Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория
Горе, глубокое, точно колодец, окутывает Адди.
Зачем сажать семена? Холить их и взращивать?
Все равно все погибнет, умрет.
Осталась лишь она – одинокий призрак, который горюет по своей потере. Зажмурившись, Адди пытается вызвать в памяти Эстель, вспомнить голос старухи: пусть та скажет ей, что все будет хорошо, что это лишь дерево, – но голос пропал, потерялся в буре эмоций.
Адди сидит на кладбище до заката.
Дождь превратился в морось, капли изредка барабанят по камню. Она промокла насквозь, но не чувствует этого – почти ничего не чувствует, пока за спиной не начинает дрожать воздух и сгущаться тень.
– Мне жаль, – произносит шелковистый голос.
Впервые на ее памяти слова из уст Люка звучат искренне.
– Твоих рук дело? – шепчет она, не поднимая взгляда.
К ее удивлению, Люк опускается рядом с ней на промокшую землю. Но его одежда выглядит совсем сухой.
– Ты не можешь винить меня во всех несчастьях, – вздыхает он.
Адди даже не понимала, что дрожит, пока Люк не обнимает ее за плечи. Она вздрагивает под тяжестью его руки.
– Знаю, я бываю жесток, но природа суровее меня.
Теперь Адди замечает: пень пересекает обугленная линия. Быстрый, горячий удар молнии.
Легче ей не становится.
Адди не в силах смотреть на обрубок дерева. Не в силах больше здесь оставаться.
– Идем, – говорит Люк, поднимая ее на ноги.
Адди не знает, куда они направляются, да ей и все равно, лишь бы подальше отсюда. Она поворачивается спиной к обугленному пню, почти сравнявшейся с землей могиле.
«Даже камни…» – думает Адди, следуя за Люком прочь от кладбища, деревни, от своего прошлого.
Сюда она больше не вернется.
Париж, конечно же, изменился куда больше Вийона.
За прошедшие годы его отполировали до блеска: белокаменные здания с угольно-черными крышами, высокие окна и железные балконы, широкие проспекты с цветочными магазинами и кафе под красными маркизами.
Люк и Адди сидят во внутреннем дворике, ее платье полощется на летнем ветру, на столе – открытая бутылка портвейна. Адди пьет, надеясь стереть из памяти образ дерева, и знает, что никакое вино не избавит ее от воспоминаний.
Но это не значит, что не стоит пытаться.
Откуда-то с берега Сены доносится голос скрипки. За мелодией слышен шум автомобильного двигателя, мерный топот лошадиных копыт. Причудливая мелодия Парижа.
Люк поднимает бокал:
– С годовщиной, моя Аделин.
Адди смотрит на него, уже приготовившись выдать привычную реплику, но вдруг осекается. Если она принадлежит ему – значит, и он должен принадлежать ей.
– С годовщиной, мой Люк, – отвечает Адди, просто чтобы взглянуть на его реакцию.
В награду она получает приподнятую бровь, вздернутый уголок рта, удивление в зеленых глазах.
Затем он опускает взгляд, покручивая бокал.
– Однажды ты сказала, что мы похожи, – говорит Люк словно бы сам себе. – Мы оба… одиноки. Я возненавидел тебя за это. Но ты в какой-то мере права. Полагаю, – медленно добавляет он, – в компании есть смысл.
Никогда еще его слова не звучали так по-человечески.
– Ты скучаешь по мне, когда тебя нет рядом? – спрашивает Адди.
Он поднимает глаза, светящиеся изумрудом даже в темноте.
– Я рядом куда чаще, чем ты думаешь.
– Ну конечно, – фыркает Адди, – приходишь и уходишь, когда вздумается! А мне остается только ждать.
Его взгляд темнеет от удовольствия.
– Ты ждешь меня?
Теперь черед Адди смотреть в сторону.
– Ты сам это сказал. Нам всем нужна компания.
– А если бы ты могла меня позвать?
Пульс Адди слегка учащается.
Она еще не подняла головы и потому сразу видит его – катящийся к ней по столу. Тонкий ободок, вырезанный из светлого ясеня.
Кольцо. Ее кольцо!
Дар, что она вручила мраку той ночью.
Дар, которым он пренебрег, обратив его в дым.
Тот образ, который он воссоздал в церкви у моря.
Но если это иллюзия, то бесподобная. Вот выбоина – здесь долото отца вонзилось слишком глубоко. Вот гладкое местечко, отполированное пальцем за годы тревог.
Оно настоящее. Должно быть настоящим. И все же…
– Ты его уничтожил.
– Забрал, – поправляет Люк, глядя на нее поверх бокала. – Это не одно и то же.
Адди захлестывает неукротимый гнев.
– Ты сказал, что это ерунда!
– Я сказал, этого недостаточно. Но я не уничтожаю красивые вещи без причины. Я взял его на время, но оно всегда принадлежало тебе.
Адди любуется кольцом.
– Что мне нужно делать?
– Ты умеешь призывать богов.
В ушах раздается негромкий шепот Эстель:
«Ты должна проявить перед ними смирение».
– Надень его на палец, и я приду. – Люк лениво откидывается на спинку кресла, ночной ветер раздувает непокорные кудри. – Отныне мы равны.
– Мы никогда не будем равны, – рассеянно отзывается Адди, покручивая кольцо.
Она решает никогда его не надевать.
Это вызов. Игра, замаскированная под подарок. Уже не война, а пари. Битва характеров. Для нее надеть кольцо, воззвать к Люку означает сложить оружие, признать поражение.
Сдаться.
Она убирает подарок в карман, принуждая себя выпустить его из пальцев, и только тогда замечает, какое напряжение разлито в воздухе.
Она уже ощутила эту энергию раньше, однако не могла определить, что это, но Люк объясняет:
– Грядет война.
Адди пока ни о чем подобном не слышала. С печатью угрюмого раздражения на лице Люк рассказывает ей об убийстве эрцгерцога.
– Ненавижу войну, – мрачно заключает он.
– Думала, тебе нравятся распри.
– Последствия их порождают всплеск искусства. Но война даже циников заставляет верить. Низкопоклонники жаждут избавиться от грехов. Все вдруг начинают цепляться за свои души и трясутся над ними, как вдова над лучшим жемчугом. – Люк скорбно качает головой. – Верните мне Belle Epoque![31]
– Кто бы подумал, что даже боги страдают ностальгией?
– Тебе лучше исчезнуть отсюда, пока все не началось, – заявляет он, допивая портвейн и поднимаясь. Адди смеется: звучит так, будто ему не все равно. Кольцо внезапно тяжелеет в кармане. Люк протягивает ей руку: – Я помогу.
Стоило бы согласиться, сказать «да», позволить провести себя через ужасающую тьму, спастись от паршивой недели в брюхе корабля, где придется ехать зайцем. Красоты морских просторов Адди все равно не видать.
Но она была хорошей ученицей и привыкла твердо отстаивать свое.
Люк качает головой:
– Все такая же упрямая ослица.
Адди бравирует, но после ухода Люка у нее не идут из головы тени в его глазах, мрачные речи о грядущем противостоянии. Если сами боги и черти страшатся битвы, это ли не знак?
Спустя неделю Адди сдается и поднимается на борт корабля до Нью-Йорка.
К тому времени, как тот причаливает к другим берегам, мир уже охвачен войной.
II
29 июля 2014
Нью-Йорк
Просто очередной день, уверяет себя Адди. Обычный день, как все остальные, но, разумеется, это не так.
Минуло три сотни лет с тех пор, как она должна была выйти замуж – принять будущее против своей воли.
Три сотни лет назад Адди опустилась на колени в чаще и воззвала к мраку, потеряв все, кроме свободы.
Три сотни лет.
Почему нет бури или затмения, которые бы отметили значимость момента?
Но наступающий день прекрасен и безоблачен.
Вторая половина кровати пуста, однако с кухни доносятся негромкие звуки. Пальцы ноют, и в центре ладони завязался болезненный узел – должно быть, она слишком крепко стиснула одеяло.
Адди разжимает руку, и на пол падает деревянное кольцо.
Она смахивает его с кровати, словно паука или дурное предзнаменование, прислушивается, как оно стучит, подпрыгивая по твердому полу. Адди подтягивает колени и утыкается в них головой, судорожно дыша. Напоминает себе, что это просто кольцо и сегодня самый обычный день.
Но в груди все туже затягивается узел – глухой ужас, который велит бежать, бежать как можно дальше от Генри на случай, если явится он.
«Не явится», – убеждает себя Адди.
Давно уже не приходил.
Но рисковать ей не хочется.
Генри костяшками стучит по открытой двери. В руках у него тарелка, на ней пончик, в который воткнуто три свечи.
Адди невольно смеется.
– А это еще что?
– Не каждый день твоей девушке исполняется триста!
– Это же не день рождения.
– Знаю, но другого названия не придумал.
А в ее голове сразу дымом клубится голос:
«С годовщиной, любовь моя».
– Загадай желание, – предлагает Генри.
Адди чуть медлит и задувает свечи.
Генри заваливается на постель с ней рядом.
– Я весь день свободен. В магазине прикроет Беа, можем сесть на поезд и… – Но, увидев ее взгляд, он осекается: – Что с тобой?
Ужас, который страшнее голода, когтями впивается ей в живот.
– Думаю, нам не стоит быть вместе. По крайней мере, сегодня.
– Ясно, – огорчается Генри.
Адди обхватывает ладонями его лицо и врет:
– Это просто день, Генри.
– Верно, просто день. Но сколько из них он испортил? Не позволяй отбирать у себя еще один. – Он целует ее. – У нас.
Если Люк застанет их вместе, он устроит что-нибудь похуже.
– Идем, – настаивает Генри. – Я верну тебя еще до того, как ты превратишься в тыкву. Если потом все же захочешь провести ночь по отдельности, я пойму. До темноты далеко, тогда и будешь о нем тревожиться, а пока что ты заслужила еще один отличный день. Прекрасные воспоминания.
И правда. Она заслужила.
Ужас понемногу отступает.
– Хорошо, – отвечает Адди. Всего одно слово – и лицо Генри светится от счастья. – Так что ты задумал?
Генри исчезает в ванной и возвращается с желтыми купальными плавками и перекинутым через плечо полотенцем. На кровать он бросает бело-голубое бикини.
– Вперед!
На Рокуэй-Бич – море разноцветных полотенец и воткнутых в песок флагов.
Вместе с волной прилива прокатывается волна смеха. Дети строят песочные замки, взрослые отдыхают на солнышке.
Генри раскладывает полотенца на небольшом свободном участке, придавливает обувью, чтобы не унесло ветром; Адди берет его за руку, и они, обжигая ступни, бегут по пляжу к влажной линии прибоя и ныряют в волны.
От первого же прикосновения к воде, прохладной даже в такую жару, Адди вскрикивает и идет по песку вброд, пока не окунается в океан по пояс. Генри ныряет с головой и тут же выныривает, с очков капает вода. Он притягивает Адди к себе, сцеловывает соль с пальцев, она убирает у него с лица волосы. Адди и Генри стоят, обнявшись, в прибое.
– Ну вот, – улыбается Генри, – ведь так же лучше?
Да. Лучше.
Они плавают и плавают. Наконец у них начинают ныть руки и ноги, а кожа морщится от воды, только тогда Адди и Генри выходят на берег и растягиваются на полотенцах, чтобы обсохнуть на солнце. Но лежать слишком жарко, и вскоре запах еды, которым веет с дощатого настила, заставляет вскочить на ноги.
Генри собирает вещи, Адди присоединяется к нему и принимается стряхивать с полотенца песок.
Вдруг откуда-то выпадает деревянное кольцо. Оно темнеет на песке, как дождевая капля на сухом тротуаре. Адди приседает рядом, присыпает его пригоршней песка и пускается вдогонку за Генри.
Они заходят в бар с видом на пляж, заказывают тако и маргариту со льдом, наслаждаясь ароматом и сладко-соленой прохладой. Генри вытирает очки, Адди смотрит на океан. Прошлое приливной волной затапливает настоящее.
Dj vu. Dj su. Dj vecu.
– Что с тобой? – спрашивает Генри.
Адди поворачивается к нему.
– А что?
– Такой взгляд у тебя бывает, когда ты вспоминаешь.
Адди снова смотрит на Атлантический океан и бескрайнюю линию пляжа, на горизонте маячат воспоминания. За едой она рассказывает Генри обо всех побережьях, которые видела, о том, как переправлялась через Ла-Манш, о белых скалах Дувра, вздымающихся из тумана. О том, как зайцем плавала на корабле у берегов Испании, как по пути в Америку захворал весь экипаж и пассажиры, а ей пришлось симулировать болезнь, чтобы не приняли за ведьму.
Когда Адди устает говорить и коктейль заканчивается, они снова отправляются на пляж и следующие несколько часов курсируют между торговыми палатками и прохладными объятиями прибоя, выходя на горячий песок, только чтобы обсохнуть.
День проходит слишком быстро, как и все хорошие дни.
Наступает пора уходить – они отправляются в метро, и поезд увозит их, пьяных от солнца и сонных. В дороге Генри достает книгу, но у Адди слипаются глаза, она придвигается к нему, смакуя аромат нагретой солнцем бумаги. Сиденье пластиковое, воздух в вагоне затхлый, но Адди еще никогда не было так хорошо.
Она чувствует, как ее голова клонится на плечо Генри, а тот, прижавшись к ее макушке губами, шепчет три слова:
– Я люблю тебя.
Адди гадает: неужели эта нежность и вправду любовь?
Бывает ли она вот такой мягкой, такой доброй?
Это разница между жаром и теплом.
Страстью и удовлетворением.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает она.
Ей хочется, чтобы это было правдой.
III
29 июля 1928
Чикаго, Иллинойс
Над стойкой парит ангел. Это витраж, подсвеченный сзади: в одной руке ангел держит чашу, другую простирает вперед, словно призывая к молитве.
Но это не церковь.
Подпольные заведения нынче как сорняки, пробивающиеся между камнями Сухого закона. У клуба нет особых примет, только ангел с чашей, выбитое число «двенадцать» римскими цифрами над дверью – время начала и окончания работы, полдень и полночь, – бархатные портьеры, шезлонги, расставленные вдоль стен, и маски, которые выдают завсегдатаям у входа.
Этот клуб, как и большинство остальных, лишь слух, секрет, передаваемый из одних пьяных уст в другие, столь же пьяные уста.
Адди здесь нравится.
В этом заведении царит первобытная страсть.
Адди танцует. Иногда одна, иногда в компании незнакомцев. Растворяется в ритмах джаза, что волнами бьется о стены, заливая музыкой набитый публикой зал. Танцует, пока перья маски не начинают липнуть к щекам от пота. Задыхающаяся и красная, она наконец уходит с танцпола и падает в кожаное кресло.
Почти полночь; ее пальцыпоглаживают горло, где кожи касается теплый ободок деревянного кольца, висящего на серебряной нити. Оно всегда под рукой.
Как-то раз нить порвалась, и Адди уже думала, что кольцо потерялось. Но позже нашла его в целости и сохранности в кармане блузы. В другой раз она забыла его на подоконнике, а спустя несколько часов снова обнаружила на шее.
Единственное, что Адди не может потерять.
По давней рассеянной привычке – как накручивают локон на палец – она поигрывает с кольцом. Скребет ногтем кромку, вертит в руках, не давая скользнуть на палец.
Она хотела сделать это сотни раз. Когда особенно сильно страдала от одиночества, когда ей было скучно, когда видела что-то необыкновенно красивое и вспоминала о нем. Но Адди слишком упряма, а Люк слишком горд, и она решительно настроена на сей раз выиграть.
Четырнадцать лет она противится желанию надеть кольцо на палец.
Четырнадцать лет он ее не навещает.
А значит, она права – это игра.
Очередная расплата, позвать его – почти капитулировать.
Четырнадцать лет.
Адди одиноко, она немного пьяна, может быть, именно в эту ночь она сломается. Придется упасть, но не с такой уж большой высоты. Возможно, возможно… Чтобы занять руки, Адди решает выпить еще.
Она заказывает в баре джин с тоником, но мужчина в белой маске ставит перед ней бокал шампанского. Среди пузырьков плавает засахаренный лепесток розы. На удивленный взгляд Адди бармен кивает на чью-то тень в отделанной бархатом кабинке. Маска незнакомца выглядит как переплетенные ветки, а листья обрамляют прекрасные глаза.
При виде него Адди расплывается в улыбке.
Сказать, что она испытывает лишь облегчение, значит солгать. Словно груз падает с ее плеч – наконец-то можно вдохнуть.
– Я выиграла! – заявляет она, проскальзывая в кабинку.
Хотя Люк сдался первым, глаза его победно горят.
– Отчего же?
– Я не звала, а ты пришел.
Выпятив подбородок, он надменно осматривает ее.
– Ты решила, я здесь ради тебя?
– Ах, я и забыла, – отзывается Адди, подстраиваясь под его тон. – Ведь повсюду столько приводящих тебя в бешенство людишек, которых нужно убедить расстаться с душой.
Идеальные губы кривятся в ухмылке.
– Факт остается фактом: ты пришла ко мне. Я здесь хозяин.
Адди озирается и внезапно понимает: это правда. Теперь она видит знаки повсюду. Впервые замечает, что у ангела над стойкой нет крыльев. Что его кудри черны как смоль. А ореол, который она приняла за нимб, скорее всего, свет луны.
И ей становится интересно: что же ее сюда привело.
Неужели они с Люком притягиваются словно магниты? Они так долго кружили вокруг друг друга, что обзавелись общей орбитой?
Эти клубы станут для Люка излюбленным развлечением. Он посеет подобные заведения в десятке городов, будет заботливо пестовать и вырастит дикими и свободными. Их так же много, как церквей, скажет он, и они в два раза популярнее.
Его клубы на любой вкус будут процветать еще долго после отмены Сухого закона, и Адди задумается, что так привлекает в них Люка – энергия, которая их переполняет, или благоприятная почва для отлова душ. Место, где можно высматривать, искушать, обещать. В некотором смысле – поклоняться, хоть и немного иначе.
– Сама понимаешь, я выиграл.
– Это просто случайность, – качает головой Адди. – Я не звала тебя.
Он улыбается, поглядывая на кольцо на ее шее.
– Уж я-то тебя знаю. Твое сердечко так и замирает.
– И все же я не звала.
– Да, – тихо выдыхает он, – но я устал ждать.
– Так ты соскучился? – с улыбкой спрашивает Аделин.
В зеленых глазах мелькает ответный проблеск. Преломление света.
– Жизнь длинна, а люди – скучные создания. С тобой интереснее.
– Ты забыл, что я тоже человек.
– Аделин, – вздыхает Люк, и в его голосе слышится сочувствие. – Ты перестала быть человеком в ту ночь, когда мы впервые встретились. И никогда больше им не станешь.
При этих словах ее обдает жаром. Не приятным теплом, а гневом.
– Я – человек! – заявляет Адди, но голос подводит ее, словно она пытается произнести собственное имя.
Читать бесплатно другие книги:
