Девятнадцать минут Пиколт Джоди

Когда она в последний раз шла в школу, то не думала ни о чем особенном. Может, только о контрольной. О Мэтте. Сколько заданий им задали. Короче говоря, о нормальных вещах. Hормальный день. Он ничем не должен был отличаться от остальных учебных дней. И как Джози может знать, что и сегодня все не рухнет, как тогда?

Когда Джози зашла на кухню, мама уже была в костюме, в котором ходила на работу. Это было для нее неожиданностью.

— Ты возвращаешься на работу сегодня?

Мама обернулась, держа в руках лопатку.

— А… — Она запнулась. — Я просто подумала, если ты… ты всегда можешь со мной связаться через помощницу, если что-то случится. Клянусь Богом, Джози, я приеду через десять минут…

Джози опустилась на стул и прикрыла глаза. Почему ей казалось, что независимо от того, дома Джози или нет, мама все равно будет сидеть здесь и ждать ее просто так, на всякий случай. Но видимо, это было глупо с ее стороны. Так никогда не было раньше, так почему же сейчас должно было что-то измениться?

«Потому, — шептал внутренний голос Джози, — что изменилось все остальное».

— Я изменила свое расписание и смогу забрать тебя после школы. Если что-то пойдет не так…

— Да-да. Я позвоню помощнице. Что бы ни случилось.

Мама присела напротив.

— Солнышко, а чего ты ждала?

Джози подняла глаза.

— Ничего. Я перестала ждать уже очень давно. — Она встала. — Твои блинчики горят, — сказала она и поднялась обратно в свою комнату.

Она зарылась лицом в подушку. Она не понимала, что с ней происходит. Казалось, словно после случившегося стало две Джози — маленькая девочка, которая надеялась, что все это просто кошмарный сон и что этого никогда не было, и реалистка, которой было все еще так больно, что она набрасывалась на каждого, кто оказывался слишком близко. Проблема была в том, что Джози не знала, кто из этих двоих победит в каждый конкретный момент. Даже ее мама, которая не может вскипятить чайник, сейчас пыталась испечь блины для Джози. Когда она была маленькой, то мечтала жить в таком доме, где мама в первый день учебы готовит полноценный завтрак из яичницы с беконом и сока, чтобы день начался так, как положено, — а не ставит коробку хлопьев на стол и упаковку бумажных салфеток. Что ж, она наконец-то получила то, чего хотела. Маму, которая сидела у ее постели, когда она плакала, маму, которая на некоторое время забросила работу, чтобы хлопотать над дочерью. А что сделала Джози? Она ее оттолкнула. Она говорила между слов: «Тебе всегда было наплевать, что происходит в моей жизни, так не думай, что теперь сможешь все изменить».

Вдруг Джози услышала рев мотора возле дома. «Мэтт», — подумала она прежде, чем успела себя остановить, и тут же ее тело пронзила боль. Почему-то она даже не задумалась о том, как доберется в школу — ее всегда по пути забирал Мэтт. Конечно, ее отвезла бы мама. Но Джози спрашивала себя, почему не подумала об этом раньше. Потому что боялась? Или не хотела?

Из окна своей комнаты она увидела, как из потрепанной машины вылез Дрю Джирард. Когда она спустилась открыть дверь, мама тоже вышла из кухни. В руках она держала индикатор дыма, который выскочил из пластикового зажима на потолке.

Дрю стоял в лучах солнца, прикрыв глаза свободной рукой. Другая рука была в гипсе.

— Надо было позвонить?

— Все в порядке, — сказала Джози. У нее кружилась голова. Она вдруг поняла, что птицы вернулись оттуда, где провели зиму.

Дрю перевел взгляд с Джози на ее маму.

— Я подумал, что тебе, возможно, не с кем будет доехать.

Неожиданно Мэтт тоже оказался рядом с ними, Джози чувствовала его пальцы на своей спине.

— Спасибо, — сказала ее мама, — но сегодня Джози отвезу я.

Чудовище, сидящее внутри Джози, подняло голову.

— Я лучше поеду с Дрю, — сказала она, снимая рюкзак, висевший на перилах. — Увидимся после школы.

Не поворачиваясь, чтобы не увидеть мамино лицо, она по бежала к машине, к сверкающему на солнце убежищу.

Оказавшись внутри, она подождала, пока Дрю включит зажигание и выедет со двора.

— Твои родители тоже такие? — спросила Джози, закрывая глаза, пока машина не выехала на улицу. — Словно ты не умеешь дышать?

Дрю посмотрел на нее.

— Ага.

— Ты с кем-нибудь говорил?

— В смысле с полицией?

Джози покачала головой.

— В смысле из наших.

Он сбросил скорость.

— Я несколько раз навещал в больнице Джона, — сказал Дрю. — Он не помнит, как меня зовут. Он не помнит названия таких вещей, как вилка, расческа, лестница. Я сидел там и говорил о всяких глупостях, вроде того, кто выиграл прошлую игру, а сам все время спрашивал себя, знает ли он, что никогда не сможет ходить. — На светофоре Дрю повернулся к ней. — Почему не я?

— Что?

— Почему повезло именно нам?

Джози не знала, что на это ответить. Она смотрела в окно, делая вид, что заинтересовалась собакой, которая тянула за собой хозяина.

Дрю остановился на стоянке возле школы Моунт Лебанон. Рядом со зданием располагалась игровая площадка — ведь раньше здесь была начальная школа. И хотя здание стало административным, ребята из окрестностей все равно приходили сюда покачаться на качелях и полазать по лесенкам. У главного входа стоял директор школы и группа родителей, которые выкрикивали имена учеников и подбадривали их, когда те заходили внутрь.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал Дрю, перегнулся на заднее сиденье и достал бейсбольную кепку, которую Джози сразу узнала. Вышитая надпись давно уже вытерлась, козырек потрепался и изогнулся, словно нос корабля. Он отдал ее Джози, та осторожно провела пальцем по внутреннему шву.

— Он забыл ее у меня в машине, — объяснил Дрю. — Я хотел отдать ее его родителям… потом. А потом подумал, что, может быть, ты захочешь ее забрать.

Джози кивнула, чувствуя, как горло сдавило от слез.

Дрю прижался лбом к рулю. Джози не сразу поняла, что он тоже плачет.

Она положила ему руку на плечо.

— Спасибо, — с трудом проговорила она и надела кепку Мэтта на голову. Затем открыла дверь, взяла рюкзак, но вместо того, чтобы направиться к школе, она прошла в разбитые ворота на площадку. Остановившись посреди песочницы, она уставилась на отпечатки своих ног, думая, сколько понадобится времени, чтобы ветер и дождь их уничтожили.

Алекс дважды просила разрешения выйти, чтобы позвонить Джози на мобильный, хотя знала: Джози выключает его во время занятий. Оба раза она оставила одно и то же сообщение:

«Это я. Просто хотела узнать, как ты держишься».

Алекс попросила свою помощницу, Элеонор, немедленно сообщить, если Джози перезвонит. Даже если она будет занята. Она вернулась к работе с облегчением, но ей приходилось заставлять себя сосредотачиваться на том, что она делала. Ответчица за стойкой заявила, что ничего не понимает в работе юридической системы.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала женщина, поворачиваясь к Алекс. — Я уже могу идти?

Прокурор как раз вел перекрестный допрос.

— Для начала почему бы вам не рассказать судье Корниер о том, когда вы были в суде в прошлый раз?

Женщина заколебалась.

— Наверное, когда платила штраф за превышения скорости.

— А еще?

— Не помню, — сказала она.

— Разве у вас сейчас не условный срок? — спросил прокурор.

— А-а, — ответила женщина, — вы об этом.

— За что вы получили условный срок?

— Не помню. — Она посмотрела в потолок и наморщила лоб, пытаясь вспомнить. — Что-то на «п». П…п…п… правонарушение! Именно так.

Прокурор вздохнул.

— Разве речь шла не о фальшивом чеке?

Алекс посмотрела на часы, думая о том, что, избавившись от этой женщины, сможет узнать, не перезванивала ли Джози.

— А слово «подлог» вам о чем-нибудь говорит? — перебила она. — Тоже на «п».

— Как и «подделка», — заметил прокурор.

Женщина с непонимающим видом посмотрела на Алекс.

— Я не помню.

— Объявляю перерыв на один час, — громко сказала Алекс. — Суд возобновит работу в одиннадцать.

Едва закрыв за собой дверь кабинета, Алекс сбросила мантию. Она не давала ей свободно дышать, что было удивительно, потому что обычно именно здесь Алекс чувствовала себя комфортно. Закон представлял собой свод понятных ей правил, код поведения, где определенные действия вели к определенным последствиям. Она не могла сказать то же самое о своей личной лизни, где школа, которая должна быть безопасным местом, вдруг оказывается бойней, а дочь, ее плоть и кровь, становится незнакомкой, которую Алекс теперь не понимает.

Ладно, честно говоря, никогда не понимала.

Она разочарованно встала и направилась к помощнице. Еще до начала суда она дважды вызывала Элеонор в надежде на то, что вместо обычного «да, Ваша честь» помощница отбросит свою чопорность и спросит, как у нее дела, как там Джози. И на какую-то долю секунды она перестанет быть для кого-то судьей, а лишь еще одной насмерть перепуганной матерью.

— Мне нужно покурить, — сказала Алекс — Я иду вниз.

Элеонор подняла глаза.

— Хорошо, Ваша честь.

«Алекс — подумала она. — Алекс, Алекс, Алекс».

Выйдя на улицу, она присела на бетонный блок и закурила. Глубоко затянувшись, она прикрыла глаза.

— Знаете, от этого умирают.

— От старости тоже умирают, — ответила Алекс и, обернувшись, увидела Патрика Дюшарма.

Он поднял лицо к солнцу и прищурился.

— Не думал, что у судьи есть слабости.

— Вы, наверное, думаете, что я сплю за трибуной судьи.

Патрик улыбнулся.

— Ну это было бы просто глупо. Там негде положить матрац. Она протянула пачку.

— Угощайтесь.

— Если вы хотите предложить мне взятку, то есть способы поинтереснее.

Алекс почувствовала, как лицо заливает краска. Видимо, она его неправильно поняла. Разве он мог сказать такое судье?

— Если вы не курите, то зачем вышли сюда?

— За солнечным светом. Когда мне целыми днями приходится торчать в зале суда, это плохо влияет на мой фен-шуй.

— У людей нет фен-шуй. Фен-шуй есть у помещений.

— Вы это точно знаете?

Алекс засомневалась.

— Ну, не знаю.

— Понятно. — Он повернулся к ней, и она впервые заметила светлую прядь в его волосах, прямо надо лбом. — Вы меня разглядываете.

Алекс сразу же отвела глаза.

— Все в порядке, — сказал Патрик, смеясь. — Это альбинизм.

— Альбинизм?

— Ну да. Знаете, белая кожа, белые волосы. У меня только полоса, как у скунса. Не хватило одного гена, чтобы быть похожим на крол?ка. — Его взгляд посерьезнел. — Как Джози?

Она хотела было окружить себя китайской стеной, сказав, что не собирается обсуждать с ним ничего, что касается дела, которое она будет рассматривать. Но Патрик Дюшарм сделал то, чего так хотелось Алекс, — он отнесся к ней, как к обычному человеку, а не публичной фигуре.

— Вернулась в школу, — поделилась Алекс.

— Знаю. Я ее видел.

— Вы… Вы там были?

Патрик пожал плечами.

— Да. На всякий случай.

— Что-то случилось?

— Нет, — ответил он. — Все было… обычно.

Это слово повисло между ними. Ничего уже не будет так, как обычно, и они оба это знали. Можно склеить осколки, но если ты сделал это сам, то в глубине души всегда будешь знать, что вещь уже не целая.

— Эй, — Патрик положил руку ей на плечо. — Вы в порядке? Она с ужасом поняла, что плачет. Вытерев глаза, она отстранилась.

— Со мной все в порядке, — сказала она, проклиная Патрика за этот разговор.

Он открыл рот, словно собирался что-то сказать, но тут же закрыл.

— Тогда оставляю вас наедине с вашими слабостями, — сказал он и вошел в здание.

Уже вернувшись в свой кабинет, Алекс вспомнила, что детектив говорил о слабостях во множественном числе: он поймал ее не только с сигаретой, но и на лжи.

Появились новые правила: все двери, кроме главного входа, после начала уроков закрывались, несмотря на то что какой-нибудь ученик с оружием мог уже быть внутри. С рюкзаками в класс больше не пускали, хотя оружие можно спрятать под курткой, или в маленькой сумке, или даже в застегнутой на молнию папке для бумаг. Все — и учителя, и ученики — носили на шее удостоверения. Полагалось, что так будет видно, кто. есть, а кого нет, но Джози не могла избавиться от мысли, что таким образом в следующий раз можно будет легко определить личность убитых.

На линейке директор подошел к микрофону и поприветствовал всех в Стерлинг Хай, хотя они вернулись и не в Стерлинг Хай. Потом объявил минуту молчания.

В то время, как остальные ребята во время минуты молчания опустили головы, Джози посмотрела вокруг. Она была не единственной, кто не молился. Некоторые ученики обменивались записками. Несколько человек слушали плеер. Какой-то мальчик списывал домашнее задание по математике.

Боятся ли они, как и она, поминать погибших, чтобы не чувствовать себя еще более виноватыми?

Джози повернулась и ударилась коленом о парту. Парты и стулья в этой временной школе были для младших школьников, а не для беженцев-подростков. В результате, никто не помещался. Колени Джози были на уровне подбородка. Некоторые ребята не смогли даже сесть за парту, им приходилось писать, держа тетрадки на коленях.

«Я как Алиса в Стране чудес, — подумала Джози. — Смотрите, как я падаю».

Джордан подождал, пока его клиент сядет напротив него за столом в тюремной комнате свиданий.

— Расскажи мне о своем брате, Питер, — попросил он.

Он внимательно следил за лицом Питера и заметил тень разочарования, когда тот понял: Джордан опять раскопал то, что Питер надеялся скрыть.

— Что именно? — спросил Питер.

— Вы дружили?

— Я его не убивал, если вы об этом.

— Нет, не об этом, — пожал плечами Джордан. — я удивлен, что ты раньше о нем не упоминал.

Питер посмотрел на него.

— Когда, например? Когда мне нельзя было и рта раскрыть на предъявлении обвинения? Или тогда, когда вы пришли сюда и заявили, что ваше дело говорить, а мое — слушать?

— Каким он был?

— Послушайте. Джойи умер, и вам это, разумеется, известно. Поэтому мне не понятно, каким образом разговор о нем может мне помочь.

— Что с ним случилось? — настаивал Джордан.

Питер царапал ногтем металлическую обивку стола.

— Этого золотого мальчика-отличника переехал пьяный водитель.

— С этим тяжело смириться, — осторожно сказал Джордан.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, твой брат был идеальным парнем, правильно? Одного этого уже достаточно. А после смерти он вообще превратился в святого.

Джордан специально сказал это, чтобы удостовериться, что Питер заглотнул наживку, и, конечно же, лицо парня изменилось.

— С этим невозможно смириться, — горячо проговорил Питер. — Невозможно сравниться.

Джордан постучал карандашом по своему портфелю. Была ли причиной ярости Питера ревность или одиночество? Или это массовое убийство было способом привлечь внимание наконец-то к себе, а не к Джойи? Как построить защиту так, чтобы действия Питера говорили о его отчаянии, а не о желании превзойти славу брата?

— Ты скучаешь по нему? — спросил Джордан.

Питер ухмыльнулся.

— Мой брат, — сказал он. — Мой брат, капитан бейсбольной команды. Мой брат, который занял первое место на олимпиаде штата по французскому языку. Мой брат, который дружил с директором школы. Мой брат, мой непревзойденный брат, высаживал меня из машины за полмили от ворот школы, чтобы никто не видел, как он едет со мной в машине.

— Почему?

— Разве вы еще не поняли, что дружба со мной не приводит ни к чему хорошему?

Джордан вспомнил о своих проколотых шинах.

— Джойи не заступался, когда над тобой издевались?

— Шутите? Имнно Джойи это все и начал.

— Как?

Питер подошел к окну маленькой комнаты. Его шея покрылась красными пятнами, словно воспоминания были выжжены на коже.

— Он говорил ребятам, что меня усыновили. Что меня родила шлюха-наркоманка, и поэтому у меня не все в порядке с головой. Иногда он делал это прямо при мне, и если я злился и начинал на него орать, он смеялся и давал мне пинка под зад, а потом оглядывался на своих друзей, словно то, как он себя вел, доказывало, что он говорит правду. Так скучаю ли я по нему? — повторил Питер и повернулся к Джордану. — Я рад, что он умер.

Джордана было нелегко удивить, и все же Питеру уже несколько раз удалось его шокировать. Питер просто был тем, чем становится человек, если оставить одни голые эмоции и отбросить социальный договор. Если тебе больно — плачь. Если тебя одолевает ярость — нападай.

Если надеешься — готовься к разочарованиям.

— Питер, — тихо проговорил Джордан, — ты хотел их убить?

И тут же Джордан начал проклинать себя за то, что задал вопрос, который никогда не задаст ни один адвокат, тем самым заставляя Питера признаться в умышленности своих действий. Но вместо ответа Питер задал ему не менее каверзный вопрос.

— Ну а вы что бы сделали? — спросил он.

Джордан впихнул еще немного ванильного пудинга Сэму в рот а потом облизал ложку.

— Это не тебе, — сказала Селена.

— На этот раз вкусно. Это не то гороховое дерьмо, которым ты его кормишь.

— Ну прости меня за то, что я хорошая мать.

Селена взяла влажное полотенце и вытерла рот Сэма, а затем проделала то же самое с Джорданом, который тут же отстранился.

— Я в полной растерянности, — сказал он. — Я не могу вызвать сочувствие к Питеру по поводу смерти его брата, потому что он ненавидел Джойи. Я даже не могу выстроить нормальную линию защиты, разве что попробовать сослаться на его невменяемость, но это будет невозможно доказать. У обвинения горы улик, говорящих о спланированном убийстве.

Селена повернулась к нему.

— Ты же понимаешь, в чем проблема?

— В чем?

— Ты считаешь его виновным.

— О чем ты говоришь? Девяносто девять процентов моих клиентов виновны, но это никогда не мешало мне добиваться оправдательных приговоров.

— Правильно. Но в глубине души ты не хочешь, чтобы Питера Хьютона оправдали.

Джордан нахмурился.

— Это ерунда.

— Это правда. Ты боишься таких, как он.

— Он ребенок…

— …который напугал тебя, совсем немного. Потому что он не захотел больше сидеть и терпеть, пока остальные будут гадить ему на голову, как всегда бывает.

Джордан посмотрел ей в глаза.

— То, что он застрелил десять человек, не делает его героем, Селена.

— Делает, для миллионов других ребят, которые жалеют, что у них самих не хватило смелости это сделать, — жестко сказала она.

— Отлично. Можешь открывать фан-клуб Питера Хьютона.

— Я не оправдываю его действия, Джордан. Но я понимаю, как он до этого дошел. Ты родился счастливчиком. Вот скажи честно, ты когда-нибудь был не в элитной группе? В школе, в суде или где-то еще? Люди знают тебя, люди хотят быть такими, как ты. Перед тобой открыт зеленый коридор, и ты даже не подозреваешь, что есть люди, которым приходится идти другим путем.

Джордан скрестил руки на груди.

— Ты снова начинаешь разговор о своей африканской гордости? Потому что, честно говоря…

— Ты никогда не видел людей, которые переходят на другую сторону улицы только потому, что ты черный. На тебя никогда не смотрели с отвращением, потому что ты держишь на руках ребенка, забыв надеть обручальное кольцо. Когда хочешь что-то сделать — кричать, говорить, что они идиоты, — но не можешь. Когда все от тебя отворачиваются, становишься бессильным, Джордан. И ты начинаешь привыкать к тому, что мир именно такой, потому что кажется, что выхода нет.

Джордан ухмыльнулся.

— Последняя фраза из моей речи по делу Риккобоно.

— Женщины, которую избивал муж? — пожала плечами Селена. — Даже если и так, она точно описывает ситуацию.

Вдруг Джордан встрепенулся. Он встал, схватил свою жену и расцеловал.

— Какая ты умница, черт возьми.

— Не буду спорить, но все же объясни почему.

— Синдром жертвы домашнего насилия. Это может сработать. Женщины, которых избивает муж, живут в постоянном страхе. В конце концов, чувствуя постоянную угрозу, они совершают действия, искренне считая, что действуют в целях самообороны. Даже если муж в этот момент крепко спит. Это точно описывает состояние Питера.

— Не хотелось бы тебя разочаровывать, — заметила Селена, — но Питер не женщина, и у него нет мужа.

— Это не важно. Это расстройство психики из-за посттравматического стресса. Когда эти женщины срываются и стреляют в своих мужей или отрезают им члены, они не думают о последствиях… только о том, чтобы остановить насилие. Имен об этом Питер все время говорит: он просто хотел, чтобы все прекратилось. И это даже лучше, потому что мне не придется оспаривать обычное возражение обвинения, что женщина уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что она делает, когда берет нож или пистолет. Питер ребенок. Он по определению не понимает, что делает.

Чудовища не появляются ниоткуда. Домохозяйка не превратится в убийцу, если ее никто не заставит. В этом случае монстра создает муж. А в случае Питера это была вся школа Стерлинг Хай. Его били и дразнили, толкали и щипали, делали все, чтобы поставить на место. Именно благодаря своим мучителям Питер научился давать отпор.

Сэм начал капризничать в детском стульчике. Селена взяла его на руки.

— Никто раньше этого не делал, — сказала она. — Синдрома жертвы издевательств не существует.

Джордан взял баночку Сэма с ванильным кремом и выгреб остатки пальцем.

— Теперь существует, — сказал он, и съел остатки лакомства.

Патрик сидел за компьютером в темном кабинете и щелкал курсором по игре, созданной Питером.

Вначале нужно выбрать героя — одного из троих ребят: победителя конкурса по орфографии, математического гения или компьютерного червя. Один был низкий и худой с прыщавым лицом. Другой в очках. А третий очень толстый.

Оружия у тебя нет. Вместо этого нужно заходить в разные комнаты в школе и пользоваться своей сообразительностью: в учительской была водка, чтобы сделать ручные гранаты, в котельной была базука, в кабинете химии — кислота. В кабинете английского — тяжелые книги. В кабинете математики были циркуль и металлическая линейка, которыми можно было заколоть или зарубить. Из шнуров в компьютерном классе можно было сделать удавку. В мастерской лежала циркулярная пила. В кабинете домоводства можно было взять блендер и вязальные спицы. А в кабинете изобразительного искусства была печь для обжигания глины. Можно было комбинировать материалы для создания оружия комбинированного назначения: горящие пули — из базуки и водки, кинжалы с кислотой — из реактивов и циркулей, капканы — из кабеля и толстых книг.

Курсор Патрика двигался по коридорам и вверх по лестницам, мимо шкафчиков в комнату сторожа. Поворачивая за виртуальный угол, он вдруг понял, что уже ходил по этой карте раньше. Это был план школы Стерлинг Хай.

Цель игры заключалась в преследовании спортсменов, громил и популярных ребят. Каждый стоил определенное количество очков. Убив двоих за раз, ты утраивал количество очков. Хотя тебя тоже могли ранить. Могли ударить сзади, толкнуть об стену или закрыть в шкафчике.

Набрав 100 000 очков, ты получал пистолет, а 500 000 — автомат. После миллиона очков появлялось атомное оружие.

Патрик увидел, как распахнулась виртуальная дверь.

— Стоять, — закричали колонки, и на экран высыпали полицейские из группы быстрого реагирования. Он поудобнее расположил руку над клавишами стрелок: уже дважды он доходил до этого места, и либо убивали его, либо он заканчивал жизнь самоубийством — а это значило проиграть.