Чужестранка. Книга 2. Битва за любовь Гэблдон Диана

Алек, не закрывая рта, схватил меня за руку, всю в слизи, и радостно тряс ею.

Неожиданно он осознал, что я еле держусь на ногах и вообще приобрела довольно неавантажный вид, и велел одному из конюхов принести воды. После чего старик зашел со спины и положил свои твердые ладони мне на плечи. Исключительно точными и мягкими движениями он гладил мышцы плеч и шеи, жал, бил, растягивал их, убирая напряжение и зажимы.

– Ну что, голубушка? – наконец промолвил он. – Нелегкое это дело, правда?

Он улыбнулся мне, а затем перевел восхищенный взгляд на новорожденного.

– А кто у нас тут такой красивый? – запричитал он. – Кто у нас такой славный?

Умыться и переодеться мне помог Джейми. Мои пальцы были так истерзаны, что не могли управиться с пуговицами на корсаже, я понимала, что наутро рука превратится в сплошной синяк, но чувствовала спокойствие и радость.

После лившего, казалось вечность дождя наконец наступило ясное солнечное утро. Точно выбравшийся из норы крот, я жмурилась от яркого света.

– У тебя настолько тонкая кожа, что я вижу, как под ней течет кровь, – промолвил Джейми, следя за движениями луча по моему обнаженному животу. – Я могу показать, как идет жила по твоей руке к сердцу. – Он провел пальцем от запястья до локтевого сгиба, затем по внутренней стороне руки к плечу и добрался до ключицы.

– Это подключичная вена, – заметила я, следя за движением его пальца.

– Правда? А, точно, ведь она идет у тебя под ключицей. Ну скажи еще что-нибудь. – Палец медленно отправился вниз. – Мне так интересно слушать разные латинские названия. Никогда не предполагал, что заниматься любовью с доктором так забавно.

– Это ареола[1], – сообщила я специальным медицинским голосом. – Ты же знаешь, я на прошлой неделе тебе говорила.

– Верно, говорила, – пробормотал он. – А тут тоже кое-что очень любопытное.

Рыжая голова опустилась, и место языка занял палец.

– Умбиликус[2], – пробормотала я, справившись с пресекшимся дыханием.

– М-м-м, – протянул он, прижав улыбающийся рот к моей освещенной солнцем коже. – А это что?

– Сам скажи, – промолвила я, обхватив Джейми за голову, но у него уже закончились слова.

Несколько позже я сидела в кабинете на своем стуле, мечтательно вспоминала о пробуждении в залитой солнечными лучами кровати, где блики переливались на белых простынях, как на пляжном песке, и лениво теребила один сосок, с удовольствием чувствуя, как от моих прикосновений к тонкой ткани платья он твердеет.

– Развлекаешься?

Насмешливый голос вошедшего застал меня врасплох, я так быстро вскочила, что врезалась головой в полку.

– О, – недовольно заметила я. – Гейлис. Кто же еще! Что ты тут забыла?

Она перекатилась через порог, словно на колесиках. Конечно, я знала, что у Гейлис есть ноги, я даже их видела, но я не понимала, как ей удавалось так ходить.

– По просьбе миссис Фиц принесла немного испанского шафрана, она готовится к визиту герцога.

– Опять пряности? – изумленно спросила я (ко мне возвратилось доброе расположение духа). – Если он съест хотя бы половину приготовленного, обратно его укатят как пушечное ядро.

– Его и сейчас можно катить. Я слыхала, он действительно толстый как шар.

Закрыв таким образом тему герцога и его внешности, Гейлис пригласила меня совершить с ней прогулку до подножия ближайшего холма.

– Мне нужно собрать немного мха, – объяснила она и изящно поводила своими очень гибкими длинными руками. – Если прокипятить его с молоком и толикой овечьей шерсти, получится великолепное средство для кожи рук.

Я посмотрела на узкое окно, сквозь которое пробивался солнечный луч и золотил танцевавшие в нем пылинки. Легкий ветерок пах спелыми фруктами и свежескошенным сеном.

– Почему бы и нет?

Пока собирала свои корзинки и флаконы, Гейлис слонялась по кабинету, все время хватала разные предметы и бросала их не на месте. Она добралась до маленького столика и, нахмурившись, подняла с него то, что там было.

– А это что?

Бросив корзинку, я подошла посмотреть. Гейлис держала маленький пучок каких-то сухих травок, перевязанный тремя свитыми нитями – красной, белой и черной.

– Джейми говорит, какой-то сглаз. Как он выразился, чья-то дурная шутка.

– Он прав. Где ты это нашла?

Я рассказала, как обнаружила пучок в собственной постели.

– Джейми выбросил его в окно, а на следующий день я пошла и подобрала. Хотела показать тебе и спросить, не знаешь ли ты об этом что-нибудь, да запамятовала.

Гейлис замерла, задумчиво стуча ногтем по передним зубам и покачивая головой.

– Нет, не думаю, что знаю. Зато знаю способ выяснить, кто это подложил.

– Правда?

– Правда. Завтра утром приходи ко мне, и я научу.

После этого она перестала отвечать на всякие вопросы о загадочном букете, вметнула вихрь зеленых юбок и удалилась. Мне оставалось лишь догонять ее.

Гейлис отправилась прямо к подножию холма: если дорога позволяла – бегом, а если становилось трудновато – быстрым шагом. Миновав деревню, мы двигались так примерно час, после чего она остановилась возле ручья под склоненными ивами.

Мы перешли ручей вброд и пошли в гору, собирая остававшиеся летние цветы и первые поспевшие осенние плоды, а также срывая твердые желтые грибы-трутовики, которые росли на пнях в затененных маленьких лощи-нах.

Гейлис поднялась по склону и исчезла в зарослях папоротника, а я остановилась, чтобы содрать осиновой коры. Отливавшие пурпуром шарики высохшего сока на бледной коре под пробивавшимися сквозь листву редкими солнечными лучами напоминали застывшие капли крови.

От наблюдений меня отвлек странный звук. Я подняла голову и посмотрела в сторону, откуда он послышался.

И вновь до меня донесся тот звук – тонкое мяуканье. Оно шло, как мне почудилось, откуда-то сверху, словно из каменистой теснины почти у самой вершины холма. Я поставила корзину на землю и пошла вверх…

– Гейлис! – позвала я. – Иди сюда! Кто-то оставил ребенка.

О появлении Гейлис возвещали треск веток под ногами и приглушенная брань: она прокладывала дорогу по холму через кустарник, росший на склоне. Она была вся красная, злая, а волосах запутались мелкие ветки и колючки.

– Зачем, бога ради… – заговорила она, но сразу перебила себя. – Боже милосердный! Положи обратно!

Она вырвала ребенка из моих рук и вернула туда, где я его нашла, – в небольшую ямку в камне. Ямка была гладкая, похожая на купель, меньше ярда в поперечнике. Сбоку от нее стояла небольшая деревянная чашка, наполовину наполненная свежим молоком, а в ногах у ребенка лежал букет полевых цветов, перевязанный красным шнурком.

– Но ведь он болен! – протестующе воскликнула я, снова наклонившись к ребенку. – Кто посмел оставить больное дитя?

Невооруженным глазом было видно, что ребенок был тяжело болен: сморщенное личико позеленело, под глазами пролегли темные тени, маленькие кулачки слабо двигались под пеленкой. Когда я взяла его на руки, он вяло обвис. Поразительно, но у него еще находились силы на крик.

– Его родители, – сухо ответила Гейлис, взмахом руки отгоняя меня. – Не трогай. Идем отсюда.

– Родители? – возмутилась я. – Но…

– Это оборотень, – раздраженно сказала Гейлис. – Оставь его в покое и пойдем. Быстрее!

Она юркнула обратно в подлесок, потащила меня следом и держала за руку до самого низа склона, несмотря на мои выраженные протесты. Мы обе запыхались и покраснели, но остановить ее я сумела только у самого подножия холма.

– Что происходит? – поинтересовалась я. – Мы же не можем оставить недужного ребенка прямо так, под открытым небом? И о чем ты говоришь, когда называешь его оборотнем?

– Это оборотень, – с прежним раздражением сказала Гейлис. – Не знаешь, кто такой оборотень? Когда эльфы крадут у людей ребенка, взамен оставляют своего. Такого подменыша легко опознать: он постоянно беспокоится и кричит, не розовеет и не растет.

– Это я, разумеется, знаю, – ответила я. – Но ты же не веришь во всю эту ерунду, Гейлис?

Внезапно она окинула меня странным настороженным взглядом, но почти мгновенно расслабилась, и лицо приобрело обычное слегка циничное насмешливое выражение.

– Нет, не верю, – согласилась она. – Однако местные верят.

Она тревожно подняла глаза вверх, но от каменной расселины больше не слышалось ни звука.

– Поблизости, должно быть, прячутся родители. Пошли отсюда.

Я с неохотой дала увести себя к деревне.

– Почему они его туда положили? – спросила я, пока, сидя на камне, снимала чулки, чтобы перейти ручей вброд. – Надеются, что придут эльфы и его вылечат?

Я все еще переживала за младенца: он был очень серьезно болен. Я не знала чем, но, возможно, могла бы помочь.

А что, если довести Гейлис до ее дома, а самой вернуться? Только следует поспешить. На востоке в небе светлые дождевые облака мягко темнели на фоне окрашенных пурпуром сумерек. Горизонт на западе еще светился розовым, но оставалось ему не больше получаса.

Гейлис перекинула плетеную ручку корзины из ивового прута через голову на шею, приподняла юбку и, ежась, зашла в холодную воду.

– Нет, – ответила она. – Вернее, да. Это один из тех заколдованных холмов, где опасно спать. Если там на ночь оставить подменыша, эльфы придут и заберут его, а настоящего ребенка вернут.

– Но никого они не вернут, потому что это не оборотень, – сказала я, когда ко мне вернулось дыхание, пропавшее от ледяной воды. – Это просто больной ребенок, который, скорее всего, не выживет после ночи под открытым небом.

– Не выживет, – согласилась Гейлис. – К утру он умрет. И я молюсь, чтобы было так, что никто нас не заметил.

Я замерла с туфлей в руке.

– Умрет! Гейлис, я иду обратно. Я не могу его там бросить.

И я вновь отправилась в ручей.

Гейлис схватила меня сзади за юбку, отчего я плашмя рухнула на мелководье. Я пыталась встать на колени, поднимая во все стороны брызги и захлебываясь, а она стояла в ручье по колено и вся мокрая смотрела на меня.

– Эй ты, безмозглая английская дурища! Ты ничего не сумеешь сделать! Ты слышишь? Я не могу допустить, чтобы ты рисковала своей и моей, кстати, жизнью, потому что тебе вздумалось следовать идиотскому бреду!

Что-то приговаривая и шмыгая носом, она наклонилась, взяла меня за руки и помогла встать.

– Клэр, – с нажимом сказала она, дергая мои руки. – Послушай. Если ты подойдешь к этому ребенку и он умрет – а он обязательно умрет, уж я-то знаю, насмотрелась на таких, – его родители обвинят тебя. Неужто тебе непонятно, что это опасно? Ты знаешь, как о тебе судачат в деревне?

Я дрожала под порывами холодного ветра, и меня разрывало между явной боязнью Гейлис за меня и мыслями о беззащитном младенце, который медленно умирает в темноте, а в ногах у него лежит букет полевых цветов.

– Нет, – ответила я, откидывая с лица намокшие волосы. – Нет, Гейлис, не могу. Я обещаю вести себя осторожно, но я должна.

Я вырвалась от нее и, спотыкаясь и оступаясь, пошла по воде, по которой уже протянулись зыбкие вечерние тени, к другому берегу.

За моей спиной раздался сдавленный отчаянный крик, а следом – удаляющиеся всплески. Ладно, она хотя бы не станет ставить мне преграды.

Быстро спускалась ночь, и я со всей возможной скоростью продиралась сквозь кустарник и бурьян. Я сомневалась, что смогу выбрать верный холм из нескольких почти одинаковых, если не успею добраться до него в сумерках. Неизвестно, заколдованы ли эти холмы, но бродить в одиночку в темноте мне совершенно не улыбалось. Кроме того, меня серьезно волновало, как я смогу вернуться к замку с больным ребенком в руках.

В конце концов по нескольким молодым лиственницам, росшим у подножия, я опознала нужный холм. Окончательно стемнело, луна не взошла, и я то и дело спотыкалась и падала. Тесно росшие лиственницы шелестели иглами и поскрипывали ветвями под ночным ветром: в этих звуках слышался тихий разговор.

Чертово место, и правда заколдованное, подумала я, двигаясь между тонкими стволами и вслушиваясь в эту загадочную беседу, совершенно не удивлюсь, если из-за следующего дерева выйдет привидение.

Однако удивиться пришлось. Когда из-за дерева появилась темная фигура и схватила меня руками, я чуть с ума не сошла от страха: громко взвизгнула и застыла на месте.

– Боже милосердный! – пробормотала я, когда дар речи вернулся. – А ты что тут делаешь?

И обрадованно прижалась к груди Джейми, хоть он меня и напугал.

Он взял меня за руку и повел за собой.

– Я отправился следом, – негромко проговорил он. – Мне нужно было тебя найти, ведь уже настала ночь. У ручья Святого Джона я встретил Гейлис, и она объяснила, где ты.

– Но ребенок… – начала я, обернувшись к холму.

– Ребенок умер, – сказал он, разворачивая меня в нужную сторону. – Первым делом я отправился туда и посмотрел.

Я покорно отправилась за ним, подавленная смертью ребенка, но вздохнувшая с облегчением оттого, что не придется взбираться на заколдованный холм, а затем преодолевать долгий обратный путь в одиночку. Меня пугали и темнота, и шепчущие деревья, поэтому, пока мы не перешли ручей, я не произнесла ни слова. Все еще не высохшая от недавней схватки в воде, я не стала разуваться и снимать чулки и влезла в воду прямо в них. Джейми, не промочивший ноги, прыгнул с берега на валун, торчавший из воды, а оттуда широким прыжком перемахнул на противоположный берег.

– Ты не подумала, что в подобную ночь шататься по лесу в одиночку опасно, а, англичаночка? – спокойно, с интересом спросил он.

– Нет… то есть да. Прости, что я тебя встревожила, но я не могла оставить там дитя, просто не могла!

– Да, понимаю. – На мгновение он изо всех сил прижал меня к себе. – У тебя доброе сердце, англичаночка, но ты даже представить себе не можешь, с кем бы ты столкнулась.

– С эльфами, что ли? – Я утомилась, события меня вздернули, но я пыталась скрыть свое возбуждение за легкомысленными интонациями. – Я их не боюсь.

Меня вдруг осенило.

– А ты… что же, веришь в эльфов, оборотней и все такое прочее?

Джейми помолчал и ответил:

– Нет. Нет, в такое я не верю, но разрази меня гром, если бы я согласился провести ночь на таком заколдованном холме. А я ведь человек образованный, англичаночка. В доме Дугала у меня имелся очень хороший немецкий учитель, научивший меня латыни и греческому, а потом, в восемнадцать лет, я отправился во Францию, изучал историю и философию и узнал, что мир куда шире болот и ущелий и наших озер, где живут водяные лошади. Но здешние люди… – Он махнул рукой в простиравшуюся за нами темноту. – Они никогда не покидали родные ущелья и озера, не забирались от места, где родились, дальше, чем на день пути, разве что не больше двух раз за жизнь участвовали в таком грандиозном событии, как собрание клана. Они знают о мире не больше того, что им поведал в воскресной проповеди отец Бейн. Его рассказы да старые сказки.

Он отвел ветку ольхи, и я под ней проскользнула. Мы вышли на оленью тропу, ту, по которой мы с Гейлис уже проходили, и я обрадовалась очередному доказательству, что Джейми умеет найти дорогу даже в темноте. Чем дальше мы оказывались от холма, тем более нормальным голосом он говорил, иногда только замолкая, чтобы убрать с пути очередную колючую ветку.

– Из уст Гуиллина, когда ты сидишь в зале и потягиваешь рейнское, такие рассказы кажутся страшными, но занимательными…

Джейми шел первым, но за его спиной я хорошо слышала мягкий и выразительный голос, отчетливо звучавший в ночной тишине.

– Однако за пределами замка, особенно в деревне, все совершенно иначе. Такие сказки для людей – реальность. И, думаю, некоторые из них – правда.

Я вспомнила янтарные глаза водяной лошади и задумалась над тем, какие еще сказки заключают в себе правду.

– А другие… ну… – Джейми забормотал себе под нос, и мне пришлось прислушиваться изо всех сил. – Родителям этого младенца легче поверить, что умер подменыш, а их собственный ребенок, здоровый и радостный, живет вечной жизнью среди эльфов.

Мы добрались до оставленных пастись лошадей – и спустя всего полчаса перед нами приветливо засветились огни замка Леох. До этого я не могла вообразить, что сочту это мрачное здание передовым рубежом настоящей цивилизации, но в тот момент огни показались мне символом просвещения.

Однако когда мы подъехали ближе, я осознала, что яркий свет исходит от ряда фонарей, горящих на парапете моста.

– Что-то произошло, – сказала я, повернувшись к Джейми.

Я посмотрела на него внимательнее (впервые за вечер при свете) и увидела, что он одет не в обычную рваную рубаху и старый килт. В свете фонарей полотняная рубашка казалась ослепительно-белой, а через седло был перекинут лучший – и единственный – бархатный кафтан.

– Да, – ответил он. – Поэтому-то я и отправился на твои поиски. Наконец явился герцог.

Его светлост сумела произвести на меня сильное впечатление. Понятия не имею, кого именно я собиралась увидеть, но точно не того крепкого красномордого грубоватого спортсмена, который восседал в зале Леоха. Лицо у него было веселое, грубоватое, обветренное, светло-голубые глаза все время чуть косили, как будто он хотел не упустить из виду фазана, летящего против солнца.

На мгновение мне пришло в голову, что недавно слышанное драматическое описание персоны герцога несколько шаржировано. Но внимательно вглядевшись в лица собравшихся, я увидела, что все юноши моложе восемнадцати лет следят за дружеской беседой герцога, Колума и Дугала, сопровождаемой шутками и смехом, с несколько настороженным видом. Следовательно, дело не в драме: их предупредили.

Когда меня стали представлять герцогу, я еле удержалась от смеха. Сандрингем был мужчина высокий, видный, весьма напоминавший шумных ораторов, которые побеждают оппозицию в пабах громкостью речи и повтором тезисов. Разумеется, из рассказа Джейми мне тоже было известно, чего ждать, но когда герцог, склонившись к моей руке, произнес: «Как отрадно повстречать соотечественницу в таком далеком от родины месте» – голосом, более всего похожим на писк обеспокоенной мыши, впечатление было столь сильным, что пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не опозориться перед всеми.

Устав от долгой дороги, герцог и его свита отправились в спальни очень скоро. На следующий же после ужина день в зале был устроен прием с музыкой и приятной беседой, куда в числе прочих были приглашены и мы с Джейми. Сандрингем воздавал хвалу рейнскому Колума и велеречиво живописал дорожные страдания, с одной стороны, и красоту шотландской природы – с другой. Мы с почтением внимали, причем, когда герцог пронзительным визгом рассказывал о своих муках в пути, я пыталась не встретиться с Джейми взглядом.

– Только мы выехали из Стирлинга, как сломалась ось. Три дня пришлось провести под ливнем, пока мой слуга не нашел и не привел кузнеца, который смог помочь делу. И представьте себе: не прошло и дня, как мы налетели на жуткий ухаб, и эта чертова ось опять сломалась! Затем потеряла подкову лошадь, и нам пришлось выйти из кареты и месить грязь подле нее, ведя несчастное создание в поводу. После же…

Рассказ все длился, одно происшествие сменяло другое, а меня все больше и больше разбирал смех; я попыталась залить жар вином, что стало очевидной логической ошибкой.

– Но что за дичь, Маккензи, что за дичь! – вдруг вскричал герцог, в восторге выпучив глаза. – Я глазам своим не поверил! Неудивительно, что у вас такой стол.

Его светлость ласково поводил рукой по немаленькому брюху.

– Клянусь, зуб отдам, чтобы получить возможность поохотиться на оленя, которого мы видели третьего дня. Бесподобный зверь, бесподобный! Представьте, дорогая, – доверительно сообщил он мне, – выскочил на дорогу прямо перед нами. Так перепугал лошадей, что те опять едва не опрокинули карету!

Колум поднял графин и вопросительно воздел темную бровь. Наполнил подставленные стаканы и сказал:

– Возможно, мы сумеем устроить охоту для вашей светлости. Мой племянник – очень хороший охотник.

Из-под нахмуренных бровей он быстро глянул на Джейми, тот чуть заметно кивнул. Откинувшись в кресле, Колум светски промолвил:

– Может получиться прекрасное событие. Возможно, в начале следующей недели. Для фазанов рановато, а для на оленя – время самое удачное. – Он повернулся к Дугалу и склонился к нему. – И мой брат сможет разделить с вами эту радость. Между прочим, если вы соберетесь пойти на север, он покажет вам земли, о которых мы говорили.

– Прелестно, прелестно! – пришел в восхищение герцог.

Он погладил Джейми по ноге; тот не двинулся, хотя я заметила, как напряглись все его мускулы. Затем Джейми ровно улыбнулся, и герцог задержал руку чуть дольше, чем следовало. На этом месте его светлость перехватил мой взгляд и послал мне довольно игривую улыбку, означавшую: «Но попробовать-то надо». Я в ответ против воли улыбнулась. Никак не ожидала, но герцог мне понравился.

В поднявшейся из-за приезда герцога со свитой кутерьме я совершенно забыла о том, что Гейлис предложила помочь найти отправителя таинственного букета трав. А после истории с ребенком-оборотнем на заколдованном холме, произведшей неприятное впечатление, желание обращаться к ней у меня как-то пропало.

Тем не менее любопытство победило осторожность, и когда Джейми по просьбе Колума отправился в деревню, чтобы привести Дунканов на прием, через три дня дававшийся в честь герцога, я, конечно, поехала вместе с ним.

Так в четверг мы оба очутились в гостиной Дунканов. Хозяин неловко, но любезно пытался нас развлекать, в то время когда его жена переодевалась у себя. В целом пришедший в себя от последствий недавнего обострения гастрита Артур, однако, не выглядел особенно здоровым. Как часто бывает с толстяками, неожиданная резкая потеря веса отразилась в основном на лице, кожа которого обвисла, образовав глубокие морщины, а живот торчал под зеленым шелком жилета, как и раньше.

– Возможно, мне лучше подняться и помочь Гейлис с нарядом или прической? – предложила я. – Я привезла ей новую ленту.

Я подозревала, что мне понадобится предлог для встречи наедине, поэтому и взяла с собой маленький пакет. Предъявив его в доказательство, я вышла в дверь и прежде, чем Артур смог что-то сказать, стала подниматься по лестнице.

К нашей встрече Гейлис подготовилась.

– Входи, – сказала она. – Сейчас мы поднимемся в мою специальную комнату. Нужно поторопиться, у нас немного времени.

Я отправилась следом за ней по узкой винтовой лестнице.

Ступеньки оказались разной высоты, то и дело, особенно перед высокими, нужно было, чтобы не споткнуться, приподнимать юбки. Вероятно, решила я, либо плотники в восемнадцатом веке не умели производить точные измерения, либо имели хорошее чувство юмора.

Святилище Гейлис оказалось под крышей, в отдаленной мансарде над комнатами слуг. Его защищала дверь, открывавшаяся с помощью ключа невероятных размеров, который Гейлис вынула из кармана фартука. Резная головка ключа, насчитывавшего не менее шести дюймов в длину, была украшена цветочным орнаментом, весил ключ примерно фунт и при необходимости, думаю, мог стать хорошим оружием. Скважина и петли были отлично смазаны, и тяжелая дверь беззвучно отворилась.

Каждый дюйм маленькой мансарды с сужающимися кверху окнами, прорезанными по фронтону дома, занимали полки, уставленные кувшинами, бутылями, фляжками, флаконами, пузырьками и мензурками. Со стропил густо свисали пучки высушенных трав, аккуратно связанные нитками разного цвета; когда мы зашли внутрь, мне на макушку тихо осыпался душистый порошок.

Ничего похожего на чистоту и аккуратность нижней рабочей комнаты Гейлис – беспорядок и темнота, не нарушаемая светом из окон.

На одной из полок оказались книги, в основном старые, зачитанные, без названий. Я с интересом потрогала пальцем кожаные корешки, стоявшие в ряд. Большинство переплетов было из телячьей кожи, но несколько томов было переплетено в что-то другое, очень мягкое, на ощупь липкое и противное. Переплет одной книги, похоже, был из рыбьей кожи. Я взяла ее с полки и осторожно открыла. Текст оказался на смеси старофранцузского и еще более древней латыни, но название прочитать я смогла: «L’Grimoir d’le Comte St. Germain»[3].

В легком изумлении я захлопнула том и вернула его на полку. Гримуар. Книга о магии. Я спиной чувствовала, как Гейлис буравит меня взглядом, а, обернувшись, обнаружила на ее лице злобно-настороженную задумчивость. Что мне теперь делать с этим знанием?

– Так это не слухи? – улыбаясь, заметила я. – Ты и в самом деле ведьма.

Меня занимало, как далеко зашло ее увлечение: она в это верила или всего лишь так самоутверждалась, чтобы возместить пустоту в душе, возникшую в браке с Артуром. Интересовало меня и то, какую магию она использует – или считает, что использует.

– Ну, конечно, белую, – проговорила она. – Исключительно белую магию.

Я расстроенно подумала, что Джейми говорил чистую правду: по моему лицу любой мог прочитать мысли.

– Это прекрасно, – заметила я. – Скажем, я бы не смогла в полночь танцевать у костра, летать на метле и целовать дьявола в зад.

Гейлис откинула на спину волосы и весело рассмеялась.

– Ну, ты-то ничей зад не целуешь, полагаю, – сказала она. – Я тоже. Впрочем, если бы в моей постели очутился такой красивый и пылкий дьяволенок, как в твоей, я, возможно, и переменила свое мнение.

– Мне вспомнилось… – начала я, но Гейлис уже начала приготовления, отвернувшись от меня и что-то приговаривая вполголоса.

Первым делом она удостоверилась, заперта ли дверь, затем подошла к окну и, покопавшись в приделанном к подоконнику ящике, извлекла большую мелкую плошку и белую свечу в глиняном подсвечнике. Вслед за ними появился выношенный плед, который Гейлис постелила на полу как защитный коврик.

– А что ты будешь делать, Гейлис? – спросила я, с некоторым опасением следя за ее действиями.

Вообще-то, в плошке, свече и пледе я не видела ничего особенно страшного, но ведь и в волшебстве я была совершенной невеждой.

– Вызывать, – ответила она, поправляя плед так, чтобы он лежал ровно по доскам пола.

– Кого вызывать? – спросила я. – Или что?

Она встала и приступила к причесыванию. Бормоча что-то, вынула из волос заколки и шпильки и распустила блестящую темно-русую копну.

– А, призраков, духов, видения. Все, что тебе понадобится, – сообщила она. – Начало всегда одно и то же, но травы и заговоры для каждого случая свои. Сейчас нужно вызвать видение, чтобы узнать, кто хочет тебе зла. Тогда мы сумеем обратить это зло против него.

– Ну, знаешь ли…

Я совершенно не жаждала мести, но меня терзало любопытство: что же такое «вызывать» и кто, черт побери, желает мне зла?

Поставив плошку посередине пледа, Гейлис стала наливать в нее воду из кувшина, между делом рассказывая:

– Можно взять любой сосуд, достаточно большой, чтобы добиться достаточного отражения, но в волшебной книге велено использовать серебряный таз. Можно делать это в пруду или даже в луже, но они должны быть в тихом месте. Для всего этого требуются покой и уединение.

Быстро передвигаясь от окна к окну, она закрывала плотные черные шторы, и в комнате вскоре наступила полная тьма, в которой я еле различала стройную фигуру Гейлис. Однако она зажгла свечу, колеблющееся пламя которой осветило ее лицо, отбросив остроугольную тень под нос и на изящный подбородок.

Гейлис поставила свечу возле плошки, подальше от меня. Она налила так много воды, что, казалось, та выступает над бортом посудины и не выливается только из-за поверхностного натяжения. Наклонившись, я увидела, что отражение в воде получается замечательно, гораздо четче, чем в замковых зеркалах. Как будто вновь прочитав мои мысли, Гейлис объяснила, что отражающий сосуд подходит не только для обряда вызывания духов, но и, к примеру, для того, чтобы смотреть в него, если делаешь прическу.

– Не толкни, а то промокнешь, – наказала она, вдумчиво насупившись.

Тон ее совершенно прозаического замечания, сделанного посреди приготовлений к сверхъестественному обряду, навел меня на мысль еще об одном человеке. Сперва я не могла понять, кого же мне напоминает ее тонкая, белая, как покойник, фигура, склонившаяся над сосудом… Ну конечно! Не имевшая ничего общего с внешностью старомодно одетой дамы, сидевшей у чайника в кабинете викария Уэйкфилда, Гейлис в точности воспроизводила интонации миссис Грэхем.

Возможно, это сходство объяснялось общим для них подходом, прагматизмом, с которыми они воспринимали сверхъестественное как совокупность явлений типа погоды. Его необходимо использовать осторожно – например, как остро наточенный нож, – но избегать его или опасаться не стоит.

А может быть, общим для них был аромат лавандовой воды. Широкие платья Гейлис обычно издавали запах эссенций, которые она перегоняла из растений: календулой, ромашкой, лавровым листом, валерианой, мятой, майораном. А сегодня складки ее белого одеяния крепко пахли лавандой, тем запахом, который пропитывал будничное голубое ситцевое платье миссис Грэхем и исходил от ее морщинистой костлявой груди.

Если грудь Гейлис и была такой же костлявой, на вид это было совершенно незаметно. В тот день я первый раз увидела Гейлис Дункан в затрапезе; обычно она носила строгие, пышные, застегнутые у самой шеи платья, как и положено супруге важного человека. И вот мне открылась удивительно пышная грудь, изобилие почти того же сливочного оттенка, что и платье; я поняла, отчего такой человек, как Артур Дункан, взял в жены бесприданницу темного происхождения.

Гейлис поочередно взяла стоявшие на полке три кувшина и вылила из каждого немного в маленькую железную жаровню. Подожгла свечой древесный уголь под жаровней и подула на слабый огонек, чтобы тот разгорелся. Вскоре стал куриться ароматный дым.

В недвижном воздухе мансарды этот сероватый дым поднимался строго вверх, не рассеиваясь, и походил на столб, который формой своей напоминал свечу, стоявшую рядом с плошкой с водой. Гейлис, изящно подогнув ноги, уселась между двумя этими маленькими колоннами, словно храмовая жрица.

– Ну что ж, думаю, у нас все пойдет ладно.

Молниеносным движением она отряхнула пальцы от остатков розмарина и довольно оглядела место действия.

Солнце не могло пробиться сквозь черные шторы с мистическими символами, и единственным источником света в комнате оставалась свеча. Пламя рассеивалось в темноте и отражалось от поверхности воды, совершенно неподвижной и мерцающей, словно и она излучала свет.

– И что теперь? – спросила я.

Громадные серые глаза, исполненные предвкушения, сверкали словно вода. Гейлис провела руками над плошкой и сунула их в колени.

– Ты тихонько посиди, – посоветовала она, – послушай, как бьется твое сердце. Слышишь? Дыши вольно, глубоко и не быстро.

По контрасту с живым выражением лица, голос звучал ровно и спокойно, не так, как ее обычная скороговорка.

Я послушно выполнила приказание и почувствовала, как вместе с выравниванием дыхания замедляется сердечный ритм. В дыме я узнала запах розмарина и не была уверена еще в двух травах. Наперстянка или лапчатка? Сначала мне показалось, что фиолетовые цветки – паслен, однако я ошиблась. Впрочем, что бы это ни было, дыхание у меня замедлилось не только благодаря внушению Гейлис. Я чувствовала, как что-то тяжелое будто давит мне на грудь и замедляет дыхание помимо моей воли.

Гейлис сидела абсолютно неподвижно и смотрела в пространство немигающим взглядом. Но вдруг она кивнула – и я покорно опустила глаза на неподвижную воду.

Затем заговорила – обычным спокойным голосом, вновь вызвав в памяти картину, на которой миссис Грэхем взывает к солнцу среди каменных столбов.

Она говорила не по-английски и вместе с тем почти по-английски. Это был не мой язык, но я должна была его понимать, однако слова звучали где-то за пределом восприятия звуков.

Мои руки онемели; я попыталась было выпрямить их и убрать с коленей, на которых они лежали, но они меня не слушались. Гейлис продолжала говорить – спокойно, мягко, убеждающе. К этому моменту я решила, что понимаю сказанное, однако оно не добирается до моего сознания.

На периферии сознания я понимала, что или меня гипнотизируют, или я подпала под действие какого-то снадобья; разум нащупал последнюю опору на границе беспамятства, пытался противостоять действию сладкого дыма. В воде я разглядела свое отражение: зрачки узкие как точки, а сами глаза распахнуты, словно у совы на солнце. В ускользающем сознании мелькнуло слово «опий».

– Кто ты?

Не знаю, кто из нас задал вопрос, но почувствовала движение горла, когда я сказала:

– Клэр.

– Кто послал тебя?

– Я сама пришла.

– Зачем ты пришла?

– Не могу сказать.

– Почему ты не можешь сказать?

– Потому что никто мне не поверит.

Голос в моей в голове заговорил еще добрее, приветливее, он стал зовущим.

– Я тебе поверю. Верь мне. Кто ты?

– Клэр.

Беседу неожиданно прервал громкий шум. Гейлис вздрогнула и пнула плошку.

– Гейлис? Дорогая? – звал из-за двери несколько неуверенный, но вместе с тем повелительный голос. – Милая, нам нужно отправляться. Лошади уже готовы, а ты еще не одета.

Приговаривая под нос не самые любезные выражения, Гейлис встала и рывком открыла окно; в лицо ударил прохладный воздух, я заморгала, и туман в голове несколько развеялся.

Встав надо мной, Гейлис выжидательно посмотрела сверху вниз, затем подала руку и помогла подняться.

– Пойдем, – сказала она. – Чувствуешь себя слегка не в себе? Такое случается. Полежишь на моей кровати, пока я приготовлюсь к выезду.

Я лежала на застеленной кровати в ее спальне, закрыв глаза, прислушивалась к постукиваниям и позвякиваниям, которые производила Гейлис в гардеробной, и размышляла над тем, что все это, черт побери, значит. Церемония, в которой меня вынудили принять участие, явно не имела никакого отношения ни к подброшенному букету, ни к тому, кто это сделал. Очевидная попытка выяснить, кто я такая. Постепенно возвращалось привычное восприятие реальности, и я заподозрила, что Гейлис может шпионить в интересах Колума. Она находится в таком статусе, что знает все дела и тайны в округе. А кому еще, кроме Колума, нужно знать подробности моей личности?

Что бы случилось, если бы Артур не ворвался в наше уединение и не прекратил «общение с духами»? Раздалась бы в благоуханном тумане обычная фраза всех гипнотизеров: «Когда вы проснетесь, то ничего не будете помнить»? Впрочем, я все помнила и надо всем размышляла.