Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория

VII

23 ноября 1944

Оккупированная Франция

Адди ударяется спиной о каменную стену.

Дверь камеры с громким стуком закрывается, Адди падает на пол, кашляя кровью. По ту сторону решетки заливаются хохотом немецкие солдаты.

Из угла, где скрючились несколько мужчин, доносится бормотание. По крайней мере, сокамерникам плевать, что Адди женщина. А вот немцы это заметили, хотя поймали ее в невзрачных штанах и куртке и с зачесанными назад волосами. По их хмурым и ухмыляющимся физиономиям Адди поняла, что они определили ее пол. На десяти разных языках Адди объяснила солдатам, что сделает, посмей они приблизиться, но те лишь засмеялись и от души ее отдубасили.

«Поднимайся», – приказывает она измученному телу.

«Поднимайся», – велит усталым костям.

Адди заставляет себя встать на ноги и доковылять до решетки. Сжимает руками холодную сталь, отчаянно трясет изо всех сил, пока мускулы не начинают ныть. Прутья стонут, но не поддаются. Адди до крови царапает болты, и солдат лупит кулаком по решетке, угрожая пустить строптивую заключенную на растопку.

Она такая дура!

С чего Адди взяла, что все получится? Решила, будто забвение – то же самое, что невидимость, и оно поможет ей остаться незамеченной. Зря она покинула Бостон: самое страшное, о чем там приходилось волноваться, это военные пайки и зимний холод. Вообще не стоило возвращаться во Францию. Дурацкая честь, упрямая гордыня. В предыдущую войну Адди сбежала, переплыла Атлантику, вместо того, чтобы встретить опасность дома. Ведь Франция для Адди почему-то всегда означала именно это – дом.

Дом.

В какой-то момент Адди решила, что может помочь. Разумеется, неофициально, но у тайн нет владельцев. Делиться ими мог кто угодно, даже призрак.

Самое главное – не попасться.

Три года Адди переправляла военные секреты через оккупированную Францию. Три года – и в итоге оказалась за решеткой. В каменном застенке неподалеку от Орлеана.

Неважно, что они ее забудут. Это не имеет никакого значения – солдаты и не пытаются запомнить заключенных. Здесь все лица странные, чужие и безымянные, так что если Адди не выберется, она исчезнет.

Адди прислоняется к ледяной стене, тщетно кутаясь в драную куртку, и закрывает глаза. Она не молится, вернее, не совсем, просто думает о нем. Возможно, даже жалеет, что сейчас не лето, не июльская ночь, когда он сам бы ее нашел.

Солдаты довольно грубо ее обыскали и отобрали все представляющее хоть минимальную угрозу – с помощью чего она бы могла их ранить или сбежать. Кольцо забрали тоже, оборвав кожаный шнурок, на котором оно висело, и куда-то выбросили.

Однако, покопавшись в своих лохмотьях, Адди нащупывает деревянный ободок в складках кармана. Она рада, что кольцо нельзя потерять, и с благодарностью подносит его к пальцу.

На мгновение Адди колеблется – кольцо у нее уже двадцать девять лет со всеми сопутствующими обязательствами. За двадцать девять лет она ни разу им не воспользовалась.

Но сейчас даже самодовольная ухмылка Люка предпочтительнее вечности в тюремной камере или еще чего похуже.

Конечно, если он вообще явится.

Шепот отдается в ее памяти, страх, от которого не избавиться, Чикаго – как комок желчи в глотке.

В груди Адди горит гнев. В глазах Люка – яд.

Лучше я останусь призраком…

Она ошибалась.

Ей вовсе не хочется быть таким призраком.

И впервые за прошедшие столетия Адди возносит мольбу.

Она надевает кольцо на палец и, затаив дыхание, чего-то ждет – вихря волшебства, порыва ветра.

Но ничего не происходит…

Ничего, и Адди принимается размышлять – а может быть, после стольких лет это лишь очередная уловка, способ разжечь огонь надежды, только чтобы потом его погасить, рассчитывая, что тот потухнет окончательно?

Она уже готова разразиться проклятиями, как вдруг в камеру врывается ветерок. Он не ледяной, кусачий, а теплый, несущий с собой запах далекого лета.

Узники в противоположном углу смолкают, сбившись в кучу. Обмякнув, они таращатся в пространство перед собой, словно над чем-то раздумывают. Снаружи затихли шаги солдат, подошвы не стучат по камням, замерла немецкая речь, голоса утонули в тишине, как галька в колодце.

Повисло странное, непостижимое безмолвие, остался единственный звук – негромкое постукивание пальцев по решетке.

Адди не виделась с ним со времен Чикаго.

– Ах, Аделин, – вздыхает Люк, поглаживая ледяные прутья, – только взгляни на себя, в каком ты виде…

Адди издает болезненный смешок.

– Бессмертие развивает необычайно спокойное отношение к опасности.

– Есть вещи и похуже смерти, – замечает Люк, словно Адди без него этого не знает. Он оглядывает тюрьму, скорчив презрительную мину: – Эти войны…

– Только не говори, что ты им помогаешь.

Люк принимает едва ли не оскорбленный вид.

– Даже у меня есть предел.

– Как-то ты хвастался передо мной успехами Наполеона.

– Умей отличать амбиции от истинного зла, – пожимает плечами Люк. – Ну, довольно об этом. Как бы мне ни хотелось продолжить список моих подвигов, сейчас на кону твоя жизнь, – заявляет он, опираясь на решетку. – Как ты собираешься отсюда выбираться?

Адди знает, чего он от нее хочет: чтобы она умоляла. Как будто надеть кольцо недостаточно. Как будто он еще не выиграл эту партию, эту игру. У Адди нутро завязалось в узел, отбитые ребра разболелись, и так разыгралась жажда, что она готова заплакать, лишь бы раздобыть немного воды. Но Адди никак не может себя заставить.

– Ты же меня знаешь, – устало улыбается она, – что-нибудь да придумаю.

– Ну как хочешь, – вздыхает Люк и поворачивается спиной.

Этого довольно; мысль о том, что он покинет ее здесь одну, невыносима.

– Постой, – отчаянно зовет она, бросаясь к решетке, и дверь вдруг поддается – замок не заперт.

Люк, почти улыбаясь, смотрит на нее через плечо. Слегка повернувшись, он протягивает ей руку. Адди, спотыкаясь на ходу, вырывается из камеры на свободу и врезается прямо в него. На мгновение эти объятия, его теплое, твердое тело, окутывающее ее в темноте, дают иллюзию, что все настоящее, а Люк – человек. На мгновение она чувствует себя с ним как дома.

Но мир сразу же раскалывается, и тени поглощают их без остатка.

Вместо тюрьмы вокруг снова пустота, чернота и необъятная тьма. А когда все заканчивается, Адди вдруг оказывается в Бостоне. Солнце только начинает клониться к закату, от облегчения ей хочется целовать землю. Адди плотнее кутается в куртку и бессильно опускается на обочину. Ноги дрожат, на пальце по-прежнему надето деревянное кольцо. Она позвала, и он пришел. Адди знает, что это еще аукнется, но сейчас ей абсолютно наплевать. Она просто не хочет оставаться одна.

Но когда Адди поднимает голову, чтобы поблагодарить, Люка уже нет.

VIII

30 июля 2014

Нью-Йорк

Адди собирается, а Генри таскается следом за ней по всей квартире.

– Зачем ты согласилась? – то и дело повторяет он.

Потому что Адди знает мрак лучше, чем кто-либо, понимает его образ мыслей, если не чувства.

– Потому что не хочу тебя потерять, – говорит Адди, взъерошивая волосы.

У Генри усталый, опустошенный вид.

– Уже слишком поздно, – тяжело вздыхает он.

Еще не поздно. Пока нет.

Адди нащупывает в кармане кольцо: как всегда, оно лежит на месте и ждет своего часа. Дерево согрето теплом ее тела. Она вытаскивает его, но Генри перехватывает ее руку.

– Не делай этого, – умоляет он.

– Ты хочешь умереть? – спрашивает она, и слова чересчур громко разносятся по комнате.

Генри немного уступает:

– Нет. Но я сделал свой выбор, Адди.

– Ты сделал ошибку.

– Я заключил сделку. Мне очень жаль. Жаль, что я не попросил больше времени. Жаль, что раньше не рассказал тебе правду. Но что есть – то есть.

Адди упрямо качает головой:

– Может, ты и смирился, Генри, а я нет.

– Ничего не выйдет. Тебе его не переубедить.

Адди вырывается из его хватки.

– А я хотя бы попробую, – заявляет она, надевая кольцо.

Но тьма не сгущается вокруг, только тишина повисает в доме, а затем…

Раздается негромкий стук.

Адди рада, что Люк не ворвался сам. Генри с умоляющим взглядом встает в проходе, упираясь руками в стены и преграждая путь к двери. Подойдя ближе, Адди обхватывает ладонями его лицо.

– Доверься мне, – умоляюще просит она.

И решимость Генри ослабевает. Он роняет руку вниз, пропуская ее. Поцеловав его, Адди подходит к двери и открывает дверь мраку.

– Аделин.

На лестничной площадке многоквартирного дома Люк должен бы выглядеть неуместно, но это не так. Настенные лампы немного потускнели, свет льется мягкий, туманно-желтый, создавая вокруг черных кудрей ореол и бросая золотистые блики на зеленые глаза.

Он весь в черном, в идеально сидящих брюках и рубашке на пуговицах. Рукава закатаны до локтей, черный шелковый галстук прихвачен у горла изумрудной булавкой. Для такого наряда на улице слишком жарко, однако Люка, кажется, это не заботит. Жара, как и дождь, да, наверное, и сам мир, не имеет над ним власти.

Он не говорит Адди, что она чудесно выглядит.

Вообще ничего не произносит.

Просто поворачивается к лестнице, ожидая, что Адди последует за ним.

Она выходит на площадку, а Люк бросает взгляд на Генри. И подмигивает ему.

Лучше бы Адди остановилась прямо там! Развернулась и дала Генри затащить себя в квартиру. Нужно было захлопнуть дверь и закрыть ее на все замки.

Но они этого не сделали.

Адди оглядывается через плечо на Генри, который с мрачным видом смотрит им вслед, прислонясь к дверному проему. Ей хочется, чтобы он закрыл дверь, но Генри не двигается с места, и не остается ничего, кроме как уходить с Люком под его взглядом.

Внизу Люк придерживает для нее дверь, но Адди вдруг останавливается, глядя на порог. В проеме перед ступеньками, ведущими на улицу, клубится мгла. Адди не доверяет теням, ведь непонятно, куда они приведут. Ей совершенно не хочется, чтоб Люк забросил ее в какую-нибудь далекую страну, если (когда) вечер пройдет плохо.

– Сегодня я ввожу правила, – предупреждает Адди.

– Неужели?

– Мы не покинем город, – продолжает она, кивая на дверь. – И я туда не пойду.

– Через порог?

– Через тьму.

– Ты мне не доверяешь? – удивленно приподнимает брови Люк.

– Никогда не доверяла. К чему сейчас начинать?

Люк беззвучно смеется и выходит на улицу, чтобы поймать машину. Мгновением позже у тротуара тормозит блестящий черный седан.

Люк протягивает руку, предлагая Адди помочь забраться внутрь, но она обходится без его помощи.

Он не называет водителю адрес.

Тот его и не спрашивает.

А когда Адди интересуется, куда они направляются, Люк оставляет вопрос без ответа.

Вскоре они уже катят по Манхэттенскому мосту.

Молчание, что воцаряется между ними, должно быть неловким. Прерванный разговор бывших, которые слишком долго прожили в разлуке, но все же недостаточно долго, чтобы друг друга простить.

Что такое сорок лет против трехсот?

Но это стратегическое молчание. Тишина, которая наступает во время разыгрываемой шахматной партии.

И на сей раз Адди намерена выиграть.

IX

7 апреля 1952

Лос-Анджелес, Калифорния

– Боже, ты восхитительна! – восклицает Макс, поднимая бокал.

Адди краснеет, опуская взгляд на свой мартини.

Они встретились на бульваре Уилшир сегодня утром. Казалось, кожа Адди еще хранит отпечаток его простыней. Она расхаживала по тротуару в платье винного цвета – любимом платье Макса. Тот вышел на утреннюю прогулку, увидел ее, остановился и спросил – нельзя ли и ему пройтись с ней, неважно, куда она направляется. Когда они добрались до места назначения – симпатичного здания, выбранного наугад, – поцеловал Адди руку и попрощался, но не ушел, и она не ушла. Весь день они провели вместе. Бродили от чайной лавки к парку, затем в музей искусств и всякий раз находили оправдания не расставаться.

А потом Адди призналась ему, что это был ее лучший день рождения за долгие годы, а он, представив, что такая девушка останется одна, в ужасе на нее уставился.

И вот они уже пьют мартини в отеле «Рузвельт».

(Разумеется, никакого дня рождения у нее сегодня нет, Адди и сама не понимает, зачем об этом сболтнула. Может, просто посмотреть, что придумает Макс. Или ей стало скучно еще раз проживать ту же самую ночь.)

– Иногда встречаешь человека впервые, а кажется, что знаешь его сто лет. Бывало с тобой такое?

Адди улыбается.

Он всегда говорит одно и то же и всякий раз о них. Адди поигрывает серебряной нитью на шее, деревянное кольцо прячется за вырезом платья. Привычка, от которой она никак не может отделаться.

У столика возникает официант с бутылкой шампанского.

– Что это? – удивляется Адди.

– За твой день рождения и мою удачу, раз уж мне повезло провести этот чудесный вечер с тобой, – сияет Макс.

Адди восхищена крошечными пузырьками, поднимающимися со дна бокала. Еще не пригубив, она знает – шампанское превосходно. Дорогое, выдержанное. Знает Адди и то, что Макс легко может позволить себе подобную роскошь.

Он скульптор – Адди всегда питала слабость к искусству, – притом талантливый, но не из тех, что без гроша. В отличие от многих талантливых людей, с которыми доводилось встречаться Адди, Макс при деньгах. Семейные капиталы пережили две войны и голодные годы между ними.

Макс поднимает бокал, и на стол падает чья-то тень.

«Наверное, официант», – рассеянно думает Адди, но Макс смотрит на подошедшего и хмурится:

– Могу я вам чем-то помочь?

И следом раздается голос – нежный, как шелк, дурманящий, как дым:

– Полагаю, можете. – Возле их столика в элегантном черном костюме стоит Люк. Как всегда, он прекрасен. – Здравствуй, дорогая.

Макс мрачнеет:

– Вы знакомы?

– Нет, – отвечает она, но Люк в то же время произносит:

– Да.

Увы, несправедливо, что его голос слышен, а ее – нет.

– Старый друг, – бросает Адди, прикусывая язык. – Но…

И Люк вновь ее перебивает:

– Но мы давно не виделись, поэтому, если не возражаете…

– Это совершенно неуместно… – ощетинивается Макс.

– Убирайся.

Всего одно слово, но воздух от его силы идет рябью, легкой дымкой окутывает Макса. Его сопротивление тает, раздражение сглаживается, глаза становятся остекленевшими. Он поднимается из-за столика и уходит, даже ни разу не оглянувшись.

– Проклятье, – бормочет Адди, откидываясь на спинку стула.

Люк опускается на свободное место и наливает в бокалы шампанское.

– У тебя день рождения в марте.

– Доживи до моего возраста, будешь праздновать, когда вздумается.

– И долго ты с ним?

– Два месяца. Не так уж плохо, – пожимает плечами Адди, отпивая игристое. – Он влюбляется в меня каждый день.

– И забывает каждую ночь.

Слова ранят, но не так сильно, как обычно.

– По крайней мере, с ним я не скучала.

Изумрудный взгляд скользит по ее телу.

– И со мной бы не скучала, если бы захотела.

К щекам Адди приливает жар.

Не может же он знать, что она скучала по нему. Представляла его на месте своего незнакомца одинокими ночами в постели. Вспоминала всякий раз, когда поигрывала кольцом на шее, и всякий раз, когда намеренно его не касалась.

– Что ж, – говорит Адди, допивая шампанское, – ты испортил мне свидание. Так что можешь хотя бы попытаться восполнить ущерб.

Зелень в глазах Люка снова становится ярче.

– Идем, – говорит он, помогая ей подняться с кресла. – Ночь только началась, найдем развлечение поинтереснее.

В «Цикада клаб» кипит жизнь.

С блестящего потолка низко свешиваются сияющие люстры в стиле ар-деко. В ложу ведет лестница с красной ковровой дорожкой. Столики покрыты льняными скатертями, перед невысокой сценой – отполированный танцпол.

Они приходят, как раз когда духовой оркестр заканчивает играть и по залу проносятся отголоски труб и саксофона. В клубе людно, но Люк ведет ее через толпу к единственному свободному столику у сцены. Самому лучшему.

Они занимают места, и тут же подскакивает официант с двумя мартини на подносе. Адди приходит на память, как пару столетий назад они впервые ужинали в особняке маркиза: еда была готова еще до того, как она согласилась разделить с Люком трапезу. Интересно, планировал ли он и этот вечер заранее, или просто мир прогибается, исполняя пожелания тьмы?

Толпа взрывается аплодисментами: на сцену выходит новый артист, худощавый мужчина с бледным лицом и тонкими бровями. На лоб надвинута серая шляпа.

Люк смотрит на него с неподдельной гордостью владельца.

– Кто это? – спрашивает Адди.

– Синатра.

Оркестр встает, и мужчина начинает петь. Его песня, плавная и мелодичная, льется по залу. Адди завороженно вслушивается. Гости парами выходят на танцпол.

Адди тоже встает и протягивает руку:

– Потанцуй со мной.

Люк внимательно смотрит на нее, но не делает попытки подняться.

– А Макс бы потанцевал!

Она думает, что он откажется, но Люк поднимается, берет ее за руку и ведет на танцпол.

Она думает, он будет скованным и неподатливым, но Люк двигается с плавной грацией ветра, летящего по пшеничному полю, или бури, разыгравшейся в летнем небе.

Адди пытается припомнить, были ли они хоть раз так близки, и не может. Они всегда соблюдали дистанцию.

А теперь пропасть между ними исчезла.

Его тело окутывает ее мягким покрывалом, словно ветер, словно сама ночь. Сегодня Люк не кажется порождением тени и дыма – его мускулы тверды, его голос обдает дыханием волосы Адди.

– Даже если бы все, кого ты встречала, тебя помнили, я все равно знал бы тебя лучше.

Адди всматривается в его лицо:

– А я тебя знаю?

Он склоняется к ней ниже:

– Только ты и знаешь.

Их тела прижаты друг другу, они идеально совпадают.

Его плечо вылеплено для ее щеки.

Руки созданы, чтобы обнимать талию Адди.

Голос Люка заполняет пустоту в ее душе:

– Я хочу тебя. Всегда хотел.

Он смотрит на нее сверху вниз, зеленые глаза потемнели от удовольствия.

– Я нужна тебе просто как некий приз, – старается отстоять свое Адди. – Как пища или бокал вина – ты хочешь меня поглотить.

Он опускает голову, прижимаясь губами к ее ключице.

– Это так ужасно?

Люк целует ее горло, и Адди пытается подавить дрожь.

– Неужели это так плохо, – спрашивает он, скользя губами по ее подбородку, – когда тобой наслаждаются? – Дыхание обжигает ей ухо. – Когда тебя вкушают?

Люк опускает рот на ее губы, тот тоже словно создан для нее.

Адди так и не поймет, кто кого поцеловал первым – она его или он ее, – кто начал поцелуй и кто на него ответил. Знает одно – между ними была дистанция, и она исчезла. Разумеется, Адди и раньше представляла, как целует Люка, еще в ту пору, когда он был порождением ее разума, и потом, когда он стал собой. Но в воображении Люк всегда целовал ее, будто забирал законную добычу в конце концов именно так он целовал Адди в ночь сделки – до крови на губах. Адди думала, что такими и останутся его ласки.

Однако Люк целует ее так, словно дегустирует яд.

Осторожно, вопрошающе, почти боязливо.

И только когда она отвечает, Люк углубляет ласку, скользя зубами по нижней губе, прижимаясь к Адди всем жарким телом.

На вкус он как ночной воздух, пьянящий запахом летних гроз, с легким оттенком древесного дыма, костра, что затухает в ночи. Он пахнет лесом и почему-то, к ее удивлению, домом.

И внезапно вокруг нее – вокруг них – смыкается тьма, и «Цикада Клаб» исчезает. Негромкую музыку и голос певца сметает давящая пустота, резкий порыв ветра, колотящийся в ушах пульс. Адди, сделав единственный шаг назад, падает в вечность, а потом ее ноги нащупывают гладкий мраморный пол комнаты в отеле. Люк стискивает ее, толкает вперед, и она послушно откидывается на ближайшую стену, увлекая его за собой.