До тебя Дуглас Пенелопа
Похоже, я был недостаточно нежен.
Он щурился на свет флуоресцентных ламп, пока я разглядывал его зашитую бровь.
– Мистер Трент! – послышался у меня за спиной сердитый женский голос. Я не знал, к кому из нас обращаются – ко мне или к Джексу, ведь мы оба носили отцовскую фамилию.
– Что случилось? – Вопрос адресовался не Джексу. За него было с кого спросить.
Мой брат – еще ребенок. Неважно, что нас разделяет всего год с небольшим, он все равно младший.
И его жизнь полна дерьма.
Его мать-индианка была несовершеннолетней, когда забеременела им. От отца Джекс унаследовал лазурно-голубые глаза, остальное досталось ему от матери.
Его иссиня-черные, доходившие почти до середины спины волосы казались светлее. Несколько прядей были заплетены в косички, и вся эта масса собрана сзади в хвост. Его кожа была на пару тонов смуглее моей, но все затмевала его ослепительная улыбка.
Женщина за моей спиной кашлянула и сухо ответила:
– Мы не знаем, что с ним случилось. Он нам не говорит.
Я стоял перед Джексом, не поворачиваясь к ней. Она, возможно, была врачом или социальным работником. Или из полиции. Какая разница. Они все смотрели на меня одинаково. Так, будто меня надо хорошенько выпороть или что-то в этом духе.
– Я несколько часов пытался до тебя дозвониться, – прошептал Джекс, и я с шумом втянул воздух, заметив, что и губа у него распухла. Взгляд у него был умоляющий. – Надеялся, что ты приедешь до того, как доктора свяжутся с ними.
И тогда я понял, что эта женщина – из социальной службы, и почувствовал себя последним мудаком. Он нуждался во мне сегодня, а я опять облажался.
Я стоял, заслоняя его собой, а может, это Джекс пытался спрятаться от нее за мной. Не знаю.
Ясно было лишь одно: Джекс не хотел идти с ней. Ком в моем горле вырос до таких размеров, что мне захотелось на ком-нибудь отыграться.
Тэйт.
Я всегда выбирал ее своей жертвой, но и все мои хорошие воспоминания были связаны с ней.
У меня перед глазами возникло то единственное место, куда еще не проникли ненависть и отчаяние.
Наше дерево. Мое и Тэйт.
Я подумал, а есть ли у Джекса такое место, где он может чувствовать себя в безопасности, где ему тепло и спокойно.
Сомневаюсь.
Было ли у него такое место в прошлом? Будет ли когда-нибудь?
Я мог только догадываться, какую жизнь довелось прожить моему брату. Конечно, я успел уловить ее вкус тем летом, когда мне было четырнадцать, но, в отличие от меня, Джекс терпел это дерьмо всегда. Не говоря уже о том, сколько приемных семей он сменил за последние годы. Он смотрел на меня так, словно я был для него центром Вселенной, а у меня не находилось ответов. Я был бессилен. Не мог его защитить.
– Это дело рук мистера Донована? – спросила женщина, обращаясь к Джексу. Она говорила о его приемном отце, Винсе.
Брат посмотрел на меня, прежде чем ответить. Он знал, что я пойму, если он соврет.
– Нет, – сказал он.
Мои мышцы буквально взорвались.
Он лжет.
Джекс солгал не для того, чтобы выгородить Винса передо мной. Он знал, что я его насквозь вижу. Перед тем, как солгать, он всегда выжидал и пристально на меня смотрел. Я сразу все понимал.
Нет, он пытался обмануть не меня. Он обманывал ее.
Мы с Джексом привыкли сами сводить счеты.
– Ладно, – отрезала дама с папкой-планшетом, и я наконец повернулся в ее сторону, – позвольте мне упростить вам задачу. Мы будем считать, что это сделал он, и сегодня переведем вас в приют, где вы останетесь до тех пор, пока мы не подберем вам другую семью.
Нет. Я закрыл глаза.
– Уроды, – выдавил я, у меня свело живот, но я пытался держать эмоции под контролем ради Джекса.
Всю свою жизнь брат спал в чужих кроватях и жил с людьми, которым был не нужен. Наш отец таскал его с собой из одной дыры в другую и оставлял в жутких местах.
С меня хватит. Джекс и я должны быть вместе. Вместе мы сильнее. Рано или поздно те крупицы невинности, которые ему удалось сохранить, исчезнут, и его сердце зачерствеет – так сильно, что в нем едва ли сможет вырасти что-то хорошее.
Он станет таким же, как и я. Мне хотелось заорать в лицо этим людям, что я могу дать брату больше любви, чем кто-либо еще. Детям требуется не только еда и крыша над головой. Им необходимо чувствовать себя в безопасности, знать, что они кому-то нужны. Они должны кому-то доверять.
Винс не отнял все это у моего брата, прежде всего потому, что Джекс никогда на него и не рассчитывал. Но из-за Винса Джекс вынужден будет вернуться в приют. Из-за Винса я опять оказался в такой ситуации, которая напомнила мне, что я не могу помочь своему брату. Не могу защитить его.
А я, черт возьми, ненавидел это чувство.
Достав пачку смятых наличных из кармана, я притянул брата к себе и, обняв, впихнул деньги ему в руку. Не глядя на него, я развернулся и быстрым шагом вышел из комнаты.
Я не мог смотреть ему в глаза.
Но одно мне было точно известно. В долгу я не останусь.
– Мы туда, куда я думаю? – Мэдок шел рядом со мной, и я даже не удивился, что он все еще здесь.
Он был мне хорошим другом и заслуживал лучшего обращения.
– Тебе не обязательно идти со мной, – предупредил я.
– А ты бы пошел, будь я на твоем месте? – спросил Мэдок, и я посмотрел на него так, словно он идиот.
– Да. Я вот тоже так думаю, – кивнул он.
Полчаса спустя Мэдок подрулил к дому Донованов, и я на ходу выпрыгнул из машины. Был вечер, дом окутывал мрак, и вся улица казалась вымершей. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был низкий рокот GTO Мэдока.
Я посмотрел на него поверх крыши машины и сказал:
– Ты должен уехать.
Он заморгал – вероятно, подумав, что плохо меня расслышал.
За минувший месяц он не раз попадал из-за меня в переделки. Дальше уже некуда. Конечно, драться было прикольно. Развлекаться с девчонками тоже. Но в пропасть Мэдок не станет прыгать, если я сам его не подтолкну.
Подойдет ли он к самому краю?
Конечно.
Посмотрит вниз?
Определенно да.
Но решающий шаг он делать не станет. Это я его всегда толкаю или позволяю ему упасть. Вот только однажды он не сможет подняться, и виноват буду я.
– Нет, – твердо сказал он. – Никуда я не уеду.
Я слабо улыбнулся, зная, что заставить его уйти практически невозможно.
– Ты хороший друг, но я тебя на дно не потяну.
Достав телефон из кармана джинсов, я быстро набрал 911.
– Алло. – Я не сводил взгляда с Мэдока, пока говорил с полицейским. – Мунстоун-Лейн, 1248, в Уэстоне. В наш дом вломились, и нам нужна полиция. И «Скорая».
Глядя на удивленное лицо друга, я нажал на отбой.
– Полиция будет здесь примерно через восемь минут, – сказал я ему. – Поезжай разбуди мою мать. Сделай это, если хочешь помочь.
Кому-нибудь, судя по всему, моему законному опекуну, придется внести за меня залог.
Шагая по дорожке, которая вела к разноуровневому дому из красно-коричневого кирпича, я слышал звуки работающего телевизора. У ступеней я помедлил, раздраженный тем, что Мэдок еще не уехал, и озадаченный размеренным биением своего сердца.
Почему я не нервничаю? Почему не испытываю возбуждения?
Словно иду в кафе, собираясь заказать молочный коктейль.
Когда Тэйт была здесь, предвкушая новую встречу с ней, я каждый раз ощущал трепет. Этого было достаточно для того, чтобы проживать день за днем. Мне не хотелось в этом признаваться, но я всегда о ней думал. Я жил в ожидании того, как первый раз увижу ее утром, ждал, что буду сталкиваться с ней в течение дня.
Я сощурился на яркий экран телевизора и сделал глубокий вдох.
Этот ублюдок еще не спал.
Отлично.
В те редкие моменты, когда мы с Винсом Донованом вынуждены были общаться, мы с трудом скрывали взаимную неприязнь. Он говорил со мной так, словно я был каким-то отребьем, и к моему брату относился не лучше.
Поднявшись по ступеням на крыльцо, я услышал, как Мэдок отъезжает от тротуара. Войдя в дом, я направился к гостиной и остановился в дверном проеме.
Винс даже глазом не моргнул.
– Какого черта тебе здесь надо? – пролаял он.
Ухватившись за длинную деревянную ножку торшера, я выдернул шнур из розетки и спокойно сказал:
– Ты избил моего брата. А теперь за это ответишь.
Глава 4
– Вам не нужно было меня вытаскивать. – Я пробежал языком по сладковатой на вкус ранке в углу рта.
– Я здесь ни при чем, – ответил Джеймс, отец Тэйт. – Это сделала твоя мать.
Он вел машину по тихим улочкам, направляясь к нашему району. Солнце уже выглядывало из-за деревьев, отчего красно-желтые листья сверкали огненным блеском.
Мать? Она была там?
Мэдок с Джеймсом провели в полицейском участке всю ночь, дожидаясь, пока меня освободят. Меня арестовали, приняли, и в итоге мне пришлось ночевать за решеткой.
Возьмите на заметку: вся активность в участке начинается только утром.
Но если мать внесла за меня залог, то где же она сама?
– Она дома? – спросил я.
– Нет, не дома. – Сбросив скорость, Джеймс повернул на перекрестке. – Она сейчас не в том состоянии, чтобы чем-то помочь тебе, Джаред. Думаю, ты это понимаешь. Мы с твоей матерью поговорили вчера вечером в участке, и она решила, что на какое-то время отправится в Хэйвуд.
Взгляд его голубых глаз был устремлен в лобовое стекло, в них бушевал океан мыслей, которые он никогда не выскажет вслух.
В этом смысле они с Тэйт были очень похожи. Если Джеймс повышал голос, ты понимал, что пора заткнуться и прислушаться. Он всегда говорил по делу и терпеть не мог пустую болтовню.
И сразу становилось ясно, когда Джеймс и Тэйт начинали терять терпение.
– Реабилитационный центр? – уточнил я.
– Пора, ты так не думаешь? – ответил он вопросом на вопрос.
Я опустил голову на подголовник и уставился в окно. Да, похоже, пора.
Но так или иначе в моих мыслях поселилась тревога.
Я привык к тому, как жила моя мать. Как жил я. Джеймс мог осуждать нас. Другие, возможно, жалели. Но для нас это было нормой.
Я не стану излишне сопереживать детям или взрослым, у которых сложная жизнь. Если они не знали ничего другого, то не страдают так сильно, как может показаться со стороны. Это их жизнь. Разумеется, непростая, но они с ней свыклись.
– И надолго? – Я все еще был несовершеннолетним и пока не понимал, как теперь все устроится, если мама уехала.
– Как минимум на месяц. – Джеймс свернул к своему дому; в утреннем свете дерево между моим окном и окном Тэйт вспыхивало искрами, как озеро в лучах солнца.
– А что будет со мной? – спросил я.
– Не все вопросы сразу, – со вздохом ответил он, и мы вышли из машины. – Сегодня ты останешься у меня. Примешь душ, поешь и поспишь. Я разбужу тебя к обеду, и тогда мы поговорим.
Он вручил мне сумку с заднего сиденья, а потом мы зашагали по ступеням к входной двери.
– Твоя мама собрала тебе кое-какую одежду. Поднимайся в комнату Тэйт, приведи себя в порядок, а я сделаю тебе что-нибудь перекусить.
Я застыл. В комнату Тэйт? Ни за что!
– Я не буду спать в ее комнате, – насупился я, мое сердце забилось так яростно, что я не мог глотнуть воздуха. – Прилягу на диване или где-нибудь еще.
Перед тем, как отпереть входную дверь, Джеймс немного помедлил – повернув голову, он посмотрел на меня, и в его взгляде ясно читалось: не шути со мной, парень.
– У нас три спальни, Джаред. Моя, Тэйт и та, из которой мы сделали кабинет. Единственная свободная постель – у Тэйт в комнате. – Он старательно произносил слова по слогам, так, будто разговаривал с ребенком. – Там ты и будешь спать. Это не сложно. А теперь иди в душ.
Я смотрел на него несколько секунд, поджав губы и не моргая. Лихорадочно размышлял, что ему ответить.
Но слова не шли на ум.
В конечном итоге я просто вздохнул как можно громче – это все, что я мог. Из-за меня Джеймс всю ночь проторчал в полицейском участке, а кроме того, пытался помочь моей матери.
Впервые за два с лишним года мне предстояло оказаться у Тэйт в комнате. Ну и что? Я справлюсь с этим, и, блин, если бы Тэйт узнала, что я здесь, то я бы услышал ее вопли из самой Франции.
От одной мысли об этом я улыбнулся, и кровь забурлила во мне так, словно я только что проглотил пару десятков сахарных соломинок.
Я зажмурился, упиваясь этим теплым чувством, которого мне так не хватало. Тем самым, от которого сердце начинало биться чаще, словно крича: «Ты все еще жив, сукин сын!»
Джеймс отправился в кухню, а я поплелся по лестнице в комнату Тэйт. Чем меньше оставалось идти, тем больше дрожали ноги.
Дверь оказалась открыта. Она всегда была открыта. В отличие от меня, Тэйт нечего было скрывать. Я осторожно ступил в комнату, чувствуя себя исследователем, оказавшимся на зыбкой почве. Обходя комнату по кругу, я отмечал про себя, что в ней изменилось, а что осталось прежним.
Я всегда уважал нелюбовь Тэйт к розовому цвету – если только он не шел в паре с черным. Стены были двухцветными – верхняя половина оклеена обоями в тонкую черно-белую полоску, нижняя выкрашена в красный, а между ними – белый деревянный бордюр. На кровати постельное белье темно-серого цвета с рисунком из черных листьев, обстановку дополняли несколько подсвечников, фотографий и постеров на стенах.
Очень лаконично и очень в ее стиле.
Я также заметил, что в комнате нет ничего, напоминающего обо мне. Ни фотографий, ни сувениров из того времени, когда мы дружили. Почему, я знал и так. Скорее не понимал, почему это меня расстроило.
Бросив сумку на пол, я подошел к проигрывателю, который стоял здесь с незапамятных времен. Док-станция под айпод у Тэйт тоже имелась, но самого айпода не было. Наверное, забрала с собой во Францию.
Какое-то извращенное любопытство точило меня изнутри, поэтому я щелкнул кнопкой и выбрал режим проигрывания дисков. Радио Тэйт не слушала – считала, что большинство треков, которые попадают в эфир, – полный отстой.
Включилась песня Dearest Helpless группы Silverchai, и моя грудь затряслась от беззвучного смеха. Попятившись к кровати, я лег и погрузился в звуки мелодии.
– Не понимаю, как ты можешь слушать всю эту альтернативную чушь, Тэйт.
Я сижу на кровати, нахмурившись и все равно не в силах сдержать улыбку, которая так и просится наружу. Отчитываю ее, а сам больше всего на свете хочу видеть ее счастливой.
А она чертовски мила сейчас.
– Это не чушь! – утверждает Тэйт, округляя глаза. – Это единственный из всех моих альбомов, в котором все песни одинаково хороши.
Я отклоняюсь назад, опираясь на руки, и со вздохом говорю:
– Занудство какое. – А она вытягивает губки, делая вид, будто играет на гитаре.
Я смотрю на нее – а я мог бы смотреть на нее каждую минуту, каждый день, – и понимаю, что все мои слова – пустой звук. Ради нее я бы высидел миллион концертов Silverchair.
Между нами что-то поменялось. Или это только с моей стороны, не знаю. Надеюсь, что для нее тоже.
Наши отношения всегда были дружескими и непринужденными, но теперь все иначе. Последнее время, когда я вижу Тэйт, мне, черт возьми, хочется схватить ее и поцеловать. Мне кажется, будто со мной что-то не так. Моя кровь закипает, когда я вижу ее в крошечных джинсовых шортиках, как те, что на ней сейчас. Даже ее мешковатая черная футболка с логотипом Nine Inch Nails заводит меня.
Потому что это моя футболка.
Тэйт попросила ее однажды и так и не вернула. Или, может, я сам разрешил ей оставить футболку себе. Как-то я заметил, что она спит в ней ночью, и после этого мне расхотелось ее забирать. Когда я думаю, что она спит в моей футболке, у меня возникает чувство, как будто Тэйт тоже моя. Мне нравится, что я так близок к ней, даже когда меня рядом нет.
– Ууу, обожаю этот момент! – визжит она, когда начинается припев, и еще сильнее ударяет по струнам воображаемой гитары.
От одного вида того, как она немного покачивает бедрами или морщит нос, мне становится тесно в штанах. Что за черт? Нам всего по четырнадцать. У меня не должно быть таких мыслей, но, блин, я ничего не могу с собой поделать.
То есть, черт, вчера я даже не мог смотреть, как она делает задания по математике, потому что задумчивое выражение на ее лице было настолько прелестно, что я чуть не усадил ее к себе на колени. Не иметь возможности прикоснуться к ней – паршиво.
– Ну, все, я больше не могу это терпеть! – выпаливаю я и встаю с кровати, чтобы выключить музыку. Что угодно, лишь бы отвлечься от назревающего стояка.
– Нет! – вопит она, но я слышу в ее голосе смех, когда она хватает меня за руки.
Я выкручиваюсь и легко тыкаю пальцем ей в бок, потому что знаю, как Тэйт боится щекотки. Она уворачивается, но теперь, прикоснувшись к ней, я не могу остановиться. Мы по очереди отпихиваем друг друга в сторону, пытаясь добраться до проигрывателя.
– Хорошо, я выключу! – кричит Тэйт в приступе смеха, когда мои пальцы щекочут ее живот. – Только прекрати! – хохочет она, падая прямо на меня, и я зажмуриваюсь, на мгновение задержав руки на ее бедрах, уткнувшись носом в ее волосы.
То, чего я от нее хочу, пугает меня. И, боюсь, ее это тоже напугает. А ее отца и подавно.
Но я подожду, потому что у меня нет выбора. До конца жизни мне не нужен будет никто другой.
Пора собраться с духом и признаться ей.
– Прогуляемся на пруд вечером? – предлагаю я мягче, чем хотел бы. – Мой голос надламывается, я не знаю, нервничаю я или боюсь. Вероятно, и то, и другое.
Наш рыбный пруд – вот где это должно произойти. Именно там я хочу признаться ей в любви. Мы часто ходим туда. Устраиваем пикники или просто гуляем. Мы не раз сбегали из дома вечером и гоняли на великах на пруд.
Тэйт отстраняется и сдержанно улыбается.
– Не могу. Сегодня не могу.
Мои плечи опускаются, но, сделав над собой усилие, я спрашиваю:
– Почему?
Она не смотрит на меня. Заправляет волосы за уши и, отойдя к кровати, садится.
Страх врывается в мой мозг как огромный тучный носорог. Она собирается сказать мне что-то такое, что мне не понравится.
– Я пойду в кино, – выдает она с натянутой улыбкой. – С Уиллом Гири.
Я судорожно сглатываю. Сердце бьется так сильно, что едва не выламывает мне ребра. Уилл Гири учится в нашем классе, и я его ненавижу. Он уже год ошивается вокруг Тэйт. Их отцы играют вместе в гольф, и это та часть ее жизни, в которой мне нет места.
У Гири нет передо мной никаких преимуществ. У них не больше денег и дом не лучше. Но семья Гири связана с семьей Тэйт, а наши родители… ну, они ни с чем не связаны. Папа Тэйт пару раз пытался взять меня поиграть в гольф, но это как-то не прижилось. Ремонт машин – вот то, что нас объединяет.
Я прищуриваюсь, пытаясь обуздать гнев.
– Когда он тебя пригласил?
Тэйт смотрит мне в глаза не дольше секунды. Я вижу, что ей не по себе.
– Вчера, когда наши папы играли в гольф.
– О, – говорю я почти шепотом, мое лицо горит огнем. – И ты согласилась?
Она прикусывает губы и кивает.
Разумеется, согласилась. Я чертовски долго тянул, и другой парень воспользовался этим.
Но мне все равно больно.
Если бы она хотела быть со мной, она бы ему отказала. Но Тэйт согласилась.
Я тоже киваю.
– Круто. Желаю хорошо провести время. – Безразличие в моем голосе наверняка кажется слишком наигранным.
Я делаю шаг в сторону двери.
– Слушай, мне пора. Я забыл, что у Мэдмэна кончилась еда. Схожу в магазин.
Она моя. Я знаю, она любит меня. Почему я не могу просто повернуться и сказать ей? Все, что мне нужно произнести, – это «не ходи», и тогда самое сложное останется позади.
– Джаред? – окликает меня Тэйт, и я останавливаюсь. Воздух в комнате кажется таким спертым, что трудно дышать.
– Ты мой лучший друг. – Она делает паузу, а потом продолжает: – Но, возможно, по какой-то причине… ты не хочешь, чтобы я пошла с Уиллом сегодня?
Она произносит это дрожащим, неуверенным голосом, как будто боится собственных слов. Вопрос повисает в комнате, как невыполненное обещание. Это один из тех моментов, когда ты можешь получить все, что захочешь, если у тебя хватит смелости попросить. Секунда – и все изменится, но ты засовываешь голову в песок, потому что слишком боишься получить отказ.
– Конечно, нет. – Я поворачиваюсь к ней с улыбкой. – Иди. Развлекись как следует. Увидимся завтра.
Тем вечером я увидел, как Уилл ее поцеловал, а на следующий день позвонил отец и спросил, не хочу ли я приехать к нему на лето.
Я сказал «да».
Глава 5
– Ешь. – Как только я уселся на высокий стул, Джеймс поставил передо мной тарелку с мясным рулетом и картошкой.
Я уснул на кровати Тэйт, слушая Silverchair, и проснулся только в два часа дня, когда в дверь постучал ее папа.
Приняв душ и переодевшись, я спустился в кухню, где запах был даже лучше, чем аромат шампуня Тэйт.
Я сел у островка в центре кухни и набросился на еду так, словно сто лет не ел домашних блюд. Впрочем, так оно и было. До того лета, проведенного у отца, моя мать-алкоголичка не особенно окружала меня заботой. А после я бы сам не позволил ей, даже если бы она попыталась.
– Разве вам не надо на работу? – спросил я Джеймса, запивая еду, чтобы она поскорее провалилась в желудок.
Была пятница, и я опять пропустил школу. Вчера я тоже прогулял занятия – вместо этого мы с Мэдоком пошли набивать татуировки.
Казалось, будто все это случилось очень давно.
– Я взял отгул, – сказал он.
Из-за меня.
– Мне жаль. – И мне действительно было жаль. Мистер Брандт хороший парень, он не заслуживает всех этих проблем.
Прислонившись к столешнице напротив островка, Джеймс скрестил руки на груди, и я понял, что грядет разговор. Уставившись в свою тарелку, я внутренне приготовился к этому. Когда имеешь дело с мистером Брандтом, лучше всего закрыть рот и слушать.
– Джаред, твоей мамы не будет как минимум месяц. Пока она не вернется, ты поживешь здесь.
– Я могу жить у себя дома. – Попытаться все же стоило.
– Тебе шестнадцать. Это противозаконно.
– Семнадцать, – поправил я.
– Что?
– Сегодня мне исполнилось семнадцать. – На календаре было второе октября. Я и не вспоминал об этом, пока утром в участке не увидел дату на своих бумагах.
Однако эта информация не сбила Джеймса с мысли.
– Я говорил с одним знакомым судьей. Мы нашли средство, если можно так выразиться, сделать так, чтобы вчерашний инцидент не занесли в твое личное дело.
Вчерашний инцидент? Интересная подача.
– Я избил Винса до полусмерти, – язвительно заметил я. Каким, блин, образом они собирались сделать так, чтобы это забылось?
Русые брови Джеймса сошлись на переносице.
– Если так, то почему ты еще не спросил, как он сейчас?
Я избил его до полусмерти.
Да, даже сказав это вслух, я ничего не почувствовал. А если бы он умер, мне тоже было бы все равно?
Джеймс продолжал: