Красотка Устинова Татьяна

– Да какой вопрос, Елена Владимировна! Таганцев с готовностью подскочил со стула.

Тот скрипнул с отчетливым облегчением и быстро присобрал разъехавшиеся было ножки.

– Сейчас будет тебе хоть кофе, хоть чай с какавой!

Это тоже была заготовка, вернее, слегка искаженная цитата из «Бриллиантовой руки». Я улыбнулась, поощряя умного мужчину продолжать блистать остроумием и интеллектом.

Кофеварку он, надо признать, покорил с легкостью.

Через пять минут мы уже снова сидели и пили кофе, заедая мятой шоколадкой. Я слушала рассказ лейтенанта о его суровых буднях, мило улыбалась и думала: вспомнит ли Константин Сергеевич, что я начала просьбу о помощи с «во-первых»? И сообразит ли, что у меня есть как минимум «во-вторых»?

Вообще-то можно было и не миндальничать. Константин Сергеевич – золотой человек и давно уже стал для меня и.о. доброй феи с волшебной палочкой-выручалочкой. Но это же не значит, что я могу встать и объявить: «Гражданин Таганцев, вы приговариваетесь к общественно полезным работам по извозу. Мне нужно съездить за семь верст киселя хлебать, заводите мотор!»

Пусть лучше Константин Сергеевич сам догадается, так нам обоим будет приятнее.

– А вчера один гражданин, Кривоносенко его фамилия, не поверишь, денег наелся! – оживленно повествовал Таганцев, деликатно загружая в рот кусок «Аленки».

– Их у него куры не клевали? Девать было некуда? – спросила я, поддерживая светскую беседу.

Я уже решила, что попрошу доброго лейтенанта о второй услуге, и теперь выдерживала приличную дистанцию между запросами.

– Угадала! – Константин Сергеевич кивнул. – Он, Кривоносенко этот, решил ограбить супермаркет «Мир детства». Остался в зале до закрытия магазина, спрятался в большой коробке от электрического автомобиля, дождался, пока все уйдут, и вскрыл кассу. На его счастье, там было всего пятнадцать тысяч тремя купюрами по пять.

– Вряд ли грабитель расценил это как счастье, – вставила я.

– Поначалу-то да, – согласился младший лейтенант, энергично прихлебывая кофе, и снова потянулся за шоколадкой. – Но потом включилась сигнализация, гражданин Кривоносенко снова спрятался в коробку, ну, чтоб там, в коробке-то, стало быть, шухер переждать. А наряд приехал с собачкой поисковой. И пришлось гражданину Кривоносенко, пятерики сожрать, чтобы при нем не нашли ничего. Мол, не брал он никаких денег в кассе, вы че, мужики? Просто шутку такую затеял, розыгрыш: спрятался в коробке, чтобы потом выскочить и напугать симпатичную продавщицу, да не заметил, как уснул.

– Смешная история, – оценила я.

– Обхохочешься… – Тут добрый Таганцев погрустнел немного. – Для всех, кроме ребят в лаборатории. Ты представь, в каком виде к ним вещдоки поступят, это я про купюры.

Таганцев погрустнел и с некоторым сомнением посмотрел на подтаявший шоколад. Поколебался немного, но все-таки съел еще дольку.

Я представила те полупереваренные вещдоки, и есть мне расхотелось. Поэтому я решила, что пора уже озвучить просьбу номер два, и с прозрачным намеком спросила:

– Константин Сергеевич, ты же на машине? Скажи, а тебе Коломенское не по пути будет?

– Подвезти? – легко догадался опер.

– Если это вас не очень затруднит, – пролепетала я, как положено.

Впрочем, кто его знает, как именно положено-то!.. Вроде так лепетала одна киса в сериале.

Сериал я смотрела месяца три назад, на больничном.

– Моя ласточка в твоем распоряжении.

«Ласточка» Константина Сергеевича, а точнее – «Ладочка», весьма почтенного возраста – была не без дерзости припаркована у самого входа в здание суда. Это оказалось очень кстати: пошел дождь, а у меня не было с собой зонта, да и туфли-балетки не располагали к прогулке по лужам.

Устроившись в салоне машины, я сразу же осмотрительно пристегнулась. Мне уже доводилось кататься с Таганцевым. К его манере вождения у меня не было претензий, но белый конь моего рыцаря неприятно запомнился мне болезненно взбрыкивающим мустангом. Надо полагать, у владельца автомобиля нет ни камней в почках, ни пломб в зубах…

– Куда конкретно едем? – Возложив руки на руль, Константин Сергеевич улыбнулся мне во все тридцать два прекрасных, давно не знавших бормашины зуба.

– Секундочку, – я полезла в сумку за файлом с договором, который утром взяла у Натки, но за день так и не успела изучить. – Вот адрес…

– Щас обеспечим. – Таганцев завел адрес в навигатор, и мы бодро двинули.

Через пару минут мой водитель осторожно поинтересовался:

– А зачем тебе, Елена Владимировна, в клинику красоты? Ты и без того очень даже…

Тут суровый опер покраснел и смутился.

– Ты мне льстишь, Константин Сергеевич, – вздохнула я. – Но я тут ни при чем! Моя сестра имела несчастье очень неудачно там прооперироваться, и я хочу выяснить, нельзя ли ей хотя бы деньги вернуть.

– А что в договоре?

– Ну, что…

Я вытащила бумаги из файла, на пластике которого весело плясали блики дорожных огней, и начала читать вслух:

– «ООО «Идеаль Бьюти», именуемое в дальнейшем «Исполнитель», в лице генерального директора Боброва Виктора Григорьевича, действующего на основании Устава, с одной стороны…

– Вот мне всегда было очень интересно, почему это судьи тарахтят, как пулеметы? Ну, вот как ты сейчас! – спросил Таганцев, терпеливо дождавшись, пока я закончу сеанс не слишком выразительной читки. – «Постановлением суда… Именем Российской Федерации… Руководствуясь статьями Уголовно-процессуального Кодекса Российской Федерации… Суд постановил… Туда-сюда, всяко-разно…».

– Потому что нам приходится очень много читать по материалам дела – выдержки, определения. – Я пожала плечами. – А участники процесса все это уже наизусть знают, и их интересует только статья и мера наказания.

– Так вы, судьи, наверное, в скороговорках сильны. Да, Елена Владимировна? – оживился Таганцев. – На дворе трава, на траве дрова, и всякое такое?

– Тридцать три корабля лавировали, лавировали, да не вылавировали! – очередью выпулила я.

Константин Сергеевич восхищенно присвистнул и попытался повторить за мной, но его тридцать три корабля раз за разом терпели крушение. Потом мы вспомнили Сашу на шоссе, Греку через реку, Клару с кораллами – в общем, довольно весело скоротали дорогу до клиники.

Я опасалась, что она уже может быть закрыта, но напрасно: рядом с неоновой вывеской «Идеаль Бьюти» на фасаде выразительно светились цифры «24».

– У них тут круглосуточный прием? – восхитился Таганцев. – Ничего себе! Прям энтузиасты этого дела! Так я с вами, может? Меня силиконовые дела тоже страсть как интересуют! Ну, в смысле, как мужчину!.. Не, в смысле, посмотреть, туда-сюда…

Я хихикнула, вылезла из авто и отвесила доброму оперу поясной поклон:

– Большое тебе спасибо, Константин свет Сергеевич! Сама пойду, чего мы станем такой делегацией людей пугать. Мне про деньги спросить, и дело с концом. Уезжай, поздно уже, дома ждут, небось.

– Всегда пожалуйста, Елена Владимировна! – важно, в тон мне, ответил Таганцев, но с места не трогался, пока я не вошла в здание.

– Дилинь-дилинь! – нежно тренькнул колокольчик, возвещая о моем появлении.

Я вошла, огляделась и принюхалась.

Хрустальный звук растаял в воздухе, тонко ароматизированном чем-то очень приятным и совершенно не напоминающим о медицине. Ваниль? Пачули? Я не узнала запах, но оценила его гармоничное сочетание с элегантным интерьером: светлое открытое пространство, пастельные тона, напольное покрытие из натуральной древесины, классические диваны с кремовой обивкой, бледно-розовые кожаные кресла…

Тут я невольно опустила глаза, посмотрев на свои розовые балетки – шут их знает, из кожи они были когда-то сделаны или из дерматина, но выглядели явно хуже здешних кресел. Хорошо, хоть по лужам сегодня не таскалась, так что обувь у меня была относительно чистой. Мне не хотелось нарушать… сияние и чистоту приемной.

Машинально обойдя стороной лужу света, я по кривой подошла к ресепшн и улыбнулась милой девушке за стойкой:

– Добрый вечер. Могу ли я видеть Боброва Виктора Григорьевича?

– К сожалению, Виктора Григорьевича сейчас уже нет. А вы по какому вопросу?

– По юридическому, – ответила я уклончиво, раздумывая, не показать ли свое удостоверение.

Неэтично, конечно, хлопать корочками вне служебной надобности, но у Натки действительно серьезная проблема, хотелось бы ее решить…

– У юриста, к сожалению, рабочий день тоже уже закончился, но я могу пригласить к вам коммерческого директора, он как раз задержался в офисе, – предложила услужливая барышня.

– Приглашайте, – кивнула я.

– Присядьте, пожалуйста. – Холеной ручкой девушка указала мне на свободный диван.

На другом оживленно шушукались и хихикали, пялясь в экран дорогого смартфона, две дамочки в спортивных костюмах, цвет, фасон и стоимость которых не предполагали никаких физкультурных упражнений.

Дамочки явно были из числа пациенток клиники. У одной из них физиономия была припухшая и с остаточными следами синяков, лицо другой было затейливо разрисовано маркером. Я поняла, что первая дамочка уже благополучно прооперирована, а второй это сомнительное удовольствие предстоит в ближайшее время. Интересно, тут и оперируют двадцать четыре часа в сутки, даже ночью? Вот это конвейер!

– Верочка, Оленька, вот вы где!

Незаметно появившийся красавец-мужчина в белоснежном халате шутливо погрозил болтушкам пальцем и с улыбкой обратился ко мне:

– Добрый вечер! Владлен Сергеевич Потапов, к вашим услугам.

Я подавила порыв отрекомендоваться Леночкой, хотя Владлен Сергеевич взирал на меня так по-отечески ласково, что я невольно почувствовала себя милой неразумной крошкой. Вроде Верочки с Оленькой, которые вспорхнули с дивана и, продолжая хихикать и оглядываться на Потапова, удалились в лифт.

– Елена Владимировна Кузнецова, сестра одной вашей пациентки. – За отсутствием верительных грамот я протянула собеседнику Наткин договор с клиникой. – Хотела бы обсудить с вами…

– А, та самая Наталья Владимировна, – Владлен Сергеевич быстро нашел глазами в тексте ФИО моей сестрицы и перестал улыбаться. – Не угомонилась, стало быть.

– Послушайте, Владлен Сергеевич, – я тоже сменила тон. – Коль скоро вы в курсе, то должны понимать, что проблема действительно серьезная. Мою сестру в вашей клинике фактически изуродовали…

– И кто же в этом виноват? – перебил меня коммерческий директор. – Не сама ли Наталья Владимировна?

– В смысле? – Я несколько опешила.

Натка, конечно, сама втравила себя в историю, ее в эту клинику на аркане не тянули, но ведь за результат операции ответственность несет не она?

Оказалось – она.

– Некоторые косметические процедуры, тем более оперативные вмешательства, возможно производить только с определенной частотой, – холодно объяснил мне Владлен Сергеевич. – Попросту говоря, нельзя такие медицинские манипуляции повторять за короткие промежутки времени, потому что опасно, возрастает риск осложнений. В случае с новыми пациентами мы в клинике не располагаем всей полнотой информации о ранее проведенных им операциях и вынуждены полагаться на слова самих пациентов. Ваша сестра обратилась к нам впервые, заключила договор на проведение непростой процедуры – эндоскопической подтяжки средней зоны лица, а также увеличения губ и пластики век, однако не уведомила нас о том, каким вмешательствам челюстно-лицевого хирурга подвергалась ранее.

– А ее об этом спрашивали?

Владлен Сергеевич несколько надменно улыбнулся и пожал плечами:

– Судя по тому, что она подписала договор со всеми его пунктами и подпунктами, спрашивали. А может быть, и не спрашивали, но вот тут все написано, все!

– Моя сестра могла подписать не читая!

– Неужели? – коммерческий директор зубасто улыбнулся. – Тогда это был очень неразумный поступок с ее стороны. Однако несет ли наша клиника, как Исполнитель, ответственность за глупость и безрассудство Заказчика? Данный Договор, подписанный обеими сторонами, утверждает, что – нет. Если Наталья Владимировна скрыла от нас важную информацию о состоянии своего здоровья и обстоятельствах, способных негативно сказаться на результатах операции, это всецело ее вина. И тут, – Владлен Сергеевич постучал пальцем с безупречным маникюром по договору, – об этом написано.

– Очень мелким шрифтом, – пробормотала я, уже понимая, что ничего не добьюсь. Не видать Натке никаких денег!..

И все же я сделала еще одну попытку::

– Владлен Сергеевич, вот давайте чисто по-человечески, а?.. Для моей неразумной сестры случившееся – не только неожиданная проблема, но и большая личная трагедия. Она молодая женщина, ей нужно устраивать жизнь, а с таким лицом… Неужели столь респектабельная клиника не может пойти ей навстречу и вернуть хотя бы часть суммы? Там же большие деньги! Для нас… прямо очень большие.

Я словно видела себя со стороны – тетка средних лет в мятом костюме, старых туфлях, с безразмерной сумкой, голова немыта, маникюра нет, заискивающим голосом умоляет богача о пощаде!..

– «У вас так много денег, так почему бы вам не поделиться ими с нами?» – поддел меня собеседник.

Он по-прежнему демонстрировал красивые зубы, но уже не выглядел ни добродушным, ни заботливым, ни просто симпатичным. Как есть, акула капитализма!

– Ну, уж нет! Обойдетесь. – Владлен Сергеевич встал с дивана, одернул на себе безупречно сидящий халат: – Всего вам доброго, наилучшие пожелания вашей сестре!

И он направился к лифту, бросив на ходу:

– Витя, проводи!

Ранее не замеченный мной охранник выступил из-за колонны и с намеком встал у порога, открыв наружную дверь.

С трудом сдерживаясь, чтобы не нахамить, я протопала по сияющему полу к выходу, – пропадите пропадом эти балетки, выброшу, как только до дома доберусь! – выдворилась из царства красоты в темень дождливого майского вечера и встала на крыльце под издевательски подмигивающей вывеской «Идеаль Бьюти», держа над головой пластмассовый файл с кабальным договором.

Шел дождь. Холодные капли скользили по гладкому пластику, срывались с обвисшего файла и падали мне на плечи и за шиворот. Было мокро, зябко и очень обидно. Я ощутила, что на глазах вскипают слезы, но подавила горестный всхлип, услышав сигнал клаксона.

Через секунду в бликующую отсветами рекламы радужную лужу у крыльца заехал белый «жигуленок», и бодрый голос Константина Сергеевича Таганцева, дай бог ему здоровья и счастья, позвал меня:

– О, Елена Владимировна, ты еще тут? А я снова мимо ехал, дай, думаю, посмотрю…

– Костя, ты чистое золото! – перебила я, уже втискиваясь в теплое и сухое нутро машины.

– Чистым весом сто пять кило, – согласился Таганцев. – Золота, в смысле… Ну, а теперь куда?

– Теперь, если можно, домой, – попросила я. – Адрес помнишь?

Мой добрый ангел-опер молча кивнул и развернул машину, взяв курс на Митино.

– Ну, чего там, у энтузиастов красоты-то? Я честно рассказала, как меня послали, хоть и противно было, и получила порцию молчаливого сочувствия.

«Вернусь домой – убью сестру», – пообещала я себе, но вскоре переключилась на дочь.

Она позвонила, когда мы были на полпути к дому:

– Мам, ты скоро будешь?

– Минут через двадцать, – прикинула я. – А что?

– Я ухожу в кино, – сказала Сашка.

Заметьте: не спросила разрешения, а уведомила. Но я все же потянула паузу и правильно сделала: моя юная революционерка занервничала и сочла нужным дополнительно мотивировать свои действия:

– Заодно зайду в супермаркет, куплю хлеба и молока.

Это уже было похоже на попытку отпроситься, и я смилостивилась:

– Ладно, иди. А с кем ты?

– С Настей, – ответила Сашка и отключилась.

– Дочь, – пряча телефон, объяснила я Таганцеву. – Идет в кино с подругой.

Минут через пятнадцать у нашего подъезда я повторила совершенно с другой интонацией:

– Дочь… Идет в кино…

– С подругой? – осторожно уточнил опер, как и я, провожая взглядом удаляющуюся от подъезда парочку.

Одна из фигур совершенно определенно была Сашкиной, а вот вторая, вне всякого сомнения, являлась мужской. И притом на голову выше моей дочки. Это кто с ней вообще?!

– Сказала, с Настей. – Я нервно хрустнула пальцами.

– Настя – это, выходит, вон тот пацан, да? – не отстал пытливый Таганцев. – Не, по нынешнему времени всяко бывает! Может, он Серега, но чувствует себя Настей, это сейчас модно.

– Заткнись, лейтенант, – прошипела я. – Ты что, не понимаешь?! Мало того, что я не знаю, кто это в обнимку с ней, так ведь она мне врет еще!

– В ее возрасте это нормально, – попытался успокоить меня попавший под раздачу Константин Сергеевич. – Да не сверкай ты так глазами, Елена Владимировна! Че такое-то?! Все норм, девчонка в кино пошла! С парнем! И че?!

– Ниче, – пробормотала я, отстегивая ремень. – Ты вообще ни в чем не виноват, наоборот, так помог мне, спасибо тебе большое…

Не глядя на Таганцева, я выбралась из машины и прямо по лужам, не разбирая дороги, двинула к подъезду.

Дождь все лил.

Точно кого-нибудь сегодня убью.

Дверь мне открыл типичный голливудский ковбой – грабитель поездов на Диком Западе: в джинсах, в клетчатой рубашке и с платком на физиономии, по самые глаза. Этакий Клинт Иствуд.

– Не стой на пороге, заходи, пока меня никто не увидел, – нетерпеливо промычал он из-под платка голосом Натки, и я поняла, что моя сестрица нашла новый способ спрятать от мира свою впечатляющую физиономию.

– Тебе не хватает шляпы, кольта и взмыленного жеребца, – заметила я, сбрасывая подмокшие балетки.

– Жеребца в особенности, – охотно согласилась сестрица. – Но с моим новым лицом и надежд на него никаких. Лен, вот ты мне скажи, за что мне все это?! Почему я всю жизнь принимаю мучения?

– Я только что из клиники, из этой твоей бьюти-жути. – Я обошла мученицу и прошлепала в кухню.

За мной оставались мокрые следы.

Потом придется протирать, а у меня сил нет. Ну, нет у меня сил!..

– И чего они!? – Натка выбросила вперед руку с пультом, как будто с кольтом, и отключила звук работающего телевизора. – Обещали деньги вернуть?!

Я сложила два пальца – указательный и большой – в кривое колечко.

– Это ты что мне показываешь? – озадачилась сестрица. – Знак «О’кей» или ноль без палочки?

Я сложила пальцы в кукиш, сунула его сестре под нос и объяснила:

– Я показываю сейчас дырку от бублика, – и полезла в хлебницу – за бубликом, должно быть.

Там было пусто.

Я вспомнила, под каким благовидным предлогом удалилась «в кино с Настей» врушка Санька, и укорила Натку:

– Ты не сходила в магазин, а ведь я тебя просила!

– Какой мне сейчас магазин, ты в своем уме! Нет, ты соображаешь или нет?! Я вообще не могу сейчас на улицу выходить! И не знаю, когда смогу! Может, никогда! Никогда! – Она тяжело задышала, по всей видимости, собираясь зарыдать, но передумала. – Санька обещала купить хлеба и молока, а пока вон ешь суп с сухарями.

– Сухари не будут его единственным содержимым? – уточнила я, зная, какая моя младшая сестра чудо-хозяюшка.

Запросто может налить мне в тарелку пустого кипятка.

– Обижаешь! Там есть овощи из пакета! – Сестрица загремела посудой. – Итальянцы называют такой суп «Минестроне».

– Умеют красиво преподнести, – согласилась я, вооружаясь ложкой. – Так вот о красоте… у-ууу, а неплохой вышел супчик!

– Давай о красоте, – напомнила Натка.

Она села за стол напротив меня, подперла подбородок под платком кулачком и сделалась похожа на ковбоя, пригорюнившегося у барной стойки.

– Тебе голова для чего дана? Чтобы шляпу на ней носить? – спросила я.

– И прически сооружать, – кивнула Натка.

– А думать ею ты не пробовала? Почему не сказала в клинике, что уже делала что-то с лицом?

– Ой, да я все время что-то делаю с лицом!

– Так почему же не сказала?

– Потому что они могли отказаться меня оперировать!

– Вот горе-то было бы! – Я всплеснула руками, и ложка супа «Минестроне» досталась кактусу за моим плечом. – Сейчас у тебя и нормальное лицо имелось бы, и деньги!

– Ну, начинается…

Сестрица отвернулась от меня и выстрелила из пульта в телевизор, демонстративно вернув ему право голоса.

– Поприветствуем нашу гостью! – призвал с экрана ведущий.

Под его гладкой румяной физиономией нарисовались титры: «Антон Мелехов», а сверху торжественно, как бригантина, выплыл и завис в углу логотип телепрограммы «Скажем прямо». Потом крупный план сменился общим, чтобы показать, как к гостевому дивану шествует важно, в спокойствии чинном дама неопределенного возраста.

По походке, осанке и едва заметной скованности движений можно было предположить, что она уже достигла пенсионных лет, хотя нельзя было исключать вероятности того, что у тетеньки просто туфли неразношенные и платье на размер меньше, чем нужно. Видно было, что для визита на ТВ она нарядилась во все новое, красивое и дорогое.

Режиссер, командующий переключением камер, с садистским удовольствием подождал, пока гостья доберется до дивана, и дал крупный план как раз тогда, когда дама тяжело упала в подушки и с облегчением выдохнула. Гримаса типа «уффф» ее не украсила, зато зрители шоу в полной мере осознали, какое это непростое дело – на телевидении гостить.

– Где-то я ее уже видела, – пробормотала я.

– Да где угодно! – фыркнула Натка. – Она уже с полгода по телешоу кочует и газетчикам интервью раздает.

– Ты же знаешь, что я не читаю газеты, мне некогда, и телевизор мы с Сашкой почти не включаем, потому что у меня на это нет времени, а у подрастающего поколения нынче модно «зомбоящик» презирать, – напомнила я, присматриваясь к героине программы.

– Эл-л-леонор-р-ра Сушкина! – раскатистым голосом циркового распорядителя возвестил Антон Мелехов.

– Да ладно? Та самая? – Мне стало весело. Пасьянс сложился!

– А, так ты ее все-таки знаешь, – заметила Натка. – Смотрела?

– Судила! Это та самая тетенька, которая в прошлом году вчинила иск косметической клинике, не оправдавшей ее смелые ожидания. – Я положила ложку и уставилась на экран. – Я тогда вынесла решение в пользу клиники, потому что хирург сделал свою работу честно и добросовестно, но он заведомо не мог омолодить мадам на сорок лет, это пока за гранью возможностей современной медицины.

– Я бы поспорила насчет добросовестной работы хирурга, – возразила Натка. – У мадам один глаз больше другого, несимметричные скулы и брови разной высоты и кривизны!

– Кстати, это очень странно, потому что в прошлом году на суде у нее было совсем другое лицо, – сказала я. – То есть не то чтобы другое, просто никакое не кривое. Может, дама еще в какую-то клинику неудачно сходила? В эту твою бьюти-жути, например?

– Случай Элеоноры Константиновны Сушкиной доказывает справедливость старой истины «Красота требует жертв»! Правота ее налицо, вернее, на лице! – радостно заявил телеведущий и оскалился, беззвучно хихикая над избитым каламбуром.

Дрессированные зрители в студии ответили дружным смехом. Элеонора Сушкина изобразила страдание, опустив уголки рта так, что они образовали перевернутую скобку.

– Год назад нашей гостье сделали операцию в столичной клинике «Эстет Идеаль», – продолжил ведущий.

– А, нет, смотри-ка, это все та же история! – удивилась я. – С чего же наша мадам так подурнела-то, непонятно?

– Ой, Ленка, наивная ты душа! – захихикала Натка. – Ну, посмотри же ты внимательно! Я вот уже разглядела: нормально все у тетеньки с лицом, оно ничуть не кривое, над ним просто гример основательно поработал. Гляди, гляди, вот в этом ракурсе на приближении ясно видно, что у нее глаза совсем по-разному накрашены, потому и кажутся разнокалиберными.

– Да ладно! Быть не может! То есть, эта самая Элеонора Константиновна специально для телешоу нарисовала себе такое лицо, чтобы показать плохую работу хирурга? Но так же нечестно! – возмутилась я. – Теперь я понимаю, почему эта история получила продолжение.

– Какое? – заинтересовалась Натка.

– Мне сегодня новое дело дали – столичная клиника «Эстет Идеаль» будет судиться с гражданкой Сушкиной Э Ка. Иск о защите деловой репутации, – ответила я, возвращаясь к супчику. – Судя по материалам, Элеонора несколько месяцев поливала «Эстет Идеаль» грязью в соцсетях, на страницах газет и в телешоу, причем рассказывала небылицы и откровенно привирала. И вот терпение администрации клиники закончилось.

– А это та самая клиника, которую ты мне рекомендовала? Что-то я сомневаюсь…

– А ты не сомневайся. – Я быстро дохлебала подостывший суп. – Просто сходи на консультацию к профессору Васильеву, я ему позвоню и договорюсь, он тебя посмотрит и честно скажет, что, как и почем. Только, я тебя умоляю, не ври Михаилу Андреевичу, не дури и не хитри, тебе же надо исправить беду, а не усугубить ее.

– Не волнуйся, Чингачгук два раза на одни грабли не наступает, – заверила меня сестрица.

– Вот, кстати, о хитростях. – Я отодвинула пустую тарелку и пристально посмотрела сестре в глаза.

Их, правда, для этого еще пришлось поискать среди бугров и теней того марсианского ландшафта, в который превратилось лицо Натки. Но я ориентировалась на верхний край ковбойского платка, поэтому сумела найти своим строгим взглядом чьи-то бесстыжие зенки.

– Кто сегодня повел в кино мою юную дочь?

– Да… Подруга вроде… – Натка отвела глаза, но даже по тону было ясно, что она врет.

– Ну, если эта подруга – трансвестит ростом примерно метр восемьдесят…

– Ты что, их у подъезда застукала, что ли?

– Как раз подъехала, когда они выходили.

– Ну, мальчик у нее, да! И что тебе не нравится? Высокий, красивый, спокойный – характер нордический…

– Откуда ты знаешь, что он спокойный?

Мне стало обидно, что я, родная мать, совершенно ничего не знаю о кавалере дочери, а Натка уже даже составила его психологический портрет.

– Ну, он не упал в обморок, когда увидел меня! – объяснила сестрица. – Я же не знала, что это он, я думала – это ты пришла, вот и пошла открывать дверь без всякой маскировки. Впредь буду осторожнее…

– И как зовут этого настоящего арийца? – перебила я. – Только не говори, что Настя!

– Ну, Санька нас официально не представила, выпалила скороговоркой что-то вроде: «Привет, Фомка, что так долго, мы уже опаздываем!» – и унеслась прочь, утащив парня за собой, как торнадо – домик девочки Элли из Канзаса, – ответила Натка.

Я поняла, что сравнение ей навеял собственный ковбойский образ и не стала продолжать допрос свидетеля. Хотя меня встревожило странное прозвище Сашкиного кавалера.

Фомка – это, на минуточку, классическое орудие взломщика! С кем связалась моя юная протестантка?!

– Сделай потише, – я неприязненно покосилась на экран, где Антон Мелехов проникновенным сочувственным голосом расспрашивал Элеонору Сушкину о ее злоключениях и страданиях.

Сестра осталась досматривать телешоу, тема которого по понятным причинам живо и мучительно ее интересовала, а я ушла в спальню, легла на кровать, обложилась бумагами и принялась читать.

Сашка вернулась в двенадцатом часу. К этому времени Натка в сине-зеленой, как у Джима Керри в одноименном кино, глянцевой маске уже тихо посапывала на своей половине кровати. Я не хотела ее будить (не из гуманизма, а чтобы моя блудная дочь в лице тети не получила ненужной поддержки), поэтому вышла из спальни на цыпочках и встретила Сашку в гостиной. Как раз успела встать в классическую позу для исполнения миниатюры «Немой укор»: руки скрещены на груди, голова чуть набок и еще сокрушенно покачивается, носочек правой ноги размеренно притопывает, в глазах – всполохи молний, на лице – вся мировая скорбь.

Я, если нужно, и не такое умею. У нас при юрфаке был свой театральный кружок.

– А-ааа, ты еще не спишь, – уныло пробормотала Сашка, явно намеревавшаяся прошмыгнуть к себе потихоньку.

– Уснешь тут! – глубоким грудным голосом молвила я.

– Ну, не начинай!

Дочь развернулась и пошла в кухню. Формально – для того, чтобы оставить там принесенные продукты, а на самом деле – чтобы избежать нежелательного ей развития сюжета.

– Сейчас всего лишь двадцать три двадцать пять, это детское время, – услышала я.

– А у тебя помада размазана, – констатировала я, облокотившись плечом о кухонную дверь.