Разрыв небесного шаблона Гармаш-Роффе Татьяна

И снова у Андрея возникло чувство легкой тревоги. Он никак не мог понять, откуда оно взялось. Будто ему дали подержать нечто невесомое и очень хрупкое – и он боялся это уронить… И возвращать не хотел. Очень странно, очень.

То есть ясно, конечно: это чувство связано с Дианой. Она ему понравилась, да. Но ничего такого… Он даже не испытывал обычного сексуального возбуждения, всегда сопутствовавшего знакомству с хорошенькой женщиной. Он не влюбился с первого взгляда (да и то, разве подобное возможно? У подростков если только), он не пытался представить ее без одежды. Конечно, он оценил фигуру – как иначе, он ведь мужчина. Диана выглядит как одна из тех античных статуй, где все соразмерно, где все не слишком узко, но и не слишком широко, округлости на месте, но не избыточны. Грудь хорошей формы, попа что надо – он все успел заметить и оценить. Однако оценивал Саблин скорее эстетически, чем сексуально. Он вовсе не запал на нее!

А вот ведь, не оставляло его это непривычное чувство тревоги…

Сама Диана оказалась под стать своей гармоничной внешности: в меру сдержанная, в меру раскованная, с мягким ненавязчивым юмором… Лицо ее было по большей части спокойным – никаких ужимок, никаких призывно полураскрытых губок, – но дивно озарялось, когда она улыбалась. Лет десять назад он, охотник за ярким и необычным, на нее и внимания бы не обратил. Но Андрей Саблин за свою тридцативосьмилетнюю жизнь перевидал столько всего «яркого», что у него уже челюсти сводило.

Как выяснилось к концу ленча, «фейсконтроль» он прошел. И прямо из ресторана они с Дианой отправились в гости к ее матери. Увидев Марину Анатольевну в прихожей, Андрей слегка обалдел, но замешательства своего не выдал и галантно поцеловал ей руку. О какой-нибудь другой женщине, которая носит в семьдесят три года драные черные джинсы и темно-желтую майку, полузаправленную, по моде, за пояс, а также унизывает все без исключения пальцы затейливыми серебряными кольцами, он отозвался бы не слишком лестно, честное слово, типа «совсем ку-ку»; но Марина Анатольевна и впрямь была особенной. Этот стиль казался неотделимым от ее личности, от ее умного ироничного лица, хрипловатого прокуренного голоса и, как выяснилось несколько позже, едких шуточек на грани (а то и за гранью) приличий.

Она сообщила гостю, что идея с суккулентами была отличной, похвалила его вкус и пригласила за стол. А там круто взяла его на абордаж: выспросила и чем занимается, и сколько зарабатывает, да какая у него квартира-машина. Диана пыталась остановить мать – куда там!

– Раз он сюда пришел, значит, имеет к тебе интерес, – Марина Анатольевна говорила уверенно, даже категорично, с ноткой едва уловимого сарказма. – А то послал бы в далекое путешествие и тебя, и старую каргу твою мать. Ан нет, он на приглашение ответил, ко мне на чай притащился. Значит, интерес к тебе. Ты у меня деликатная и наивная, сама никогда не спросишь и не разберешься, что за мужик перед тобой, – оттого, между прочим, до сих пор семью сложить не можешь! Дважды разводилась, подумать только!

– А ты трижды, – заметила Диана.

– Не твое это дело, не дочернее. А я твоими отношениями с мужчинами интересуюсь, поскольку мать тебе. Вот мне и приходится задавать неудобные вопросы. Радуйся, что я этот труд на себя взяла, тебя от него избавила. Да на ус мотай информацию.

– Не обращайте на нее внимания! – усмехнулась Диана. – Мама моя большая шутница и провокаторша. Уверяю вас, она вовсе не думает того, что говорит.

– Да ладно тебе, Динка. Видишь, я выяснила, что ухажер твой мужчина не бедный.

– Он не ухажер, мама!

– Ну конечно, а то стал бы тебе помощь предлагать.

– Он не мне предложил, а Милочке! Вчера! Я ведь тебе рассказывала!

– Милочке? Я как-то упустила это из виду. Это что же, Андрей… Как вас по батюшке? Ага, Андрей Андреич, малолетками интересуется?

– Мама!!!

Диана хорошо знала свою мать, ее деспотичный характер. Как все деспоты, Марина Анатольевна была подозрительна и приписывала людям дурные помыслы. К счастью, она была еще и умна, имела отличное чувство юмора, что изрядно облегчало участь тех, кто с ней общался. Диана же давно научилась воспринимать обидные слова матери отстраненно, будто неудачную шутку. Но сейчас, перед Андреем Саблиным, она испытывала неловкость за ее бесцеремонность.

– Что «мама»? – парировала Марина Анатольевна. – Твоя мать – научный работник. Аналитик. Анализирую информацию и делаю выводы. Раз Андрей Андреевич к Миле подъехал… Вы подъехали к нашей девочке, а? Признавайтесь!

– Подъехал, – согласился Саблин. – Услышал, как она с продавщицей советуется, мается в выборе цветов для украшения вашего, Марина Анатольевна, банкета, и пожалел ее.

– Это как понимать? Добрый вы такой? Или девочки вам…

– Мама, Мила давно не «малолетка»! Ей двадцать семь лет!

– Не перебивай меня, дочь. Так как, любезный?

– Отзывчивый я.

– Смотрите, голубчик. Я ведь у Милки спрошу, не предлагали ли вы ей свидания какого, у меня не застоится.

– Спросите, – кивнул Андрей. – Но я не предлагал. У меня к малолеткам стойкий иммунитет.

– Хм. Отчего же?

– Они ищут выгодного жениха. С их точки зрения, я весьма неплохой вариант. Но мне не хочется быть вариантом. Так что я давно ими не интересуюсь. Впрочем, справедливости ради замечу, что со своей стороны ваша Милочка никакого специфического интереса ко мне не проявила.

– Ну, тем лучше. Значит, вы переключились на мою дочь. И как она вам?

– Диана прекрасна, – честно ответил Саблин.

– А она постарше Милки будет. Не первой молодости барышня. И вы хотите сказать, что на ее деньги не позарились?

– Да Андрей вообще ничего не знает обо мне, мама! – не выдержала Диана. – Мы сегодня встретились впервые, у нас не было времени познакомиться толком! Все оформление твоего зала обсуждали!

– Ну не злись на меня, дочь. Я же шучу. Так вам и вправду неизвестно, что Динка моя – богатая невеста?

Андрей слегка смутился. Знать-то он, конечно, знал, – из Лизкиного досье, – но признаваться в этом было бы совсем ни к чему.

– Простите, какой-то странный разговор, – произнес он строго. – Вы меня в чем-то подозреваете?

– Боже упаси. Но вы не думайте, что Динка моя из робкого десятка. Она дзюдо десять лет занималась! Если что, может…

– Мама, прекрати! – Диана вскочила. – Ну при чем тут дзюдо?! Все, Андрей, мы уходим. Мам, насчет суккулентов позвони мне. Мы заказали по одной композиции на каждый стол и десять для украшения стен. Подумай и реши, устраивает ли тебя такое количество. Завтра я куплю горшки-плошки для них, и послезавтра композиции будут готовы. Скажешь, когда можно будет зал оформлять.

Она ухватила Саблина за руку и буквально потащила его в прихожую.

– Дочь моя, ну что ты глупости говоришь! Какое «когда»?! – громко говорила из гостиной своим басовитым голосом Марина Анатольевна. – Это же не мой личный зал, девочка, там другие люди банкеты отмечают. А мной он арендован на воскресенье. Значит, и украшать будем в воскресенье!

– Прекрасно, – так же громко ответила Диана из прихожей. – Тогда увидимся в воскресенье. Я привезу суккуленты прямо в банкетный зал. О времени договоримся.

– Нет уж, я должна их увидеть до банкета. Привези, как только будут готовы. Фейсконтроль.

– Растений?

– Композиций. Заодно талантов вашего приятеля, который эти композиции делает.

– Ох, мама, все тебе надо держать под контролем!

– Доверяй, но проверяй. Нельзя позволять чужим людям, а тем более незнакомым, принимать за тебя решения!

– Разумеется, – кротко ответила Диана, надеясь завершить дискуссию.

– Тебе бы тоже не помешало научиться контролировать чужие инициа…

– Хорошего вечера, мама! – перебила ее Диана. – Мы уходим.

– И тебе не хворать, дочка, – донесся ехидный голос Марины Анатольевны. – Вам тоже, юноша. Хотя моя дурно воспитанная дочь выдернула вас прямо из-за моего гостеприимного стола не попрощавшись.

– Не обращайте внимания, Андрей, – торопливо говорила Диана, натягивая сапожки, – мама моя личность весьма специфическая… но даже я не ожидала от нее сегодня таких эскапад.

– Не переживайте, все в порядке. Марина Анатольевна очаровательна, – улыбнулся Андрей и вернулся в гостиную. – Благодарю вас за прием, – произнес он и снова поцеловал руку Марине Анатольевне.

– Ишь ты, – хмыкнула неугомонная дама, которой больше пошло бы прозвище «старушка Шапокляк», – хочешь снискать мою благосклонность?

– А как же! – кивнул Андрей и вернулся в прихожую.

– Спасибо, – прошептала Диана и распахнула дверь.

Саблин почувствовал, как его странная тревога нарастает. Расстаться с ней он сейчас не мог, никак не мог – тревога могла перерасти в панику!

– Не хотите ли пойти поужинать? – спросил Андрей, когда они вышли на улицу.

– Мы с вами сегодня только и делаем, что едим вместе, – усмехнулась Диана. – То ленч, то чай. Теперь ужин?

– Вы против? – пристально посмотрел на нее Андрей, и у него возникло ощущение, что даже Диане заметно, как глаза его излучают тревогу.

Он отвернул голову.

– Давайте, – согласилась Диана. – А куда пойдем?

– Куда угодно.

Они вышли из подъезда. Вечер был холодным, немного подмораживало. Тонко и тревожно (в унисон со странным чувством Андрея) веяло приближающейся весной.

– Мама вам неправильно сказала: я не богатая невеста. Я трудяга…

Трудяга. Андрей Саблин это слово страшно не любил. Но, странным образом, оно совсем не покоробило его сейчас. Из уст Дианы оно прозвучало как шутка. Может, потому, что в ней самой отсутствовала всякая суетность. Вот у Галины бизнес был суетным. Ярким, светским, тусовочным. А Диана… Она самодостаточна. Не нуждается в восхищенной толпе. О таких говорят: цельная личность.

Цельная личность, надо же. Он никого не смог бы припомнить из своего окружения, кому подобное определение подошло бы.

– Я фармацевт, – продолжала Диана, – у меня собственное производство, и я люблю свою работу. Зарабатываю хорошо, это верно. Но главное, я много времени отдаю ей. Поэтому редко бываю в ресторанах. Бизнес-ленчи не в счет, на них я не замечаю, что ем, больше о делах говорю. Оттого и не знаю, куда мне угодно, – улыбнулась она. – Не идти же в тот, где мы были днем…

А у Андрея от этой улыбки осталось чувство медленно тающей в груди льдинки. Холодной и одновременно обжигающей, как глоток ледяной водки.

Ужин прошел… Нет, пролетел. Два часа, как две минуты. Андрей не помнил, о чем они говорили, что ели, – он только помнил лицо Дианы, смену его выражений, движения губ. И как светились ее глаза.

Он с сожалением расстался с Дианой у ограды ее дома. Она не пригласила Андрея к себе, и он был этому странным образом рад. Он сейчас не хотел физической близости, она бы только разрушила легкое, воздушное, как аромат, очарование. Которое он смаковал, пил маленькими глотками, наслаждаясь всеми рецепторами души…

Диана направилась от калитки в сторону подъезда. Андрей смотрел на нее сквозь решетку ограды и вдруг, неожиданно для себя, окликнул.

Диана обернулась.

– Я хотел сказать вам…

Она вернулась обратно к калитке. Приблизилась к Андрею.

– Я хотел сказать, Диана, что вы… Что я провел прекрасный вечер с вами.

– Вы мне тоже понравились, Андрей, – просто ответила она.

– И я бы с радостью…

– Я тоже, – усмехнулась она.

– …Увиделись бы со мной снова?

– Ну да. Вы же это имели в виду? – Диана рассмеялась.

– Конечно.

Андрей протянул руку сквозь прутья решетки и потрогал мех ее полушубка.

– А вас Диана зовут или все-таки Дина?

– Мама назвала Дианой. Но когда сердится, зовет Динкой. – Улыбка ее была нежной и радостной, глаза светились.

Однако калитку она не открыла, а Андрей не попросил.

Она только положила свою руку в перчатке поверх его. Андрей взял ее ладонь и, протащив меж прутьев, поднес к своим губам.

Они так стояли некоторое время, глядя друг на друга сияющими глазами.

Потом Диана деликатно высвободила руку.

– Мне завтра рано вставать. Спокойной ночи, Андрей.

Она повернулась и пошла к своему подъезду, не оборачиваясь. А он смотрел ей вслед и думал: когда же они встретятся в следующий раз? Он не спросил, и она ничего не сказала…

Такого с ним давно не было. Или вообще никогда. Чувство медленно тающей в груди льдинки. Холодной и одновременно обжигающей, как глоток ледяной водки.

Домой не хотелось. И чтобы этот день заканчивался, не хотелось. Продлить его, отметить, отпраздновать.

Он позвонил Кольке.

– Не спишь?

– Когда это я ложился в детское время?

– Я подъеду?

– Что-то случилось?

– Ничего такого. Просто…

– Ага. Ну давай, подъезжай, раз «просто».

Слышно было, как Колька усмехнулся.

– Никак влюбился, наш солнечный мальчик, – произнес он, впуская Саблина в квартиру.

Коля иногда так называл его, по старой памяти. В детстве они жили в одном дворе и учились в одной школе, отчего у них имелось множество общих воспоминаний.

– Я? С чего ты взял?

– Да у тебя голос звенит. И морда сияет, как начищенный ботинок. Да и что еще могло тебя заставить так срочно примчаться ко мне?

– Мало ли… – неопределенно пожал плечами Саблин, несколько раздосадованный Колькиными догадками.

– Я и говорю: влюбился, – заржал друг. – Проходи. Тебе наливки или водки?

– Коньяку лучше. Если есть.

– Так твой и есть.

Саблин специально привозил к Кольке коньяк для себя, на случай дружеских посиделок, – тот его не любил и не покупал, предпочитал водку.

– Ну что, я прав? Колись!

– Да нет, – уклончиво ответил Андрей. Они сели за стол на кухне, чокнулись. – Тут что-то другое. Сам не пойму. Никогда такого не было. Почему-то тревожно, холод по загривку… Будто на краю трамплина. Вода внизу, далеко, а ты ни разу в жизни не прыгал.

– Это нормально. Красивая?

– Богиня.

– О! Это уже серьезно.

– Да ладно, у меня что, красивых женщин не было?

– Как не быть. Но ни одну ты «богиней» не называл. Должно быть, как-то особенно хороша… Я прав?

Саблин кивнул.

– Вот у тебя коленки и подгибаются. Ты элементарно дрейфишь. Не солнечный мальчик, а солнечный зайчик: мечется все внутри, скачет, сердчишко трепещет, – Колька веселился от души. – Вот это называется «не влюбился»!

Влюбился? Он ведь никогда не…

Хотя, не меняются только дураки. И правильно говорят в общем-то. Что же, выходит, он, Андрей Саблин, вдруг изменился? Раньше порхал по ярким цветам, как бабочек (это мужской вариант бабочки), – а тут вдруг ему понадобился один-единственный цветок? Может, это возраст? С годами, по слухам, люди делаются серьезнее…

Нет, чушь это все. То есть да, с годами умнеют, потому и меняются. Но сейчас с Андреем происходило что-то другое. Влечение к Диане, столь незнакомое и необычное, поднялось откуда-то со дна его души. Способность чувствовать так остро и в то же время сильно, наверняка уже присутствовала в нем, покоилась, как амфора, на морском дне, прихваченная зыбучим песком. Пока волна по имени Диана не раскачала ее, не подхватила и не вынесла на поверхность.

Ему понравилась эта метафора с амфорой. Он точно не знал, насколько она была верной, – зато была красивой.

Как Диана.

Вернувшись домой, он разделся и направился в ванную. Поднялся на три ступеньки из зеленого мрамора, сел на низкий широкий бортик и включил теплую воду. Затем сходил на кухню, наполнил бокал шампанским, принес его в ванную комнату и пристроил на бортике. Золотистый напиток, стиснутый узким стеклом, взвивался тонкими струйками пузырьков, – очень эффектно на зеленом фоне мрамора, между прочим. Диане понравится…

Смешно. О чем он думает? Только первая встреча…

Однако разговор с другом будто освободил Андрея. Тревога сменилась неизъяснимым чувством радости. Казалось, все в нем рвалось куда-то, вроде этих пузырьков, которые весело бороздили бокал, устремляясь вверх.

Андрей блаженно погрузился в теплую воду.

Едва открыв глаза на следующее утро, он сразу подумал о Диане. И снова радость поднялась в нем, сопровождаемая изумлением. Андрею страшно хотелось позвонить ей, чтобы договориться о новой встрече, – как вдруг она позвонила сама.

– Поскольку моя мама очень высоко оценила идею с толстянками…

– Толстянками?

– Народное название суккулентов, – усмехнулась Диана. – Готовы ли вы продолжить свою благотворительность? Раз уж начали помогать… Инициатива наказуема, знаете ли.

– Вот-вот, – радостно хмыкнул Саблин. – Я готов к наказанию! Что требуется?

– Ваш совет. Мне нужно выбрать горшки… или как они называются? Плоские такие? А, плошки, Мила назвала их плошками. Ваш друг так сказал, по ее словам.

– Может, так и сказал. Или не так. Может, и плошки. А может, не плошки. Не имею понятия, – весело ответил Андрей. – Совершенно никакого. Поедем в магазин и там разберемся.