Бизнес-план счастья Мартова Людмила

Ставки сделаны. Ставок больше нет.

Колесо судьбы запущено, и по большому счету совершенно не важно, в какую именно лунку попадет бегающий по кругу шарик.

Красное-черное, чет-нечет или даже зеро. На кон поставлена жизнь. Вся, без остатка. И каким бы ни был результат, сделанная ставка выиграет, а чужая проиграет.

Проигравший не должен обижаться. Игра есть игра. Когда-то давно он сделал свой ход. Неправильный. Фатальный. И то, что произойдет сейчас, – всего лишь расплата за ту давнюю ошибку.

Мельницы богов мелют медленно, но верно, а значит, наказание неотвратимо. Проигравший потеряет все. Игра началась.

Стрелки на часах подбирались к полудню, но ворох бумаг на столе не становился меньше, хотя Вера старательно пыталась их разгрести с полвосьмого утра. Она специально пришла на полчаса раньше начала рабочего дня, поскольку знала, что за время ее отпуска дел накопился вагон и маленькая тележка. В ее отсутствие никто даже не пытался их разбирать, а если даже и пытался, все равно нужно переделывать, потому что ни у кого и никогда не получалось сделать так, чтобы начальник остался доволен. Только у Веры, да и то не всегда. Далеко не всегда.

Подумав про начальника, Вера привычно вздохнула. Нет, не оттого, что он был тиран или самодур, хотя не без этого, чего скрывать. Начальнику положено вести себя как тиран и самодур, и Верин был еще не из худших. И влюблена она в него не была вопреки всем канонам жанра. Ей казалось невероятной пошлостью влюбиться в начальника, а Вера мнила себя девушкой стильной, этакой тонкой штучкой, начисто лишенной даже намека на пошлость. Да и не нравился ей начальник, если честно. Ни капельки. В смысле – как мужчина не нравился, а как начальник – очень даже.

Вздох ее напрямую был связан исключительно с количеством работы, которую начальник на нее нагрузил. Этот воз она тащила покорно и безропотно, и с каждым днем он становился все больше и все тяжелее, потому что, казалось, ничего в их фирме не вертелось, не складывалось и не работало без Веры Ярышевой, личного помощника директора.

Она тихонько вздыхала, но никогда не роптала. Во-первых, потому что ее усилия, честно скажем, оплачивались очень неплохо, а по меркам их провинциального, далеко не столичного города – и вовсе отлично. А во-вторых, сам начальник, положа руку на сердце, работал еще больше, и Вера, составляющая графики его встреч, командировок, конференций, благотворительных мероприятий, тренингов, планерок и деловых обедов, не очень понимала, когда он, собственно говоря, спит.

Вопрос «с кем» как раз не вставал, потому что начальник был давно и прочно женат, как и положено, чуть ли еще не со школьной скамьи. И, кроме того, тоже, как и положено, имел любовницу – молодую, с ногами от ушей, в которых блестели подаренные им бриллиантовые капли, высокой грудью, накачанной попкой и не расплескавшейся глупостью в ярко-синих, как у куклы, глазах. При виде любовницы Вера всегда чуть морщилась, именно потому, что не выносила пошлости, а девица была, если можно так выразиться, стопроцентной ее квинтэссенцией.

Как-то Вера даже не выдержала и пробормотала это вслух, и начальник тогда услышал и страшно веселился, и подтрунивал потом над Верой и ее снобизмом – долго, чуть ли не полгода. И девица тоже услышала, но, к счастью, не обиделась, потому что не поняла, и надменно объяснила Вере, что пользуется не эссенцией, а самым настоящим парфюмом. Начальник в этом месте взоржал особенно громко и посмотрел с жалостью во взоре, вот только Вера не поняла, кому предназначался этот полный снисхождения взгляд – ей или все-таки любовнице.

Во всем остальном начальник обладал неплохим вкусом. Костюмы носил дорогие, обувь стильную, напитки пил в соответствии со статусом, машины покупал из соображений не пафоса, а надежности, курорты выбирал не по престижности, а по уровню комфорта, а друзей – не по толщине кошелька, а по интересам. Многие из них, как и жена, были рядом с ним со школьных лет, а никакое другое качество Вера не ценила в людях больше, чем верность.

В общем, выбор любовницы был единственным отклонением от того, что называется вкусом, но в такие тонкие материи Вера предпочитала не вторгаться. В конце концов, ее начальнические пристрастия не касались. К взаимному удовлетворению сторон, так сказать.

Она снова посмотрела на часы и удивленно нахмурилась. Теперь они уже показывали полдень, но начальник так и не изволил прийти на работу, что было ему совершенно не свойственно. В те дни, когда он бывал в городе, а не мотался по филиалам их фирмы, работавшим в Питере, Москве, Екатеринбурге и Новосибирске, он всегда появлялся в офисе ровно в девять.

Вера снова сверилась с календарем, который составила еще до отпуска, и недоуменно пожала плечами. Павел Александрович Молчанский должен был сейчас находиться здесь, в своем кабинете, отделенном от приемной, где обитала Вера, тонкой перегородкой без двери. Работая, он привык орать ей, если ему было что-то надо. Не звонить по телефону, не писать сообщения, а именно орать, и тишина, вызванная его непривычным отсутствием, не пугала, конечно, но слегка нервировала. В ней было что-то неправильное, а неправильностей в работе и в окружающем пространстве Вера не любила.

Позвонить или не звонить? Вообще-то Вера не злоупотребляла своими служебными полномочиями и никогда не звонила Молчанскому просто так, без дела. Интересно, его неожиданное отсутствие на работе – это дело или нет? А может, он вообще в отпуск уехал? Сорвался с места посередине осенней хмари, размывающей границу между осенью и зимой, чтобы вдохнуть жаркий воздух, поднимающийся от раскаленного песка где-нибудь в Занзибаре, нырнуть в теплые океанские волны и забыть обо всех заботах и проблемах.

Впрочем, никаких забот и проблем у начальника не было. Жизнь его шла по давно устоявшемуся расписанию. С надежными партнерами он дружил, конкурентов давно сожрал, налоговой не боялся, с властью не заигрывал. Предприятие Павла Молчанского – крупная IT-фирма, разрабатывающая и поставляющая программное обеспечение и владеющая солидным куском российского рынка, – работала исключительно легально, платила «белую» зарплату и никогда не нарушала закон. Начальник был уверен, что никакая прибыль не заменит сна по ночам, и был готов инвестировать деньги в самое ценное, что у него было, – собственное спокойствие.

В истинности выражения «с государством нельзя играть в азартные игры, у него все карты крапленые» он был уверен, а потому ни в какие игры никогда не играл. Ни налоговые, ни тем более политические. Да ну их на фиг, себе дороже. И именно поэтому жил безбедно.

Но куда он все-таки девался?

Через приемную прошла, деловито шурша бумагами, главный бухгалтер и финансовый директор фирмы Ирина Геннадьевна Соловьева. Или это не бумаги шуршали, а длинная юбка из тафты, создающая иллюзию, что главбух пинает ногами разлетающиеся осенние листья.

– Ирина Геннадьевна, вы не в курсе, Павел Александрович куда-то уехал? – спросила Вера, чувствуя себя глупо. Вообще-то это ей нужно было знать обо всех передвижениях Молчанского, даже о внезапных. Что-то она в этом отпуске совсем потеряла связь с реальностью…

Про отпуск вообще-то лучше было не вспоминать, потому что был он во всех смыслах неудавшимся. Поездка, предназначенная для того, чтобы наладить пошатнувшиеся отношения с «последней надеждой», окончательно эти отношения разрушила, а надежды похоронила. Там, на греческом морском берегу, вдалеке от повседневных будней, стало совершенно очевидно то, что было ясно с самого начала – у романа с женатым мужчиной нет и не может быть будущего.

Прекрасный секс под плеск волн был, красивые ужины с видом на садящееся за море солнце были, плавание под белым парусом, огромные креветки на гриле, кулончик из вулканической лавы, прохладный даже на солнце, крепкие мужские объятия ночью были, а будущего не было. И счастья с безмятежностью тоже. Их, как рисунок на песке, смывал прибой постоянного вранья. Вера слушала, как ее любимый врет жене и детям, как меняется его голос, когда он разговаривает с ними по телефону, даже не пытаясь проявить деликатность и выйти в другую комнату, и чувствовала себя врушкой и вертихвосткой. И еще воровкой.

Как-то именно в этом отпуске к ней вдруг пришло четкое понимание, что этот мужчина никогда не разведется. Не бросит жену и детей, не посвятит остаток жизни ей, Вере, и еще ее сыну, который растет без отца и почти без постоянно работающей матери. Не будет решать ее проблемы, не снимет с нее груз постоянного принятия решений. Она была только для постели, а вовсе не для совместной жизни, то есть проходила по шкале женской ценности примерно по тому же разряду, что и ногастая, грудастая и губастая любовница Павла Молчанского. Ну поумнее чуток, ну постильнее, так ведь на вкус и цвет…

В этой мысли было что-то настолько унизительное, что сразу по возвращении, а точнее, в зале аэропорта, где они разошлись, чтобы добираться до дома разными путями-дорогами, стараясь не попасться на глаза возможным знакомым, Вера сказала любовнику, что им нужно расстаться. Если он и расстроился, то виду не показал. Лишь пожал плечами, подхватил чемодан и исчез. Из Вериной видимости, постели и жизни. Да и бог с ним.

Ирина Геннадьевна смотрела вопросительно, и Вера вдруг поняла, что, погруженная в свои мысли, выпала из беседы.

– Извините, я задумалась, так где, вы говорите, Павел Александрович?

– Да в запое он! – в сердцах повторила бухгалтерша, и Вера изумилась настолько, что даже переступила ногами, как норовистая лошадь.

– Где-е-е-е-е??????

Ее начальник, бок о бок с которым она проработала последние пять лет, никогда не пил. То есть пил, конечно, но не пьянел безбожно, не напивался до положения риз и уж совершенно точно – не уходил в запои. Этого просто не могло быть, потому что не могло быть никогда.

– Ой, Верочка, так ты же ничего не знаешь! – Бухгалтерша понизила голос до интимного шепота, заговорила жарко, взяв Веру за локоток, отчего той сразу захотелось вырвать руку и отодвинуться. – От Павла Александровича-то жена ведь ушла. Вот он и позволил себе, м-м-м, расклеиться. С четверга на работе нет. Игорь, водитель, документы возил на подпись, срочно нужно было, говорит, никогда шефа таким не видел. Сидит в расстегнутой рубахе и виски глушит, стакан за стаканом, стакан за стака…

– Это же чушь какая-то! – воскликнула Вера и все-таки вырвала руку. – Не может он пить. И Светлана от него уйти не может. Они двадцать восемь лет вместе прожили. С чего ей вдруг уходить-то?

– Так любая бы ушла, – печально и чуть торжественно сказала Ирина Геннадьевна. – Ей фотографии по почте послали. А на них Молчанский со своей кралей в разных видах и позах. Такое непотребство с ней выполнял, что тьфу, смотреть стыдно. Ну жена, как увидела, так вещи собрала и из квартиры съехала. Благо недвижимости у них достаточно. По гостиницам ютиться не нужно.

– А дочь? А сын? – Вера спрашивала механически, потому что никак не могла осмыслить сказанное.

– Дочь с ним теперь знаться не хочет, трубку не берет, когда он ей названивает. А про сына ничего не скажу, не интересовалась. Хотя, если хочешь знать мое мнение, сына он проворонил.

– Бред какой-то, дичь дичайшая, – почему-то шепотом сказала Вера. – А вы откуда знаете, что на тех фотографиях было? Неужели вам Павел Александрович показал? Или Светлана?

Главбух с жалостью смотрела на нее, как на убогую.

– Да зачем же мне нужно, чтобы они что-то показывали? – воскликнула она. – Если фотографии эти на все почтовые адреса компании в одночасье пришли! В среду это было, утром. Разом все компьютеры накрыло. Молчанский-то аккурат на работу приехал. В кабинете засел, почту открыл – новое сообщение и «звякнуло». Вам письмо, типа. Ну, он первый и увидел. Там в копии-то адреса всех сотрудников «М-софта» значились, а основным адресатом жена Молчанского стояла. В общем, он тут же дал команду сисадминам служебные ящики вычистить. Красный был, насупленный. Оно и понятно, такой срам всем на потребу выложили. Службу безопасности науськал, чтобы вычислили отправителя, а сам домой поехал. Да только поздно. Не простила его Светлана. Да оно и правильно.

– А безопасники что? – спросила Вера. – Вычислили, кто письмо послал?

– Так как же это вычислишь, если оно с «левого» ящика послано? Кто создал? Когда? Разве ж установишь?

– Ну при желании установить все можно, – нетерпеливо возразила Вера. – Уж IP-адрес, с которого письмо послано, точно.

– Так наш это IP-адрес. – Ирина Геннадьевна пожала плечами. – Письмо послано с одного из компов «М-софта». Ну и что это дает?

Вера внезапно почувствовала, что от обилия информации у нее кружится голова. В ее картине мира никто из сотрудников компании не мог настолько ненавидеть Молчанского, чтобы отправить подобное письмо его жене. Что-то не сходилось, или картина мира сдвинулась окончательно и безвозвратно. Терять тот уютный и доброжелательный мир, в котором она работала, было горько, но предаваться горю было совершенно некогда.

Молчанский, находящийся в запое, грозил обрушить мироздание навсегда и похоронить под его обломками не только Веру, но и весь коллектив, а значит, мир и Молчанского вместе с ним нужно было срочно спасать. Выхватив из шкафа куртку и накинув на плечо тоненький ремешок дамской сумочки, Вера выскочила из приемной и стремительно скатилась вниз по лестнице.

Дверь никто не открывал. Вера с остервенением жала и жала на кнопку звонка, но за тяжелой, очень дорогой металлической дверью (заказывала ее сама Вера и за установкой следила тоже) никто не подавал признаков жизни. Немного поколебавшись, она вытащила из сумочки связку ключей и решительно вставила один из них в замочную скважину. Да, ключи от квартиры начальника у нее были, именно потому, что Вера ведала всеми ремонтами в этой квартире, ездила за забытыми документами, а также срывалась по тревоге, если в отсутствие в городе или стране хозяев там срабатывала сигнализация.

Домработниц и шоферов нанимала тоже Вера, а потому при увольнении именно ей они сдавали комплекты ключей от квартиры, машины и дачи. Она отпирала эту дверь своим ключом десятки раз, но впервые так отчаянно трусила, потому что никогда раньше не делала это, если знала, что дома есть кто-то из Молчанских. В голове мелькнула трусливая надежда, что она обнаружит квартиру пустой. Ну не может быть Молчанский в запое! Не может, и точка.

Его наверняка нет дома, он ездит по делам, пытается наладить отношения с женой, и она, Вера, сейчас убедится, что не случилось ничего страшного, тихо запрет квартиру и вернется на работу. Ах да, еще позвонит шефу, и он вместе с ней посмеется над ее дурацкими страхами. То, что она боится, смертельно боится, до одури, до полуобморока, до влажных ладоней и бешено скачущего пульса, Вера поняла только сейчас. Вот ведь странность, никогда она не была истеричной барышней!

Она последний раз повернула ключ в замке, глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, вытерла ладони о куртку и переступила через порог. В квартире было тихо, лишь мерно капала где-то вода из неплотно закрытого крана. Вера машинально подумала, что нужно вызвать сантехника, чтобы устранить неполадку. Звук шел не из кухни, которая находилась справа от входа, в конце довольно длинного и широкого коридора, с пола до потолка застроенного зеркальными шкафами, в которых, казалось, помещалась вся жизнь, а из ванной, которой заканчивался точно такой же, только уходящий влево бесконечный коридор.

Вера скинула ботинки, чтобы не наследить, и прошла в гостиную, совершенно пустую.

– Павел, вы дома? – позвала она оттуда. Молчание было ей ответом.

Вера сходила в кухню, безукоризненно прибранную. Лишь на столе стояла грязная тарелка с надкусанным гамбургером и пустой стакан с остатками коричневой жидкости. Вера взяла его и понюхала. Пахло колой. Не виски. Ступая на носочках и зачем-то затаив дыхание, Вера дошла до хозяйской спальни. На аккуратно заправленной кровати никого не было. В комнате дочки – восемнадцатилетней Глаши Молчанской – тоже.

В соседней комнате, принадлежащей пятнадцатилетнему Костику, царил приличествующий подростку бардак, валялась снятая и вывернутая наизнанку одежда и тоже стояли пустые стаканы из-под колы. Неосмотренным оставался лишь хозяйский кабинет, дверь в который была отчего-то закрыта. Никогда, никогда Павел Молчанский не признавал закрытых дверей! Вера снова вздохнула и потянула за ручку.

Кабинет, тоже пустой, отдавал той же стерильностью, что и остальная квартира. За исключением комнаты Костика, разумеется. Ни одной бумажки не лежало не на своем месте, ни одна книжка не была сдвинута. Нет, последняя домработница, подобранная Верой, хорошо знала свое дело, но складывалось впечатление, что после проведенной здесь уборки в квартиру никто из хозяев не возвращался. Хорошо это было или плохо, Вера не знала.

Понятно было только одно: в этой квартире ей совершенно нечего делать, и поиск начальника нужно вести в совершенно другом месте. К примеру, на даче. Ехать на дачу отчаянно не хотелось. Далеко, мокро, да и результат непредсказуемый. А если Молчанского нет и там? А если есть, но он просто пошлет своего помощника Веру Ярышеву на три буквы? Делать это он умел виртуозно, правда, его изощренный мат никогда раньше не предназначался персонально Вере.

Или позвонить водителю? Соловьева же сказала, что тот возил бумаги на подпись и обнаружил начальника в непотребном виде. Признаться в том, что она потеряла шефа и не может его найти? Нет, это не выход.

Что ж, проблемы она будет решать по мере их поступления. Сейчас запрет квартиру, спустится в машину и для начала просто наберет номер начальника. Даже непонятно, почему она до сих пор этого не сделала. Наклонившись над ботинками, чтобы обуться, Вера снова услышала доносящееся из ванной мерное капанье. Странно, почему утром домработница не завернула кран или, обнаружив поломку, не вызвала ремонтников. Нет, надо посмотреть, что там, иначе, чего доброго, Молчанские еще зальют соседей. Разбираться с этим все равно придется ей, так что уж лучше предотвратить неприятность, чем потом бороться с ее последствиями.

Так и не обувшись, Вера двинулась по коридору в сторону ванной комнаты. Там горел свет, пробиваясь через матовое, очень дорогое стекло, вставленное в филенку сделанной в Италии на заказ двери. При виде светящегося в полумраке стекла страх вернулся. Вера почувствовала, что волоски у нее на руках встали дыбом, словно предчувствуя неминуемую катастрофу. Она подошла поближе и, не давая себе шанса на отступление, рванула дверь.

Крови было немного. Узенькая дорожка вела от ванны к порогу, струилась по белым плиткам пола, тоже привезенным из Италии. Капли, крупные, редкие, мерно падали на пол из свесившейся через край ванны руки. Тонкой мальчишеской руки с перерезанным запястьем и страшными синяками на локтевом сгибе.

Вторая рука, это Вера увидела как в замедленной съемке, была под водой, и если на первом запястье кровь на воздухе уже начинала сворачиваться, из-за чего капли падали все реже, то из второго она струилась в уже полную розовой, но, к счастью, еще не красной воды ванну. Костик, а это был он, лежал, запрокинув голову, и с первого взгляда невозможно было понять, в сознании он или нет. Вера отмерла и бросилась к нему.

– Костя, Костя! – Она обернулась в поисках чего-нибудь подходящего, схватила с батареи полотенце, с откуда-то взявшейся силой разорвала его на две части и бросилась перевязывать руки, а затем потащила мокрое, скользкое, неожиданно тяжелое тело из воды.

Голова подростка болталась, как будто воздушный шарик на ниточке, и Вере вдруг стало страшно, что она оторвется. Голова оторвется, Костик умрет, а она, Вера, не успеет его спасти и будет виновата в том, что жизнь семьи Молчанских бесповоротно разрушена. Она утроила усилия и все-таки выволокла Костика из ванны, уложила на плиточном полу, забила по щекам, пытаясь привести в сознание. Парень не открывал глаз, но хоть мычал, слава тебе господи.

Надо вызывать «Скорую». Господи, да как же она до сих пор до этого не додумалась! Вера выхватила из кармана телефон, затыкала в кнопки, запыхавшимся голосом сообщила о случившемся, назвала адрес и представилась. Теперь оставалось только ждать. Она уселась рядом с Костиком, пристроила его мокрую взлохмаченную голову себе на колени, начала бормотать что-то успокаивающее, гладила мальчика по голове, не замечая, что плачет.

«Скорая» приехала быстро. Пожилой врач, хмурый и насупленный, как погода за окном, бросил короткий взгляд на руки Костика, выругался сквозь зубы.

– Что же вы, мамаша, за ребенком-то своим не смотрите? – спросил с осуждением. – Как допустили, чтобы он у вас сначала колоться начал, а потом еще и вены резать надумал? Куда раньше смотрели?

– Колоться? – Вера смотрела непонимающе. Потом перевела взгляд на синяки в сгибах обеих рук. Истина, накрывшая ее, была проста и незамысловата, а синяки – ничем иным, как следами от уколов.

– Ну да. Парень у вас плотненько так на наркоте сидит. Судя по количеству уколов и состоянию кожных покровов, героин это, не дезоморфин. Ну, оно и понятно, вы, как я вижу, не бедствуете. – Он обвел взглядом стильную, очень дорогую ванную комнату, где душевая кабина стоила как пять его месячных зарплат, не меньше.

– Я не мать, – сквозь зубы ответила Вера. – Я вообще не родственница. Я тут случайно оказалась.

– Ваше «случайно» этому щенку жизнь спасло. – Доктор коротко распорядился нести носилки. – Еще хорошо, что одна рука снаружи осталась, но все равно еще полчаса-час, и могло быть поздно. Вы сами-то кто? Родителям его позвонить можете?

– Могу, – кивнула Вера, решив не вдаваться в детали. – Вы в больницу его заберете?

– Заберем. Полис его можете найти, паспорт, одежку какую-нибудь?

– Да, сейчас. – Вера вскочила на ноги, готовая бежать за документами. Она знала, где они лежат, – в специальной толстой папке в кабинете Молчанского. Знала, потому что много раз доставала их оттуда, чтобы записать детей к врачу или оформить заграничные страховки. Она вообще знала, что где лежит в этой квартире.

– Тетя Вера. – Голос был похож на шелест, но она услышала, бросилась к мальчишке, который открыл глаза и теперь неглубоко, судорожно дышал, видимо, от большой потери крови.

– Что, Костик? Ты только не бойся. Все обязательно будет хорошо. Я сейчас найду папу или маму, и они приедут к тебе в больницу сразу, как смогут. Ты держись, Костик. Ты поправишься, и папа во всем разберется. Понимаешь?

Костик замотал головой, его глаза лихорадочно блестели.

– Тетя Вера. Там… В моей комнате…

Фельдшер с водителем начали перекладывать его тело на носилки, накрыли сверху большим банным халатом. Молчанский стащил его в одном из парижских отелей. И почему-то страшно гордился своей хулиганской выходкой. И халат этот отказывался менять на какой-либо другой, к вящему неудовольствию Светланы. Сейчас, прикрывая измученное тело Костика, халат выглядел вызывающе мягким и ослепительно белым. При виде пушистой махры Вере вдруг остро захотелось плакать. Она сморгнула выступившие слезы, застилавшие ей глаза, пока она бежала по коридору, чтобы принести полис и паспорт Костика, вернулась, протянула докторше.

– Тетя Вера…

Она заставила себя сфокусировать взгляд на осунувшемся лице мальчишки. Кивнула, мол, слушаю тебя.

– Там, в моей комнате… Письмо… Заберите…

Носилки подняли в воздух, понесли, стараясь не задевать стены, Вера судорожно заметалась по прихожей, натягивая ботинки, выскочила на лестничную площадку, вернулась обратно. Надо забрать то письмо, о котором говорил Костик, раз это ему так важно. Она опрометью бросилась в комнату, кавардак в которой, казалось, стал еще сильнее. Перевернула ворох бумаг на столе. Ничего. Оглядела небольшую стенку с разбросанными дисками, флаконами из-под одеколона, пустыми бутылками из-под импортного алкоголя, мягкими игрушками, при виде которых снова чуть не заплакала. Да где же это чертово письмо и как она узнает, что это именно оно?!

Конверт, мятый, словно кто-то в ярости скомкал его, а потом расправил, обнаружился в стопке учебников. Почему-то при взгляде на него Вера сразу поняла, что ищет именно его, а потому, не разворачивая, быстро засунула в сумочку, выскочила из квартиры, не забыв запереть дверь, и побежала вниз по лестнице, отчаянно надеясь, что «Скорая» еще не уехала. Носилки как раз закончили закреплять в машине, Вера заглянула внутрь, успокаивающе кивнула парнишке: нашла, не волнуйся. Он улыбнулся ей в ответ и закрыл глаза. Хлопнула дверца, взревел мотор, и Вера осталась на тротуаре в полном одиночестве смотреть вслед удаляющейся машине. На душе у нее было муторно и тоскливо.

Телефон Молчанского не отвечал, точнее, вообще был выключен. Такое на памяти Веры случилось впервые. Может, и правда в запое? О том, что Костик пытался покончить с собой и его увезли в больницу, родителям мальчика нужно было сообщить срочно, поэтому, постучав телефоном по зубам, она всегда так делала в минуты серьезных размышлений, Вера набрала номер Светланы Молчанской. Та, в отличие от мужа, трубку взяла сразу.

– Да. – Голос звучал глухо и отрывисто, как будто Светлана разговаривала откуда-то из подземелья.

– Света, это Ярышева, – зачем-то пояснила Вера, хотя понимала, что ее номер высветился у Молчанской на экране, и та прекрасно знает, с кем разговаривает.

– Вижу, – коротко сообщила собеседница. – Я уже три дня жду, что ты нарисуешься. И что ты хочешь мне сказать? Что мой муж – невинный агнец? Что я не должна разрушать наш крепкий и стабильный брак? Что из-за моего поведения он не может нормально работать, и ваша чертова контора летит в тартарары? Так туда ей и дорога.

– Света…

– Я не хочу ничего этого слышать, поняла? И я никогда к нему не вернусь, можешь так ему и передать, верный Санчо Панса! Или с тобой он тоже спал? И вся твоя щенячья верность и не щенячья вовсе, а верность суки кобелю, который ее трахает? Так?!

– Света. – Вера сделала тяжелый вдох, чувствуя, как у нее начинают гореть щеки.

Не заслуживала она тех ужасных слов, которые, как мерзкие жабы в детской сказке, срывались сейчас с губ ее собеседницы. Совсем не заслуживала. И за что ей все это? Она бросила бы трубку, но Костик…

– Заткнитесь уже! – пролаяла она в трубку, и Молчанская замолчала, словно захлебнувшись изумлением. – Заткнитесь и слушайте. Костик в больнице. Он пытался покончить с собой. Вскрыл вены в ванной. Так получилось, что я его нашла. Искала Павла, но его не было дома. Света, вашего сына увезли в детскую областную больницу. Он там совсем один, ему плохо и страшно. Врачи говорят, что он употреблял наркотики, и, судя по состоянию его рук, это действительно так. Вы должны туда поехать.

Ее собеседница молчала. Из трубки не раздавалось ни звука, и Вера даже подула в нее зачем-то, чтобы убедиться, что связь не прервалась.

– Я ничего никому не должна, – наконец сказал голос в трубке. – Слышишь? Ничего! Никому! Не должна! Господи, как же я от них от всех устала.

– От кого от них? – Вера чувствовала себя совершенно сбитой с толку.

– От Молчанских. Единственное, что я хочу, – это жить своей жизнью, в которой больше никогда не будет никого из них. Понимаешь? Хотя нет, ты не понимаешь. Никто не понимает. А я просто устала. От этой фальшивой жизни. От вранья бесконечного.

– От какого вранья, Света? – Вера разговаривала осторожно, как с душевнобольной. Молчанская сейчас казалась ей именно такой – женщиной не в себе. – О каком вранье вы говорите? Павел всегда любил вас и очень ценил семью. А любовница – ну да, была какая-то идиотка с длинными ногами, потому что так положено в тех кругах, в которых он вращается. Наверное, это очень обидно и неприятно, я как женщина очень вас понимаю. Но также я понимаю и то, что это все глупость несусветная, которая к реальной жизни отношения не имеет. И Костик… Может, вы не поняли – он в больнице.

– Да все я поняла. – Светлана говорила теперь устало, весь прежний пыл куда-то улетучился, как будто из нее внезапно выпустили воздух. – Я съезжу к Костику, Вера. Конечно, съезжу. В конце концов, мальчик не виноват, что так все сложилось. Никогда не был виноват. И раньше тоже. А во всем остальном… Это вы не понимаете, Вера. Потому что смотрите на своего обожаемого начальника через розовые очки. Конечно, когда-то давно, в молодости, он меня любил. Но потом это прошло. Осталась привычка. Привычка и чувство благодарности за то, что я согласилась сделать. Мы давно уже жили каждый своей жизнью. В его были работа, любовница, кураж, интерес. В моей не было ничего, кроме одиночества и бесконечного вранья. Сначала врал только он, потом начала врать я. В общем, даже хорошо, что это все наконец кончилось и я смогу начать новую жизнь. Без Молчанских и их бесконечных проблем. И деньги на это у меня скоро будут.

Она отключилась внезапно, не попрощавшись, и Вера продолжала машинально прижимать замолчавший телефон к уху. Она совершенно ничего не понимала. Вся жизнь семьи Молчанских в последние пять лет проходила на ее глазах, и никогда ей в голову не закрадывалось подозрение, что у них может быть что-то не так. Но слишком много искреннего страдания было в словах Светланы, в ее интонациях. Господи, да что ж такое происходит-то!

Она снова попробовала набрать номер начальника, но абонент был по-прежнему вне зоны действия сети. Ничего не поделаешь, придется ехать на дачу. Молчанского нужно найти, привести в чувство, рассказать про сына и выяснить, что можно сделать.

Телефон зазвонил резко и так внезапно, что Вера подпрыгнула на сиденье своей машины. Звонил Сергей Гололобов, ближайший друг и правая рука Молчанского, его заместитель в «М-софте». Отношения с ним у Веры были м-м-м-м сложные. Когда-то он всерьез подбивал к ней клинья, но правило «никаких романов на работе» она соблюдала свято, а потому Гололобову отказала, хоть и не без некоторого сожаления.

Мужик он был красивый, видный, в отличие от приземистого и коренастого Молчанского, высокий и ладный, тонкий в кости. Начальник к тому же начал лысеть, а заместитель шевелюру имел роскошную – густую, с сединой. В общем, мечта, а не мужик, но Вера тогда выбрала спокойствие и стабильную зарплату, о чем если и жалела, то несильно.

Он же, как и положено альфа-самцу, ее отказ воспринял болезненно, и их дальнейшие контакты всегда происходили по принципу «ложечки нашлись, а осадок остался». Гололобов Веру не любил, хотя и старательно это скрывал за безукоризненной вежливостью. Но такие вещи всегда чувствуешь, поэтому она была уверена, что внутренний камертон ее не подводит.

– Здравствуй, надежда и опора нашей богоспасаемой конторы, – услышала она сейчас и поморщилась, как будто у нее разом заболели все зубы. – Ты сегодня вроде из отпуска должна выйти, а в офисе тебя нет. Почему?

– Сергей Юрьевич, я вроде вам не подчиняюсь, а потому и отчитываться не должна, кажется. Или за время моего отпуска что-то изменилось? – аккуратно спросила она.

– Да вроде нет, что у нас могло измениться?

– Да многое, как я успела заметить. – Вера вздохнула. – У вас ко мне какое-то дело?

– В общем, как ты правильно догадываешься, просто так я тебе звонить не могу, – согласился Гололобов. – Насколько я тебя знаю, ты сейчас поехала к Пашке, спасать его из пучины депрессии. Так?

– Не совсем. – Вера посмотрела сквозь стекло машины, за которым по-прежнему виднелся залитый осенними дождями двор дома Молчанских. – А что, есть возражения по поводу спасения из пучины?

– По существу заданного вопроса отвечаю: я уверен, что Пашку не надо ниоткуда спасать. Из любой задницы, в которой он оказывается, он всегда выбирается сам. Особенно в тех случаях, когда влез туда тоже без посторонней помощи. Он взрослый мальчик, так что сам разберется с собой и своим богатым внутренним миром, так что тут ты зря стараешься. Впрочем, я, конечно, не против, потому что тебя не переделать. Суетись, если нравится. Просто если ты видишь перед собой Молчанского, то передай ему, пожалуйста, что с налоговой проверкой в офисе я самостоятельно разбираться не намерен. Он там намудрил что-то, вот пусть и разгребает. А для этого нужно для начала дотащить свою задницу до офиса.

Вера почувствовала, что голова у нее совсем пошла кругом. Какая налоговая проверка? Еще две недели назад, когда она уезжала в отпуск, не было и речи ни о каких проверках. Почему утром Ирина Геннадьевна ей ничего не сказала? В какие неприятности мог вляпаться начальник, если он не шутил с налогами от слова никогда?

Стоп. Начальник еще никогда не ссорился с женой, не имел проблем с сыном-школьником, спортсменом и отличником, а также практически не пил. Если вся эта благополучная конструкция рухнула в одночасье, тогда и проблемы с налогами вполне могут быть из той же самой оперы. Почему нет?

– Ты там что, в обмороке? – спросил догадливый Гололобов. – Или Пашка в обмороке? Так ты его того, из обморока-то доставай. Он нам вменяемый нужен. И по возможности трезвый. Вера, лапушка, давай, соберись. На тебя одна надежда. Налоговая завтра придет, а я даже приблизительно не понимаю, что именно им нужно.

– Сергей Юрьевич, я не с Павлом! – в сердцах сказала Вера. – Но вы правы, я действительно собираюсь съездить к нему на дачу и с ним поговорить. Про налоговую передам. Только я одного не понимаю: а он вообще про нее в курсе?

– Откуда я знаю? – искренне удивился Гололобов. – Я до него с четверга дозвониться не могу. В общем, ты уж не подведи, Верунчик. Если он кого и послушает, так только тебя. Ты же у нас кремень. Железная леди.

Комплимент звучал сомнительно, впрочем, Вере сейчас было не до комплиментов. В третий раз попытавшись набрать номер Молчанского и снова безрезультатно, она бросила телефон на пассажирское сиденье, завела машину и выехала из двора. Путь до дачи ей предстоял неблизкий.

По дороге она позвонила сыну и маме, что сегодня, скорее всего, снова задержится допоздна. Она редко приходила с работы раньше семи-восьми вечера и чувствовала себя постоянно виноватой перед самыми близкими людьми, хотя и сын, и мама, и папа все прекрасно понимали и не обижались.

– Ты у нас главный кормилец в семье. А деньги просто так не платят, – всегда говорила мама. – А мы с Илюшей и уроки сделаем, и покушать приготовим, и книжку почитаем, и будем тебя ждать. Ты за нас не волнуйся.

Иногда Веру волновало, что мальчик растет без сурового мужского воспитания, полностью замкнутый лишь на обожающих его бабушку и деда, но изменить все равно ничего не могла. А что волноваться без толку? Вон в семье Молчанских был муж и отец, настоящий мужик Павел Александрович, а Костик, оказывается, колется. И что толку с того мужского воспитания? Впрочем, думать об этом сейчас не хотелось.

Вера сосредоточенно вела машину, пытаясь выстроить предстоящий ей разговор с начальником. Что она будет делать, если он окажется пьяным? Как скажет про сына? Как уговорит привести себя в порядок и ехать в больницу, к сыну и жене? Как выяснит про проблемы с налоговой? От правильно выстроенной беседы зависело очень многое, а значит, Вера не могла позволить себе сплоховать.

Мокрая дорога немного подмерзала на пронизывающем ветру. Вот вроде и температура плюсовая, а все равно скользко. Вера вдруг подумала, что после отпуска не успела поменять резину на шипованную, посмотрела прогноз погоды и решила, что у нее будет на это неделя, не меньше. Она бы и была, если бы Веру не понесло за город. Она сбросила скорость и поехала медленнее, крепко держа руль двумя руками. Ей нельзя попадать в приключения, потому что в них уже попал ее начальник, а два приключения сразу ей, Вере, пожалуй, не пережить. Не справиться.

Съехав с трассы на проселок, ведущий к даче, по которому нужно было проехать километров восемь, Вера чуть расслабилась, потому что здесь уже не было машин, да и дорога снова стала просто мокрой, не блестящей. Она вилась среди деревьев, и здесь, сколько помнила Вера, всегда был свой особый микроклимат.

Еще через пять минут она уже въезжала в коттеджный поселок, в котором Молчанский построил себе дачу. Повернув направо, достигла нужной улицы, снова повернула. Забор нужного ей участка уже был виден, высокий, кованый забор, на который Молчанский угрохал целое состояние. Ворота были раскрыты настежь, и у Веры зародилась надежда, что начальник там, на даче. Он терпеть не мог запертые двери и ворота и практически никогда их не запирал. Когда был на даче, конечно. Если он уезжал, то помещение ставилось на охрану, очень надежную. В отсутствие хозяев это был не дом, а крепость. Если же хозяева находились дома, то крепость превращалась в проходной двор. Ну, вот и хорошо, можно будет въехать на участок, не дожидаясь, пока ей кто-то откроет.

Додумать эту мысль Вера не успела. Громкий хлопок раздался из-за забора, за которым скрывалась цель ее путешествия, и в небо устремился высокий яркий столб огня. Через мгновение Вера поняла, что на даче Молчанского что-то взорвалось. Неверными руками она схватила телефон и набрала номер службы спасения.

С других участков бежали люди. Поселок был вполне себе жилой, несмотря на глубокую осень, дома не пустовали, многие жили тут круглый год, искренне полагая, что пятьдесят километров до города – не то расстояние, чтобы дышать смогом.

– Что рвануло-то? – К Вере подскочил какой-то бородатый мужик, в котором она, пусть и с трудом, но все же узнала директора крупного судостроительного завода. Что и говорить, соседи у Молчанского были приличные.

– Не знаю, – отмахнулась она и бросилась во двор, в котором все так же полыхал огонь.

– Куда ты, сумасшедшая?! – Мужик попытался схватить ее за руку, но она вырвалась. – Стой, а если снова рванет?

– А если там кому-то нужна помощь?

Мужик немного потоптался в нерешительности, но все же побежал вслед за Верой. Молодец, мог бы и струсить.

Полыхала машина – два месяца назад купленный Молчанским новый BМW, еще даже не прошедший обкатку. Сквозь пламя Вера пыталась рассмотреть, есть ли кто в салоне, но завеса пламени была такой плотной, что ей это никак не удавалось. Закрыв от жара лицо, она бросилась по тропинке к дому, к счастью, стоящему в глубине участка. Огонь от машины ничем ему не угрожал.

Входная дверь оказалась открытой, и Вера остановилась, вдруг отчаянно струсив. Третьего «сюрприза» за сегодняшний день она, пожалуй, не перенесет. В ухо ей кто-то пыхтел. Тот самый бородатый судостроитель, не иначе.

– Эй, есть кто? – позвал он из-за ее спины. – Хозяин, отзовись, ты вообще живой?!

Этот вопрос не давал покоя и Вере, страх зудел где-то внутри противным надсадным комаром, которого хотелось побыстрее прихлопнуть. Она даже не стала утруждать себя сниманием ботинок – кинулась внутрь дома, пробежала по большой круглой гостиной, совмещенной с кухней, зачем-то рванула дверь ванной комнаты, словно ожидая увидеть там бездыханное тело начальника. Пусто.

– Я на втором этаже посмотрю, – услышала она голос бородатого. Ну и слава богу, пусть осмотрит спальни.

Сама же она промчалась по узкому коридорчику и рванула дверь кабинета, из которого можно было выйти сразу на задний двор. Молчанский любил здесь работать, широко открыв двери и глядя на засеянный итальянской травой зеленый газон. Шеф и сейчас был здесь. Лежал в широком кресле у камина, впрочем, незажженного. Одна рука свесилась вниз, словно неживая. И при виде этой руки Веру вдруг затошнило так сильно, что она согнулась в три погибели, охватив живот руками и тяжело задышав, как собака, вывалившая язык на солнцепеке. Ей даже казалось, что у нее слюна капает, тоже как у собаки. Господи, позорище какое!

– Нет там никого. Ты чего это? – Очень крепкие, «медвежьи» мужские руки обхватили ее сзади, приподняли, разворачивая в воздухе, и она оказалась лицом к лицу с соседом, машинально схватилась за него, чтобы не упасть, пальцы ощутили легкую приятную колкость бороды. – Тебе что, плохо?

– Мне хорошо, а вот Павлу – не знаю. – Вера слабо качнула головой в сторону бездыханного тела в кресле. Сосед послушно повернул голову, поставил Веру на пол, проследив, впрочем, не упадет ли, и широкими шагами направился к Молчанскому, склонился над креслом.

– Павлух, ты чего тут разлегся? Вставай давай. У тебя там тачка догорает.

В ответ раздалось слабое мычание, и у Веры разом отлегло от сердца. Раз мычит, значит, живой. Она подошла поближе как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее шеф разлепил мутные глаза и непонимающе уставился на них обоих.

– Вера-а-а? А ты что здесь делаешь? – удивился он, и только тут до Веры дошло, что он безобразно пьян. Не мертв, не ранен, не болен, а именно пьян. В доску, в зюзю, в соплю, как принято говорить в народе.

Ее вдруг охватила ярость, такая же сильная, как до этого страх. Широкими шагами Вера достигла камина, схватила с него бронзовый подсвечник и со всего маху бросила в зеркало, висящее над камином. Брызнули во все стороны капли стеклянного дождя. У соседа в прямом смысле слова отвалилась челюсть, а начальник пьяно икнул и в изумлении уставился на свою помощницу.

– В-в-верка, ты с ума сошла, что ли? Ты чего творишь?

– Нет, Павел Александрович, это вы чего творите?! – сказала она тем металлическим тоном, который обычно заставлял программистов откладывать бесконечные компьютерные стрелялки и приниматься за работу, водителей – проходить положенные медосмотры, а бухгалтеров отставлять чашки с чаем. – У вас сын в больнице, налоговая в офисе, и машина во дворе догорает, а вы тут зенки залили и валяетесь, как свинья в навозе!

И откуда она только взяла этот навоз, господи ты боже мой!

Во взгляде Молчанского промелькнуло искреннее изумление. Казалось, от Вериной наглости он даже малость протрезвел.

– Погоди, Вер. – Голос звучал жалобно. – И ты, Димка, тоже подожди.

Ага, бородатого судостроителя, оказывается, звали Димкой. Хотя сейчас Вера отчетливо вспомнила, что знала его имя и раньше. Дмитрий Андреевич Крылов, вот как его звали. Странно, что родители не назвали его Иваном, был бы полным тезкой известного баснописца. Тьфу ты, господи, какая только глупость в голову не лезет!

Молчанский тем временем пытался принять вертикальное положение. Получалось не очень. Крылов молча подошел, помог ему встать, удерживал под руку, потому что Павел то и дело норовил завалиться обратно.

– Вера, давай частями. А то я не очень понял. Что с Костиком?

Ну слава богу, про сына спросил сначала, не про машину. Разочаровываться в начальнике еще больше Вера была, пожалуй, не готова. Она покосилась на Крылова – рассказывать при нем или нет?

– Брось, – Молчанский махнул рукой и снова пошатнулся, – не до церемоний, похоже. Димка – кремень, а не мужик. Никому не расскажет.

– Костик в больнице, – послушно начала рассказывать Вера. – Я искала вас, приехала к вам домой и нашла его в ванной комнате. Он себе вены перерезал. Но вы не волнуйтесь, Павел Александрович, с ним все в порядке. Почти…

– Что значит почти? – Нет, шеф всегда умел вычленять главное.

– У него на руках следы от уколов. Врачи говорят, что он подсел на наркотики.

– Так. – Молчанский оперся спиной о каминную полку, растер лицо руками. – Здравствуйте, приехали. Светка знает?

– Я позвонила, она сказала, что съездит в больницу. – О некоторых странностях в разговоре с женой Молчанского Вера благоразумно решила не распространяться. – Но я решила, что вам тоже нужно знать. Тем более что мальчик наверняка захочет вас увидеть.

– Надо ехать. – Шеф попробовал отлепиться от каминной полки, сделал несколько шагов и снова чуть не упал. – Черт, надо холодный душ, пожалуй, принять.

– Судя по твоему внешнему виду, тебе надо не душ принимать, а капельницу ставить, – мудро заметил Крылов. – Паш, а ты чего в такое скотское состояние-то себя вогнал? Сколько я тебя знаю, таким не видел.

– А я таким никогда и не был, – буркнул Молчанский. – Вер, ты, правда, организуй мне нарколога какого-нибудь, чтобы сюда приехал. Я правда в таком виде никуда ехать не могу. А про налоговую ты чего говорила?

– Проверка у нас какая-то, Гололобов весь на беспокойство изошел, – сообщила Вера сердито. В уме она уже прикидывала, где именно брать нарколога и как организовать его приезд за пятьдесят километров. Или лучше отвезти шефа в город? В платную клинику? Да, пожалуй, так будет проще.

– Вы не можете сейчас никуда его увезти. – Тихий голос Дмитрия заставил ее вздрогнуть. Он что, мысли читает? – Сюда сейчас пожарные приедут и дознаватели. Это часа на полтора, не меньше.

– Бред какой-то, – вздохнул Молчанский и икнул. – Какая проверка? Чего от нас может быть нужно налоговой, да еще такого, чтобы Гололобов беспокоился? Не делаем мы ничего такого, беспокойного. Ну, это я разберусь, когда… когда буду себя лучше чувствовать. А пожарные-то при чем?

– Да машина твоя взорвалась, – спокойно сообщил Крылов. – Соседи ее во дворе тушат, подручными средствами, пока мы тут с тобой разговариваем. Надеюсь, пожарных догадались вызвать. О, едут…

С улицы действительно раздался вой сирены. На лице начальника Вера снова прочитала мучительное недоумение.

– Машина? Моя машина взорвалась? Отчего? Я к ней с четверга не подходил. Кажется.

– Ну то, что ты не подходил, не означает, что никто другой не подходил. – Голос Дмитрия звучал, пожалуй, даже весело. – И вот что скажу я тебе, Паша: какое-то интересное кино вокруг тебя намечается.

– Интересное, – согласился Молчанский. – Но раз так, значит, будем смотреть.

От сгоревшей машины остался почерневший остов. Выглядел он жутковато. Пожарные уехали, дознаватели и полиция тоже, записав показания и Веры, и Дмитрия Крылова, и плохо соображающего Молчанского, который, впрочем, не мог сообщить ничего полезного. Вере казалось, или все присутствующие действительно смотрели на него с плохо скрываемым отвращением.

Рядом с рослым, широкоплечим красавцем Крыловым шеф, впервые в жизни, смотрелся жалко. Невысокий, коренастый, пьяный лысый мужчина средних лет в заляпанных чем-то жирным джинсах и грязной, когда-то белой рубашке, расстегнутой до пупа. Живот и грудь у него поросли густой, золотистой шерстью, и отчего-то смотреть на эту богатую растительность Вере было неудобно.

«Голова лысеет, а грудь волосатая. Тестостерона много. А у этого судостроителя, получается, наоборот, мало?» – некстати подумала она и жгуче покраснела от идиотских мыслей. Нашла время, ей-богу!

– Пойду я, пожалуй. – Дмитрий Крылов вздохнул, не подозревая о муках совести собеседницы. – Или вам помощь нужна?

Вопрос был не праздный, потому что Молчанский вдруг побелел, кинулся прочь, и теперь его мучительно рвало в туалете. Звуки, раздающиеся оттуда, красноречиво доказывали, что шефу очень плохо и, насколько Вера понимала жизнь, в ближайшее время должно было стать еще хуже.

– Справлюсь, – пожала плечами она. – На то я и персональный помощник, чтобы справляться в любой ситуации. В такой я еще не была. С ним не была, – поправилась она. – Но с мужем своим я развелась именно из-за такого вот скотского поведения, так что шокировать меня трудно.

– Информацию о вашем семейном положении я принял. – Крылов смотрел вполне серьезно, лишь где-то в углу рта пряталась легкая улыбка. Вера тут же снова покраснела. Да что ж у нее с вегетатикой-то сегодня! – Могу ли я уточнить степень вашей свободы не только от брачных уз, но и от Пашкиных чар?

Он видел, что она не поняла, и уточнил:

– Извините за хамский вопрос, но я предпочитаю сразу ставить все точки над «i». Вы Пашке только помощник или еще какой статус имеется?

– Вопрос действительно хамский, – кивнула Вера, прислушиваясь к жутким звукам из ванной. – Но я на него отвечу, потому что шокировать меня трудно, а скрывать мне нечего. Я только помощник Павла Александровича, из-за чего знаю о нем больше, чем мне бы хотелось, в том числе и о статусах остальных его, м-м-м, знакомых. Но помощник я хороший, работу свою ценю, а потому выполняю ее хорошо. Так что вы можете идти. Я справлюсь.

К вечеру она, впрочем, уже была готова ругать себя за излишнюю самонадеянность. Молчанского рвало так долго и так мучительно, что в какой-то момент Вера испугалась, что он умирает. Ей пришлось найти врача, который согласился приехать в такую даль от города, за очень солидную сумму согласился, конечно. Шефу сначала промывали желудок, и его снова рвало, пока он не обессилел настолько, что не мог уже даже стонать, лежал на диване, как мертвый, и Вера обтирала его влажными полотенцами, потому что он страшно потел, а потом укрывала пледом, потому что он трясся, как в температурном ознобе. Затем ему поставили капельницу, и он, в полном беспамятстве, все норовил вырвать ее, и Вера удерживала его руки, горячие и тяжелые, и прижимала к кровати, и давала попить воды, которая, впрочем, плохо в нем держалась, и шептала какие-то глупости, как сыну, когда он маленьким болел.

Доктор уехал примерно в полночь, и к этому времени Молчанский забылся тревожным, но все-таки сном. Вера валилась с ног, но боялась его оставить, и просто села на пол у дивана и уснула, положив голову на его край, готовая при первом же шорохе сорваться с места и снова бежать на помощь. Свет она не выключала, потому что ей отчего-то было страшно в этом большом доме, хотя, проводив врача, она заперла все двери и проверила все окна. Почему-то ей казалось, что Молчанскому угрожает опасность. Неведомая и оттого особенно страшная.

Совершая обход дома, Вера немного постояла перед находящимся в углу кабинета стеклянным шкафом, за которым хранилась коллекция нэцке – вырезанных из слоновой кости японских фигурок, каждая из которых что-то символизировала, а что именно, Вера не знала. Любое коллекционирование было ей чуждо, она никогда не поклонялась вещам, а потому трепет от владения тем или иным новым экспонатом был ей неведом.

Насколько она знала, коллекционированием нэцке шеф увлекся года два назад, но помощницу свою в это дело не вовлекал, справлялся самостоятельно. Иногда Вере попадались на глаза какие-то каталоги или письма от аукционных домов, но детали ей Молчанский не рассказывал, а она и не спрашивала.

Сейчас от нечего делать она пересчитала фигурки, их было восемьдесят семь, мимоходом представила, сколько денег Молчанский выкинул на свое очередное увлечение, но думать об этом было неинтересно. В конце концов, каждый тратит свои деньги на то, что считает нужным, а завистливой Вера не была и чужие деньги никогда не считала.

Немного подумав, она позвонила Светлане, чтобы узнать, как Костик. С мальчиком все было в порядке, он спал, и Светлана уехала домой, не осталась в больнице. Вера попыталась было рассказать ей про взрыв и про пожар, но Светлана прервала ее, сказав, что события из жизни мужа ее больше не интересуют.

– Жив, и ладно, – сказала она довольно равнодушно. – Ну а помер бы, похоронила. Осталась бы богатой вдовой с прекрасными перспективами. Не скажу, что безутешной.

Подобная черствость поразила Веру до глубины души, но к этому моменту она уже так устала, что думать о том, что произошло между Молчанскими, не стала. Позвонила родителям и сыну и вернулась к исполнению своих обязанностей, которые сегодня заключались в том, чтобы быть сестрой милосердия. Что ж, не самая трудная участь. Несколько раз ей звонил Гололобов, но отвечать Вера не стала. Что бы ни творилось в фирме, дела вполне могли потерпеть до завтра. Как терпела сама Вера.

Звон будильника ввинчивался в мозг. Господи, и почему она поставила на будильник такой рингтон? Как писк комара, навязчивый, противный, так и хочется прихлопнуть, а для этого волей-неволей придется встать. Разлеплять глаза не хотелось так сильно, что она даже застонала. Да еще и шея почему-то болит.

В ответ вдруг тоже послышался стон:

– Да выключи ты свой будильник, Ярышева, от него с ума сойти можно!

Вера резко распахнула глаза и вспомнила вчерашний день и последующую за ним ночь. Она по-прежнему сидела на полу у дивана, на котором лежал ее начальник. Оттого и шея болит, что затекла в неудобной позе. Ох, грехи наши тяжкие, сколько ж это ей удалось поспать?

Она выключила наконец будильник на телефоне и уставилась на часы. Ну да, шесть пятнадцать, как и положено. Настроенный на одно и то же время по будням, будильник никак не мог учесть то непреложное обстоятельство, что уснуть, пусть и на полу, его хозяйке удалось не раньше, чем в начале третьего ночи. Ну да, четыре часа она и спала, пристроив голову на край дивана. Чего только не сделаешь для спасения заблудшего начальника! Кстати, как он? Раз стонет и разговаривает, значит, живой.

Действительно, живой Молчанский перевернулся на спину, лежал, бессмысленно таращась в потолок. Глаза красные, волосы взлохмаченные, на щеках – пятидневная щетина, рубашка грязная и мятая. Мечта, а не мужчина!

– На работу потащишь? – спросил он, оглядывая Веру с ног до головы.

Под его взглядом она вспыхнула, осознавая, что тоже выглядит не лучшим образом. Тушь наверняка осыпалась, ведь вчера с вечера ей даже в голову не пришло смыть косметику. От укладки – одни воспоминания, блузка несвежая, зубы не чищены. Ужас!

– Сначала нужно понять, сможете ли вы вообще встать, – сварливее, чем это было необходимо, сказала Вера. – Вам нужно привести себя в порядок, я приготовлю завтрак, а дальше видно будет. Но если вы хотите знать мое мнение, то вам действительно нужно в офис, однако после того, как вы съездите в больницу к Костику.

– Да, Костик. – Молчанский помрачнел. – С этим дерьмом нужно разобраться в первую очередь. Надо же, наркотики! Никогда бы не подумал…

– Павел Александрович, вы меня, конечно, извините за дерзость, но вы много о чем, похоже, не думали, – язвительно заметила Вера.

Нет, не было у нее никаких прав так с ним разговаривать, но проведенная у его ног ночь как будто открыла в душе невидимые до этого шлюзы.

– Дерзость? – Он вдруг ухмыльнулся и на мгновение стал похож на прежнего Молчанского, не пьяного с бессмысленным взглядом, а ироничного, умного, в чем-то бесшабашного повелителя жизни, коим он ей всегда представлялся. – Ну, думаю, что после того, как ты полночи слушала мое рыгание, тебе много чего можно простить, хотя ты все же не зарывайся, Ярышева. Но в общем и целом ты, конечно, права. Не поспоришь.

Он рывком поднял свое тело с дивана, встал на ноги, покачнулся и был вынужден схватиться за спинку, чтобы не упасть.

– Черт…

– Пить – здоровью вредить, – глубокомысленно изрекла Вера. – До душа дойдете или вас проводить?