Ритуалист. Том 1 Корнев Павел
– Слова и жесты.
– А воля? – упрямо продолжила допытываться девчонка.
– Воля лежит в основе всего, – усмехнулся я. – Но без слов и жестов, управляющих эфиром, работает разве что ментальное доминирование. Тонкая энергия слишком слаба. Взглядом можно зажечь свечу, а истинные способны отвести в сторону арбалетный болт или сдвинуть предмет, но и только. Сотворенное подобным образом заклинание целиком и полностью расходует внутренние силы колдуна, мощные чары так могли творить лишь настоящие чудотворцы. Тебе на первых порах не стоит даже пытаться, только заработаешь истощение эфирного тела. Я помогу с азами управления эфиром, остальное даст обучение в университете.
Марта ненадолго задумалась, потом с обреченным видом кивнула.
– Научи меня, колдун, – попросил она. – Я буду стараться. Правда, буду!
Я еще раз повертел левой рукой, на какую-то долю мгновения вновь ощутил былую целостность и вздохнул.
– Ну почему бы и нет? Времени у нас хоть отбавляй…
Прежде мне никогда не доводилось обучать истинных магов, но я вдоволь насмотрелся на этот непростой процесс и знал все ухватки наставников, призванные раскрепостить сознание неофитов и подтолкнуть их к единению с незримой стихией. Я знал их все и все перепробовал. Результат… не впечатлял.
День за днем я пил отвар из корня мандрагоры, несколькими пассами заставлял сгуститься эфир и давал Марте возможность сотворить какие-нибудь примитивные чары. А та не справлялась, сила утекала у нее из рук, будто вода сквозь пальцы. Мало-помалу Марта нарабатывала практику, но пока что так и не сумела разбудить свои дремлющие способности.
Переломить ситуацию никак не получалось, знахарка даже порывалась все бросить, но я был неумолим. Честно говоря, мне просто нравилось ощущать мягкое тепло уплотнившегося эфира, его упругое сопротивление и даруемую им власть. Я наслаждался ощущением всесилия и ничего поделать с этим не мог.
Но все уроки заканчивались одинаково: Марта уходила плакать, а я отправлялся на поляну молиться и успокаивать нервы. А когда возвращался, то вбивал теоретические познания в голову успокоившейся к тому времени девчонки. После знахарка занималась грамматикой, используя в качестве учебного пособия сочинение о ментальном доминировании; я же упражнялся со шпагой или просто сидел у теплой печи и прорабатывал мысленные блоки.
Назавтра все начиналось сызнова, и так – день за днем, седмицу за седмицей, пока однажды не вернулась боль. В то утро на исходе первого зимнего месяца я привычным движением зачерпнул эфир, намереваясь закружить его, слить воедино и сделать более податливым, и тотчас загорелась призрачным огнем левая кисть. Вновь, как и прежде!
Я скривился, но все же довел начатое до конца, а Марте о неприятных ощущениях рассказал уже после завершения урока. Знахарка нахмурилась.
– Ты привыкаешь, – сказала она. – Привыкаешь к мандрагоре.
– Так увеличь дозу!
– Слишком опасно! Если переборщить, зелье превратится в яд. Ты почувствуешь сонливость, жажду и упадок сил, станет сложно дышать и говорить. Потом заснешь и не проснешься.
Я подавил вспышку раздражения и вздохнул.
– Но хоть немного?
Марта неуверенно кивнула.
– Можно попробовать.
И мы попробовали. Следующим утром знахарка присовокупила к щепотке смеси малую добавку, дальше этот довесок пришлось увеличивать снова и снова. Боли я больше не испытывал, на смену ей пришло неприятное онемение, пальцы толком не слушались, всякий раз перед упражнениями их приходилось подолгу разминать. Меня подташнивало, болела голова, но я не собирался – просто не мог себе позволить! – отказываться от зелья. Я не желал вновь становиться разбитым и собранным из нескольких кусков. Ничто не должно ограничивать мой талант!
В полнолуние приснилось счастье. Беспредельное и неописуемое. Чистое и светлое. Поразительное.
Я кое-как сполз с полатей и даже доковылял до помойного ведра, прежде чем меня скрутил приступ рвоты. Но счастье не отпускало. Оно, словно вцепившийся в жертву коршун, тянуло обратно в сладостное забытье. Сон полностью выветрился из памяти, а само ощущение безмятежности и всепоглощающей любви никуда не делось. Было погано.
Больше настоя мандрагоры Марта мне не давала.
– Ты и так принимаешь отвара куда больше, чем способен вынести нормальный человек! – отрезала знахарка. – У всего есть границы! Если пристрастишься к зелью, то рано или поздно оно прикончит тебя!
Я оделся и ушел, хлопнув дверью. Привычной дорогой добрался до поляны, постоял на своем заветном месте, тщетно пытаясь очистить разум от гнева и сожалений об упущенных возможностях. Увы мне, но Марта была совершенно права. Я поддался слабости и погнался за миражом, допустил ошибку. Нельзя вновь обрести целостность, пичкая себя ядовитой дрянью.
Разумом я это прекрасно осознавал, но внутри все так и клокотало. Эмоции били через край, им требовался выход, и оставалось лишь закричать, выплескивая раздражение и боль:
– Святые небеса! За что мне все это?! За что?!
Но я знал. Знал и не пытался переложить вину на Провидение, просто проявил мимолетную слабость.
– Прости, господи, мою несдержанность…
Несколько минут я бездумно вдыхал морозный лесной воздух, затем огляделся по сторонам. Кроме одинокого дуба, других лиственных деревьев на глаза не попалось, и, поскольку раньше мне ни разу не доводилось работать ни с соснами, ни с елями, я остановил свой выбор именно на спящем великане. Кинжалом срезал с него пару толстых ветвей, сунул их под мышку и отправился в обратный путь.
Пока стягивал сапоги, Марта глядела на меня настороженно, словно затравленный зверек; я не выдержал и усмехнулся:
– Не думай, что сможешь отлынивать от занятий!
Глаза знахарки просияли; уверен, она даже расцеловала бы меня, если б не заснеженная куртка.
Какой прок возиться с ведьмой? Если начистоту, я упражнялся с ней отнюдь не из-за банальной благодарности за спасение жизни. Все объяснялось ничуть не менее банальными скукой и тщеславием. Заняться в этой глухомани в любом случае было решительно нечем, да к тому же мало кому в жизни выпадает возможность вылепить из простой девчонки истинного мага.
– Приступаем! – предупредил я, взял зачарованный прут и принялся сгонять им эфир. Почти сразу у меня заломило руку, но я стиснул зубы и продолжил свое занятие, а потом коротко скомандовал: – Давай!
Марта постаралась, но особым успехом не смогла похвастаться и на сей раз. Пусть она и контролировала энергию уверенней день ото дня, но для построения полноценного заклинания ее способностей пока что еще недоставало.
Отдышавшись и вытерев от пота раскрасневшееся лицо, она указала на срезанные мною палки и спросила:
– А это зачем?
– Пригодится, – неопределенно ответил я, сходил на улицу и растер снегом пылающую кисть. Вернулся и принялся перочинным ножом счищать с веток кору, укорачивать их и подгонять под руку.
– Волшебные палочки! Ты делаешь волшебные палочки! – догадалась тут Марта. – Одна для меня?
– Тебе это ни к чему, – покачал я головой, не отрываясь от заготовки будущего жезла. – Ты истинная.
Знахарка печально вздохнула и вдруг чмокнула меня в щеку.
– Даже не представляешь, как важно, что ты веришь в меня!
Столь открытое проявление эмоций удивило, но я заострять на нем внимание не стал, болезненно поморщился и покрутил кистью. Гримаса не укрылась от Марты, она дотронулась длинными худыми пальцами до пылавшей огнем кожи и сказала:
– Сейчас приготовлю мазь.
– Из корня мандрагоры? – насторожился я.
– Не бойся, не отравишься, – уверила меня знахарка и принялась смешивать какие-то микстуры. Затем приправила их щепоткой измельченного корня, добавила масла и растерла в жидкую кашицу.
– Уверена?
– Через кожу зелье впитывается слабо. В кровь мало что попадет, только не слизывай.
Я не понял, пошутила Марта или нет, уточнять не стал и протянул руку. Знахарка нанесла на воспаленную кожу густой состав, и мазь приятно охладила кисть. Очень быстро жжение прошло, без следа сгинула ломота. Ладонь будто заморозили.
Озадаченно хмыкнув, я покрутил кистью и спросил:
– А если пропитать раствором палочку, эффект сохранится?
Марта неуверенно пожала плечами.
– Не знаю. Хочешь попробовать?
Я хотел. Знахарка задумчиво откинула с лица серебристо-белые волосы и принялась рыться в шкафу с кувшинами и банками. Вскоре она подобрала подходящий по размерам горшок, поместила туда одну из заготовок и залила смесью льняного масла, выжимки из корня мандрагоры и невесть еще какой дрянью. Горшок отправился в печь, а мы занялись своими обычными делами. Немного попрактиковались в арифметике и грамматике, после обеда пришел черед тайных искусств. Теоретические знания были ничуть не менее важны, нежели практические умения, и в этой области Марта демонстрировала вполне очевидные успехи. С памятью у нее дела обстояли наилучшим образом.
На следующее утро я первым делом выудил заготовку волшебного жезла из раствора и поставил ее обтекать на миску. Но результат, откровенно говоря, не порадовал: после выварки дерево размякло и местами расползалось от простого нажатия пальцев.
– Надо было просто замочить в масле, – предположила Марта, зябко поежилась в ночной рубахе и пошла растапливать печь. – Только не мой палку в ведре, – предупредила она, – в дереве сейчас столько зелья, что хватит отравить небольшой пруд.
– Шутишь?
Марта рассмеялась.
– Ну, похлебку я бы ею размешивать точно не стала. Непривычный человек и окочуриться после такого может. И в руки лучше никому не давай. Если вдруг пальцы оближут, плохо станет.
– Учту.
Я сунул в горшок вторую ветвь и взял испорченную заготовку, намереваясь выкинуть ее в помойную яму, но вдруг обнаружил, что размягчен лишь верхний слой, а под ним дерево сохранило и прочность, и упругость. Тогда я подумал-подумал и скоропалительных решений принимать не стал, решив для начала проверить, не выйдет ли из палки толк. А выбросить ее всегда успею.
Уже вечером, когда стекли остатки масла, я обскоблил и ошкурил заготовку, тогда и обнаружил, что жезл получился каким-то завораживающе-неправильным. Тут и там выпирали и бугрились волокна, а сточить выпуклости не представлялось возможным из-за отсутствия подходящего столярного инструмента. Оставил все как есть.
Для пробы я острием перочинного ножа нацарапал на рукояти вязь смягчающих магическую отдачу символов, намереваясь впоследствии их углубить, и впал в ступор, пытаясь просчитать структуру инициирующих формул. Бугристая поверхность заготовки накладывала самые серьезные ограничения, стандартные подходы здесь не годились.
Вытребовав у Марты разделочную доску и муку, я допоздна вычерчивал возможные варианты, разбирал их и отбрасывал, пока не остановился на одной из схем, которая, по всем моим расчетам, наилучшим образом обеспечила бы взаимодействие жезла с незримой стихией. На этот раз я решил не наносить никаких стандартных заклинаний, предпочтя скорости сотворения отдельных чар универсальность инструмента.
Весь следующий день ушел на прорисовку формул, а уже на закате я опробовал свою поделку на практике. Привычным движением крутанул жезл и присвистнул от удивления: цепляла волшебная палочка эфир непривычно жестко и резко, создалось даже впечатление, что пытаюсь управлять опущенным в воду веслом. Вспыхнули серебристым сиянием наметки колдовских письмен, запахло паленым деревом. Из-за пропитки поверхность казалась слегка липкой, зато экстракт корня мандрагоры заморозил руку и погасил боль призрачных уколов. Да и в целом рывки и откаты сглаживались колдовским жезлом на удивление хорошо.
Своим новым инструментом я остался всецело доволен и без промедления приступил к вырезанию на жезле полноценных формул. Работал неспешно и в свое удовольствие, попутно обучал Марту взаимодействию с незримой стихией, и постепенно у ведьмы стали выходить некоторые простейшие чары.
К исходу зимы знахарка вполне уверенно строила большинство базовых схем, но вот беда – предварительно мне всякий раз приходилось для этого уплотнять эфир. С незримой стихией в спокойном состоянии Марта работала из рук вон плохо, и дело было вовсе не в недостатке способностей, проблема крылась исключительно в ее голове. В моих силах было дать девчонке знания, но я оказался не способен вытравить суеверную дурь о даруемой лесом силе. Это печалило.
Нехороший звоночек прозвенел в самом начале весны, когда снег стал подтаивать на солнце, а лес по утрам уже наполняло птичье пение. Я не понял этого, не осознал и не решил для себя, просто однажды проснулся с четким пониманием, что никуда не хочу отсюда уходить. Мне было здесь хорошо, а интриги и волнения большого мира лишь пугали и вызывали отвращение.
Марта мирно сопела, прижимаясь ко мне теплым боком, дом за ночь выстыл, и выбираться из-под одеяла нисколько не хотелось, но у меня просто не оставалось иного выхода, кроме как слезть с полатей и начать собирать вещи.
В здравом уме и твердой памяти мне бы и в голову не пришло остаться жить в этой глухомани. Нонсенс! И значит, либо сеньор вон Черен начинает понемногу сходить с ума, либо он больше не хозяин своим чувствам и желаниям. И в том, и в ином случае следовало поскорее уносить отсюда ноги. Пусть перевалы и откроются только к концу месяца, но медлить не стоит, если только не желаю однажды проснуться, позабыв, что вообще собирался куда-то уходить.
Подпоясавшись оружейным ремнем, я заткнул за него волшебный жезл, а вторую заготовку, которая все это время вымачивалась в льняном масле и выжимке из корня мандрагоры, завернул в лоскут и убрал в подсумок. Поискал глазами сочинение о ментальном доминировании, и тут на печи заворочалась Марта.
– Филипп? – окликнула она меня. – Куда ты?
– Ухожу, – спокойно ответил я. – Рекомендательное письмо для поступления в университет оставлю у хозяина постоялого двора.
– Письмо?! Ты не можешь просто взять и бросить меня! Мне еще столько всего надо узнать!
Меньше всего мне хотелось выяснять отношения, но я не поддался порыву, не хлопнул дверью и заявил со всей возможной в этой ситуации твердостью:
– Тебе надо поступить на факультет тайных искусств и получить лицензию.
Марта тоненько рассмеялась, усилием воли подавила истерику и выкрикнула:
– Я не могу никуда отсюда уйти! Лес не отпустит! Это мой дом, пойми же ты! Без него я ничто!
– Бред! – отмахнулся я и поднял с пола снегоступы.
Девчонка обожгла меня злым взглядом льдистых глаз, поколебалась немного, будто собиралась с духом, и выпалила:
– Я – подкидыш!
– И что с того? Не важно, сирота ты или нет. Если не сможешь заплатить за обучение, тебе выделят стипендию.
– Ты не понял, дубина ты эдакая! – в сердцах выкрикнула Марта. – Я подкидыш! Мой отец человек, а мать – из древних альвов!
Мне приходилось и прежде слышать о бытовавших среди неграмотных кметов северных земель суевериях, будто бы прежние до сих пор встречаются людям в лесах и столь прекрасны на вид, что всякий увидевший их влюбляется с первого взгляда. По легендам, человеческая женщина не могла выносить ребенка альва, а вот обратное иной раз случалось, и тогда полукровку подкидывали на порог человеческого жилья.
– Ведунья воспитала меня как собственную дочь, – глухим голосом произнесла Марта, – но в прошлом году она умерла, и я осталась совсем одна в мире людей. Ты единственный, кто знает правду, ты помог мне и многому научил, но я должна овладеть своим даром!
– Овладеешь в университете.
– Я не человек! Мне нельзя отсюда уезжать!
Если бы каждый подкидыш был альвом-полукровкой, а не простым нежеланным бастардом, мир давно бы заполонили нелюди, но я говорить об этом не стал, лишь пожал плечами.
– С чего ты это взяла?
– Я почти не чувствую холода, вижу в темноте, и меня боятся собаки, – сообщила Марта, заметила недоверие в моих глазах и подошла к столу. – А еще холодное железо обжигает меня и лишает колдовских способностей!
Я и моргнуть не успел, как девчонка взяла разделочный нож и – нет, не резанула, а лишь приложила его длинный и узкий клинок к запястью. Скривившись, отняла его и показала оставшийся на коже уродливый красный рубец.
– Выглядит страшно, но это пустяки, – усмехнулась знахарка. – Пойми: всякий раз, когда я касаюсь железа, перестаю чувствовать энергию леса! Я лишаюсь всех своих сил!
Я забрал нож и внимательно изучил клинок, но тот оказался чистым, предварительно его не вымазали никакой едкой дрянью.
– Занятный случай… – Я покопался в памяти, припоминая слышанное как-то от приятеля-медика нужное слово, – аллергии, но это заболевание не делает тебя альвом ни на половину, ни даже на четверть.
– Ты не понимаешь! – Марта закрыла лицо ладонями, ее худенькие плечики затряслись в беззвучном плаче.
Я на девчонку даже не посмотрел, всем моим вниманием завладел нож. Поясницу заломило, в потрохах заворочалась колючая боль. На меня снизошло озарение.
Такое иногда случается – подсознание самостоятельно складывает в единое целое все имеющиеся в его распоряжении кусочки мозаики и выдает уже готовый ответ. Недаром мне приснилась фрейлейн Герда с окровавленным ножом. Святые небеса! Все было так просто!
Я кинул нож на стол, подхватил подсумок и выскочил на улицу. Хотелось убраться отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Ангелы небесные, да я попросту спасался бегством, и отнюдь не только от девичьих слез!
Утренний морозец обжег разгоряченное лицо, свежий снежок заскрипел под подошвами сапог, ветер растрепал полы плаща, и, пока застегивал крючки куртки, студеные порывы выдули из-под одежды все тепло. На миг показалось даже, будто на дворе не начало весны, а самый разгар зимних холодов. Всколыхнулось невольное сожаление, что пришлось сорваться в путь на пару седмиц раньше запланированного срока, но я и не подумал повернуть назад. Ну уж нет, теперь только вперед!
Дверь за спиной хлопнула, когда я уже вышел за ограду и двинулся к поляне с древним дубом.
– Лес не выпустит тебя! – донесся крик Марты.
Я не оглянулся и лишь прибавил шагу, уклонился от качнувшейся навстречу ветви, поднырнул под нацелившийся в лицо сук. Деревья словно пытались остановить меня, но не сумели даже задержать. Ведьма нагнала только на подходе к поляне.
Марта выскочила из дому как была, в одной ночной рубахе и босиком, к груди она прижимала плетеную куклу-уродца, да только беззащитный вид знахарки не наполнил мое сердце сожалением. Она выглядела такой хрупкой и ранимой, но я испытал одно только чувство – облегчение, осознав, что у бегущей вдогонку девчонки попросту нет возможности спрятать на себе разделочный нож.
– Лес не выпустит тебя! – вновь крикнула Марта. – Он уже просыпается! Он заведет тебя в чащобу и погубит!
– Вздор! – бросил я, даже не обернувшись, и вышел на поляну.
– Забыл, как блуждал и плутал? – напомнила девчонка, которая словно бы не испытывала из-за холода никакого неудобства.
– Теперь не придется, – усмехнулся я. – Вспомни, чему я тебя учил! Всегда контролируй незримую стихию!
Глаза Марты стали бесцветными и какими-то пронзительно-льдистыми, ветер растрепал серебристо-снежные волосы, заставил взметнуться полы ночной рубахи. Девчонка на миг показалась призрачной воительницей, что, по языческим представлениям северян, собирают на полях сражений души погибших воинов.
– Невозможно! – прошептала Марта, только сейчас ощутив энергетику намоленного мною места.
– Теперь не придется плутать! – усмехнулся я и несколькими резкими ударами шпаги завершил выведенную на утоптанном снегу схему.
Эфир враз приобрел неестественную упорядоченность, полыхнул незримым пламенем, рванулся сияющей волной к небесам. Теперь я мог различить этот блеск с расстояния в пару миль. И пусть блистательная феерия не продлится слишком долго, этого времени с лихвой хватит мне, чтобы выбраться из леса и не заплутать.
Марта невольно попятилась от сияния незримой стихии. Ведьма растерялась и готова была даже расплакаться, но сумела взять себя в руки и упрямо поджала губы. Лицо ее закаменело, стало твердым и жестким, глаза вспыхнули ничуть не хуже призрачных огней.
– Ты не оставишь меня! – заявила знахарка. – Ты не можешь оставить меня! Я отдала тебе свою невинность!
– Если уж на то пошло, – скривился я, – из меня крови пролилось куда больше, нежели из тебя! Я-то не бил тебя ножом в спину!
Глаза Марты распахнулись от изумления, она охнула.
– Так ты знал? Все это время знал и молчал? Играл со мной?!
Я не стал прикидываться всеведущим и покачал головой.
– Увы, меня осенило только сегодня.
Девчонка скрестила на груди худые руки, словно пыталась защититься, и упрямо произнесла:
– Мне нужна была помощь! Нужен был кто-нибудь, кто мог обучить владению даром! Я не хотела причинить вреда!
– Да ты меня чуть не прикончила!
– Я не хотела! – с надрывом крикнула Марта. – Ты слишком резко дернулся, все вышло само собой! Ранение случайно получилось таким серьезным!
Я усмехнулся.
– Будем считать, что я не держу на тебя зла. Но у меня своя жизнь, а у тебя своя. Рекомендательное письмо заберешь на постоялом дворе.
Девчонка всхлипнула.
– Я совсем тебе не нравлюсь? – пролепетала она. – Я могу измениться! Могу стать воплощением твоих мечтаний!
И Марта действительно изменилась. Лицо ее приобрело милую округлость, волосы потемнели, по щекам рассыпались симпатичные веснушки, а ночная сорочка туго обтянула невесть откуда взявшуюся пышную грудь; двумя бугорками на ткани проявились набухшие соски.
Девчонка забралась мне в голову с поразительной легкостью, и я проклял тот миг, когда взялся учить ее грамоте по трактату о ментальном доминировании. Почерпнула оттуда ведьма отнюдь не только навык чтения.
Впрочем, я и сам штудировал это сочинение, поэтому скрипнул зубами и не без труда, но все же очистил сознание от наваждения. Морок никуда не делся, он лишь немного потускнел, позволяя разглядеть истинный облик девушки. Требовалось прикладывать немалые усилия, дабы не упускать его из виду.
– Убирайся из моей головы! – прорычал я.
Из Марты словно воздух выпустили.
– Я не могу позволить тебе уйти! Только не сейчас! Я еще не овладела силой, тебе придется научить меня!
– В университете научат, – отрезал я.
Девчонка подняла руку с плетеной куклой.
– Волосы и ногти. Пот и слюна. Кровь и семя. Ты мой!
Я не успел рассмеяться над глупыми суевериями; в кукле вдруг всколыхнулась неведомая сила, призрачно-зеленые жгуты выстрелили из нее и оплели меня, присосались к эфирному телу, попытались поработить волю. Никакой простец не сумел бы противиться ведьмовским чарам, пропал бы вмиг, да и мои ментальные блоки сгорали под напором один за другим.
Кровь закипела, тело откликнулось на магический призыв, сознание затуманилось, и единственное, что оставалось, – это захватить побольше эфира, перекрутить его и отгородиться, словно стеной. После за это придется расплатиться невыносимой болью, но за обретение свободы можно отдать и больше.
Я потянулся к эфиру и вдруг обнаружил, что незримая стихия вокруг странно искажена присутствием чего-то невероятного. Лес будто откликнулся на призыв ведьмы и обрел еще одно измерение, окутался мраком, но не иссиня-черным – ночным, а мрачной зеленью глухой чащобы. Древний дуб навис надо мной, раскинул ветви, нацелился кривыми сучьями. Трещины на его старой бугристой коре оскалились сотнями голодных ртов, алчущими теплой человеческой крови.
Во всем мире осталось лишь одно чистое пятно: мое заветное место, огражденное силой молитв. Я шагнул в столб рвавшегося к небу сияния, но щупальца ведьминой волшбы не побоялись святости, не отпустили и потянулись следом, чужая воля вцепилась в меня бессчетными пиявками, принялась наполнять тело похотью, а мысли – всепоглощающей любовью, не оставляя места для иных желаний и чувств.
И тогда я захватил столько небесного эфира, сколько смог. А потом зачерпнул немного сверх того. И еще! Поток силы наполнил тело нескончаемым экстазом, оторвал от земли, превратил в нечто большее, нежели просто смертный человек. Бренная плоть засияла, преображаясь в чистую энергию, меня потянуло вверх, в неведомые дали, прямиком на небеса, и жгуты чужой воли принялись рваться и лопаться, не в силах противодействовать мистерии воссияния.
Сознание очистилось от навеянного ведьмой наваждения, но точно так же его оставили все обычные человеческие эмоции. Сияние небесного эфира оплело коконом, запуская процесс перерождения, и тут же взорвалась нестерпимой болью выжженная на лопатке ангельская печать, огненная плеть обвилась вокруг тела – точно по расчертившему торс шраму! – и сдернула с небес на грешную землю, как вырывают из воды насаженную на гарпун рыбину.
Я рухнул в снег, и переполнявшая меня сила выплеснулась наружу. Неспособная удержаться в ущербном теле, она залила все вокруг невыносимым сиянием, разметала сугробы, разорвала клубившийся вокруг древнего дуба мрак. Кору расчертила длинная трещина, дерево заскрежетало и повалилось, переломленное надвое. Ощущение чужеродного присутствия сгинуло, незримая стихия очистилась и вновь обрела свою кристальную ясность.
Лес перестал угрожающе щериться и отступил, оставил меня наедине с ведьмой. Остатки энергии медленно истаивали и развеивались, заставляли искриться и потрескивать сам воздух. Я не чувствовал их колючих разрядов; напротив, ощущал себя заново родившимся. Ангельская печать на спине больше не казалась откованной из раскаленного докрасна железа, она не прожгла меня насквозь, а полыхнувший огнем шрам не развалил торс надвое. Боль прошла, словно ее и не было вовсе.
Далеко не сразу удалось вспомнить, кто я и где нахожусь, а когда взгляд наконец сфокусировался на ведьме и вернулись воспоминания, из меня с облачком пара вырвалось лишь короткое:
– Я ухожу!
Марта уронила свою зачарованную куколку, ныне совершенно бесполезную, и закусила губу. Удерживать меня дальше она не стала. Оно и к лучшему.
Часть вторая: Белая дева
Глава 1
К окраинам городка я вышел уже в ранних весенних сумерках. Сугробы за зиму слежались, и снегоступы проваливались в них не слишком глубоко, да еще часть пути удалось пройти звериными тропами, и даже так выбраться из леса оказалось задачей не из легких. Когда б не сияние распаленного мною эфира, сгинул бы, заплутал в чащобе.
Но я не заплутал и вышел к людям, а там, наплевав на усталость, первым делом заявился к оружейнику. К моей несказанной радости, почтенный сеньор оставленных на чистку пистолей за это время никому не сбыл и выдал оружие по первому требованию.
– Есть неписаное правило, – усмехнулся в бороду мастер Дабинкерт, оценив мою радость, – пока не сойдет снег, людей умершими не полагать. В лесах всякое случается, да и горы близко.
– Замечательное правило, – улыбнулся я, убирая футляр с пистолями в подсумок. – Мое почтение, сеньор! Приятно было иметь с вами дело!
Раскланявшись с оружейником, я поспешил в корчму, и вот там меня поджидал сюрприз не из приятных. Рыться в пожитках колдуна хозяин побоялся, зато седло и упряжь продал без зазрения совести.
– Ваша милость! – вскричал он, заламывая руки. – Ну посудите сами – вы пропали, а вещи место занимают! Не хранить же теперь их десять лет! У меня не склад здесь!
– То есть пока снег сойдет, решил не ждать? – хмуро глянул я в ответ, стянул перчатку, сжал и разжал кулак.
Пройдоха шумно сглотнул и проблеял:
– Войдите в положение…
Я был голоден, замерз и устал, а злостью так и вовсе мог посоперничать с князем запределья не из последних и потому с ходу отмел все увещевания, велев рассчитаться за седло звонкой монетой. Хозяин таким требованием оскорбился до глубины души, и в итоге мы сторговались на половине реальной стоимости сбытого имущества да еще на бесплатной ночевке и харчах. А уже утром меня должны были отвезти на санях в Рауфмельхайтен – пограничный городок у ближайшего к нам перевала через Тарские горы.
Наевшись до отвала, я перетряхнул саквояж и дорожный мешок, но из вещей и в самом деле ничего не пропало; в этом отношении хозяин не обманул. В своей единственной потере виноват был я сам: убегая из дома ведьмы, забыл прихватить сочинение о ментальном доминировании.
Впрочем, невелика потеря! Везти запретный труд через границу было в любом случае неосмотрительно. Авторитет Вселенской комиссии по этике за пределами империи не слишком велик и не убережет от досмотра личных вещей самодуром-таможенником. А мало ли в каких черных списках фигурирует сей злокозненный труд?
В путь на следующий день выдвинулись на рассвете, а ближе к полудню впереди замаячили пологие отроги Тарских гор. Дорога там петляла из стороны в сторону, огибала скальные выступы, взбиралась на крутые холмы и ныряла в распадки. Иногда сани ехали по перекинутым через провалы мостам, иногда ползли по серпантину и жались к отвесным стенам, стоило только прозвучать рожку встречного экипажа.
Сразу стало ясно, по какой причине древние строители решили не тянуть староимперский тракт напрямик через Тарские горы, а предпочли увести его на запад, сделав крюк по территории современного Майнрихта. Проложить здесь нормальную дорогу было попросту невозможно.
Коронный город Рауфмельхайтен выстроили в небольшой долине между горным хребтом с одной стороны и отвесным ущельем – с другой, а дорогу к перевалу закрывала крепость, возведенная еще в незапамятные времена Полуденной империи. Сложенная из огромных каменных блоков, она довлела над долиной и не терялась даже на фоне гор, столь колоссальное сооружение собой представляла.
Некогда твердыня сдерживала воинственные племена варваров, теперь же ее гарнизон не столько защищал город от возможных посягательств великого герцогства Сваами, сколько остужал горячие головы из числа местных феодалов. Империи требовался прямой путь в северные земли, и светлейший государь не собирался уступать контроль над ним никому. Окрестным сеньорам оставалось лишь вздыхать, а их мытарям – истекать слюной, подсчитывая уплывающие из рук барыши.
Рауфмельхайтен жил за счет торговли, и Рауфмельхайтен за счет торговли богател. Тесная долина была сплошь застроена домами и складами, по назначению использовался буквально каждый клочок земли. Улочки были узенькие-узенькие, у встречных телег и возов там не оставалось никакой возможности разъехаться, а верхние этажи и крыши домов едва не смыкались, полностью закрывая небо.
Серьезные купцы прибывали сюда в самом начале весны, когда арендные ставки только-только начинали свое шествие за облака, а конкуренты еще не успели столковаться с комендантом о первоочередном проходе на ту сторону гор. С открытием перевала всеобщий ажиотаж понемногу сходил на нет и возвращалось привычное течение жизни; пока же город заполняли торговцы, их слуги и охранники, вольные коробейники, ремесленники и всяческое жулье. Тут и там вспыхивали драки, улицы патрулировали вооруженные до зубов солдаты гарнизона.
К счастью, мне толкаться в переполненных гостиницах в поисках свободного угла не пришлось – университетский перстень помог снять мансарду над книжной лавкой. Пусть комнатушка была тесной и холодной, но за те же деньги на постоялом дворе пришлось бы ночевать на лавке в общем зале. Да и то при большой удаче.
Погода не радовала, со стороны гор постоянно дул ледяной ветер, время от времени шел снег, а изредка по городу прокатывался далекий рокот сходивших со склонов лавин. Когда в этом году станет проходимым перевал, никто предсказать не мог, и поскольку мой кошель пустел с небывалой скоростью, пришлось затянуть пояс. Пусть и жил я отнюдь не впроголодь, но нет-нет да и вспоминал хлебосольство фрейлейн Марты.
К тому же совсем без трат дело все же не обошлось. На второй день своего пребывания в городе я отыскал лавку братства святого Луки и приценился к янтарю с небесным эфиром. Подходящие к моим четкам бусины стоили по два талера и десять крейцеров за штуку, и хоть расценки не порадовали, но деваться было некуда, пришлось доставать деньги.
– Отдадите пару за четыре талера? – предложил я без особой надежды выторговать скидку, и монах с печальной улыбкой, но вместе с тем весьма решительно покачал головой.
Я едва не помянул вслух ангелов небесных, но вовремя прикусил язык и распустил завязки кошеля. Монет внутри оказалось как-то совсем уж немного; я подумал-подумал и вынул платочек с двумя гульденами. К ним присовокупил пару талеров с ликами светлейшего государя.
Монах вновь улыбнулся, на этот раз ободряюще, и самым придирчивым образом изучил золотые монеты; он даже не поленился выставить на прилавок чашечные весы и сравнить их вес со свинцовой гирькой-эталоном. Серебряные талеры столь тщательного осмотра не удостоились, их оценили на глаз.
Убедившись в надлежащем качестве монет, молчаливый брат выдал десять крейцеров сдачи, выставил на прилавок лакированную шкатулку и откинул крышку. Внутри лежало с полсотни янтарных бусин, испускавших мягкое тепло небесного эфира. Как это и было заведено, мне предоставлялась возможность самостоятельно выбрать приглянувшиеся зерна.
Я воспользовался истинным зрением и указал сначала на один янтарный шарик, затем на другой. Пусть они и были не самыми яркими, зато отличались наиболее ровным и теплым сиянием. Их совершенно точно изготовили настоящие виртуозы своего дела, а не охваченные религиозным экстазом юнцы, которые зачастую не уделяли достаточного внимания стабилизации заливаемого в янтарь эфира.
Новые бусины я тут же нацепил на четки, а пару снятых продал в первой попавшейся на глаза ювелирной лавке. Денег много не выручил, зато мастер без всякой дополнительной платы и лишних вопросов сточил напильником один из крейцеров и самым тщательным образом собрал на обрывок ткани всю серебряную пыль. Опилки этого драгоценного металла предназначались для доработки магического жезла.
На улицу я выбирался редко, только ходил завтракать в таверну на соседнем перекрестке да наведывался туда же ужинать с наступлением вечерних сумерек, а все остальное время разбирался с волшебной палочкой. Раз за разом я посыпал вырезанные на ней символы мелкой серебряной стружкой, пропускал через жезл малую толику силы, и благородный металл плавился, частично испарялся, а частично въедался в дерево. Пришлось без остатка потратить эфир одной из бусин, зато после обработки мой инструмент стал способен выдерживать несравнимо большие нагрузки, нежели до нее.
Затем пришел черед упражнений с жезлом, и поскольку в обращении с волшебными палочками я никогда особой ловкостью не отличался, то начал с отработки простейших связок. Левой рукой, как и большинству правшей, действовать было не слишком сподручно, поэтому дело продвигалось со скрипом, но я работал. Крутил петли, вычерчивал дуги, вязал узлы, разучивал связки и переходы. И мало-помалу в своих упражнениях преуспел до такой степени, что рискнул перейти к плетению полноценных заклинаний, благо, листая учебник Уве, успел освежить теоретические познания и худо-бедно представлял, чего именно хочу добиться.
На первоначальном этапе я не касался жезлом эфира вовсе и отрабатывал порядок действий простыми махами, затем начертил на полу круг святого Варфоломея и стал действовать в полную силу. Пропитка льняным маслом и настойкой корня мандрагоры не сделала дубовую палочку липкой, но всякий раз ладонь словно приклеивалась к дереву и полностью теряла чувствительность, а пальцы и вовсе будто замораживало. Помимо этого вырезанные на жезле формулы самым серьезным образом снижали магическую отдачу, и хоть укусы призрачных ос по-прежнему вспыхивали на коже бессчетными точками, теперь они просто напоминали о давней травме, а не пронзали плоть раскаленными спицами и не заставляли гореть руку нестерпимым огнем. И это меня откровенно радовало.
Я совсем уж вознамерился сделать из второй заготовки запасной магический жезл, но не успел. Увы и ах, в очередной раз настигло полнолуние…
Дорога тянулась через выжженные летним зноем поля, огибала апельсиновые деревья и сразу закладывала новую петлю, опоясывая подножие невысокого холма. Бурая лента вытоптанной земли не поднималась к пологой вершине с ветряной мельницей, лишь охватывала желтевший пожухлой травой склон и терялась из виду за возвышенностью.
Я и понятия не имел, что поджидает нас за поворотом, и это обстоятельство меня откровенно нервировало. Впрочем, сейчас меня нервировало решительно все. Зависшее в зените солнце жарило просто немилосердно, пот стекал из-под шляпы и катился по вискам, пропитывал закрывавший низ лица платок. Одежда давно посерела от клубившейся в воздухе пыли, глотка пересохла, на зубах скрипел песок.
Святые небеса! Плачу золотой за пригоршню снега!
Подул легкий теплый ветерок, и зеленая листва маняще зашелестела, но пустое – невысокие апельсиновые деревца росли не слишком часто и тени почти не давали. Я легонько сдавил коленями бока лошади, и усталая животинка неспешно потрусила вдоль канавы с рассохшейся по причине засухи грязью. Дождей не было больше месяца, и жара сводила людей с ума, заставляла их резать друг другу еще яростней, нежели обычно. Будто такое вообще было возможно!
Лавара! В злосчастной южной провинции каждый второй был еретиком и мятежником, а остальные пусть и не брались за оружие сами, всем сердцем желали ненавистным северянам поскорее провалиться сквозь землю. Союзников среди местного населения у присланных светлейшим государем войск не было вовсе – в спину императорским солдатам плевали даже те, кто не разделял убеждений ересиарха Тибальта. И если бы только плевали!
Стеганый колет под кольчугой пропитался потом, я будто варился в собственном соку, но и не думал избавляться от опостылевшего доспеха. Пусть, по сведениям армейской разведки, крупных сил еретиков в округе и не наблюдалось, лихой человек с луком вполне мог попытать счастья и выстрелить из кустов по офицеру. А нет для мятежников цели более желанной, нежели обер-фейерверкер ландскнехтов! Даже останавливаясь на постой в деревнях, спать приходилось вполглаза с заряженным пистолем под рукой.
Я обреченно вздохнул. Полуденный зной накатывал волнами; возникло нестерпимое желание направить конягу на ту сторону канавы и поехать напрямик через сад, но отрываться от колонны пикинеров я не стал, просто перегнулся из седла и сорвал один из листков. Размял его пальцами, опустил с лица платок и втянул упоительный аромат. На миг стало легче.
Послышался стук копыт, я оглянулся и увидел, что приближается Ланзо Хофф – командир приданного нам взвода конной разведки. Помимо головного дозора обоз сопровождали фланговые наблюдатели, да еще трое конных ландскнехтов отстали и лишь изредка приближалась к арьергарду.
– Проверили? – спросил я, пусть редкие деревца и не могли послужить укрытием никакому мало-мальски крупному отряду.
Капрал кивнул и стянул на шею носовой платок. У глаз на раскрасневшемся лице осталась полоска запыленной кожи. Дородный и круглолицый Хофф изнывал от жары больше остальных, но давно уже утомился сыпать по этому поводу богохульствами и проклятиями.
– Послал парней осмотреться на той стороне холма, – сказал Ланзо, придержал коня и указал рукой. – Вон они!
И точно – трое верховых миновали апельсиновые деревья и направили лошадей к вившейся у подножия холма дороге.
– С севера холм порос кустарником, можем нарваться на засаду. Им бы время дать…
Ланзо замолчал и неодобрительно глянул на колонну пикинеров. Во главе той скакал молодой лейтенант. Компанию ему составляли два унтер-офицера много старше, но, как мы уже успели убедиться, права голоса ветераны не имели.
Маршировавшие следом пехотинцы выглядели изможденными и усталыми. На плечах они волокли тяжеленные пики, а кольчуги, нагрудники и шлемы все как один сняли и убрали в заплечные мешки; многие разулись и шагали босиком. Самые недалекие стянули рубахи и уже к полудню заработали впечатляющую коллекцию солнечных ожогов, а носы и щеки так и вовсе покраснели у всех без исключения. Местное солнце не жаловало непривычных к его жгучим лучам северян.
Поднятая ногами солдат пыль долго еще клубилась в воздухе; моим артиллеристам и десятку лучников арьергарда приходилось несладко. Цветастые одежды посерели, пышные рукава с разрезами слиплись от пота, поля и перья шляп обвисли. Салады сложили в обозные телеги вместе с остальным снаряжением, но кирасы не снял ни один ландскнехт; за этим зорко следили командиры орудий.
Ланзо Хофф сплюнул и негромко выругался:
– Напыщенный индюк! Мы еще хлебнем с ним горя, поверь мне на слово!
Я лишь кивнул, согласный с капралом целиком и полностью, но промолчал. От меня уже ничего не зависело, а сотрясать воздух пустыми ругательствами было слишком жарко.
Читать бесплатно другие книги:
