Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире – и почему все не так плохо, как кажется Рослинг Ханс

Глава девятая. Инстинкт обвинения

О волшебных стиральных машинах и денежных роботах

На лекции в Каролинском институте я объяснял, что крупные фармацевтические компании почти не занимаются исследованиями малярии, сонной болезни и других заболеваний, которым подвержены лишь беднейшие слои населения.

— Давайте врежем им хорошенько, — предложил студент с первой парты.

— Ага, — ответил я. — Осенью у меня как раз запланирован визит в Novartis. — (Novartis — это транснациональная фармацевтическая компания, штаб-квартира которой находится в Швейцарии, куда меня и пригласили выступить с лекцией.) — Если вы объясните мне, чего я добьюсь, хорошенько врезав им, я попробую. Кому именно мне врезать? Любому сотруднику?

— Нет, нет, нет, нет. Их боссу, — сказал парень.

— Ага. То есть Даниэлю Вазелле, — кивнул я, назвав имя человека, руководившего компанией в то время. — Я немного его знаю. Получается, осенью я должен врезать ему при встрече? И тогда все будет хорошо? Он вдруг станет хорошим и поймет, что пора скорректировать исследовательские приоритеты компании?

— Нет, нужно врезать всему совету директоров, — ответил студент, сидевший чуть дальше.

— Любопытно. Скорее всего, днем я буду выступать перед советом директоров. В таком случае я не стану бить Даниэля, но потом, на встрече с советом директоров, постараюсь хорошенько врезать каждому. Само собой, у меня не будет времени, чтобы отправить в нокаут всех… Драться я не мастак, а охрана, вероятно, остановит меня, когда я ударю трех-четырех человек. Но есть ли в этом смысл? Думаете, так совет директоров изменит исследовательские приоритеты?

— Нет, — сказал третий студент. — Novartis — акционерная компания. Решают там не босс и не совет директоров. Вся власть в руках акционеров. Если совет директоров скорректирует исследовательские приоритеты, акционеры просто выберут новый совет директоров.

— Верно, — согласился я. — Именно акционеры хотят, чтобы деньги компании шли на исследование болезней богачей. Потому что благодаря этому они получают дивиденды со своих акций.

Получается, что проблема не в сотрудниках, не в руководителе компании и не в совете директоров.

— Теперь возникает вопрос, — сказал я, глядя на студента, который первым предложил такой вариант расправы, — кому принадлежат акции крупных фармацевтических компаний?

— Богачам, — пожав плечами, ответил он.

— Нет. И это довольно любопытно, потому что акции фармацевтических компаний весьма стабильны. На фондовом рынке неизбежны колебания, цены на нефть то растут, то падают, а фармацевтические акции приносят достаточно стабильные дивиденды. Ценность акций многих других компаний колеблется в зависимости от динамики рынка — она возрастает, когда люди склонны тратить больше, и падает, когда они урезают расходы, — но раковые больные всегда нуждаются в лечении. Так кому принадлежат акции этих стабильных компаний?

Студенты вопросительно смотрели на меня.

— Пенсионным фондам.

В аудитории повисла тишина.

— Получается, я не смогу никому врезать, потому что я не встречусь с акционерами. С ними встретитесь вы. Навестите в эти выходные свою бабушку и врежьте ей. Если вы считаете, что нужно найти и наказать виновных, вините пенсионеров, которые нуждаются в стабильных акциях. А еще вспомните, как прошлым летом вы отправились в путешествие, а бабушка подбросила вам немного денег. Возможно, вам придется вернуть их, чтобы бабушка вернула их Novartis с указанием вложить эту сумму в лечение бедняков. А если вы уже потратили ее деньги, вам придется врезать самим себе.

Инстинкт обвинения — это стремление искать простую причину возникающих проблем. Совсем недавно я ощутил на себе воздействие этого инстинкта, когда принимал душ в номере отеля и до упора открыл горячий кран. Ничего не произошло. Несколько секунд спустя меня обожгло кипятком. В этот момент я разозлился на сантехника, на управляющего отелем и на человека, который открыл холодный кран в соседнем номере. Но винить было некого. Никто не пытался нарочно насолить мне и не проявил халатности. Это мне не хватило терпения открывать кран постепенно.

Складывается впечатление, что при неблагоприятном развитии событий мы инстинктивно ищем виноватого — конкретного человека с плохими намерениями. Нам нравится думать, что все происходит не без причины, а в результате сознательных действий людей, ведь иначе мир кажется нам непредсказуемым, непонятным и пугающим.

Инстинкт обвинения заставляет нас преувеличивать важность индивидов и отдельных групп. Этот инстинкт искать виноватого ограничивает нашу способность поистине глубоко понимать мир, ориентируясь на факты: из-за него мы теряем концентрацию, потому что ищем, кого обвинить, а затем, наконец определившись, кому следует врезать, перестаем искать другие объяснения. Все это лишает нас способности решить проблему или предотвратить ее повторное возникновение, поскольку мы порицаем виноватых, чересчур упрощая ситуацию, вместо того чтобы анализировать более сложную истину и направлять энергию в верное русло.

Например, обвинив в авиакатастрофе сонного пилота, мы не сумеем предотвратить будущие катастрофы. Вместо этого нам нужно спросить: почему он хотел спать? Введение каких норм поможет ограничить вероятность возникновения этой проблемы в будущем? Если мы перестанем думать, обвинив в катастрофе сонного пилота, прогресса нам не видать. Чтобы разобраться в большинстве важнейших мировых проблем, недостаточно искать виновных — нужно изучать всю систему.

Тот же инстинкт запускается, когда все идет хорошо. Люди склонны определять, кто ответственен за успех. При удачном развитии событий мы быстро находим, кого благодарить, или определяем простую причину победы, хотя на самом деле обычно все гораздо сложнее.

Если вы действительно хотите изменить мир, сначала необходимо его понять. Для этого не стоит идти на поводу у инстинкта обвинения.

Игра в обвинения часто показывает, каковы наши предпочтения. Мы склонны искать негодяев, которые подтверждают имеющиеся у нас убеждения. Давайте взглянем на людей, которых мы виним во всех проблемах чаще всего: коварных бизнесменов, лживых журналистов и иностранцев.

Бизнес

Я всегда стараюсь анализировать события, но даже меня нередко сбивают с толку инстинкты. В тот раз я, пожалуй, перечитал комиксов о Скрудже Макдаке — богатом и жадном дядюшке Дональда Дака. Возможно, тогда я был столь же несведущ в вопросах коммерческой фармацевтики, как и мои студенты много лет спустя. Как бы то ни было, когда ЮНИСЕФ попросил меня изучить заявку на тендер по поставке в Анголу таблеток от малярии, у меня возникли подозрения. Цифры показались мне странными, поэтому я решил, что мне предстоит разоблачить мошенническую схему. Какая-то нечестная компания хотела обокрасть ЮНИСЕФ, и я должен был выяснить, как именно.

ЮНИСЕФ проводит тендеры, по результатам которых определяется, какая фармацевтическая компания будет в течение десяти лет снабжать организацию медикаментами. Долгий контрактный период и большой объем поставок делают такие тендеры весьма привлекательными, поэтому участники, как правило, предлагают очень выгодные цены. Однако в том случае небольшая семейная компания Rivopharm, находящаяся в городе Лугано в Швейцарских Альпах, сделала невероятно выгодное предложение: они просили за таблетку меньше стоимости сырья.

Я должен был отправиться в Швейцарию и узнать, в чем дело. Прилетев в Цюрих, я пересел на небольшой самолет, который доставил меня в маленький аэропорт Лугано. Не ожидая пышного приема, я немало удивился, когда за мной в аэропорт приехал лимузин. Меня разместили в шикарном отеле — я никогда прежде не жил в такой роскоши.

— Здесь шелковые простыни, — шепнул я в трубку, позвонив домой Агнете.

На следующее утро меня отвезли на завод, где я должен был провести инспекцию. Пожав руку управляющему, я перешел к расспросам.

— Вы покупаете сырье в Будапеште, делаете из него таблетки, фасуете эти таблетки по пузырькам, упаковываете пузырьки в коробки, грузите коробки в контейнер и отправляете этот контейнер в Геную. Разве можно делать все это, расходуя меньше стоимости сырья? Может, венгры делают вам скидку?

— Мы платим венграм столько же, сколько и все остальные, — сказал мне управляющий.

— И встречаете меня на лимузине? На чем вы зарабатываете?

Он улыбнулся.

— Вот как все устроено… Несколько лет назад мы поняли, что робототехника изменит эту отрасль. Мы построили этот небольшой завод и оснастили его самым быстрым в мире станком для изготовления таблеток, который разработали сами. Все остальные наши процессы тоже в высокой степени автоматизированы. В сравнении с нашим заводом заводы крупных компаний напоминают ремесленные мастерские. Мы заказываем сырье в Будапеште. В шесть утра по понедельникам сюда на поезде доставляют активный ингредиент хлороквин. В среду днем у нас готово к отправке годовое количество таблеток от малярии для Анголы. В четверг утром коробки с таблетками уже в порту Генуи. Закупщик ЮНИСЕФ проверяет таблетки и подписывает накладную. Оплата в тот же день поступает на счет нашей компании в цюрихском банке.

— Но как вы можете продавать таблетки дешевле закупочной стоимости сырья?

— Дело в том, что венгры предоставляют нам тридцатидневный кредит, а ЮНИСЕФ платит нам по истечении четырех из этих тридцати дней. Таким образом, у нас остается 26 дней, чтобы получить проценты с денег, лежащих на нашем счету.

Ого. У меня не было слов. Я и не подумал о таком варианте.

Мне казалось, что ЮНИСЕФ работает на благо планеты, в то время как коварные фармацевтические компании пытаются обмануть организацию. Я и не подумал об инновационном потенциале малых предприятий. Оказалось, что такие компании тоже работают на благо человечества, удивительным образом находя способы сократить расходы.

Журналисты

В последнее время интеллектуалы и политики все чаще обвиняют прессу в искажении фактов. Вам даже может показаться, что в других главах этим занимался и я.

Вместо того чтобы винить журналистов, нам следует спрашивать: почему пресса рисует искаженную картину мира? Хотят ли журналисты показывать мир именно таким? Есть ли другое объяснение этому?

(Я не собираюсь вступать в споры о намеренно сфабрикованных фальшивых новостях. Фальшивые новости не имеют ничего общего с журналистикой. Кроме того, я считаю, что наша картина мира искажается не из-за фабрикации новостей: на мой взгляд, мы и раньше понимали мир неправильно, хотя фальшивых новостей еще не было.)

В 2013 году мы опубликовали в интернете результаты проекта Gapminder по определению уровня невежества общества. Об этом быстро сообщили BBC и CNN. Оба канала опубликовали на своих сайтах использовавшийся в исследовании опросник, чтобы люди могли проверить свои знания, и получили тысячи комментариев, авторы которых пытались разобраться, какого черта ответы людей хуже случайных.

Наше внимание привлек один комментарий: «Держу пари, никто из прессы не прошел этот тест».

Нам понравилась эта идея, и мы попытались ее проверить, но организации, занимающиеся опросами общественного мнения, сказали нам, что получить доступ к группам журналистов невозможно. Их работодатели не позволяли им проходить тестирование. Неудивительно. Никто не любит, когда его компетентность подвергают сомнению, а серьезные новостные организации попали бы в неловкое положение, если бы выяснилось, что их журналисты знают не больше шимпанзе.

Когда что-то называют невозможным, у меня сразу возникает желание доказать, что на самом деле это не так. В тот год я собирался принять участие в двух медиаконференциях и взял с собой устройства для голосования. Двадцатиминутной лекции недостаточно, чтобы задать все вопросы, но на некоторые времени хватило. Вот результаты. Я также включил в таблицу результаты опроса, проведенного на конференции ведущих продюсеров документальных фильмов, в которой принимали участие сотрудники BBC, PBS, National Geographic, Discovery и других каналов.

Такое впечатление, что эти журналисты и кинематографисты знают не больше обывателей, то есть меньше шимпанзе.

Если все журналисты и документалисты знают примерно столько же — а у меня нет причин полагать, что уровень знаний других групп репортеров будет выше или что они лучше справятся с другими вопросами, — то их не в чем винить. Включая тревожную фортепианную музыку и рассказывая об ужасном неравенстве, «ответном ударе природы» и кризисе народонаселения, журналисты и документалисты не лгут нам — они не вводят нас в заблуждение намеренно. У них нет дурных намерений, поэтому винить их бесполезно. Дело в том, что большинство журналистов и документалистов, рассказывающих нам о мире, обманываются сами. Не стоит демонизировать журналистов: как и все остальные, они пребывают в плену мегазаблуждений.

Возможно, наша пресса свободна и профессиональна. Возможно, журналисты стремятся докопаться до правды. Однако независимость прессы не гарантирует ее репрезентативности: даже если каждая статья абсолютно правдива, у нас все равно может сформироваться неверная картина мира, поскольку мы узнаем только о том, о чем рассказывают нам журналисты. Пресса не может быть непредвзятой — этого не стоит и ожидать.

Результаты опроса журналистов удручают. Их провал в ходе тестирования эквивалентен авиакатастрофе. Однако винить журналистов не лучше, чем винить сонного пилота. Вместо того чтобы разбрасываться обвинениями, нам следует понять, почему у журналистов искаженные представления о мире (ответ: потому что журналисты тоже люди, обладающие драматическими инстинктами) и какие системные факторы подталкивают их к созданию искаженных, чересчур драматичных новостей (часть ответа: они должны конкурировать за внимание потребителей, иначе они лишатся работы).

Поняв это, мы увидим, что требовать от прессы так или иначе измениться, чтобы давать нам более объективную картину реальности, по меньшей мере нерезонно. Не стоит ожидать от прессы объективности. Формировать фактологическую картину мира на основе прессы — все равно что использовать фотографии из отпуска в Берлине в качестве GPS-системы для навигации по городу.

Беженцы

В 2015 году 4000 беженцев утонули в Средиземном море при попытке перебраться в Европу на надувных лодках. Фотографии детских тел, выброшенных на курортные пляжи, ужасали людей и пробуждали сострадание. Какая трагедия! Живущие в комфорте четвертого уровня в Европе и других частях света люди гадали: как такое может случиться? Кого винить?

Вскоре мы все поняли. Злодеями в этой истории были жестокие и алчные контрабандисты, которые обманывали отчаявшиеся семьи, заставляя их платить огромные деньги — более 1000 евро с человека — за места в надувных лодках, везущих их на верную смерть. Мы перестали думать и стали успокаивать себя, представляя европейские спасательные суда, поднимающие людей из воды.

Но почему беженцы не прибывали в Европу на комфортабельных самолетах и паромах, а добирались по суше до Ливии или Турции, а затем рисковали жизнью, пытаясь пересечь море на ненадежных резиновых плотах? Если уж на то пошло, все государства — члены ЕС подписали Женевскую конвенцию, а потому беженцы из раздираемой войной Сирии имели право просить убежища на территории любого из этих государств. Я задавал этот вопрос журналистам, друзьям и людям, ответственным за прием беженцев, но даже самые мудрые и добрые из них давали мне очень странные ответы.

Может, билеты на самолет были им не по карману? Но мы знаем, что беженцы платили по 1000 евро за каждое место в резиновой лодке. Я вышел в интернет и нашел огромное количество авиабилетов из Турции в Швецию или из Ливии в Лондон. Многие из них стоили менее 50 евро. Может, они не могли добраться до аэропорта? Нет. Многие из них находились на территории Турции или Ливана, а потому могли добраться до аэропорта без труда. Билеты были в свободной продаже и стоили не слишком дорого. Однако на стойке регистрации беженцев останавливали сотрудники авиакомпании, которые не позволяли им садиться в самолет. Почему? Потому что директива Европейского совета от 2001 года предписывает государствам-членам бороться с нелегальной иммиграцией. Согласно этой директиве, любая авиакомпания или паромная компания, привозящая в Европу человека без соответствующих документов, обязана оплатить расходы по возвращению этого человека на родину. Само собой, в директиве также говорится, что это относится только к нелегальным иммигрантам, а не к беженцам, которые хотят приехать в Европу и воспользоваться правом запросить убежище, гарантированным Женевской конвенцией. Однако эта оговорка не имеет смысла. Разве может человек, работающий на стойке регистрации в аэропорту, за 45 секунд определить, признавать ли человека беженцем по Женевской конвенции, когда в посольстве на это уходит как минимум восемь месяцев? Конечно, нет. Это невозможно. Поэтому действие резонной, казалось бы, директивы приводит к тому, что коммерческие авиалинии не пускают на борт людей без визы. Получить же визу почти нереально, поскольку европейские посольства в Турции и Ливии не успевают обрабатывать заявки. В результате беженцы из Сирии, теоретически имеющие право на въезд в Европу по Женевской конвенции, на практике не могут путешествовать по воздуху, а потому вынуждены путешествовать по воде.

Почему же в таком случае они плывут на таких ужасных лодках? В этом тоже виновата политика Евросоюза, поскольку лодки надлежит конфисковать по прибытии. Получается, что каждую лодку можно использовать лишь один раз. Даже если бы контрабандисты хотели этого, они не имеют возможности отправлять беженцев на безопасных судах, таких как рыбацкие лодки, на которых в 1943 году 7220 еврейских беженцев за несколько дней перебрались из Дании в Швецию.

Европейские правительства заявляют о соблюдении условий Женевской конвенции, дающей беженцам из зон конфликтов право просить убежища и получать его. Однако на практике миграционная политика европейских государств превращает эти заявления в фарс, создавая транспортный рынок, на котором орудуют контрабандисты. Это не секрет, но люди с заблокированным мышлением этого не видят.

Мы инстинктивно ищем виноватых, но редко смотрим в зеркало. Думаю, умные и добрые люди нечасто приходят к ужасному, душераздирающему выводу о том, что к гибели беженцев приводит наша собственная миграционная политика.

Иностранцы

Помните упомянутого в главе 5 индийского чиновника, который упорно отрицал, что это Индия и Китай виновны в изменении климата? Я рассказал эту историю, чтобы доказать важность использования подушевых показателей, но она также служит иллюстрацией стремления людей искать виноватых, вместо того чтобы смотреть на систему целиком.

Считается, что в изменении климата следует винить Индию, Китай и другие страны, переходящие на более высокие уровни доходов, а для решения этой проблемы население соответствующих стран должно жить беднее, чем сейчас. Как ни странно, эта идея получила огромное распространение на Западе. Помню, на лекции о глобальных тенденциях, которую я читал в Техническом университете в Ванкувере, смелая студентка с отчаянием в голосе сказала:

— Они не могут жить, как мы. Мы не можем позволить им продолжать развитие. Их выбросы убьют планету.

Меня поражает, насколько часто я слышу подобные высказывания от жителей западных стран: такое впечатление, что они держат в руках пульты дистанционного управления, с помощью которых, нажимая нужные кнопки, могут вершить судьбы миллиардов людей в других частях света. Оглядев аудиторию, я заметил, что другие студенты не реагируют на ее слова. Они были с ней согласны.

Большая часть углекислого газа, накопившегося в атмосфере, была выброшена за последние 50 лет странами, находящимися сегодня на четвертом уровне. Подушевые выбросы в Канаде до сих пор в два раза выше, чем в Китае, и в восемь раз выше, чем в Индии. Знаете ли вы, сколько ископаемого топлива, сжигаемого каждый год, сжигается богатейшим миллиардом? Более половины. Второй по достатку миллиард сжигает половину оставшегося топлива — и так далее. Беднейший миллиард сжигает всего один процент ископаемого топлива.

Чтобы беднейший миллиард перешел с первого на второй уровень, понадобится как минимум два десятилетия, и при этом доля их выбросов возрастет примерно на два процента. Еще через несколько десятков лет эти люди перейдут со второго уровня на третий, а затем и на четвертый.

В таких обстоятельствах весьма показательно, что мы, жители западных стран, с легкостью перекладываем свою ответственность на других. Мы говорим, что «они» не могут жить, как мы. Правильнее было бы сказать: «Мы не можем жить, как мы».

ЗАМОРСКАЯ БОЛЕЗНЬ

Крупнейший орган тела — кожа. До появления современных медикаментов одним из тяжелейших заболеваний кожи оставался сифилис, который начинался с появления болезненных фурункулов и проедал кожу до костей, обнажая скелет. В разных местах микроб, вызывающий это жуткое зрелище и невыносимую боль, называли по-разному. В России его называли польской болезнью. В Польше — немецкой болезнью, в Германии — французской, а во Франции — итальянской. Итальянцы утверждали, что болезнь все же французская.

Инстинкт искать козла отпущения так силен, что невозможно представить шведов, называющих язвы шведской болезнью, или русских, называющих их русской болезнью. Так устроен человек. Мы всегда ищем виноватых, а если к нам приехал единственный иностранец, страдающий от болезни, мы тут же обвиним в ней всю страну. И не надо ничего расследовать.

Инстинкт обвинения заставляет нас наделять людей большим влиянием, чем они заслуживают, неважно — хорошо это или плохо. Особенно часто заявляют, что они влиятельнее, чем на самом деле, политики и директора.

Сильные лидеры?

Например, невероятно влиятелен был Мао, действия которого имели последствия для целого миллиарда человек. Однако его печально знаменитая политика «одной семье — один ребенок» повлияла на уровень рождаемости не так сильно, как принято полагать.

Чаще всего, когда я упоминаю низкую рождаемость в Азии, мне отвечают: «Должно быть, это из-за введенного Мао правила об одном ребенке в семье». Однако резкий спад с шести до трех детей на женщину случился в десятилетие, предшествующее введению политики «одной семье — один ребенок». За 36 лет действия этой политики за год ни разу не рождалось менее 1,5 ребенка на женщину, хотя в ряде стран, где политика не вводилась, например на Украине, в Таиланде и Южной Корее, показатель упал гораздо ниже. В Гонконге, где также не действовала политика Мао, он снизился до менее чем одного ребенка на женщину. Все это свидетельствует о том, что важны были и другие факторы, помимо решительного приказа влиятельного человека: я перечислил их, объясняя, почему женщины решают заводить детей.

Папе римскому также приписывается огромное влияние на половое поведение миллиарда католиков по всему миру. Однако, несмотря на однозначный запрет на использование контрацепции, подтвержденный несколькими сменявшими друг друга папами, статистика показывает, что в католических странах контрацептивами пользуется 60 процентов населения, а в остальном мире — 58 процентов. Иными словами, цифры не отличаются. Папа — один из самых влиятельных духовных лидеров мира, но складывается впечатление, что даже лидеры, обладающие огромным политическим влиянием или духовной властью, не могут контролировать происходящее в спальнях.

С абортами дело обстоит иначе. Политика Мао сильно повлияла на их число. Она привела к неизвестному количеству вынужденных абортов и стерилизаций. Сегодня женщины и девочки во всем мире по-прежнему страдают от религиозного осуждения абортов. Когда аборты запрещают, они не прекращаются, но становятся более опасными, что повышает риск летального исхода для женщин.

ЗА ДВЕРЬЮ СЕСТРЫ ЛИНДЫ

В беднейших деревнях Африки многие базовые медицинские услуги по-прежнему оказывают монахини. Некоторые из этих умных, трудолюбивых и прагматичных женщин стали моими ближайшими коллегами.

Сестра Линда, с которой я работал в Танзании, была истовой католичкой, одевалась во все черное и молилась три раза в день. Дверь в ее кабинет всегда была открыта — она закрывала ее только во время медицинских приемов, — и на внешней стороне этой двери висел глянцевый плакат с папой римским, который видел каждый, кто заглядывал внутрь. Однажды я зашел к ней в кабинет, и мы заговорили на деликатную тему. Сестра Линда встала и закрыла дверь. Я впервые увидел, что на внутренней стороне этой двери висит другой плакат, а к нему приколоты сотни пакетиков с презервативами. Обернувшись, сестра Линда заметила мое удивление и улыбнулась — она часто улыбалась, когда развенчивались мои бесконечные стереотипы о женщинах вроде нее.

— Без них семьям не избежать СПИДа и появления детей, — просто сказала она.

И продолжила наш разговор.

Выше я сказал, что при неблагоприятном развитии ситуации недостаточно найти виноватого — нужно проанализировать всю систему. Нам также следует хвалить два типа систем, когда все идет хорошо. Невидимые двигатели успеха, как правило, прозаичны и скучны в сравнении с великими влиятельными лидерами. Тем не менее я хочу отметить невоспетых героев глобального развития — институты и технологии.

Институты

Социальное и экономическое развитие задерживается лишь в нескольких странах, где у власти стоят исключительно деструктивные люди и где полыхают конфликты. Во всем остальном мире наблюдается прогресс, даже если президенты совершенно некомпетентны. Возникает вопрос, важна ли вообще фигура лидера? Вероятно, нет. Важен народ — то большинство, которое строит общество.

Иногда по утрам я открываю кран, чтобы умыться, и молча благодарю сантехников за то, что они сотворили чудо водоснабжения. В таком настроении я вспоминаю все, за что должен благодарить чиновников, медсестер, учителей, юристов, полицейских, пожарных, электриков, бухгалтеров и администраторов. Эти люди строят общество. Они незаметно трудятся в сфере взаимосвязанных услуг, оказываемых общественными институтами. Именно этим людям стоит говорить спасибо, когда все идет хорошо.

В 2014 году я отправился в Либерию помочь в борьбе с Эболой, потому что опасался, что болезнь унесет миллиард жизней, если позволить ей распространиться по земному шару, и тем самым причинит больше вреда, чем любая другая пандемия в мировой истории. В борьбе со смертельным вирусом Эболы победил не один герой и даже не героическая организация вроде «Врачей без границ» или ЮНИСЕФ. В ней без всякой помпы победили чиновники и местные медики, которые разрабатывали кампании, за несколько дней менявшие древние погребальные практики, рисковали жизнью, чтобы ухаживать за умирающими пациентами, и выполняли неудобную, опасную и деликатную работу по изоляции всех людей, вступавших в контакт с заболевшими. Отважные и терпеливые слуги хорошо работающего общества почти не упоминались в новостях, но стали истинными спасителями мира.

Технологии

Промышленный переворот спас миллиарды жизней не потому, что дал миру лучших лидеров, а потому, что помог наладить производство таких продуктов, как химический стиральный порошок, который можно использовать в автоматических стиральных машинах.

Я впервые увидел, как мама загружает стиральную машину, когда мне было четыре года. Для мамы это был великий день — они с отцом несколько лет копили деньги на ее покупку. Еще больше радовалась бабушка, которую пригласили на первую машинную стирку. Она всю жизнь грела воду на печке и стирала руками. Теперь эту работу у нее на глазах выполняло электричество. Бабушка была в таком восторге, что принесла стул и наблюдала за стиральной машиной, пока не закончился цикл стирки. Для нее машина была чудом.

Она была чудом и для нас с мамой. Это была волшебная машина, ведь в тот самый день мама сказала мне:

— Ну вот, Ханс, мы загрузили машину. Теперь она будет трудиться, а мы пойдем в библиотеку.

Пока машина стирала, мы могли читать. Спасибо индустриализации, металлургическим комбинатам, электростанциям и химической промышленности за то, что дали нам время читать книги.

Сегодня два миллиарда людей могут позволить себе пользоваться стиральной машиной, что дает матерям время читать книги — ведь стиркой почти всегда занимаются матери.

Вопрос 12

Сколько человек в мире имеют доступ к электричеству?

А. 20 процентов

Б. 50 процентов

В. 80 процентов

Электричество — одна из основных потребностей человека, и подавляющее большинство людей — почти все на втором, третьем и четвертом уровнях — уже имеет к нему доступ. И все же правильно на этот вопрос отвечает лишь каждый четвертый. (Полную разбивку по странам можно найти в приложении.) Верный ответ, как всегда, самый позитивный: 80 процентов людей имеет доступ к электричеству. Электричество работает с перебоями, часто случаются аварии, но мир идет ко всеобщей электрификации. Доступ к электричеству получает все больше семей. Все больше домов подключается к электросети.

Давайте поймем, о чем мечтают пять миллиардов людей, по-прежнему стирающих вручную. Они готовы пойти на все, лишь бы только получить доступ к новым благам. Не стоит ожидать, что они по доброй воле замедлят экономический рост своих стран. Они не меньше вашего хотят стиральные машины, электрическое освещение, приличную канализацию, холодильники для хранения еды, очки для коррекции зрения, инсулин для лечения диабета и транспорт, чтобы ездить в отпуск целыми семьями.

Если вы не готовы отказаться от всего этого и стирать руками джинсы и постельное белье, разве можно ожидать такой жертвы от них? Чтобы спасти планету от огромных рисков изменения климата, нам нужно не искать виноватых, перекладывая на них ответственность за проблемы, а разрабатывать выполнимый план. Нам следует направить свою энергию на создание технологий, которые позволят 11 миллиардам людей вести достойную жизнь. Такую жизнь, которую мы ведем на четвертом уровне, но с использованием более умных решений.

Как ни печально, болезни бедняков исследуются мало, но винить за это следует не руководителей фармацевтических компаний, не советы директоров и не акционеров. Какой смысл обвинять их?

Не стоит также винить прессу за ложь (в основном журналисты не лгут) или искажение картины мира (журналисты действительно искажают картину мира, но, как правило, не специально). Не вините экспертов за чрезмерное внимание к сферам своих интересов и искажение фактов (порой они и правда искажают факты, но часто с благими намерениями). Старайтесь вообще ни за что не винить ни отдельных людей, ни группы. Находя виновного, мы перестаем думать, а на самом деле обычно все гораздо сложнее. Причин почти всегда много — работает целая система. Если вы действительно хотите изменить мир, вам нужно разобраться, как он устроен, и воздержаться от обвинений.

Фактологичность — это умение понять, когда люди ищут козла отпущения, и вспомнить, что, обвиняя одного человека, мы часто перестаем искать другие объяснения и лишаемся возможности предотвратить возникновение подобных проблем в будущем.

Чтобы контролировать инстинкт обвинения, не ищите козла отпущения.

Ищите причины, а не злодеев. Когда что-то идет не так, не ищите виноватых. Смиритесь с тем, что плохие вещи случаются, даже когда никто этого не хочет. Вместо этого направьте свою энергию на анализ множества взаимосвязанных причин или системы, в которой возникла проблемная ситуация.

Ищите системы, а не героев. Когда кто-то говорит, что его следует благодарить за что-то хорошее, спросите, не сложилось ли бы все так же, если бы этот человек не сделал ничего. Не забывайте о силе системы.

Глава десятая. Инстинкт срочности

Как «сейчас или никогда» блокирует наш разум

— Если болезнь не заразна, зачем вы эвакуировали жену и детей? — спросил мэр Накалы, сидя за своим рабочим столом и глядя на меня с безопасного расстояния. За окном восхитительное солнце садилось над округом, где в нищете жили сотни тысяч человек, с которыми работал всего один врач — я.

Ранее в тот же день я вернулся в город из бедного прибрежного округа Мемба на севере Мозамбика. Там я два дня собственноручно осматривал сотни пациентов, страдавших от ужасной необъяснимой болезни, которая за несколько минут приводила к полному параличу ног, а в тяжелых случаях еще и вызывала слепоту. И мэр был прав: я не был на 100 процентов уверен, что болезнь не заразна. Всю ночь напролет я листал учебник, пока не пришел к выводу, что такие симптомы не описывались раньше. Я решил, что проблему вызывает какой-то яд, а не инфекция, но не мог сказать наверняка, поэтому попросил жену забрать детей и покинуть округ.

Прежде чем я нашелся, что ответить, мэр сказал:

— Если вы считаете, что болезнь может быть заразной, я должен принять меры. Чтобы избежать катастрофы, я обязан остановить болезнь, пока она не дошла до города.

Мэр уже представил худший вариант развития событий, который теперь стоял перед глазами и у меня.

Будучи человеком действия, мэр поднялся и спросил:

— Мне приказать военным перекрыть дорогу и отменить автобусы с севера?

— Да, — ответил я. — Это не помешает. Вы должны принять меры.

Мэр отправился отдавать приказания.

Когда на следующее утро над Мембой взошло солнце, около двадцати женщин с маленькими детьми уже были на ногах и ждали автобуса, который должен был отвезти их на рынок в Накале, где они продавали свои товары. Узнав, что автобус отменили, они отправились на берег и попросили рыбаков отвезти их в город по морю. Рыбаки помогли всем разместиться в маленьких лодках, вероятно, радуясь столь легкому заработку, и поплыли на юг вдоль берега.

Никто не умел плавать, поэтому, когда волны опрокинули лодки, все матери, дети и рыбаки утонули.

В тот день я снова отправился на север по перекрытой дороге, чтобы продолжить исследование странной болезни. В Мембе я увидел людей, которые укладывали на дороге вытащенные из моря тела. Я бросился к берегу, но было уже слишком поздно.

— Почему все эти женщины и дети оказались в хлипких лодках? — спросил я мужчину, который нес тело мальчика.

— Автобус утром не пришел, — ответил он.

Прошло несколько минут, но я все еще не понимал, что натворил. Я не простил себя и сегодня. Зачем я сказал мэру: «Вы должны принять меры»?

Я не мог винить рыбаков в гибели этих людей. Само собой, бедняки, которым нужно на рынок, поплывут в город на лодке, если власти по какой-то причине перекрывают дорогу.

У меня нет слов, чтобы описать, как я работал в тот день и в последующие. Я ни с кем не говорил об этом случае целых 35 лет.

Но я не опустил руки и в конце концов нашел причину паралича: как я и подозревал, люди отравились. Как ни странно, они не ели ничего необычного. Основу их диеты составлял маниок, который перед употреблением необходимо варить три дня. Это было общеизвестно, поэтому раньше таких симптомов ни у кого не наблюдалось и никто даже не слышал, чтобы с кем-то приключилось нечто подобное. Но в этот год в стране случился неурожай, в связи с чем государство закупало вареный маниок по высочайшей цене. Бедные крестьяне ухватились за шанс получить дополнительные деньги, чтобы наконец выбраться из нищеты, а потому продавали все без остатка. Однако, распродав весь товар, они возвращались домой голодными. Голод был так силен, что они не могли удержаться от того, чтобы съесть сырые корни маниока, только что принесенные с полей. В восемь вечера 21 августа 1981 года это открытие превратило меня из окружного врача в исследователя, и следующие десять лет своей жизни я посвятил изучению взаимодействия экономик, обществ, токсинов и пищи.

Через четырнадцать лет, в 1995 году, министры из Киншасы, столицы Демократической Республики Конго, услышали, что в городе Киквит случилась вспышка Эболы. Они испугались. Они решили, что нужно принять меры. И перекрыли дорогу.

Непредвиденные последствия не заставили себя ждать. Возникли серьезные проблемы со снабжением столицы продовольствием, поскольку обычно вареный маниок привозили из региона, который оказался по другую сторону зоны бедствия. Голодный город стал скупать все во втором по размеру продовольственном районе. Цены взлетели до небес. Угадайте, что случилось дальше? Началась загадочная эпидемия паралича ног и слепоты.

Через девятнадцать лет, в 2014 году, вспышка Эболы случилась на севере Либерии. Неопытные люди из богатых стран перепугались и пришли к тому же выводу: нужно перекрыть дороги!

В Министерстве здравоохранения работали более опытные чиновники. Они с опаской относились к перекрытию дорог, но при этом боялись в первую очередь того, что такая мера лишит их доверия людей, брошенных на произвол судьбы. Это было бы катастрофой: чтобы погасить вспышку Эболы, необходимо установить, кого касался заболевший человек, а для этого он должен сам честно перечислить всех поименно. Специалисты по выявлению контактов героически сидели в ветхих хижинах, расспрашивая людей, которые только что потеряли близких, обо всех, кого их близкие могли заразить перед смертью. Само собой, довольно часто человек, которого расспрашивали, сам был в этом списке, а следовательно, мог быть заражен. Несмотря на постоянный страх и непрекращающиеся слухи, нельзя было в панике предпринимать отчаянные меры. Путь инфекции было не установить грубой силой — для этого нужно было долго и терпеливо работать с людьми. Один человек, деликатно сообщив о множестве любовниц покойного брата, мог спасти тысячи жизней.

Мы склонны принимать глупые решения, когда боимся, время поджимает, а в голове раскручиваются худшие варианты развития событий. Необходимость действовать без промедления ограничивает нашу способность к аналитическому мышлению.

В 1981 году в Накале я несколько дней исследовал болезнь, но не потратил и минуты, чтобы обдумать последствия перекрытия дороги. Срочность, страх и однобокий фокус на рисках пандемии заблокировали мою рассудительность. Стремясь принять какие-нибудь меры, я совершил ужасную ошибку.

Сейчас или никогда! Овладейте фактологичностью сегодня! Завтра будет поздно!

Мы дошли до последнего инстинкта. Теперь вам пора принять решение. Этот момент не повторится. Никогда больше все эти инстинкты не выстроятся у вас в голове. Сегодня, прямо сейчас, у вас есть уникальная возможность обдумать прочитанное в этой книге и навсегда изменить свое мышление. Или же вы можете дочитать книгу до конца, закрыть ее, сказать себе «нелепость какая-то» и продолжить жить как прежде.

Но решить нужно сейчас. Действовать нужно немедленно. Измените ли вы сегодня свое мышление? Или навеки останетесь в плену заблуждений? Вам решать.

Вероятно, вы уже слышали подобные слова от продавцов и активистов. Они используют одинаковые техники: «Действуйте сейчас — другого шанса не будет». Они намеренно запускают ваш инстинкт срочности. Призыв к действию заставляет вас забыть о критическом мышлении, принимать решения быстрее и действовать без промедления.

Расслабьтесь. Как правило, это неправда. Как правило, никакой срочности нет, а выбирать одно из двух не приходится. Если хотите, отложите книгу и займитесь чем-нибудь другим. Через неделю, месяц или год можете открыть ее снова и освежить в памяти основные моменты. Слишком поздно не будет. Кроме того, так учиться даже лучше, чем пытаясь ухватить все зараз.

Инстинкт срочности заставляет нас хотеть действовать без промедления перед лицом воспринимаемой неотвратимой опасности. Должно быть, он прекрасно служил человеку в далеком прошлом. Если мы подозревали, что в траве может прятаться лев, логично было действовать без раздумий. Те люди, которые останавливались и внимательно анализировали варианты, не стали нашими предками. Мы — потомки людей, которые быстро принимали решения и действовали, располагая недостаточной информацией. Сегодня нам по-прежнему нужен инстинкт срочности — например, когда машина появляется из ниоткуда и нам необходимо увернуться от нее. Однако теперь, когда мы устранили большинство непосредственных опасностей и остались наедине с более сложными, часто более абстрактными проблемами, инстинкт срочности может также мешать нам понимать окружающий мир. Из-за него мы тревожимся, и это обостряет все остальные наши инстинкты, контролировать которые становится сложнее, блокирует нашу способность к аналитическому мышлению, подталкивает нас принимать решения слишком быстро, а также заставляет нас, не подумав, идти на крайние меры.

Когда риски маячат лишь в будущем, этот инстинкт никак себя не проявляет. Будущие риски не подталкивают нас к действию. Именно поэтому столь малое количество людей откладывает деньги на пенсию.

Такое отношение к будущим рискам создает большую проблему для активистов, которые работают на долгосрочную перспективу. Как им нас пробудить? Как заставить нас действовать? Очень часто они стараются убедить нас, что сомнительный будущий риск на самом деле представляет собой вполне определенный риск сегодняшний, а у нас есть возможность решить важную проблему, причем действовать для этого нужно сейчас или никогда. Иными словами, они запускают наш инстинкт срочности.

Несомненно, этот метод может подтолкнуть нас к действию, но вместе с тем он приводит к ненужному стрессу и необдуманным решениям. Он также может снизить уровень доверия к активистам. Из-за постоянных тревог мы перестаем замечать настоящие проблемы. Активисты, которые рисуют риски более насущными, чем они есть на самом деле, желая призвать нас к действию, становятся мальчишками, зовущими на помощь, когда поблизости нет волка. Все мы помним, как заканчивается эта история: погибают все овцы.

Когда люди говорят, что действовать нужно без промедления, их слова заставляют меня насторожиться. В большинстве случаев эти люди просто пытаются заблокировать мою способность мыслить.

Удобная срочность

Вопрос 13

Эксперты по глобальному климату считают, что в течение следующих 100 лет средняя температура…

А. …повысится

Б. …останется неизменной

В. …понизится

«Нам нужно пробудить страх!» — сказал мне Ал Гор в начале нашей первой беседы о том, как рассказывать людям об изменении климата. Стоял 2009 год, и мы встретились за кулисами на конференции TED в Лос-Анджелесе. Ал Гор попросил меня помочь ему и подготовить пузырьковые диаграммы Gapminder, чтобы с их помощью показать худший исход в случае дальнейшего повышения объемов выбросов углекислого газа.

В то время я с огромным уважением относился к достижениям Ала Гора, который повышал информированность об изменении климата и принимал необходимые меры. Я уважаю его и сегодня. Уверен, вы правильно ответили на вопрос, приведенный в начале этого раздела: это единственный вопрос, с которым люди неизменно справляются лучше шимпанзе, поскольку подавляющее большинство (от 94 процентов опрошенных в Финляндии, Венгрии и Норвегии до 81 процента в Канаде и США и 76 процентов в Японии) прекрасно знает прогнозы экспертов по климату. Столь высокий уровень информированности в немалой степени объясняется деятельностью Ала Гора. Его также следует благодарить за подписание Парижского соглашения об изменении климата в 2015 году. Он был — и остается — моим героем. Я тоже считал необходимым принятие срочных мер по предотвращению дальнейшего изменения климата и радовался возможности сотрудничать с Гором.

Но я не мог согласиться на его требования.

Мне не нравится страх. Страх войны и паника срочности заставили меня увидеть советского летчика и кровь на полу. Страх пандемии и паника срочности заставили меня перекрыть дорогу, что привело к гибели всех тех матерей, детей и рыбаков. Страх и срочность приводят к глупым, отчаянным решениям с непредсказуемыми побочными эффектами. Изменение климата — слишком серьезная тема, чтобы так рисковать. Здесь необходимы систематический анализ, взвешенные решения, пошаговые действия и внимательная оценка ситуации.

Мне также не нравятся преувеличения. Преувеличения подрывают доверие к обоснованным данным — в нашем случае к данным, показывающим, что климат в самом деле меняется под воздействием парниковых газов, которые образуются в результате действий человека, например сжигания ископаемого топлива, а принять быстрые и масштабные меры сегодня дешевле, чем ждать, пока произойдет неприемлемое изменение климата. Если преувеличения разоблачаются, люди вообще перестают обращать внимание на проблему.

Я сказал, что не буду демонстрировать худший исход, если не покажу также вероятный и оптимистический варианты развития. Выбрав только худший сценарий и, хуже того, показав, как ситуация будет развиваться в будущем, которое еще не спрогнозировано учеными, Gapminder отступил бы от своей задачи помогать людям понимать основные факты. Мы воспользовались бы оказываемым нам доверием, чтобы призвать людей к действию. Мы еще несколько раз беседовали с Алом Гором, и он неизменно настаивал, чтобы я показал страшные пузырьки, не имеющие под собой научной основы, пока я не положил конец нашему спору.

— Мистер вице-президент, — сказал я. — Нет цифр — нет и пузырьков.

Одни аспекты будущего спрогнозировать легче других. При прогнозировании погоды метеорологам редко удается заглянуть более чем на неделю вперед. Прогнозировать темпы экономического роста и уровень безработицы в стране также на удивление тяжело. Это объясняется сложностью анализируемых систем. Сколько факторов необходимо учитывать и как часто они меняются? За неделю температура, скорость ветра и уровень влажности изменятся миллиарды раз. За месяц миллиарды долларов миллиарды раз перейдут из одних рук в другие.

Демографические прогнозы, напротив, поразительно точны на многие десятилетия вперед, поскольку анализируемые системы — по сути, рождения и смерти — достаточно просты. Дети рождаются, вырастают, рожают детей, а затем умирают. Каждый цикл занимает примерно 70 лет.

Однако будущее всегда в некоторой степени непредсказуемо. Всякий раз, говоря о будущем, мы должны уточнять, насколько вероятны прогнозы. Нам не следует брать самые страшные цифры и показывать худший вариант развития событий, как будто он уже предрешен. Люди узнают об этом! Предпочтительнее всего показывать усредненный прогноз, а также ряд альтернативных вариантов, от лучшего к худшему. Если нам приходится округлять числа, округлять их следует в меньшую сторону. Так мы сможем защитить свою репутацию и не дадим людям повода перестать нас слушать.

Настаивайте на данных

Слова Ала Гора звучали у меня в голове еще долго после нашего первого разговора.

Поймите меня правильно, меня очень тревожит изменение климата, поскольку я уверен, что оно действительно происходит, как уверен и в том, что в 2014 году случилась вспышка Эболы. Я понимаю желание заручиться поддержкой, показывая худшие прогнозы и отрицая их огромную неточность. Однако всем тем, кого тревожит изменение климата, следует перестать пугать людей маловероятными сценариями. Большинство уже знает о проблеме и признает ее. Подчеркивать ее важность — все равно что пинать открытую дверь. Пора покончить с разговорами и перейти к действиям, выбрав курс не под влиянием страха, а на основании имеющихся данных и трезвого анализа.

Так каково решение проблемы? Все просто. Все, кто выбрасывает большие объемы парникового газа, должны как можно скорее прекратить это делать. Мы знаем, кто это: люди на четвертом уровне, где пока самые высокие уровни выбросов углекислого газа. Настало время с этим покончить. Давайте убедимся, что у нас есть достаточное количество данных об этой серьезной проблеме, чтобы мы могли отслеживать свой прогресс.

После разговора с Алом Гором я начал искать информацию и удивился, насколько это оказалось непросто. Прекрасные спутниковые снимки позволяют нам ежедневно наблюдать за ледяной шапкой Северного полюса. Благодаря этому мы видим, что она год от года становится меньше, причем скорость таяния льдов заставляет насторожиться. Итак, у нас есть свидетельства глобального потепления. Однако, когда я принялся искать данные о причинах проблемы — в основном выбросах CO₂, — их, как ни странно, оказалось немного.

Рост ВВП на душу населения в странах четвертого уровня внимательно отслеживается, и новые официальные цифры публикуются раз в квартал. Однако данные о выбросах углекислого газа публиковались лишь раз в два года. Я обратился к шведскому правительству, чтобы исправить эту ситуацию. В 2009 году я начал кампанию в поддержку ежеквартальной публикации данных о выбросах парникового газа: если нам это было важно, почему же мы не проводили измерения? Разве мы могли утверждать, что серьезно относимся к этой проблеме, если даже не отслеживали свой прогресс?

Я очень горжусь тем, что с 2014 года Швеция публикует данные о выбросах парникового газа ежеквартально (она стала первой страной, которая пошла на это, и по-прежнему остается единственной). Это фактологичность в действии. Недавно Стокгольм посетили статистики из Южной Кореи, желающие научиться тому же.

Изменение климата — слишком важный риск, чтобы игнорировать его или не признавать его существование, и подавляющему большинству населения планеты это известно. Однако его важность не позволяет также рисовать сомнительные худшие сценарии развития событий, пророча наступление конца света.

Когда вас призывают к действию, порой важнее всего улучшить качество имеющихся данных.

Удобный страх

И все же об изменении климата говорят все чаще. Многие активисты, считающие его единственной важной проблемой планеты, взяли в привычку винить климат во всем, делая его единственной причиной всех остальных неурядиц.

Они используют тревоги дня — войну в Сирии, деятельность ИГ[4], вспышку Эболы, эпидемию ВИЧ, нападения акул и что угодно еще, — чтобы стимулировать инстинкт срочности в отношении долгоиграющей проблемы. Порой их заявления основаны на научных данных, но во многих случаях они оперируют лишь сомнительными, недоказанными гипотезами. Я понимаю, как трудно приходится тем, кто пытается объяснить реальность будущих рисков. Однако я не одобряю их методы.

Больше всего меня тревожит попытка привлечь людей путем создания термина «климатические беженцы». Насколько мне известно, миграция очень, очень слабо связана с изменением климата. Идея климатических беженцев — намеренное преувеличение, с помощью которого страх беженцев пытаются превратить в страх изменения климата, значительно увеличив тем самым общественную поддержку снижения объема выбросов углекислого газа.

Когда я говорю об этом климатическим активистам, они часто отвечают, что нет ничего плохого в том, чтобы пробуждать страх и чувство срочности, преувеличивая масштабы проблемы или делая не подкрепленные фактами заявления, потому что это единственный способ заставить людей принимать меры, направленные на снижение будущих рисков. Активисты уверены, что цель оправдывает средства. Я согласен, что такой подход работает в краткосрочной перспективе. Но.

Если слишком часто поднимать ложную тревогу, под угрозой окажется репутация ученых-климатологов, которым просто перестанут верить, а также репутация всего движения. Учитывая серьезность проблемы изменения климата, мы не можем допустить, чтобы это случилось. Преувеличивать роль изменения климата в войнах и конфликтах, нищете или миграции — значит игнорировать другие важные причины этих мировых проблем и ограничивать свою способность принимать меры против них. Нам нельзя допустить, чтобы люди снова перестали слушать. Потеряв доверие, мы проиграем.

Кроме того, опрометчивые высказывания часто становятся ловушкой для самих активистов. Активисты уверяют, что они помогают привлечь внимание людей к проблеме, но затем забывают, что используют стратегию преувеличений, начинают нервничать и не могут сосредоточиться на поиске подходящих решений. Серьезно озабоченные изменением климата люди должны и дальше тревожиться об этой проблеме, не становясь при этом жертвами собственных паникерских посланий. Они должны анализировать худший вариант развития событий, но не забывать о неточности прогнозов. Подогревая интерес к проблеме, они должны сохранять хладнокровие, чтобы принимать взвешенные решения и действенные меры, не рискуя своей репутацией.

Эбола

В главе 3 я рассказал, как в 2014 году слишком поздно понял опасность вспышки Эболы в Западной Африке. Я осознал серьезность ситуации, только увидев, что количество заболевших удваивается. Однако даже в такой пугающей ситуации, когда промедление было смерти подобно, я не хотел повторять прошлых ошибок и решил действовать на основании данных, а не инстинктов и страха.

Статистика «подозрений на болезнь», предоставляемая Всемирной организацией здравоохранения и американскими Центрами по контролю и профилактике заболеваний (ЦКЗ), была не слишком точна. Подозрения на болезнь — это неподтвержденные случаи заболевания. При их подсчете возникало много проблем: так, люди, у которых было подозрение на Эболу, но которые затем умерли от иных причин, по-прежнему учитывались в статистике подозреваемых случаев. По мере обострения страха Эболы количество подозрений на болезнь возрастало. Пока медицинские учреждения пытались разобраться с Эболой, мобилизуя все ресурсы, которые ранее были направлены на лечение других тяжелых болезней, все больше людей умирало по иным причинам. Многие из этих смертей также учитывались в статистике «подозрений». Кривая подозрений на Эболу шла вверх все быстрее, давая нам все меньше информации о динамике количества подтвержденных случаев.

Не имея возможности отслеживать прогресс, вы не узнаете, работают ли ваши меры. Приехав в Министерство здравоохранения Либерии, я спросил, как получить статистику подтвержденных случаев. За день я узнал, что образцы крови отправлялись в четыре разных лаборатории, и они присылали результаты анализов в форме длинных и запутанных Excel-таблиц, которые никто не сводил воедино. В страну со всего света стекались сотни медиков, готовых бороться с болезнью, а программисты разрабатывали все новые бесполезные приложения по Эболе (отчаянно размахивая молотками и надеясь, что Эбола окажется гвоздем). Но никто не следил, работают ли принимаемые меры.

Получив разрешение, я отправил четыре таблицы в Стокгольм Уле, который потратил целые сутки, чтобы вручную вычистить из них все лишнее и объединить данные, а затем повторил всю процедуру еще раз, чтобы убедиться, что не допустил ошибку, потому что увиденное показалось ему весьма странным. Но ошибки не было. Когда проблема кажется срочной, первым делом нужно не бить тревогу, а упорядочивать данные. Ко всеобщему удивлению, данные свидетельствовали о том, что количество подтвержденных случаев достигло пика двумя неделями ранее, а теперь снижалось. Количество подозрений на болезнь стабильно росло. Тем временем жители Либерии действительно изменили свои привычки и отказались от необязательных телесных контактов. Они не пожимали друг другу руки и не обнимались. Этот отказ от контактов, а также неукоснительное соблюдение строгих правил гигиены, установленных в магазинах, общественных зданиях, амбулаториях, клиниках, на кладбищах и в других местах, уже давали желаемый эффект. Стратегия работала, но никто не знал об этом, пока Ула не прислал мне данные. Мы обрадовались увиденному и продолжили работу, подталкивая всех трудиться еще усерднее, ведь теперь каждый видел, что он старается не зря.

Я отправил данные об уменьшении количества подтвержденных случаев во Всемирную организацию здравоохранения, и их опубликовали в следующем отчете. Однако ЦКЗ настаивали на использовании статистики по «подозрениям на заболевание». Специалистам центра казалось, что необходимо и дальше нагнетать обстановку, играя на инстинкте срочности людей, которые отвечали за распределение ресурсов. Я понимаю, что у них были благие намерения, но в результате деньги и ресурсы направлялись не по адресу. Хуже того, это ставило под угрозу доверие к эпидемиологическим данным. Но не стоит винить специалистов центра. Прыгунье в длину не позволяют измерять собственные прыжки. Организация, занимающаяся решением проблем, не должна решать, какие данные обнародовать. Люди, которые пытаются решить проблему на местах и всегда хотят получить больше средств, не должны заниматься измерением прогресса. Иначе мы получим неверные цифры.

Именно данные, которые показывали, что количество подозрений на заболевание удваивалось каждые три недели, позволили мне понять, насколько серьезна ситуация с Эболой. Именно данные, которые показывали, что количество подтвержденных случаев снижалось, убедили меня, что принимаемые меры работают. Данные стали ключом ко всему. Поскольку они сыграют столь же важную роль и в будущем, когда где-нибудь случится новая вспышка, очень важно оберегать их достоверность и репутацию тех, кто их публикует. Данные следует использовать, чтобы говорить правду, а не чтобы призывать людей к действию, какими бы благородными ни были ваши намерения.