Последние узы смерти Стейвли Брайан
– Привыкай держать лицо, Адер, – сказал кенаранг. – Всегда.
Она открыла рот, чтобы возразить, но он уже поднял руку:
– Я не ссориться пришел. Я здесь потому, что это наш шанс.
– Шанс на что? Отдать все, чего я добилась за эти девять месяцев? Позволить этим тупицам сгубить все, что осталось от Аннура?
– Аннур я и пытаюсь спасти, – вдруг посерьезнев, проговорил ил Торнья. – Мне нужно, чтобы ты вернулась. Залечила раскол между империей и республикой. Я бы не просил, не будь это необходимо.
Адер свела брови.
– Ты проигрываешь, – поняла она.
Кенаранг кивнул и тут же пожал плечами:
– Даже гений не всесилен. Мои войска растянуты жиже вчерашнего дыма. Ургулы превосходят нас числом, за них воюет эмоциональный лич, а во главе их бог.
– Ты еще веришь, что Длинный Кулак – это Мешкент? – спросила Адер, в сотый раз пытаясь уложить в голове эту мысль и в сотый раз не справляясь.
– Более, чем когда-либо.
– Откуда ты знаешь? Объясни.
– Ты не поймешь.
– А ты попробуй, – сдержав обиду, проговорила Адер.
Кенаранг развел руками:
– Его атаки… их рисунок, их ритм. – Он встал и шагнул к карте. – Он наносит удары здесь и здесь строго одновременно. А потом, полдня спустя, здесь, здесь и здесь. Все это время другой отряд несется на запад, чтобы оказаться у Ирфеского брода точно в момент отступления первого.
Адер разглядывала карту, силясь связать указанные ил Торньей позиции. Ход событий был вполне ясен, а вот смысла, если в них был смысл, она не видела. Кшештрим снисходительно махнул рукой.
– Человеческий мозг для такого непригоден.
Она уставилась на горы и реки, на леса, на стрелки, обозначающие войска и позиции, заставляя себя увидеть общее в этих атаках.
– Он действует с умом? – спросила она.
– Не сказал бы, – пожал плечами кенаранг.
Адер едва сдержалась, чтобы не зарычать:
– Тогда что же?
– Он действует… не по-человечески.
– Люди все разные, – покачала головой Адер. – Не существует единой «человеческой» стратегии. Сто генералов примут сто разных решений.
– Нет, не примут. – Ил Торнья широко, светло улыбнулся ей. – Ты иногда забываешь, Адер, что я сражался против тысяч человеческих военачальников. Против двух тысяч двух, если тебе нужно точное число. Вам хочется считать себя уникальными, отличными от всех, кто был до вас, но это не так. Во всех этих сражениях, во всех этих войнах я видел одно и то же, раз за разом: пару уловок, скудный набор тактических шагов, разыгрываемых снова и снова с незначительными изменениями. Я знаю, как атакуют люди. Не так. Длинный Кулак – Мешкент. Можешь мне поверить. Он хочет распространить свой кровавый культ на весь Вашш и всю Эридрою, и, как мне ни претит это признавать, он побеждает.
– По-моему, ты сам сказал, что он не блещет умом.
– Ему этого и не требуется при превосходстве двадцать к одному. Мне не хватает людей, Адер. Мне нужны Сыны Пламени. И нужен прочный южный фронт. Хотя бы до конца этой войны. – Он улыбнулся волчьей улыбкой.
Адер всмотрелась в своего генерала. У кенаранга был голодный вид. Взгляд устремлен на нее, за приоткрытыми губами виднеются зубы. Казалось, он готов и улыбнуться, и зарычать, а может, и укусить. Из многих тщательно взращенных им человеческих выражений этому верилось легче всего. Под легкомысленной болтовней и блестящими нарядами ил Торньи скрывался хищник, губитель, величайший полководец Аннура – и натянутая на его лицо маска убийцы казалась уместной и правдивой.
«Он никогда не покажет тебе истинного лица», – напомнила себе Адер.
Под одной его маской всегда скрывалась другая. Этот голод дикаря – всего лишь одна из многих личин, искусная актерская игра, которой хочется верить. Адер могла понять жесткую драку за власть. С ней она сладила бы. Но оскал ил Торньи являл не обычного зверя. Под всеми его масками таилось древнее зло, ужасающе нечеловеческое, непостижимое, как межзвездная пустота.
Страх прополз по коже, вздыбил тонкие волоски на предплечьях. С трудом подавив дрожь, она встретила его взгляд.
– А когда война закончится? – спросила Адер.
– Когда победим Мешкента и оттесним ургулов… – Ил Торнья улыбнулся еще шире и запрокинул стул на две ножки, балансируя между падением и падением. – Что ж, тогда и посмотрим… как у вас говорится?.. Насколько жизнеспособна республика.
– Под «посмотрим», – холодно заметила Адер, – ты подразумеваешь: «убьем всех, не желающих моего возвращения».
– Ну, – развел руками кенаранг, – можно убивать понемногу зараз, пока остальные не вспомнят золотой век правления Малкенианов.
– По-моему, это неправильно, – покачала головой Адер. – Великие аннурские властители, возглавлявшие мирную империю, наказывали изменников и вознаграждали верных. Я читала хроники. А ты хочешь, чтобы я закрыла глаза на измену и идиотизм совета, поцелуй его Кент?
Кенаранг улыбнулся:
– Я есть в твоих хрониках, Адер. Две сам написал. Великие аннурские властители потому и великие, что делали то, что следовало. Что бы это ни было. Ты, конечно, можешь построить жизнь по образцу…
Адер махнула рукой. Риск он оценил верно. Нехитрое дело: прибыть в Аннур, представиться совету и позволить ему тут же отправить себя на казнь. От этой мысли у нее вспотели ладони, но задерживаться на ней не стоило. Она бывала на передовой, объезжала деревни после набегов ургулов, видела выпотрошенные тела, насаженные на колья трупы, обугленные останки мужчин, женщин и детей, то распростертых на сооруженном на скорую руку алтаре, то сваленных в неряшливые груды – ужасные следы того, что ургулы называли служением своему богу.
Аннур – все равно, имперский или республиканский, – весь Аннур завис над кровавой пропастью, а она правила империей. Она не для того приняла, вытребовала этот титул, чтобы мозолить зад на жестком троне перед льстивыми придворными. Она считала, что справится с делом – справится достойнее, чем убийца ее отца. Она приняла титул в уверенности, что сумеет сделать лучше жизнь миллионов граждан, защитить их, принести им мир и благополучие.
Пока ей этого не удалось.
И что с того, что Каден натворил еще больше глупостей? Что с того, что ей, первой за века империи, пришлось столкнуться с вторжением варваров? Что с того, что даже ее отец не предвидел захлестнувшего страну хаоса? Она приняла титул, ее дело навести порядок, заделать расколовшие страну трещины. Может, совет Кадена первым делом прикажет ее четвертовать – а может, и нет. Возвращение даст ей шанс – шанс спасти Аннур, спасти народ Аннура, оттеснить дикарей и в какой-то мере вернуть мир и порядок, – это стоило риска, даже если ее голова украсит собой шест.
– И еще кое-что тебе предстоит узнать в городе… – Кенаранг помолчал. – Твой брат завел друга.
– С нами такое случается, – ответила Адлер. – С людьми. Мы знакомимся, проникаемся друг к другу чувствами и тому подобное.
– Будь его друг человеком, он бы меня не заботил. Третий представитель Аннура в совете, известный под именем Киль, – не человек. Он моего рода.
Адер вылупила глаза:
– Каден держит при себе кшештрим?
Ил Торнья хихикнул:
– Киль не лошадь и не борзая, Адер. Я знаю его тысячу лет и заверяю тебя: если кто из них кого и держит, то Киль – твоего брата; владеет его разумом и отравляет волю.
– И ты молчал?
– Я сам только узнал. Имя третьего делегата оказалось мне незнакомо, и я запросил его портрет и описание. Увы, глупец, которому это было поручено, прислал мне варварски изрисованный пергамент с другим портретом – видимо, одного из делегатов Креша. Я лишь недавно обнаружил ошибку.
Адер пыталась осмыслить это открытие. Ил Торнья был оружием, оружием уничтожения. Она держала его в ошейнике, на поводке и все равно страшилась, не упустила ли чего-то из виду, не окажется ли однажды, что поводок оборван. А узнать, что в мире есть еще один кшештрим, что он в союзе с ее братом, а ей никак не подчинен… У нее свело живот.
– Это Киль написал проект конституции, – догадалась она.
Ил Торнья кивнул:
– Он никогда не жаловал вашу империю. Собственно говоря, он сотни лет готовил ее уничтожение. За всеми значительными переворотами, за всеми заговорами против власти Малкенианов стоял он.
– Кроме, конечно, одного. Кроме убийства моего отца.
– Да, – улыбнулся кенаранг, – кроме этого.
Адер вглядывалась, силясь прочитать что-нибудь в его непроницаемых глазах, рассмотреть в них блеск лжи или мрачный свет истины. Как всегда, увидела она многое. И как всегда, не могла доверять увиденному.
– Ты опасаешься, что Каден знает о тебе, – сказала она.
– Я уверен, что Каден обо мне знает. Киль ему рассказал.
За ее спиной шевельнулся и подал голос Санлитун. На миг перед Адер встало ужасное видение: ургулы валят через мост, светлокожие всадники проламывают стены замка, врываются в ее палаты, хватают ребенка…
Она вскочила, отвернулась, пряча от ил Торньи лицо, и шагнула к колыбели. Взглянула на сына, проследила за его дыханием, бережно подняла на руки. Уверившись, что снова владеет лицом, она повернулась к кенарангу.
– Я еду, – устало сказала она. – Попробую залатать эту дыру. Более того не обещаю.
Ил Торнья улыбнулся, блеснув зубами в отсвете лампы:
– Для начала – залатать. Впоследствии мы поищем более… долговременные решения.
3
– Они пришли за вами, – сказал Маут Амут. – Нападавшие искали вас.
Каден остановился на ступенях, оперся на перила, перевел дыхание и покачал головой:
– Наверняка вы этого не знаете.
Амут шагал через две ступени, не замечая тяжести блистающей эдолийской брони. Только на следующей площадке он заметил, что Каден отстал.
– Приношу извинения, первый оратор, – с поклоном проговорил он. – От стыда я сделался нетерпелив.
Стражник остановил взгляд на ступенях, положил кисть на рукоять большого меча и стал ждать. Как бы ни был взбудоражен, первый щит эдолийской гвардии оставался жестким, как мраморное изваяние, весь из прямых углов и приличий. Застывший в ожидании, пока Каден соберется с силами, он казался высеченным из камня или выкованным из стали.
– Не ваша вина, что я так раскис, – снова покачал головой Каден.
– Лестница Интарры тяжела даже для закаленных мужчин, – заметил Амут, не шелохнувшись.
– До моего кабинета всего тридцать этажей, – возразил Каден, принуждая ноги шевелиться.
Он одолевал этот подъем ежедневно, но всегда неторопливо. С каждым месяцем все медленнее, сообразил он сейчас. А Амут ни разу не дал себе передышки после выхода из палаты совета, и уже на десятом этаже у Кадена загорелись мышцы ног. Он угрюмо приказал себе на время забыть, что намеревался подняться куда выше тридцатого этажа.
– В те времена, когда я жил с монахами, – припомнил он, снова останавливаясь на площадке рядом с Амутом, – такой подъем был бы мне за передышку.
– Вы – первый оратор республики. У вас есть дела поважнее, нежели гонять себя по лестнице.
– Вы – первый щит эдолийской стражи, – возразил Каден, – однако находите время каждое утро взбежать снизу доверху.
Он несколько раз видел, как тренируется этот человек: всегда до рассвета, в полном доспехе и с мешком песка за плечами, он топал по ступеням с застывшим в решимости лицом.
– Ежеутренние пробежки не помогли мне исполнить свой долг, – мрачно возразил Амут.
Каден повернулся к нему и принял строгий вид:
– Довольно вам извиняться. Я жив. Совет в безопасности. Сколько вы ни корите себя, это не прольет свет на случившееся.
Амут бросил на него взгляд, скрипнул зубами и кивнул:
– Как скажете, первый оратор.
– Поговорим на ходу, – предложил Каден (до его кабинета оставалось еще пятнадцать этажей). – Только пойдемте медленнее. Что там произошло?
– Кто-то проник во дворец.
– Это несложно, – заметил Каден. – Во дворец что ни день входят, должно быть, тысячи людей: слуги, гонцы, купцы, носильщики…
– Они сумели пробраться в Копье.
Каден попробовал это обдумать. В Копье Интарры вела одна дверь – высокая арка, прожженная, прорезанная или пробитая в несокрушимом закаленном стекле стен. Ее день и ночь охраняли эдолийцы.
– Ваши люди у входа…
– Копье не назовешь неприступной крепостью. Дела импе… – Он покачал головой и поправился: – Дела республики ведутся внутри. Люди входят и выходят. Я приказываю охране у дверей предотвратить явную угрозу, но каждого они останавливать не могут, это привело бы к несказанному затору.
Каден покивал, начиная понимать.
Копье Интарры было древним сооружением. Ни люди, ни даже летописи кшештрим не запомнили его создания. Архитекторы Рассветного дворца окружили его крепостью, не ведая ни кто, ни как, ни зачем выстроил эту башню. Кадену смутно вспомнилось, как в детстве его сестра читала том за томом в поисках разгадки тайны и в каждой книге находила свою версию, свои доводы и даже подобие доказательств.
«Иногда, – сказал ей наконец Санлитун, – приходится смириться с тем, что наше знание ограниченно, Адер. Возможно, истории Копья нам никогда не узнать».
Сам-то он, конечно, знал.
– Я открыл тайну твоему отцу о назначении Копья, – поделился с Каденом Киль много месяцев назад после возвращения в Рассветный дворец, – и открою теперь тебе.
Они вдвоем – первый оратор новорожденной Аннурской Республики и бессмертный историк-кшештрим – сидели, поджав ноги, под кровоточащей ивой у пруда в саду Вдовца. Ветер рябил зеленовато-коричневую воду, на мелких волнах играли блики. По ним перебегали тени от свисающих ивовых ветвей. Каден ждал.
– Башня – ее вершина – это алтарь, святое место, где наш мир соприкасается с миром богов.
Каден тогда покачал головой:
– Я много раз стоял на вершине башни. И ничего не видел, кроме неба и облаков.
Киль указал ему на бегущую по поверхности воды узкотелую букашку. Гладь проминалась под ее легким весом. Насекомое, перебирая длинными ресничками ног, скользило из тени в свет и шмыгало обратно.
– Для этой бегуньи, – сказал кшештрим, – вода непроницаема. Она никогда не пробьет поверхности. Никогда не узнает истины.
– Истины?
– Что существует иной мир: темный, огромный, непостижимый – прямо под кожурой знакомого ей мира. Ее разум не создан для осознания этой истины. «Глубина» для нее ничего не значит. «Влага» – пустой звук. Глядя на воду, она видит отраженные в ней деревья, солнце, небо. Ей неведома тяжесть воды, неведомо, как она теснит уходящего в глубину.
Букашка скользнула по отражению Копья Интарры.
– Отражение башни не есть башня, – сказал Киль и отвернулся от пруда и невесомой бегуньи.
Каден проследил за его взглядом. Они долго всматривались в блистающую тайну в сердце Рассветного дворца.
– Так и эта башня, – изрек наконец Киль, указывая на просвеченную солнцем пику, разделившую небо, – только отражение.
Каден покачал головой:
– Что она отражает?
– Мир под нашим миром. Или над ним. Или рядом с ним. Наш язык не в силах выразить эту истину. Он – орудие, как молот или топор, и пригоден не для всякой работы.
Каден вновь повернулся к пруду. Водомерка скрылась.
– То есть сквозь эту башню боги могут проникнуть под поверхность?
Киль кивнул:
– Ведя великую войну с вашим родом, мы узнали об этом слишком поздно. Двое наших воинов случайно увидели обряд, но к тому времени, как добрались до вершины, боги уже ушли. Остались лишь человеческие оболочки.
– Люди – сосуды для младших богов, – подумав, заключил Каден.
Киль снова кивнул.
– Как это возможно? – спросил Каден.
– Обвиате. То, чего требовала Сьена, когда Тристе приставила нож к своей груди.
– Как оно проводится? – хмуро спросил Каден.
– Этого мой народ не сумел выяснить, – отвечал историк. – Мы знаем, что башня – это врата, но ключи от них, как видно, есть только у богов.
«Врата для богов», – угрюмо размышлял Каден, взбираясь по лестнице вслед за Маут Амутом и чувствуя, как обжигает легкие хриплое дыхание.
Ничто не указывало на то, что вломившиеся в Копье неизвестные знали эту истину. Ничто не указывало на то, что не знали.
Он старательно увел мысли с этой дороги и как наяву услышал спокойный тихий голос старого настоятеля Шьял Нина: «Думай о текущем деле, Каден. Чем больше стараешься увидеть, тем меньше заметишь».
– Они могли представиться рабами или священниками, – докладывал между тем Амут, – иностранными дипломатами… Да кем угодно.
Звучало разумно. Большая часть Копья была полой – несокрушимой блестящей скорлупой, – но первые императоры Аннура застроили нижнюю ее секцию тридцатью деревянными площадками (тридцать этажей там, где могло уместиться вдесятеро больше) и только потом сдались, оставив пространство выше гулкой пустоте. Нижние из этих людских построек были отданы будничным нуждам – там располагались кабинеты министров, приемные, большая круглая обеденная зала с видом на весь дворец. Целых три этажа отвели под покои приезжей знати. Возвратившись домой, путешественники хвалились, что ночевали в величайшем строении мира – в башне, воздвигнутой не иначе как самими богами. И еще, конечно, здесь располагались служебные помещения для поваров, рабов и слуг, трудившихся в Копье.
Амут скорее недооценивал, нежели преувеличивал: в Копье и из Копья шло непрестанное движение, и эдолийцы никакими силами не могли бы проверять каждого на каждом этаже. Впрочем, нападавшие не толклись на кухнях. Они сумели добраться до тридцатого этажа, считавшегося надежно защищенным.
– Что произошло в моем кабинете? – спросил Каден.
– Они сняли троих моих часовых, – вымученно признался Амут.
– Убили? – вскинулся Каден.
Амут коротко мотнул головой:
– Обездвижили. Все лишились чувств, но в остальном невредимы.
– Кто? – удивился Каден, замедляя шаг. – Кто мог пройти мимо троих часовых эдолийской гвардии?
– Не знаю, – сквозь зубы, словно не желавшие выпускать слов, ответил Амут. – Это я и намерен выяснить.
– Теперь я понимаю, – сказал Каден, оглянувшись на оставшиеся позади ступени, – почему вы сочли их опасными.
Добравшись наконец до кабинета, они нашли его полным эдолийцев. Каден заглянул в дверь. Гвардейцы, как видно, наводили порядок: раскладывали по полкам свитки, сворачивали карты, раскатывали тяжелый сайитский ковер.
– Все спокойно? – спросил он.
И заметил, что напрягает плечи и спину, будто в ожидании ножа в основание затылка или петли, которая вот-вот стянется на щиколотках. Он потратил мгновение, чтобы расслабиться.
«Ты должен видеть действительность, а не страх».
Кабинет не изменился – та же большая полукруглая комната, занявшая половину этажа. Изгиб стен закаленного стекла открывал несравненный вид на Аннур, и Санлитун старался не заслонять этого вида. Книжные полки выстроились вдоль внутренних перегородок, а тяжелые столы стояли посреди комнаты, и ничто не загораживало плавного изгиба стен – только столик с доской для ко и двумя креслами, простая подставка с окаменелостями да карликовая черная сосна с морщинистым, искривленным стволом.
– Мои люди десять раз все осмотрели, – сказал Амут.
Он вошел вслед за Каденом в комнату, бесшумно покинутую гвардейцами.
– Я проверил помещение на все известные мне виды ловушек. Собаки не учуяли яда. Мы перетряхнули все ящики столов, все свитки и тома в поисках взрывного заряда. – Амут покачал головой. – Ничего. Все чисто.
– Слишком чисто.
Обернувшись на голос, Каден увидел у дальнего стеллажа Киля. Кшештрим водил пальцем по деревянной раме.
– В поисках ловушек вы затоптали все следы, – сказал он.
Пальцы Амута стиснули рукоять меча.
– Следов не осталось, – отозвался гвардеец. – Кто бы это ни был, они хорошо знают свое дело. Превосходно.
Киль послал эдолийцу долгий взгляд и кивнул. Его лицо не выражало озабоченности, лишь одно любопытство. Таким оно было даже в Мертвом Сердце, где безумец, одержимый целью уничтожить последних сородичей историка, держал того в каменном подземелье забытой крепости. Киль недурно научился изображать эмоции, но редко давал себе такой труд. Люди считали его гениальным чудаком, а в Аннуре не было недостатка в гениях и чудаках.
Каден следил, как историк идет через комнату, чуть прихрамывая от неправильно зажившего перелома. Киль ходил по свету не первое тысячелетие, но его лицо, строгое и почти не тронутое морщинами, могло бы принадлежать мужчине на четвертом или пятом десятке лет. Настанет день, и ему придется покинуть совет и дворец, пока аннурцы не заметили, что он не меняется и не стареет.
«Если к тому времени кто-то из нас будет жив», – уточнил про себя Каден.
– Так зачем же они явились? – спросил историк.
– Кража, – сказал Амут. – Ничего другого не остается.
– Что-то пропало? – вздернул бровь Каден.
– Этого я не могу знать, первый оратор. Эдолийцы – стража. Наше место за дверью. Теперь, когда я убедился, что кабинет безопасен, надеюсь, вы прольете свет на то, что произошло внутри. Здесь чего-то недостает?
– Хорошо, – ответил Каден и, выйдя на середину комнаты, медленно повернулся вокруг себя. – Здесь, кажется, вполне безопасно. Никто меня пока не убил.
– В данный момент во всем дворце не найдется места безопаснее, – заверил Амут. – Ручаюсь жизнью.
Каден покачал головой.
– А насколько, – спросил он, – безопасно во дворце?
Каден дождался, когда Маут Амут покинет комнату, и вновь обратился к Килю:
– Что скажешь?
Кшештрим смотрел на закрывшиеся деревянные двери.
– Наблюдая за людьми, подобными этому эдолийцу, я понял значение человеческого слова «гордость».
– Я имел в виду кабинет. Ты согласен с Амутом? Все это – хитро задуманная кража?
– Ответить невозможно, – покачал головой историк. – Гвардейцы все здесь передвинули.
Каден кивнул. Он почти каждое утро бывал в кабинете и легко мог вызвать в памяти довольно точный образ полукруглого помещения, но не давал себе труда запечатлеть сама-ан. Корешки томов запомнились смутно, расположение свитков – не четко. Впрочем, и на такое воспоминание можно было бы опереться, если бы не похозяйничавшие в кабинете эдолийцы. Несколько мгновений Каден всматривался в мысленную картину, затем отпустил ее и сосредоточился на комнате.
Солнце клонилось к линии крыш на западном горизонте. Никто еще не подумал зажечь лампы, но для беглого осмотра света хватало. Однако Каден вместо того, чтобы повернуться к столам и полкам, шагнул к наружной стене – к участку пола, где красное дерево блестело ярче других половиц. Нетрудно было вообразить на этом месте Санлитуна: аннурского императора, сидящего, скрестив ноги, как приучили воспитавшие его монахи. Каден отпустил свои мысли, пытаясь проникнуть в разум убитого отца.
Аннур был величайшим городом величайшей в мире империи. Он насчитывал более двух миллионов жителей – мужчин, женщин и детей. Их дома и лавки, храмы и таверны теснились стена к стене. Люди здесь ели и ссорились, любили, лгали, умирали в двух шагах от соседа, отделенные лишь щелястой перегородкой от мук рожающей матери и слившихся в объятиях любовников. После уединения Ашк-лана, после простора и тишины все это было… слишком, даже в стенах Рассветного дворца. Каден мог ощутить в себе отцовское желание подняться над морем человеческих тел, выше их; мог представить, как Санлитун, оставив пустовать тяжелые деревянные кресла, садился прямо на пол, закрывал глаза на шумевший под ним за прозрачными несокрушимыми стенами людской прибой…
Каден отпустил бешра-ан.
Может быть, все было не так. Может быть, эти половицы выглажены до блеска чем-то иным, чем-то незначительным – бродившим по дворцу дымчато-серебристым котом или тысячу раз передвинутым при уборке столиком. Кадену привиделся отец, замерший здесь в молчании, как монах хин на краю гранитного уступа в Ашк-лане. Привиделся – но в действительности он отца не видел. Санлитун стал призраком, смутной тенью, отброшенной в настоящее оставшимися после него вещами.
Каден отвернулся от воспоминаний об отце, от раскинувшегося под стенами города, чтобы снова осмотреть кабинет. Эдолийцы при обыске соблюдали порядок: сложили на столах разбросанные бумаги, расставили на места книги и по линеечке выровняли корешки. Но солдаты не обладали памятью, как у Киля и Кадена. Каден со вздохом прошел к ближайшему столу, перебрал несколько листов и уронил обратно.
– Не знаю, было ли здесь что похищать, – сказал он.
– Записи о передвижении войск? – предположил Киль. – Перечни поставок?
Каден покачал головой:
– Эти сведения можно добыть более простым путем. Не было нужды пробираться за ними в самое Копье. И вступать в бой с тремя эдолийцами. – Он помолчал, соображая. – Тут что-то другое. Что-то… большее.
Он взглянул на дверь – трехдюймовые створки окованного сталью красного дерева и стража за ними. Только безумец мог решиться пройти все это. Безумец или человек, очень-очень упорный в достижении цели.
– Это был ил Торнья?
– Согласно надежным донесениям, кенаранг твоей сестры находится на севере, но у него длинные руки, – отозвался Киль.
Каден задумчиво кивнул:
– Он много раз бывал в этом кабинете. Если ему что-то понадобилось, он понимал, где искать, и у него есть люди, которым можно такое поручить. – Он долго молчал, прежде чем договорить: – И он, как и ты, знает правду о Копье. О его назначении.
Киль медленно склонил голову.
– Знает, – подтвердил он.
Грудь Кадену сдавила холодная тяжесть. Он поднял глаза, словно мог сквозь потолок, сквозь тысячи футов пустоты, сквозь стальной пол подвешенной в воздухе клетки увидеть ожидающую своей судьбы молодую женщину – в цепях, с черными волосами и фиалковыми глазами, женщину невероятной красоты, жрицу и убийцу, в чьем теле была заперта богиня.
– Надо вызволить Тристе, – заговорил он наконец. – Надо найти скорый и надежный способ ее вывести. Если ил Торнья добрался до этого кабинета, доберется и до тюрьмы.
– Однако совершить то, что ей предназначено, девушка может только на вершине этой башни, – возразил Киль.
– Она не знает как. А если бы и знала, не согласилась бы.
Каден все ей объяснил. Они десять раз об этом говорили – и все впустую.
– Незачем держать ее в Копье, если она не совершит обвиате, а она этого не сделает. О том, что она в тюрьме, известно всем, и если никто еще не пытался ее убить, то попытается.
– Все это так… – Взгляд Киля стал рассеянным.
После долгого молчания кшештрим развернулся, прошел к столику, на котором осталась доска для ко, сел в одно из стоящих перед ней кресел. Каден наблюдал за ним. За время после побега из Мертвого Сердца он привык к таким паузам. Даже прожив тысячи лет среди людей, спустя тысячи лет изучения их жизней, обычаев, истории Киль под неприметными манерами и личиной человека сохранил чуждый, непостижимый для смертного ритм речи и мысли. Каден приучил себя к терпению и сейчас молча смотрел, как кшештрим, сдвинув крышки одинаковых ящичков, начал игру – белые против черных. Только камешки щелкали по доске: черный, белый, черный, снова белый, и так раз за разом.
Кто не знал Киля, решил бы, что тот целиком ушел в игру. Каден знал иное. Ходы ко давались историку легко, как дыхание. Он мог за всю игру ни разу не взглянуть на доску и никогда, никогда не проигрывал. А та война, которую кшештрим вел сейчас сам с собой, не имела отношения к партии.
Сделав сорок ходов, он остановился, минуту изучал позицию, затем перевел взгляд на Кадена и продолжал, будто и не прерывал разговора:
– Возможно, ил Торнья и добивается ее перевода. Все это могло быть затеяно, чтобы вынудить тебя перевести ее в другое место.
Каден хмуро оглядел доску, словно искал ответа в сложном расположении фигур.
– Чтобы нанести удар, когда она выйдет из-под защиты стен тюрьмы?
– Сейчас Тристе стерегут, как никого во всей республике, – кивнул Киль. – Чтобы добраться до нее, даже проникшему в Рассветный дворец пришлось бы пройти пять запертых дверей и двадцать часовых. Такое препятствие не сбросишь со счетов.
– Сюда они прошли.
– Одна дверь, – напомнил Киль, – и трое стражников. Сегодняшнее вторжение могло быть лишь уловкой с целью напугать тебя. Позже придут и за Тристе, а если ты ее отпустишь, им не придется далеко ходить.
Читать бесплатно другие книги:
