечи.
От Люка пахнет дубом, листьями и напитанным дождем полем.
– Разве ты не устала? – спрашивает мрак.
И тут она вздрагивает. Адди ждала колкостей, но к вопросу, да еще заданному почти нежно, оказалась не готова.
Прошло сто сорок лет. Целый век и еще почти половину она прожила будто эхо, будто призрак.
Конечно Адди устала.
– Разве ты не хочешь отдохнуть, дорогая?
Слова осенней паутинкой скользят по ее коже.
– Я бы похоронил тебя здесь, рядом с Эстель. Вырастил бы над твоей могилой дерево…
Адди закрывает глаза.
Да, она устала. Возможно, годы не сделали хрупкими ее кости, не ослабили тело, но усталость поселилась в душе как гниль. Случаются дни, когда Адди страшится прожить еще год, еще десяток лет, еще век. Случаются бессонные ночи, когда она мечтает умереть.
Но утром Адди просыпается и видит розовое или оранжевое рассветное небо, просвечивающее сквозь облака, или слышит плач одинокой скрипки, музыку и вспоминает, что в мире существует красота.
И ей не хочется ничего упустить – абсолютно ничего.
Адди поворачивается в его объятиях и смотрит Люку в глаза. Она не знает, в чем дело. В наступающей ли ночи или в самой чаще, но Люк выглядит иначе. Вот уже несколько лет он появляется в кружевах и бархате, одетый по последней моде. А еще представал перед ней в образе черной дыры, необузданной и жестокой. Но сейчас Люк совершенно другой.
Он как незнакомец, что она встретила той ночью. Дикая магия в обличье любовника.
Его очертания скрадывает тень, кожа цвета лунного света, оттенок глаз в точности как лесная зелень.
Неприрученное создание.
Но и Адди тоже.
– Устала? – с вызывающей улыбкой переспрашивает она. – Я только просыпаюсь.
Ей кажется, он вознегодует, превратится в мрачную тень с клыками, но в глазах Люка нет и следа желтых крапинок. Они окрасились новым, пылающим оттенком зеленого. Позже, годы спустя, она поймет, что означает этот цвет, – веселье. Сегодня она видит лишь его проблеск.
Люк легко касается губами ее щеки.
– Даже камни рассыпаются в прах, – шепчет он и исчезает.
XII
13 июня 2014
Нью-Йорк
Парень и девушка идут держась за руки.
Они направляются в «Трикотажную Фабрику», и, как большинство мест в Уильямсбурге, она совсем не то, чем кажется: не магазин народных ремесел и не ткацкая фабрика, а концертная площадка на северной окраине Бруклина.
Сегодня день рождения Генри.
Он спросил, когда родилась Адди, и, выяснив, что день рождения был в марте, огорчился.
– Жаль, что я все пропустил.
– Самое лучшее в днях рождениях то, что они случаются каждый год, – утешила Адди, прижимаясь к нему.
Она тогда немного посмеялась, а глядя на нее, и он тоже, но в голосе Генри осталась какая-то грусть, и Адди решила, что это просто от рассеянности.
Друзья Генри заняли столик у сцены и водрузили на него небольшие подарочные коробки.
– Генри! – кричит Робби. Пару бутылок он уже опустошил.
– Наше сладкое летнее дитя! Буквально, – смеется Беа, ероша Генри волосы.
Затем они переводят взгляд на Адди.
– Всем привет! – улыбается Генри. – Это Адди.
– Ну наконец-то! – восклицает Беа. – Ужасно хотелось с тобой познакомиться.
Разумеется, они уже знакомы. Друзья постоянно просят Генри познакомить их с его новой девушкой. Все время упрекают, что он ее прячет. Адди пила с ними пиво в «Негоцианте», приходила в гости к Беа на ночь фильмов, встречалась в галереях и парках. Беа каждый раз говорит о дежавю, потом о художественных направлениях, а Робби дуется, несмотря на попытки Адди его задобрить.
Кажется, Генри это беспокоит больше нее. Наверное, он думает, что Адди все равно, но правда в том, что у нее нет сил возмущаться. Бесконечный цикл «привет – кто это – приятно познакомиться – привет» действует на нее как речная вода на камень – медленно, но неизбежно подтачивает. Адди просто научилась с этим жить.
– Слушай, – говорит Беа, внимательно ее разглядывая, – ты мне кого-то напоминаешь.
Робби поднимается, чтобы принести еще выпивку. При мысли, что придется начать все заново, у Адди замирает сердце, но Генри встает и перехватывает руку друга:
– Я сам схожу.
– Именинник не платит! – протестует Беа, но Генри только отмахивается и начинает пробираться сквозь толпу.
Адди остается наедине с его друзьями.
– Я так рада, что познакомилась с вами обоими, – говорит она. – Генри то и дело о вас рассказывает.
Робби с подозрением прищуривается.
Адди чувствует, как между ними снова вырастает стена, но она уже имеет представление о характере Робби, поэтому продолжает:
– Ты же актер? Я бы с удовольствием сходила на твое шоу. Генри говорит, ты потрясающий.
Но тут вмешивается Беа:
– Генри выглядит счастливым. По-настоящему счастливым.
– Так и есть! – подтверждает Генри, ставя пиво на стол.
– За двадцать девять! – провозглашает Беа, поднимая бокал.
Они принимаются спорить о достоинствах возраста и приходят к общему мнению, что двадцать девять – довольно бессмысленная годовщина, чуть меньше весьма значительных тридцати.
Беа обнимает Генри за шею.
– Но в следующем году ты официально станешь взрослым!
– А я-то думал, это происходит в восемнадцать, – смеется он.
– Да не смеши меня. В восемнадцать разрешено голосовать, в двадцать один – пить, а в тридцать ты уже можешь принимать решения.
– Теперь-то ты куда ближе к кризису среднего возраста, чем в двадцать пять, – дразнит его Робби.
Включается, чуть попискивая, микрофон. Ведущий объявляет о начале разогрева.
– Итак, на сцене восходящая звезда! Уверен, вы слышали это имя, а если нет, вскоре услышите. Встречайте Тоби Марша!
У Адди замирает сердце.
Толпа кричит, приветствуя певца, Робби свистит, и на сцене появляется Тоби: все тот же красивый застенчивый юноша. Но он поднимает подбородок повыше и с гордой улыбкой машет публике. Словно из пробного наброска стал законченной работой.
Тоби садится за фортепиано и начинает играть. С первых же нот Адди окутывает тоска. А затем он принимается петь.
– Каждую ночь ты приходишь ко мне…
Время ускользает, и Адди снова сидит на банкетке в его гостиной, на подоконнике исходит паром чай, а ее пальцы рассеянно перебирают ноты.
– Это так просто – тебя любить…
Она в его постели, и сильные руки Тоби играют мелодию на ее коже. Вспомнив об этом, Адди краснеет, а Тоби поет дальше:
– Пусть мы встречаемся только во сне,
Слишком боюсь я тебя забыть…
Слов она ему не подсказывала, он сам их подобрал. Голос Тоби звучит чище, сильнее, более уверенно. Нужно было просто найти ту самую песню.
Что-то заставляет толпу податься вперед и вслушаться. Адди накрепко зажмуривается, в ее голове тесно переплелись прошлое и будущее.
Все те вечера в «Эллоуэй», когда она наблюдала за его игрой.
Когда он подходил к ней в баре и улыбался.
Все их «первые разы», которые для нее были вовсе не первыми.
Палимпсест, что просачивается на поверхность.
Тоби поднимает взгляд от инструмента. Разумеется, в таком огромном зале он никак не может ее увидеть, но Адди уверена, что Тоби смотрит на нее. Помещение вдруг словно плывет, и она не знает, в чем дело – в слишком быстро выпитом пиве или головокружении от воспоминаний, но когда песня заканчивается и публика награждает Тоби теплыми аплодисментами, Адди вскакивает и мчится к двери.
– Адди, стой, – окликает ее Генри, но она не может ждать, хотя знает, что последует за ее уходом – Робби и Беа опять все забудут, и им с Генри придется начинать заново. Однако в эту секунду ей наплевать.
Она не в силах сделать и вдоха.
Двери распахиваются в ночь, Адди хватает ртом воздух, нагнетая кислород в легкие.
Казалось, песня должна была ей понравиться.
В конце концов, Адди любит навещать свои произведения искусства. Однако это были лишь обрывки, вырванные из контекста. Статуэтки птиц на деревянном постаменте, картины за ограждением в музеях. Экспонаты в стеклянных коробках под стеклом, оберегающим настоящее от прошлого. Но все меняется, когда стекло разбивается.
Это ее мать в проеме двери, высохшая до костей.
Реми в парижском салоне.
Сэм, каждый раз предлагающая остаться.
Тоби Марш, исполняющий свою песню.
Для Адди единственный способ продолжать жить – это двигаться дальше. Они Орфеи, а она – Эвридика, и всякий раз, как они оборачиваются, она погибает.
– Адди? – Прямо позади нее стоит Генри. – Что случилось?
– Прости, – бормочет она, вытирая слезы. История эта слишком длинная и одновременно слишком короткая. – Я не могу вернуться, просто не могу.
Генри бросает взгляд через плечо. Должно быть, он заметил, как во время концерта с ее лица сбежали все краски.
– Ты его знаешь? Этого Тоби Марша?
Адди еще не рассказывала о нем Генри, так далеко они пока не добрались.
– Знаю, – говорит она, что не совсем правда, поскольку подразумевает нечто, принадлежащее прошлому, но как раз прошлое Адди недоступно.
Генри хмурится – наверное, подозревает подвох.
Он закидывает руки за голову.
– У тебя остались к нему чувства?
Адди хочет сказать правду: конечно, остались. Она никогда ни с кем не расставалась и не прощалась – ни точек, ни восклицаний, лишь целая жизнь многоточий. Когда другие пытаются начать сначала, они пробуют с чистого листа. Страницы Адди исписаны вдоль и поперек. Есть поговорка – «Разжечь старое пламя», но в случае Адди это не пламя, у нее полным-полно горящих свечей. Как их погасить? У Адди уже давно кончился воздух.
Но это не любовь.
Это не любовь, а именно она так волнует Генри.
– Нет, – говорит Адди. – Просто он… застал меня врасплох. Извини.
Генри взволнованно спрашивает, не вернуться ли ей домой, но Адди не знает, что он имеет в виду – ее одну или с ним вместе, и не слишком хочет выяснять, поэтому качает головой, и они снова идут в зал.
Внутри уже другое освещение, сцена пуста, в воздухе грохочет хаус – разогрев перед основным шоу. Робби и Беа болтают, тесно склонившись друг к другу, в точности так же они сидели, когда Адди вошла в первый раз. Подходя к столику, она улыбается изо всех сил.
– А вот и ты! – восклицает Робби.
– Куда ты сбежал? – спрашивает Беа и переводит взгляд на Адди. – Кто это с тобой?
Генри обнимает ее за талию.
– Ребята, это Адди.
Робби внимательно осматривает ее с головы до пят, но Беа лишь сияет улыбкой.
– Ну наконец-то, – радуется она. – Мы давно мечтали с тобой познакомиться!
XIII
29 июля 1872
По пути в Берлин, Германия
Поезд мчится по немецкой глубинке; на столике негромко позвякивают бокалы, Адди пьет кофе в вагоне-ресторане и глазеет в окно, поражаясь скорости, с которой мир проносится мимо.
Люди способны творить невиданные дела. Они жестоки, они развязывают войны, но также не чужды искусства и изобретений. Долгие годы Адди будет думать об этом снова и снова, глядя, как падают бомбы, рушатся здания, террор охватывает целые страны. Но эти мысли не оставят ее и тогда, когда на пленке запишут первое изображение, поднимутся в воздух самолеты, кино станет из черно-белого цветным.
Адди удивляется.
Она всегда будет удивляться.
Глубоко погрузившись в раздумья, она не слышит проводника, пока тот не подходит прямо к ней.
– Фройляйн, – говорит он, осторожно касаясь ее плеча, – ваш билет, пожалуйста.
– Конечно, – улыбается Адди и делает вид, будто роется в сумочке. – Извините, должно быть, я забыла его в купе.
Этот танец они танцуют не первый раз, однако впервые проводник следует за ней неотступной тенью в купе, которого у нее нет, за билетом, который Адди так и не купила.
Она ускоряет шаг, надеясь захлопнуть за собой дверь, чтобы прилипчивый тип остался позади, но тщетно, кондуктор идет за ней по пятам. Адди останавливается у какого-то купе, конечно же ей не принадлежащего, и надеется, что оно хотя бы пустое.
Ей не везет.
Когда Адди тянется к ручке, та ускользает и поддается. За дверью открывается темное помещение, откуда появляется элегантный господин, чьи черные кудри будто чернилами нарисованы на висках.
Адди затапливает облегчение.
– Герр Вальд! – Кондуктор сразу выпрямляется, словно мужчина за дверью по меньшей мере герцог, а не сгусток мрака.
Люк расплывается в улыбке.
– Вот и ты, Аделин. Моя беглянка-женушка, – лукаво улыбаясь, говорит он мягким и сочным, точно летний мед, голосом, а затем переводит взгляд зеленых глаз на кондуктора: – А вас что снова сюда привело?
Адди выдавливает сладкую до приторности улыбку.
– Любовь моя, я забыла билет.
Издав смешок, Люк достает из кармана кусочек бумаги и притягивает Адди к себе.
– Какая ты забывчивая, милая.
В глубине души Адди вся ощетинивается, но держит язык за зубами, крепче прижимаясь к нему.
Кондуктор разглядывает бумажку, желает им доброго вечера и откланивается. Адди сразу же отшатывается от Люка.
– Дорогая моя Аделин, – цокает языком он. – Ты ужасно относишься к мужу.
– Я не твоя! И обошлась бы без твоей помощи.
– Разумеется, – сухо соглашается Люк. – Идем, не стоит устраивать сцену в коридоре.
Он затаскивает ее в купе, или ей так кажется, но вместо привычного уютного помещения она вдруг оказывается в темноте, бескрайней и глубокой. Сердце Адди пропускает удар и резко падает, когда они возвращаются в ничто, пустое пространство между мирами. Адди знает – она никогда до конца не сумеет осмыслить природу мрака. Потому что сейчас до нее наконец доходит, что это за место.
Это он.
Таков его истинный образ – безбрежная и дикая ночь, мрак, полный обещаний и жестокости, страха и свободы.
И когда тьма вновь обретает форму, они уже не в немецком поезде, а на центральной улице города. Адди еще не знает, что это Мюнхен.
Ей следовало бы злиться на перемену курса, внезапное похищение, но после короткого замешательства Адди овладевает любопытство. Ее захлестывает какое-то необычное ощущение. Предвкушение приключений.
Сердце ускоряет бег, но Адди не хочет показывать Люку, как изумлена. Хотя подозревает, что он все равно в курсе. Слишком радостно блестят его глаза, окрасившиеся в более темный оттенок зелени.
Адди и Люк стоят на ступеньках оперного театра. Ее дорожное платье исчезло, вместо него появился более красивый наряд. Адди гадает, настоящий ли он, как, собственно, и все остальное, или же это просто дурман, навеянный дымом и тенью. У Люка на шее серый шарф, зеленые глаза игриво посматривают из-под полей шелкового цилиндра.
Повсюду суматоха, дамы и господа поднимаются по ступеням, чтобы посмотреть представление. Позже Адди выяснит, что это был Вагнер, «Тристан и Изольда», а пока эти слова для нее не имеют значения. Она не знает, что это пик карьеры композитора, а опера стала венцом его творчества. Адди упивается сладким предвкушением, что словно разлито в воздухе; через вестибюль с мраморными колоннами и расписными арками они проходят в концертный зал, отделанный бархатом и золотом.
Опустив руку Адди на талию, Люк ведет ее в небольшую ложу с прекрасным видом на сцену. От волнения сердце Адди замирает, а потом ей приходит на память Флоренция.
Не обманывайся моей добротой, – сказал он, – я просто хочу сломить тебя сам.
Но когда они занимают места, в глазах Люка нет и следа злого огонька, в изгибе губ – жестокой насмешки. Только ленивое довольство кота, греющегося на солнышке.
Им приносят пару бокалов с шампанским, один из них Люк протягивает Адди.
– С годовщиной… – провозглашает он.
Свет тускнеет, и поднимается занавес, оркестр начинает играть.
Напряжение симфонии нарастает, музыка волнами захлестывает зал и разбивается о стены. Сила бури обрушивается на корабль. А потом появляется Тристан. И Изольда.
Их голоса поистине грандиозны.
Адди, конечно, и прежде ходила на спектакли, слушала симфонии и музыкальные пьесы, где звучали голоса такие чистые, что хотелось плакать. Но ничего подобного она раньше не знала.
Как они пели! Ей не доводилось видеть чувства такой необъятной широты и размаха. Отчаянную страсть в каждом движении. Беспримесную силу удовольствия и боли.
Адди хочется закупорить эти ощущения в бутылку и унести с собой сквозь тьму.
Годы спустя она услышит эту симфонию в записи и выкрутит громкость до предела, до боли, окружая себя звуком, но это будет лишь жалкое подобие происходящего сейчас на сцене.
Случайно отведя взгляд от исполнителей, она замечает, что Люк наблюдает за ней. И его глаза вновь окрасились в тот самый оттенок зелени. В нем нет скрытности или упрека, нет жестокости, лишь довольство.
Позже она поймет, что это был первый вечер, когда Люк не попросил ее сдаться и ни разу не упомянул о душе.
Читать бесплатно другие книги:
