Пока смерть не разлучит нас Ефиминюк Марина
– Даже если я снова заморожу холл.
– Даже если ты заморозишь половину дома, – улыбнулся он, но тут же оговорился: – Хотя искренне рассчитываю, что ты не будешь этого делать. Гаэтан обрадуется до разрыва сердца и перевезет в наш особняк своих учеников.
С легким сердцем мы вернулись домой. Пока отряхивались от снега, беззлобно ворча и огрызаясь, возле ворот остановился наемный экипаж. Доар подал знак охране, чтобы впустили нежданного гостя, нагрянувшего без предупреждения. Карета вкатила на мощеную площадь, только-только расчищенную дворником. Слуги открыли дверцу, и с высокомерным видом истинной эссы из салона вышла моя мать.
Сказать, что я изумилась, было бы преступным преуменьшением. В первую секунду почудилось, будто от переизбытка свежего воздуха у меня начались галлюцинации. Похоже, Гидеон расстарался и лично принес новости эссе Хилберт о том, где, с кем и по какой причине находится ее единственная дочь, только-только сорвавшая свадьбу. Потрясающая проворность.
– Вот и тещенька пожаловала, – тяжело вздохнул Доар, – даже писем не пришлось писать.
– Мне очень жаль, – сдавленно пробормотала я. Сердце заходилось от дурного предчувствия.
– Вы, главное, Риор не заморозьте, – прошептал он мне на ухо.
Не произнося ни одного приветственного слова, с видом вдовствующей властительницы матушка окинула ледяным взором нас с Доаром, осмотрела отвратительный фонтан и едва заметно поджала губы. Не знаю, что именно привело ее в негодование: мы, грифон авторства риорского мастера или все вместе взятые.
Мама приближалась эффектно, даже не прихрамывала: каждый шаг оставлял белую снежную кляксу. Видимо, неслась на невидимых крыльях негодования, учитывая, с какой артистичностью перед моим отъездом она собиралась отбывать в небесные сады от трещины на мизинце ноги.
Гостья прошла мимо и, не потрудившись повернуть головы или остановиться, процедила:
– В дом.
– Добро пожаловать, эсса Хилберт, – с иронией обронил ей в спину Доар.
– Я ненадолго, – бросила она с ледяными интонациями.
Доар кивнул слуге, который с дорожным саквояжем в руке в нерешительности мялся возле экипажа – мол, заносите вещи. Более того, ему пришлось расплатиться с извозчиком. Неожиданно вспомнилось, как я сама вероломно вломилась в этот дом несколько седмиц назад, собираясь окопаться в комнатах, пока муж не согласится на развод. Другими словами, эссы разные, а приемчики похожие.
Маму мы нашли стоящей посреди холла. Снять пальто незваная гостья не пожелала, будто планировала тотчас убраться восвояси, даже не испив горячего тэя. С брезгливым видом она изучала леса, ободранные стены и остолбеневших идэйцев в одежде не первой свежести. Растерянный Эрл старался слиться с обстановкой.
Доар подал знак, прося народ оставить нас. Холл опустел.
– Сразу видно, что в доме поселилась эсса. Окрестности завалены снегом, а комнаты в разрухе, – словно окатила ледяной водой мама и повернулась к нам: – Где мы можем поговорить без лишн… свидетелей?
– Нигде, – пожала я плечами.
– Аделис, – мягко перебил Доар, – полагаю, в кабинете разговаривать удобнее, чем в холле.
Уверенно и изящно он показал, кто в этом доме хозяин, и немедленно устремился в кабинет.
– Какой большой и безвкусный особняк, – пробормотала мама, делая вид, будто разговаривает сама с собой. Привычкой беседовать вслух она никогда не страдала, и дурак бы догадался – сказанное адресовалось моим ушам.
– Особенно по сравнению с нашим.
Я начала злиться за то, что она не подумала поздороваться с мужчиной, из-за которого со мной поутру случилась потрясающая снежная круговерть. Да и вела себя матушка так, словно последние годы жила не в маленьком двухэтажном особнячке на скромной улице Эсхарда, где селились разоренные аристократы и стремительно разбогатевшие мануфактурщики, а в лучших покоях властительского дворца.
Когда в просторный светлый кабинет одна за другой вошли две эссы, Якоб ошарашенно приподнялся из-за письменного стола. В лице его появилось замешательство. Невольно я посмотрела в сторону маленького столика, где по-прежнему лежала стопка бумаги, увенчанная листом с начатым письмом. Хотела объясниться тихо, но, по всей видимости, тихо не получится. Слава светлым богам, в кабинете не имелось тарелок идэйского фарфора, которые так любила колотить матушка, когда что-то происходило не по ее указке.
– Светлых дней, эссы, – пробурчал Якоб и самым натуральным образом сбежал, прихватив какие-то папки.
Доар решил последовать примеру секретаря и устраниться от разговора разозленных женщин. Видимо, собирался подпирать дверь снаружи.
– Оставлю вас.
– Мне нечего скрывать. – Я сняла пальто и бросила на спинку дивана.
– Ты собираешься говорить при нем? – брови мамы поползли на лоб.
– У него есть имя, – сухо заметила я.
– К сожалению, я помню имя риата Гери, его самого и обстоятельства, при которых нам не посчастливилось познакомиться.
– Не стесняйся пользоваться этим знанием, – выразительно изогнула я бровь.
– Аделис, не смей разговаривать со мной как с подружкой, – процедила мама.
– В таком случае не забывай здороваться с хозяином, когда входишь в чужой дом!
– Ты меня решила научить хорошим манерам? – уголок ее рта дернулся.
– Дамы, может быть, присядем? – вклинился Доар.
Предложение было встречено гробовым молчанием. Никто не сел. Не найдя понимания, мужчина сдался:
– Ладно, давайте постоим.
Некоторое время в комнате царила угнетающая тишина. Скандал, безусловно, ничего не решал, но внутри свербело. Более того, после эффектного появления родительницы, я сама была не прочь разбить парочку тарелок. Не обязательно фарфоровых, мне и медные миски вполне подходят. На пол они падают с замечательным грохотом, и осколки убирать не придется.
– Как ты узнала, где меня искать? Копалась в моих вещах?
– Вчера я получила письмо от эсса Анкеля и узнала, что у тебя на руке появились метки этого человека… риата Гери. Если мы избавимся от них, то твой жених…
– Мой бывший жених.
– …согласен сделать вид, что ты никогда не творила глупостей и не выскакивала замуж за риорца.
– Готов сделать вид? – Я хотела усмехнуться, но от злости только дернула уголком рта. – Предлагаю эссу Анкелю подавиться своей снисходительностью.
– Не смей выражаться, Аделис Хилберт! – процедила мама.
– Это я еще сквернословить не начала.
– Дамы… – сквозь звон в ушах донесся до меня встревоженный голос Доара. – Дамы!
Мы резко оглянулись на мужчину.
– Вы увлеклись, – мягко вымолвил он.
Вдруг я осознала, что, переругиваясь в сдержанные полголоса, как и положено двум чистокровным эссам, мы приблизились на расстояние вытянутой руки. И пусть ни одна из нас не сорвалась на пошлый крик, но от ног по паркету разбежались снежные ручейки, грозившие перекинуться на мебель и стены. Думаю, что ремонт в рабочем кабинете Доар просто не заслужил.
– Ну, все! – отрезала матушка. – Собирайся! Мы уезжаем из Риора.
– Как скажешь, – кивнула я, на кратчайшее, но замечательное мгновение вызвав в лице родительницы замешательство.
– Кхм? – послышалось вопросительное покашливание Доара.
– Извозчика уже отпустили, – махнула я рукой, – попрошу, чтобы для тебя и дорожного саквояжа заложили карету.
– Аделис, – вдруг перебил меня Доар, – выйди, пожалуйста.
– Я? – удивленно изогнула брови.
– Да, – кивнул он в сторону двери. – Позволь нам с твоей матушкой поговорить наедине.
– Ты шутишь?
– Похоже на то, чтобы я шутил? – вопросом на вопрос ответил Доар.
– Хорошо, как скажешь, – проигнорировав нарочито ехидное фырканье матери, намекавшей, как жалко выглядит моя покорность, я повернулась к двери. Тут случился конфуз: длина поводка не позволила сделать ни шагу. Передо мной словно выросла невидимая стена.
– Доар? – позвала благоверного.
– Что, Аделис? – ровным голосом переспросил он.
Я оглянулась. Он стоял, скрестив руки на груди, и не шелохнулся. Матушка наблюдала за нами с возрастающим недоумением. Наконец она обратила взор на ненавистного риорца:
– Полагаю, вы хотите объяснить, что происходит, риат Гери.
– Верно, эсса Хилберт, – кивнул он. – Вы можете устроить очередной скандал и изобразить обморок или вернуться в Эсхард, испортив отношения с дочерью, это ничего не изменит. Мы с Аделис разведены, но очень крепко связаны магией. Ни шага друг от друга. Ни днем, ни ночью.
– Вы пытались разрушить связь?
– И не раз, – подтвердил он. – Коль Аделис не может выйти за дверь, пока я стою на месте, то задам вопрос в ее присутствии: вы отдадите вашу дочь риорцу?
В следующий момент мама закатила глаза и очень прицельно упала в обморок на диван. Браво, Доар! Наладил, называется, отношения с тещей.
– Светлые боги, зачем ты ей подал идею лишиться чувств? – проворчала я. – У тебя нигде не припрятано баночки с нюхательной солью?
– Знаешь ли, в моем кабинете обычно появляются люди с нервами покрепче, – уверил Доар, – но у Эрла наверняка найдется.
Тут страдалица, видимо, посчитала, что довольно лежать на чужих диванах, надо и честь знать. И желательно вместе с этой самой честью эсхардской эссы переместиться в ложе поудобнее. Глухо застонав, она приложила ко лбу ладонь и проскрипела:
– Воды.
Дожидаться, пока дочь метнется к графину, стоявшему на подоконнике, матушка не пожелала. Не открывая глаз, тихо щелкнула пальцами и наполнила стакан.
– Подай матери воды, – прошептала она. – В этом доме ужасно душно.
– Тебе следует снять пальто, – сухо посоветовала я, подавая стакан.
В себя притворщица пришла сразу после крошечного глотка, а потом с подозрительной охотой заняла вторую по величине спальню.
Обед матушка проигнорировала, запершись в комнате, зато на ужин явилась во всей красе: накрашенная, надушенная, холодная как лед. Казалось, будто весь день провела перед зеркалом, приводя себя в порядок, а заодно обдумала злодейский план. Высоко держа голову, она вошла в двери столовой и кивнула мужчинам, поднявшимся из-за стола:
– Приятной трапезы, риаты.
После дурацкой выходки с ледяной статуей на неприкосновенном фонтане Гаэтан не воспринимал меня как эссу. Подозреваю, что в его сознании за мной прочно укрепилась роль местной хулиганки. Появлением моей матушки он явно восхитился. Она умела себя подать не хуже, чем подавались деликатесы во властительском дворце.
Матушка уселась и позволила неврвозному Эрлу наполнить тарелку горячим. Испробовав кушанье, она поморщилась:
– Риат Гери, моя кухарка готовит лучше, чем ваш шеф-повар.
– Намекаете, что в Риор следует привезти и кухарку? – не преминул съехидничать он.
Я глубоко вздохнула. Вечер обещался стать исключительно нервным.
– Руфь никогда в жизни не покинет Эсхард, – покачала головой мама, словно всерьез рассматривала перспективу переезда в Восточную долину к густым лесам, неровным дорогам и колдунам-самоучкам. – Я к тому, что в вашем доме явно не хватает женской руки.
Камень, брошенный в мой огород, попал не просто на грядки, а буквально тюкнул мне по лбу, даже голова затрещала. Я положила в рот кусочек отбивной и принялась энергично жевать, мысленно воспевая повара за невероятную жесткость мяса. До конца ужина можно рот не открывать.
– Не стоит, Аделис, есть с такой жадностью, – заметила матушка.
Мясо немедленно пошло не в то горло, и я схватилась за стакан с водой. Доар нахмурился.
– Зато ваша дочь мастерски работает со льдом, – неожиданно встал на мою защиту Гаэтан. – При нашей первой встрече она продемонстрировала ледяную статую наездника. Очень тонкая работа, несмотря на некоторые огрехи в фонтанировании.
– Да, поделки у нее действительно получаются неплохие, – согласилась мама, и я с силой сжала в руке вилку.
– Эсса Хилберт, – вдруг вступил в разговор Доар, – вы знаете, в Риоре есть отличная поговорка. Вообще обычно ее говорят детям, но позвольте продекламировать, она к месту.
– Очень любопытно, риат Гери, – сухо отозвалась она.
– Когда я ем, я глух и нем, – выдал тот с вежливой улыбкой. – По-моему, весьма дельный совет. Не находите?
Обескураженное выражение на матушкином лице стоило запечатлеть маслом, вставить в золоченую рамку и повесить над камином, чтобы каждый день наслаждаться зрелищем, как выглядит безупречная эсса старого разлива, поставленная на место. Никогда еще трапеза в таком напряженном молчании не казалась столь чарующе приятной!
От тэя с пирожными отказался даже Гаэтан, никогда не пропускавший десерта. Обменявшись фальшивыми пожеланиями теплых снов, мы разошлись по комнатам. Вернее, мы с Доаром скрылись в кабинете. Он углубился в изучение бумаг, читал письма, оставленные Якобом, а я сидела в уголочке дивана и делала наброски. Руки чесались наморозить льда и провести седмицу в пристройке, превращенной в мастерскую.
– Ты не можешь вырезать фигурки здесь? – вдруг спросил Доар, не отрываясь от документов.
– Здесь слишком тепло, – покачала я головой.
– В пристройке замерзают чернила?
– Не должны, – растерянно отозвалась я, пририсовывая маленькой горгулье на рисунке смешной бантик.
– Тогда попрошу поставить стол. – Он поднял на меня взгляд. – Думаю, что за пару часов в день не окоченею.
– Якоб будет против.
– Якоб наденет пальто. – Доар вернулся к письмам.
Некоторое время я зачарованно смотрела, как он что-то черкает на рукописной странице, и вернулась к рисованию. Через некоторое время на меня напало безудержная зевота. Я растянулась на диване, пытаясь отогнать сон.
– Спать? – уточнил мужчина.
– Ты же еще хотел поработать.
– Уже поздно. – Он размял шею.
Дом был погружен в ночную тишину и спокойствие. Возле дверей в покои Доар спросил:
– Снег сейчас идет?
Я на секунду прислушалась к внутренним ощущениям. Вместо снега на улице моросил холодный дождь, и утренние сугробы стремительно таяли.
– Нет, – покачала я головой.
– Отлично.
Мгновением позже я оказалась прижатой к стене и безудержно целующейся с обольстительным соблазнителем. Не отрываясь от его губ, принялась распутывать галстук, дернула за рубашку и оторвала пуговичку.
– Как ты относишься к совместной ванне? – пробормотал Доар между поцелуями.
– Превосходно.
Разгоряченные, мы ввалились в покои, едва не снеся дверь. Сдержанное покашливание со стороны диванчика, стоявшего перед камином, было словно ушат ледяной воды. Этот странный звук, вообще не имевший права раздаться в пустой комнате, заставил нас не просто отпрянуть, а отскочить друг от друга на расстояние вытянутых рук.
Матушка с непроницаемым видом сидела на диване и держала в руках книгу по архитектонике человеческого тела. Какая ирония, если подумать. Книгу иллюстрировали весьма разнообразные картинки обнаженных натур.
– Эсса Хилберт, какой странный сюрприз… – Доар поспешно принялся поправлять рубашку, но не нащупал отскочивших пуговиц и просто сжал прореху пальцами.
– Как ты вошла? – бросила я, хотя пыталась спросить «зачем». Понятно, что вошла она через дверь. Вообще исключительно сложно собраться с мыслями после того, как мать, еще месяц назад считавшая дочь невинной девицей, вдруг застукала ее, то есть меня, на плотских развлечениях.
– Было открыто, – как ни в чем не бывало ответила она.
– Это не повод входить без стука!
– Я стучалась, – заметила она и с хлопком закрыла книгу.
– Но зачем ты пришла в пустые покои? – наконец нашлась я.
– Было интересно, как вы тут поживаете. И обнаружила, что здесь только одна кровать. – Она поднялась и ткнула в нашу сторону пальцем: – Вы спите вместе.
– Что вы, эсса Хилберт, мы спим по очереди, – не удержался от злой иронии Доар и непрозрачно намекнул, что пора шагать на выход: – Теплых снов.
Матушка удалилась с высоко поднятой головой. Непобежденная, а только временно отступившая. Доар запер дверь. В гробовой тишине два раза щелкнул замок.
– Я уже говорила, но повторю снова: мне очень жаль, – попыталась я извиниться. – Ты все еще хочешь совместную ванну?
– Теперь даже больше.
Но тут нас ждал очередной неприятный сюрприз, убивший абсолютно все желания. Конечно, матушка не заморозила купель, но охладила воду настолько, что почудилось, будто мы нырнули в ледяную прорубь. Другими словами, купание вышло вовсе не расслабляющее, а нечеловечески бодрящее.
Я куталась в простыню, жалобно поджимала ноги на ледяной мраморной плитке и мечтала заморозить саму маму.
– Камни погашены, – процедил Доар и нырнул с головой, чтобы прикосновением пробудить единственный источник, согревающий воду в купели.
– Мне очень жаль, – снова извинилась я, следя за тем, как он вылезает из ледяной ванны.
– Какое счастье, что она завтра уедет, – хмуро вымолвил Доар.
– Зато я знаю отличный способ согреться!
– Какой? – На губах (уточню, посиневших от холода губах) вдруг появилась искусительская улыбка.
– Надо очень быстро растираться полотенцем!
Не откладывая дела в долгий ящик, я схватила полотенце и с усердием принялась натирать Доару плечи, даже кожа покраснела.
– Наклонись, я тебе волосы посушу, – с хозяйственным видом предложила я.
Однако нагибаться он не пожелал, а с ироничной улыбкой следил, как влажным полотенцем я пыталась добраться до мокрой шевелюры.
– Лисса, – остановил он, – я тоже знаю отличный способ согреться, и твоя тряпица нам будет только мешать.
– Какой? – непонимающе моргнула я.
– Такой…
У Доара были холодные губы, но отчего-то очень горячие руки, и контраст сводил с ума. Мы не тушили свет и не растилали постель. Ледяное купание действительно имело исключительно бодрящий эффект. Даже не знаю, может, стоило матушку поблагодарить за мелкую пакость? Признаться, я полагала, что размах у нее пошире моего. И ведь что самое обидное, совсем не ошиблась!
В середине ночи меня разбудил странный шорох.
– Аделис-с-с… – прошептал кто-то. – Дочь моя…
– А? – Я с трудом разлепила веки и спросонья едва не заорала в голос. В изножье кровати мама, обряженная в чепчик и халат, держала свечку. – Мама?!
Доар немедленно проснулся и ошарашенно уставился на тещу.
– Мама, что… как… Светлые боги! Зачем ты пришла? – Я судорожно натягивала на голые плечи одеяло. – Почему ты со свечой? В доме не зажигаются живые огни?
– Они замерзли, – произнесла она странным голосом.
– Эсса Хилберт, не хочу показаться грубым, – хрипловатым голосом вымолвил Доар, – но, честное слово, перебор. Вы, конечно, можете чувствовать себя как дома, но почему же все время забываете, что все-таки вы у нас в гостях?
– Риат Гери, вы грубы! – патетично воскликнула она.
– Я… – Он потерял дар речи.
– Мама, ты вошла в запертую на замок дверь! – возмущенно воскликнула я.
– Я стучалась, никто не ответил.
– Конечно, мы же спим! Ты хотела проверить, строим ли мы на ночь стену из подушек?
– Умоляю тебя, Аделис, – закатила мама глаза. – Твоя мать была замужем за твоим отцом и прекрасно понимает, чем занимаются взрослые люди по ночам.
– Спят! – в один голос воскликнули мы с Доаром.
– Именно, а я не могу заснуть, – немедленно выкрутилась она, видимо, намекая, что негостеприимные хозяева всенепременно обязаны озадачиться бессонницей гостьи. – Забыла пузырек со снотворным и решила спросить у родной дочери, не прихватила ли она один из шкафчика Руфи, когда сбегала из дома.
– Нет.
– Очень недальновидно, Аделис, – покачала головой матушка. – Между прочим, снотворное должно быть в шкатулке каждой эссы. Мужчины ведь никогда не верят в женские мигрени.
– Эсса Хилберт… – Доар откашлялся. – Почему вы говорите и смотрите на меня?
Из шкафчика Руфи я взяла только пузырек с успокоительными каплями. Абсолютно точно теперь нам с Доаром не помешает принять это замечательное снадобье.
– Что ж, теплых снов, – пожелала она и добавила: – В доме очень холодно. Напрасно вы пренебрегаете одеждами для сна.
Дверь закрылась. В комнате стало очень тихо. Некоторое время мы с Доаром, совершенно ошарашенные нахальным вторжением коварной мамаши со свечкой, сидели на кровати и пялились на шторы.
– Доар… – позвала я.
– Ты уже говорила, что тебе очень жаль, – заметил он.
– Честное слово, мне никогда не было так стыдно. Утром мама уедет!
– Ты в это веришь? – с изрядной долей скепсиса уточнил Доар.
– Нет, но говорят, если повторить желание десять раз, то оно обязательно сбудется.
– Давай просто придвинем к двери диван, – предложил он. – Диван ее точно остановит.
Мы ограничились тем, что заблокировали ручку спинкой стула. Бухнулись в кровать, но сон не шел. Я лежала в темноте, прислушиваясь к дыханию Доара.
– О чем ты думаешь? – прошептала я.
– У меня почти полный комплект женатого человека: супруга, теща, горгулья и ремонт.
– От горгульи мы избавились, – напомнила я.
– Угу, ловко ты придумала подарить ее Альдону, – хмыкнул он и добавил: – Жаль, тещу Альдону не подаришь.
Глава 8
Пока смерть не разлучит нас
– Я решила! – Мама припечатала ложку к столу. – Я остаюсь.
Гаэтан подавился яйцом всмятку, Эрл выронил в соусник ложку, расплескав жирные томатные кляксы по белоснежной скатерти, у меня нервно дернулось веко, а на лице Доара на мгновение мелькнуло выражение вселенской тоски. Похоже, водворение тещи в особняке он воспринимал неизбежным злом.
– Не радуйтесь, – добавила она, – ненадолго.
Мы дружно выдохнули.
– На пару месяцев. Дольше не смогу – Руфь изведется.
Доар поперхнулся тэем и от греха подальше отставил чашку.
В голову мне пришла мысль написать Руфи и слезно попросить, чтобы она потребовала от матушки немедленно вернуться в Эсхард. Пусть, к примеру, соврет, что на наш дом напали дикие горгульи или в погребе случился пожар. Но лучше все сразу! Горгульи, мерзавки, устроили пожар в погребе!
– Хотите попутешествовать по Риору? – с затаенной надеждой спросил Доар.
– О чем вы, риат Гери? – фыркнула мама. – Я планирую заняться организацией вашей свадьбы. Или вы с Аделис до конца дней собираетесь жить в грехе?
Однозначно, в грехе нам жилось куда как веселее, чем с брачными метками. И если Доар не догадывался, во что его навязчиво пытались втянуть, то я уже спускалась в демонический чертог, где деятельные мамаши готовили венчальные церемонии дочерей, и возвращаться не планировала. Светлые боги! Даже если меня потащат волоком, вырвусь и сбегу! До сих пор не могу без содрогания вспоминать месяцы после возвращения из академии, когда матушка, как сорвавшаяся с цепи виверна, организовывала брачную церемонию «по высшему разряду».
– Мама, какая свадьба для супругов в разводе?
– Достойная, – вкрадчиво объявила она.
– Для того чтобы опустить руки в венчальную чашу и произнести пару слов, свидетели не требуются, – хмуро заметила я. – Поверь, мы проверяли.
– Аделис, – своим особенным голосом, не терпящим возражений, вымолвила она, – дочь, ты выходишь замуж в первый раз.
– Вообще-то, в третий, – фыркнула я. – Или первые две попытки не засчитываются, потому что провалились?
Доар закашлялся, пытаясь замаскировать смех. Мама в ярости сощурилась и приподняла тарелку, но вовремя вспомнила, что бить чужую посуду неприлично, а чистокровные эссы никогда не позволят себе неприличных поступков. Разве что вломиться среди ночи в спальню взрослой дочери, где она спит с мужчиной, и подержать свечку у кровати. Однако тарелка тихонечко вернулась на место.
– Хорошо, – сдалась мама, – в таком случае я помогу тебе привести в порядок особняк и уеду. Что скажете, риат Гаэтан? Полагаю, вдвоем мы сможем превратить эту лачугу во властительский дворец.
– Мастер Гаэтан создал интерьер этого дома, – заметила я. – Лично выбирал настенные ткани ручной работы.
– Гостевые спальни выглядят очень мило, пусть и несколько старомодно, – немедленно попыталась она сгладить неловкость, но сделала только хуже: ранимый мастер не просто обиделся, а смертельно оскорбился. Надеюсь, что матушка почувствовала себя хотя бы виноватой, по непроницаемому лицу все равно не разберешь.
Некоторое время в столовой царило молчание. Гаэтан гневно сопел над завтраком, Доар прихлебывал тэй, а я наслаждалась тишиной, разбавленной лишь бряцаньем столовых приборов по фарфору.
– На следующей седмице у риата Гери день рождения, – подкладывая в тарелку мамы кусочки печеных овощей, вдруг сказал Эрл и громко сглотнул, когда оказался на пересечении трех ненавидящих взглядов. – Принесу, пожалуй, яблочного джема…
Сделав черное дело, он сбежал из столовой.
– У вас день рождения? – с подозрительной заинтересованностью попыталась прояснить мама.
– Да, но в Риоре принято отмечать только круглые даты, – не задумываясь, соврал Доар.
– Какие дикие нравы, – проворчала себе под нос она, с недовольным видом намазывая маслице на подсушенный кусочек хлеба (не деликатес, конечно, но для замшелой провинции сойдет).