Свенельд. Оружие Вёльвы Дворецкая Елизавета

«Никто из этих жалких людишек не посмеет больше тебе докучать… Ты станешь могущественной, как королева…» – что-то такое говорила ей тетка минувшей осенью. Но одновременно Снефрид вспомнила и цену, которую придется заплатить за могущество. Из этой реки нельзя черпнуть ковшом ровно столько, сколько тебе нужно, и уйти, не замочив ног. Чтобы получить силу, придется взамен отдать саму себя, погрузиться в эту реку с головой и делать все то, что она потребует. Всю оставшуюся жизнь. Поэтому она малодушно обрадовалась, когда отец покачал головой:

– Хравнхильд уже сказала свое слово. Посмотрим, что скажет старик.

Немного выжав до подходящего дня, Асбранд отправился в путь. С собой он взял свернутую медвежью шкуру и топор. Путь его лежал к Каменистому Озеру – старика и его жену похоронили поблизости от их хутора. Там же виднелись невысокие старые холмики, служившие посмертным домом их предков, но курган Хравна был самым высоким. Асбранд и его работники помогали его возводить, надеясь этим успокоить дух старика и помешать ему тревожить живых.

Когда Асбранд добрался до места, уже темнело. Погода в последние дни стояла теплая для зимы, Каменистое озеро было почти свободно, только у самого берега, среди камней, лежали куски старого белого льда, будто расстеленное полотно, а шагов через десять начиналась чистая вода. На хутор Асбранд заезжать не стал, не имея никакого желания видеться с Хравнхильд.

Курган Хравна стоял посреди широкой поляны, свободный от снега, покрытый блеклой, полусгнившей прошлогодней травой. Привязав лошадь на опушке, в ельнике Асбранд нарубил лапника и устроил из него подстилку на самой вершине кургана.

Взошла луна – полная, одетая желто-красной дымкой. Асбранд улегся на лапник, накрылся медвежьей шкурой, укутался в нее с головой и стал призывать дух Хравна. Через какое-то время сознание поплыло, а потом рот сам собой растянулся в широком зевке – это входил призванный дух. И будто черная бездна властно потянула его к себе – далеко внизу мелькнули запрокинутые лица каких-то женщин, и все погасло.

…Очнулся Асбранд от сильной дрожи, сотрясавшей все тело, и с широко раскрытым ртом – только что чужой дух покинул его тело. Закрыв рот, он с трудом сосредоточился. Сел, сбросив край шкуры с головы. Глубоко вдохнул свежий воздух зимней ночи и закашлялся. Луна немного сместилась – уже миновала полночь. Дрожь не проходила. Собравшись с силами, Асбранд поднялся на ноги, кое-как свернул шкуру и направился к своей лошади.

Снефрид не ложилась спать. Вдвоем с Мьёлль они сидели у горящего очага, но не разговаривали, тишину нарушал только храп двоих работников на спальном помосте, и они сразу расслышали стук у ворот.

Асбранд с трудом слез с лошади – Снефрид пришлось его поддержать и помочь войти в дом, пока Мьёлль уводила лошадь в стойло. Держа отца под руку, Снефрид ощущала, что он дрожит. Усадив его у очага, она накрыла его плечи теплой овчиной и подала горшочек с отваром душицы с добавлением меда: она приготовила его заранее и держала возле очага.

– Ничего не говори, – сказала она, с тревогой заметив, как осунулось его лицо. – Это потом. Сначала отдохни.

Асбранд слегка кивнул, грея руки о теплый горшочек. Коснувшись его плеча, Снефрид убедилась, что он все еще дрожит, и ее саму пробрала дрожь. В этой дрожи она ощутила холод оставшейся снаружи ночи – владения дев зимы, рожденных среди ётунов, холод земли, что тянется вглубь до самого Нифльхель. А главное… ей вдруг почудилось, что они здесь не одни. Что здесь не только она, отец и Мьёлль, пришедшая из хлева. Здесь кто-то еще, невидимый и опасный…

Снефрид помогла отцу улечься и накрыла его двумя лишними шкурами. Он заснул, а она не спала еще долго, прислушиваясь к его храпу – он часто прерывался кашлем. Асбранд с молодости хворал грудью – сказывалась каменная пыль, которую он глотал, и многие дни, проводимые за работой под открытым небом в любую пору года. Иногда кашель так его мучил, что он почти задыхался, и с детства Снефрид помнила тревогу матери, что однажды он совсем не сможет дышать и умрет у них на глазах. Еще и поэтому она знала, как опасно ему «сидеть на кургане».

Утром Снефрид проснулась совсем рано и подошла проверить, как отец. Едва коснувшись его лица, в испуге отдернула руку – лоб оказался горяч, как камень очага. Асбранд находился в сознании, но его трясло от лихорадки и он чувствовал большую слабость. Снефрид разожгла огонь посильнее, послала Мьёлль скорее подоить трех коз, принесших козлят осенью и потому доившихся всю зиму. Есть Асбранд совсем не хотел, но удалось напоить его горячим козьим молоком с медом и отваром ивовой коры и шалфея. Искусству применения трав Снефрид охотно училась у Хравнхильд с детства, и каждую весну и лето собирала достаточный запас. От жара помогает отвар побегов и сушеные ягоды малины, липовый цвет, душица, чабрец, цветы бузины, почки смородины – все это у нее имелось, как и кадушка меда. Процеживая отвары через окрашенный в красный цвет лоскут, она шептала:

– Тор, Один и Вёлунд, альвов князь, шли втроем по дороге. Встретили они Турса Длинного, Турса Долгого и с ними третьего – старика Хравна из могилы. «Куда идете?» – спросил их Один. – «В корабельный округ Лебяжьего Камня, на хутор Оленьи Поляны», – отвечают турсы. «Что вам там делать?» – спросил Тор. – «Мы запустим старого Хравна в дом Асбранда Эриля, чтобы он давил ему на грудь, пил его кровь, ломал его кости». – «Нет, я запрещаю вам это, – сказал Вёлунд, князь альвов. – Властью моей я отсылаю старого Хравна обратно под землю, в его могилу, во владения Хель, чтобы он не смел чинить вреда Асбранду Эрилю, моему родичу». «Да будет так!» – сказал Один. «Да будет так!» – сказал Тор. Мертвец мертв и бессилен причинить вред…

Произнося это заклинание, Снефрид так ясно видела каменистую дорогу среди скал, трех богов и трех злыдней, встретившихся в долине, слышала их речи. Вёлунд, князь альвов, был отцом той светловолосой девы, Скульд Серебряный Взор, что однажды провела ночь с Асбрандом Снежным, а через год вручила ему их общего сына; и Асбранд, и Снефрид были потомками того ребенка, а значит, и самого Вёлунда. Знаком того родства были их глаза – светло-серые, серебристого отлива, с легким оттенком лепестка лесной фиалки. Вёлунд не оставит их без помощи, верила Снефрид, и несколько раз в день взывала к нему:

Каждый раз при этом у нее усиливалось чувство близкой опасности, но и чувство присутствия некой силы, способной отогнать тьму.

Заканчивался второй день после того, как Асбранд вернулся от Каменистого озера, но ему становилось только хуже. Приступы жара и озноба чередовались, он то сбрасывал все одеяла, то знаком просил снова накрыть его; его сотрясал кашель, и при этом он хватался за левый бок – боль в этом месте была очень дурным знаком. Снефрид делала ему свежие отвары трав, поила его козьим молоком и кормила размоченной толченой овсянкой, но ел он очень мало и слабел на глазах.

– гневно шептала она, склоняясь над заснувшим отцом – тихо, чтобы не потревожить больного.

Кроме заговоров, Снефрид знала целящие руны. Как могла бы не знать их единственная дочь лучшего эриля в округе, хотя с отцом она не дерзала бы состязаться. Однако все, чему Асбранд смог ее научить, теперь должно было послужить к его спасению. Принеся из леса березовую ветку, Снефрид вырезала на палочке руны Кеназ-Перт-Ингуз и положила отцу под подушку, прошептав:

В этот час она жалела, что отказалась от науки Хравнхильд во всей полноте – собственных ее умений, доступных любой женщине, могло оказаться недостаточно.

Работники, проведя день в лесу, настреляли глухарей и тетеревов. Снефрид сварила из добычи похлебку с луком и тимьяном и поила отца мясным отваром с ложки, добавляя немного размоченного хлеба. Иной раз выглядывало солнце. Тогда Снефрид выпускала погулять всю живность – коз с козлятами, грустных от вечного сумрака кур, – и сама задерживалась во дворе, глядя, как весело скачут козлята. Но солнце скоро пряталось, ётуны задергивали облачную занавесь на небе, на мир спускалась тьма. А никогда зимняя тьма не кажется такой долгой, жадной, гнетущей, как в те ночи, когда сидишь возле больного и чувствуешь, что Хель где-то рядом. Она смотрит на тебя снизу и притом благодаря своему росту – сверху. Ты для нее не добыча – так, мелкая букашка, но и эту букашку она не упустит.

Настала третья ночь. Асбранд был, кажется, в сознании, но не мог даже поднять головы и дышал со свистом. Снефрид все сильнее склонялась к мысли послать работника за Хравнхильд. Отцу это не понравится, но Снефрид себя не помнила от тревоги, что не сумеет спасти его от объятий Хель. Уж слишком сильный у нее был соперник! Внучке, так мало знающей, не уговорить старого Хравна отступиться, так может, это выйдет у его старшей дочери, куда более умудренной.

В эту пору Снефрид сама спала очень мало, и то днем – заснуть ночью она боялась. Казалось, стоит ей оставить отца без присмотра среди ночной тьмы – и злобный мертвец выдавит душу из тела, бросит ее в руки Хель. Поэтому Снефрид осмеливалась подремать только днем, сама питалась кое-как, и Мьёлль ворчала, что хозяйка сама скоро захворает, что я, мол, буду делать с вами двумя на руках?

Близилась полночь, луна наконец пошла на убыль. У Снефрид слегка кружилась голова и путались мысли. Она почти забыла поездку в Лебяжий Камень, а Ульвар казался ей не живым человеком, собственным мужем, а парнем из давно услышанной сказки не то про великаншу, не то про конунгову дочь. Она забыла, что им угрожает разоренье, едва помнила, что за причина привела Асбранда на Хравнов курган. Казалось, только бы отпустили его жар и озноб, и тогда все у них будет хорошо. Ничто другое ее сейчас не могло взволновать.

Было тихо, Мьёлль и работники спали. Глядя в огонь, Снефрид вдруг ощутила рядом чье-то чужое, непривычное присутствие. Подняла голову. У дальнего от нее края очага, где не было огня, сидел кто-то незнакомый, маленького роста, как десятилетний ребенок. Ей бросилась в глаза белая борода, огромные морщинистые руки, черные брови на темном лице…

Что это за дверг? Снефрид дернулась от неожиданности. Глаза ночного гостя были закрыты, но она ощущала его взгляд сквозь опущенные веки.

Ее пробило холодом. Мьёлль спала в женском покое, Коль и Барди похрапывали на своих местах, сипло дышал отец. Но ее и мертвеца от всех отделяла прозрачная стена, за которой только они могли видеть и слышать друг друга.

– Мне придется теперь уйти, – глухим тихим голосом сказал мертвец. При этом рот его не открывался, губы в бороде не шевелились. – Уж слишком сильные имена ты призываешь, с ними мне не совладать. Но не радуйся слишком. Сегодня ты заставила меня бежать, но настанет день – и бежать придется тебе самой, бежать далеко, на самый край света. Ты не найдешь покоя, пока не достигнешь пределов Утгарда. Только там ты сможешь остановиться, если не упустишь время и сможешь уцепиться за якорь. А теперь я оставлю вас, но не смейте тревожить меня больше.

Мертвец исчез. Снефрид моргнула. У дальнего края очага было пусто, и казалось, она спала и вдруг проснулась. Раздавался храп работников, отца не было слышно. В испуге Снефрид кинулась к нему. Асбранд обильно вспотел, но дышал ровно и кожа его стала прохладной. С дрожью в руках она протерла ему лицо и шею, боясь поверить, что хворь наконец отступила.

– О Вёлунд, славный наш прародитель, благодарю тебя! – прошептала Снефрид, глядя в темную кровлю. – Светлой твоей силой изгнан злобный мертвец, жизнь моего отца спасена! Славься, князь альвов! Славьтесь, асы! Славьтесь, асиньи, даровавшие нам речь, и разум, и целящие руки!

Изнемогая от облегчения, она села на край помоста. Но чувство близкой бездны не отступало. Снефрид не могла избавиться от мысли: они с отцом – потомки Вёлунда, но ведь она – родная внучка Хравна. Изгнать его до конца не получится – притаившись в ее крови, он всегда будет где-то рядом.

Только через три дня, когда Асбранд достаточно окреп, чтобы сидеть, привалившись к стене и подушкам, и начал хорошо есть, они смогли поговорить. Еще не вернув прежней силы, Асбранд был очень бодр и даже весел от мысли, что избежал огромной опасности.

– Все-таки я не зря сходил на курган, – не без торжества сказал Асбранд, когда Снефрид принесла ему миску молочной каши.

– Ты чуть в Хель не сходил, – с упреком ответила она. – Я же просила тебя подождать до лета!

Вспоминая те три дня и три ночи, Снефрид отчетливо понимала, как близка была к тому, чтобы осиротеть.

– Ну, я немного заглянул в Хель, но без этого мы бы ничего не узнали. Старик все же сказал мне кое-что важное. Главное – он сказал, что Ульвар жив. Ты не вдова, и это хорошо само по себе. Но это важно еще и потому, что никто не может затевать с тобой тяжбу из-за долгов мужа и вызывать в суд, пока жив он сам. Была бы ты вдова и наследница его имущества – другое дело. А так, пусть даже они найдут десять свидетелей и того человека, кому он проиграл пушнину, они бессильны что-то спрашивать с тебя – пусть ищут самого Ульвара и его вызывают в суд.

– Хотела бы я посмотреть, как Фроди и Кальв отправятся в Грикланд и там отыщут Ульвара! Но сможем ли мы притащить в суд Хравна и заставить подтвердить, что Ульвар жив! – тревожно смеясь, ответила Снефрид. – Пока у нас не самый надежный свидетель – тот, кто умер много лет назад! Хравн сказал мне, чтобы мы больше его не тревожили, и у меня нет никакого желания снова его видеть!

– Но и те двое не смогут доказать, что Ульвар мертв. Однако есть новость похуже. Старик сказал, что ты в безопасности только до тех пор, пока есть у тебя мужская защита. «Когда она останется одна, – сказал он, – волки сбросят овечьи шкуры, и она лишится всего. Мудрость женщины приведет к ней на помощь силу мужчины, если она сумеет ею овладеть».

– Но когда… – Снефрид похолодела, – когда я… останусь одна, как он считает?

– Видно, он думал, что в этот раз сумеет утащить меня с собой, – Асбранд прокашлялся. – Не ждал, что у тебя хватит сил его прогнать. И тогда ты осталась бы одна… если бы не решилась поскорее выйти замуж.

– Но Оттара я упустила. Как ты и предрекал, на Южном Склоне уже хозяйничает Гро.

– Это, конечно, неудача, но если ты, скажем, объявишь Фридлейву, что желаешь найти мужа, ждать сватовства долго не придется.

– Но мы же знаем, что Ульвар жив!

– Ты можешь объявить о разводе. Летом сравняется три года, как его нет дома, это будет законно.

Снефрид подумала и вздохнула:

– Н-не думаю, что хочу объявлять о разводе. Не могу сказать, что до сих пор безумно люблю его, но все же бросить мужа, как прохудившийся башмак, мне представляется некрасивым. Он ведь не наносил никакого оскорбления мне, а что его так долго нет… то вина судьбы, а не его воля. И еще, сдается, не новое замужество мне предрек мой добрый дедушка. Он сказал, что в этот раз я заставила его уйти, но он в отместку заставит меня саму бежать… до самого Утгарда.

– Ты хорошо поняла, что он сказал? – Асбранд нахмурился.

– Да. Он сказал именно это. «Тебе придется бежать до самого края Утгарда, и только там ты сможешь остановиться, если не упустишь время и сумеешь уцепиться за якорь».

– За какой якорь?

– Этого он не сказал. Думаю, он имел в виду, что волны судьбы унесут меня еще дальше, как лодку, если рядом не будет якоря. Я это все хорошо помню. Я сразу узнала Хравна, как только он показался – он был точно такой же, как в прошлый раз.

– Какой прошлый раз? – Асбранд нахмурился и подался к ней.

– Ну, я же видела его, когда была совсем маленькая. Мать возила меня к ним, посадив перед собой.

– Вот как! – Асбранд явно был удивлен.

– И однажды я там его видела. Он сидел у очага – такой же маленький, с длинной белой бородой, черными бровями и большими руками. Он тогда дал мне подержать какую-то бронзовую палочку…

– Палочку?

– Ну, вот такой стрежень, – Снефрид показала руками величину, – с одного конца такие… как тонкие веточки, собранные в пучок у самого конца, как у веретена, которое делают из еловой верхушки, только все это было отлито из бронзы. Это веточки вместо прясленя… Хотя прядет Хравнхильд еловым веретеном с прясленем из хрусталя. Мне в детстве безумно нравился этот ее пряслень: когда она прядет, веретено вращается, он так ярко сверкает, как звезда… Что с тобой? Кого ты увидел? – Снефрид обернулась и проследила направление Асбрандова взгляда. – Он что, опять здесь?

– Н-нет, – отец перевел взгляд на нее, как будто с трудом. – Хрустальный… пряслень… это да. Это правда. Это так и есть. Но остальное…

– Что? – Снефрид забеспокоилась, не понимая, чем отец так потрясен.

– Хравн… Когда он умер, ему не было еще и пятидесяти. Он был довольно высоким мужчиной, у него были темно-русые волосы, от возраста они потускнели, но еще не поседели до белизны, и в бороде седины было мало. И она была не длинной, вот такой, – Асбранд показал на середину груди, – и он всегда заплетал ее концы в две-три коротких косички, а на них надевал костяные бусины в виде птичьих черепов. У него было мало морщин, крупный сломанный нос и очень яркие голубые глаза.

По мере его рассказа глаза самой Снефрид раскрывались все шире и шире. Она начинала понимать, почему ее слова так взволновали отца, а теперь его речь то же действие произвела на нее саму.

– Но я видела совсем другого человека! И в тот раз, и сейчас! Кто же ко мне приходил, если не Хравн!

– Может, и Хравн, просто тебе он показался в ином облике. Посмертном.

– Но в тот раз, когда я была маленькой…

– Снеф, дорогая! – Отец накрыл ее руку своей. – Когда он умер, тебе не было двух лет. И тебя никогда не возили туда в это время. При его жизни – ни разу.

– Но я же помню… – Снефрид растерялась. – Я помню их дом с самого раннего…

– Мать стала брать тебя туда, когда скончалась твоя бабка Лауга. Тебе тогда было уже около четырех лет.

– Но что же… я придумала это? – Снефрид ничего не понимала. – Клянусь, я не выдумываю! Я помню, как я сидела одна у очага, мать и Хравнхильд были где-то вне дома, и я увидела напротив старика… И когда я увидела его здесь у нас, я сразу его узнала! Если бы я его не видела раньше, как бы я догадалась, кто это? Приснился он мне, что ли?

– Я этому вижу только одно объяснение, – помолчав, с неохотой сказал Асбранд. – И в тот первый раз… ты увидела его… он явился тебе уже после смерти. Во сне или наяву – не важно. А тебе было около четырех лет. Может быть, это было в самый первый раз, как Хравнхильд осталась в доме одна и твоя мать повезла тебя туда, чтобы ее подбодрить.

– И мне явился мертвец? – в изумлении Снефрид даже привстала. – Но я даже не испугалась!

– Ты была слишком мала. Ты не знала, что дед умер, и не удивилась, увидев его. И не знала, как он выглядел.

– Пожалуй… да, – вынуждена была согласиться Снефрид.

Для маленького ребенка мир еще окутан туманом, он знает мало и не уверен даже в том, что знает, поэтому ничему не удивляется. Она тогда знала, что у нее имелся какой-то дед, отец матери, но не могла бы точно сказать, жив он или умер, то есть присутствует ли в мире, где вещи и людей можно потрогать, или… где-то в отдалении, как все воображаемое. Если четырехлетняя девочка и знала, что «дедушка умер», то, увидев его перед собой, просто решилась, что ошиблась или не совсем верно поняла, что значит «умер».

– Но почему ты раньше мне не говорил, что я не могла его видеть?

– Я не знал, что ты его видела.

– Не знал?

– Ты мне не говорила.

– Я думала, ты знаешь!

– Откуда я мог знать?

– Мама разве тебе не сказала?

Опять же, как это свойственно маленьким детям, Снефрид думала, что родители знают все. Ни разу за всю ее взрослую жизнь ей не пришло в голову рассказывать отцу о той встрече, поэтому она и не знала раньше, что при жизни деда ни разу не была в Каменистом Озере.

– А зачем ему понадобилось мне показываться? Тогда он мне вроде бы ничего не говорил.

– Ты сказала, он дал тебе «жезл вёльвы». Иначе «веретено вещих жен».

– Это был жезл вёльвы? Та бронзовая палочка?

– По описанию похоже. Ты разве больше никогда его не видела?

– Нет. Это ведь тот самый жезл… ну, который Хравнхильд хочет мне отдать. Оставить, когда умрет. Она хочет, чтобы я взяла его и стала вирд-коной вместо нее. Хочет передать мне нить судьбы своего питомца, сына Алов. Но я не хочу его брать и не желаю даже смотреть…

Снефрид осеклась. Вся ее решимость вдруг испарилась от простой мысли: да ведь она уже взяла этот жезл. Маленькой девочкой, понятия не имея, что это такое и на что ее обрекает. А дал ей это судьбоносное орудие уже покойный дед-колдун, нарочно ради этого вылезший из могилы…

В растерянности она посмотрела на свои руки. «И руки целящие даруйте мне…» Она вылечила отца от хвори, которая должна была его сгубить. Прогнала старого Хравна. Только ради этого на многое можно было пойти…

Но выходит, что судьба ее была решена много лет назад, еще в то время, когда она по малолетству неспособна была понимать и решать. «Жезл вёльвы» остался у Хравнхильд, но некая часть живущей в нем силы осталась у Снефрид.

И как теперь от нее избавиться?