У любви пушистый хвост, или В погоне за счастьем Гусейнова Ольга

Глава 4

Дорога петляет мимо заросших холмов, то спускается в очередную долину или лощину, то поднимается. Солнце медленно клонится к земле. Вот-вот остановимся на ночевку. После скорого обеда подаренной на прощание снедью, во время которого я стеснялась поднять глаза на моих спутников, чувствуя себя не совсем уверенно с открытым лицом, решила сесть рядом с возницей. Хоть словом перемолвиться, все не так скучно. Не привыкла я к праздности и отоспалась уже.

Старый Вит, возница из песцов, давно обосновался в клане, еще при моем деде, тоже главе. И заметно выделяется среди пожилых оборотней нашей долины лохматой, густой, седой шевелюрой и круглой головой, за что детишки дразнят его одуванчиком, за глаза, конечно. Лицо у Вита изборождено множеством морщин, а голубые глаза в обрамлении белесых ресниц светятся молодым задором.

Давным-давно Вит попал под обвал вместе с моими бабушкой и дедом – родителями отца. Они погибли, а песец везучим оказался – жив остался, но потерял руку. Точнее, чтобы не погибнуть, сам себе перегрыз лапу, будучи придавленным огромным камнем. Не знаю, смогла бы я на такое решиться? Однорукого Вита мой отец принял, обогрел, помог найти работу, чтобы жил, не стыдясь ущербности, не просил милостыньку, а достойно содержал семью. Да, мои предки были справедливыми и милосердными главами, с большим сердцем. Все, кроме Амаля.

В который раз я отметила на деревьях вдоль дороги венки из сухостоя с цветками бессмертника и выжженные прогалины неподалеку. Так в наших северных краях мертвых провожают в последний путь: сжигают тело и помечают место упокоения. Со временем венки разметет ветер, земля, политая дождем, порастет травой. Тогда и траур завершится по почившим.

– Как же много погибших, – я тяжело вздохнула, глядя на очередное дерево с венком.

Вит покосился на меня и печально покивал:

– Да, очень много. К сожалению, не все свободные кланы и стаи выставили против Валиана своих воинов. Вот и поплатились ярмом на шее – данью ежегодной. Княжество теперь уселось на нашем горбу. А Северный этот, леопард плешивый, чтоб у него кость в горле поперек встала, со своим войском вона как далеко зашел. Почти у порога Волчьего клыка оказался, а такого, чтобы нашему клану кто на хвост наступил, ни разу еще не бывало…

– Дак может, Валиан такой сильный и умный? – подначила я Вита с улыбкой.

Грустно видеть следы войны, ничего не поделаешь, но леопард, о котором идет речь, значится в моем жизненном раскладе как будущий жених, поэтому где-то глубоко внутри меня шевельнулась гордость за него. Сильный самец любую оборотницу привлекает, а уж умный и хваткий – тем более.

Вит посмотрел на меня с укоризной, подметив и подначку, и улыбку. Покачал головой и добавил неожиданно со злостью и презрением:

– Знающие оборотни бают, что не сам он умом блещет, а завел себе шептуна чешуйчатого. Мелкий гаденыш из болотных гадюк с Желтого, но с гонором и повадками, противными природе четвероногих. Сказывают, умеет взглядом зачаровывать, свои мысли навязывать, да так, что любой их за свои принимает…

– Да неужто?! А еще что-нибудь рассказывали? – вытаращилась я на собеседника, затаив дыхание. Байки я тоже любительница послушать.

– Даром что знахарка, не девчонка, чай, а сама хуже моей внучки, несозревшей еще. Одним словом, все бабы – дуры! – сплюнул Вит коню под копыта.

Я хмыкнула понятливо. Чего обижаться? Мнение старика песца об уме женского рода известно во всей долине. И многие знают о причине: супружница старого Вита – знатная спорщица, скандалистка и сплетница, вот ему и прощают многое. А сам Вит не болтливый, добрый, хоть и однорукий, но хозяйственный мужик.

Наконец Маран определился с местом ночевки, выбрав большую поляну. К ней и наезженные тропки ведут, значит, многие выбирали для отдыха. И весело журчащий рядышком ручей порадовал возможностью поплескаться перед сном.

– Дочка, а нет ли настоечки какой, а то суставы ломит что-то, к дождю, видать. – Вит, кряхтя, спрыгнул с козел, отбросив поводья на круп лошади, и, морщась, потер обрубок кисти.

– Есть кое-что получше, дедушка Вит, – улыбнулась я. – Сейчас мазь вам дам добрую, пахучая, конечно, но боль снимет непременно. А на ужин заварим травок – и уйдет вся ломота. Правда, на время, но если пить всю дорогу, то хорошо себя чувствовать будете.

Пока мы возились со стариковым обрубком, остальные устраивали ночлег. Расседлали лошадей, выставили охрану. В наступающих сумерках я заметила в кустах светящиеся волчьи глаза караульных, тенями сновавших вокруг лагеря.

К большому костру, вокруг которого расселись остальные спутники, я шла, после того как вымыла руки в ручье, испытывая смущение и неловкость. Однако, поймав несколько любопытных мужских взглядов соплеменников без плотского и обидного намека, приободрилась. Лишь поверенный князя, поблескивая красивыми, почти круглыми, желто-карими глазами, слегка прикрыв веки, наблюдал за мной с каким-то своим интересом. Он чуть наклонил голову, отчего темная, со светлыми крапинами шевелюра рассыпалась по широким плечам. По характерным круглым ушам – черного цвета, небольшим, с крупными белыми точками на тыльной стороне – я догадалась, что Роман довольно крупный кот-оцелот.

Под его взглядом я вновь невольно вспомнила о смотринах и прискорбном факте, что соблазнять-то не умею. Или заигрывать, как еще говорят. Если бы Амаль хоть раз заметил мою попытку кому-то понравиться, убил бы беднягу и меня избил. А привлечь внимание князя лишь за счет природного обаяния рыжей мордочки моего каракала надежды мало. Необходимо срочно научиться обольщать, ну или что там еще нужно, чтобы застолбить князя… точнее, выгодно… тьфу, опять не о том думаю, счастливо выйти замуж…

Ой, чуть не споткнулась, задумавшись о насущном. Посмотрела я на спутников и выбрала, на ком сейчас попробую женские хитрости применить. Отбросив сомнения и расхрабрившись, кокетливо, плавно – кошка я или кто? – одернула темно-синий сарафан, расшитый красными узорами. И словно невзначай перекинула край плата с правого плеча на спину, открыв длинную шею в вырезе рубашки. Скромном, правда, вырезе, но с чего-то же начинать надо? Буду как новичок в школе, как будто первую ступень обучения начала. Вот подучусь маленько и – ух-х-х… сведу с ума князя.

Уже хотела дальше идти, но вспомнила об одной важной ухватке, без которой обольщение в неумелое заигрывание превращается. Облизнула губы, как наши волчицы делают, приманивая взгляды холостяков, и попыталась напустить в глаза поволоки.

«Эх, тяжела доля невинной, нецелованной девицы моего возраста!» – посетовала про себя и, по-кошачьи мягко ступая, направилась к костру, покачивая бедрами и не сводя зазывного взгляда с Романа.

Подействовало! У него глаза вспыхнули в темноте, будто две звезды, жадно, с горячим интересом и… весельем. Кошак облезлый!

Маран, сидевший напротив Романа, захохотал, видимо, отметив мои старания. Вслед ему и другие зрители тоже развеселились.

– Дочка, так… юбками голодные вдовушки крутят. А приличные девицы смотрят долу да алеют перед мужиком как маков цвет, – проворчал Вит. Потом брюзгливо добавил: – Не срамилась бы.

От стыда хотелось сбежать к себе в кибитку и зарыться там под мехами поглубже, но меня неожиданно поддержал Роман:

– Не обращайте внимания, лу Савери, вы все делаете… правильно. И походкой можете пробудить в мужчине очень многое…

Вымученно улыбнувшись, я попыталась обернуть конфуз в шутку:

– Рассмешить уж точно могу.

Роман потянулся, тут же привлекая внимание к своему гибкому, сильному телу. Прищурился, словно не человек, а кот его играет с будущей жертвой, успокаивает, потом обвел взглядом враз переставших ухмыляться охранников:

– Смех без причины либо признак малого ума, либо… – Маран и остальные насмешники напряглись, а Роман, спокойно выдержав их подозрительные взгляды, закончил: – Попытка удержать кого-то весьма нужного клану, отвратив от вполне успешных… действий.

Тяжело вздохнув, грустно посмотрела на соклановцев. Даже мое желание нравиться мужчинам для них как кость в горле, что уж говорить об Амале. Я же верила, что после провала смотрин и возвращения в клан, мужа мне должны подобрать. А они… Кто им дал право решать что-то за меня?

Желание обольщать пропало напрочь, а вот покусать захотелось со страшной силой, даже клыки зачесались. Или это голод дал знать, уж больно аппетитно пахнет похлебка с копченым мясом и луком. Обидевшись на своих, клановских, села рядом с мужчиной, проявившим хоть немного понимания к моей несчастной девичьей доле, и сразу обратилась:

– Ата Роман, а вы можете рассказать о князе побольше? Какой он?

Волкам мой интерес опять не пришелся по нутру, но разве я не вижу, что они и сами не против послушать столичные сплетни и слухи от самого княжеского поверенного, а не от торговцев.

– Разносторонний! – ответил Роман, вернее, отвертелся. Но, отметив мое разочарование, добавил с улыбкой: – Не переживайте, лу, его светлость Валиан весьма видный и… большой, сильный леопард. Вряд ли вы останетесь равнодушной к его мужскому обаянию.

– А помимо размеров и обаяния есть другие полезные качества? Али нет? – ехидно проворчал Вит.

К счастью, на Зеленой стороне стариков жалеют, уважают и довольно многое прощают. Вот и этот резкий полунамек поверенный князя пропустил мимо уха, не поморщившись. Только Маран бросил предупреждающий взгляд на возницу.

– Думаю, в его воинском таланте вы убедились на себе! – уел нас Роман.

– А говорят, что советник у князя из чешуйчатых. Неужто правда? – не унимался Вит.

– В кои-то веки не врут ваши говорящие, – усмехнулся оцелот. – Но выбрать и приблизить мудрого советника тоже большой ум иметь надо…

– …Или не иметь вовсе…

– А как же змей у нас на севере-то прижился? – поспешила я оборвать нарывающегося на неприятности старика. – Ведь известно, что они холода не переносят.

– Зато, бают, до власти охочи, – мрачно выплюнул один из волков. – Видно, на Желтом советчиков хватает, вот и приходится невзгоды терпеть ради любимого дела. Кто ж командовать-то не любит…

Роман сперва нахмурился, а затем, скорее всего согласный с мнением собеседников, ответил:

– Все может быть. Первый советник его светлости мелкий гаденыш… я имею в виду его вторую ипостась, – быстро поправился княжеский поверенный, – но ума и… самомнения высокого.

Мои соклановцы насторожились, почуяв, что поверенный тоже не слишком доволен происходящим при дворе князя. Даже уши у них дрогнули, слегка прижались к голове, словно на охоте. А я спросила о заботившем меня обстоятельстве:

– Ата Роман, скажите, много ли девиц созвали на смотрины?

Волки хмыкнули, но при этом мой интерес разделили. Ведь им тоже важно, чтобы соперниц у меня было как можно больше и красивее.

Роман вновь по-кошачьи сощурился, потянулся, разминая шею, и вкрадчиво проурчал:

– Я полагаю, не ошибся, ваш зверь – каракал?

– Да, – уныло кивнула я.

В детстве гордилась своим зверем, ведь мама тоже, как и я, была каракалом. Ее считали яркой, красивой кошкой с гибким, грациозным телом. Папа посмеивался: более ручного, верного и желанного ему зверя в жизни не найти. Да только постоянные насмешки брата над моими большими черными ушами с кисточками – лопухами, да выволочки, когда несчастным ушам доставалось в первую очередь, заставили сомневаться в собственной привлекательности.

– Уверен, ваша кошка так же хороша, как вы сейчас, – улыбнулся столичный кот неожиданно и по-доброму. – На смотрины велено собрать девиц из более чем двадцати родов и кланов. От многих прибудет не по одной…

– Если найдут таковых, – не смолчал Вит. – Невинных девок-то нынче днем с огнем не сыщешь, дюже ранние да быстрые. Только плат снять дозволь, дык, словно голодный душник, в погоню за удовольствиями кидаются.

– Ну, одну красавицу девицу вы легко отыскали, хоть и не девчонка она уже, – необидно хохотнул Роман.

– Можно сказать, с превеликим трудом сохранили, – съязвил Маран. – Одна на весь Волчий клык и осталась.

Я зло посмотрела на него и тоже в долгу не осталась:

– Меня сомнения одолевают, что вряд ли все семьи столько усилий приложили, чтобы сохранить невинными других желающих занять место рядом с князем.

– Значит, соперниц у вас будет мало, – поверенный Валиана вроде мне говорил, а смотрел прямо на Марана.

Доверенный брата все сильнее мрачнел. А вот у меня, наоборот, крепла надежда на светлое будущее.

Но продолжить занятный разговор не вышло. Сначала донесся странный шорох, который выбился из общего лесного шума, – слух у моего каракала чуткий и чувствительный к любым звукам, почище волчьего будет. Больше того, лучше, чем у многих именитых охотников. Я сразу навострила уши, прислушалась к чужеродным звукам, слегка повернув голову. Следом за мной насторожились остальные. Медленно встали, хмурясь и доставая оружие. У меня в груди екнуло от дурного предчувствия. А дальше началось…

Маран стремительно перелетел через костер и, повалив меня наземь, накрыл своим телом. Ох и тяжелым, аж дух выбил! Следом начался жуткий свист – так стрелы поют на стрельбище за городом. Романа, миг назад сидевшего рядом со мной, снесло с бревна стрелой, вонзившейся ему в плечо и толкнувшей вперед, прямо в огонь. Остро завоняло паленым.

Вит не по-стариковски резво оттолкнул ногами раненого Романа от костра, затем, схватив за воротник, пригибаясь, потащил за ближайшее дерево. Еще бы, не приведи Луна, погибнет он на нашей земле – князь решит, что не подчиняемся ему, убиваем верных слуг. И что тогда будет – не знаю!

Раздался злобный волчий вой – это наша стража, охранявшая подступы к обозу, столкнулась с первыми врагами.

Ох, Луна, как же все быстро происходит, страшно, куда бежать, что делать?!

– Под телегу, быстро! – рыкнул Маран, скатываясь с меня, и пнул под зад в нужном направлении.

Путаясь в сарафане, как здоровенная гусеница, я сначала ползком, а потом, задрав подол, на четвереньках поспешила к своей кибитке. Мужские дела точно не для меня, а уж битвы и подавно. Я знахарка, а не наемник. Могу только морду расцарапать. Или страшную рожицу скорчить. Хотя тут таких рож и без моей хватает.

Подвывая от страха, вопреки приказу Марана (тоже мне, нашел место надежное!), юркнула в кибитку под полог и быстренько огляделась, где бы спрятаться. Но, кроме кипы шкур, ничего подходящего не нашла. Рядом кто-то резко вскрикнул от боли – и я рыбкой нырнула под шкуры, зарылась поглубже и замерла. Даже почувствовала себя в безопасности и выдохнула с облегчением.

Радовалась недолго – раздался противный треск рвущейся ткани. Кто-то снаружи рубанул. Закрыла рот ладонью, чтобы не разораться, и затаила дыхание. Дикий страх накрыл с головой, ведь я ни разу в жизни, кроме как по глупости с Фенькой, не рисковала своей жизнью. Даже в драки не попадала. А здесь стрелы смертельно поют.

Еще удар чем-то железным – и распорка, державшая полог, рухнула, приложив меня по спине. Я вскрикнула. Внутрь вломился кто-то тяжелый – кибитка просела под весом «гостя». Чуть приподняв уголок нижней шкуры, я убедилась: разбойник – пятнистая гиена – в один прыжок оказался у сундуков с явным намерением проверить содержимое. А у меня никакого оружия нет!

Первой – умной – мыслью было не подавать признаков жизни: добро нажить потом можно, а собственной шкурой рисковать не стоит. Но тут в проделанную в пологе дыру попытался залезть один из моих охранников. Не успела я порадоваться спасителю, как грабитель, метнувшись вперед, саданул того в лоб рукоятью длиннющего кинжала. Но самому, видимо, в ответ тоже досталось чем-то – он отшатнулся назад и наступил мне на хвост. Я взвизгнула так, что у самой в ушах зазвенело. А покусившийся на мои сундуки грабитель, гиена подлая, упал на меня то ли от неожиданности, то ли просто споткнулся.

Я опять мявкнула под тяжелой тушей, выбившей дыхание. Пока ползавший по мне грабитель возился, выпутываясь из шкур, я тоже пыталась выпростаться. Под руку попалась ручка ночного горшка, который мне специально здесь поставили, чтобы не мешала отлучками в кусты по надобностям. Да так и не воспользовалась.

То, что потом творилось в кибитке – ловушке, которую сама себе устроила, я вспоминала на другой день урывками. Как будто со стороны смотрела и не верила, что это со мной было.

Воздуха не хватает, мех лезет в рот, ребра вот-вот треснут под тяжестью разбойничьей туши, ничего не видно, но я упорно тянусь за горшком…

Сверху творится непонятно что… Шум, гам, вой, визг, свист…

Грабитель почти встал с меня, позволив судорожно вздохнуть… Яростный клич – и кто-то новенький кинулся на него. Только не это!..

Вух-х-х! На меня свалились оба, опять выдавив из груди весь воздух, и давай драть друг друга когтями, лупить кулаками, рычать. Того и гляди, размажут меня под шкурами, потому что половина ударов достается мне. А между ударами я ругаю себя последними словами. Хватило же дури выбрать себе укрытие. Скоро последний дух выбьют вместе с пылью…

– Бе-е-е… – выбили, выдавили из меня странный звук, когда нижний вояка рывком оттолкнул от себя верхнего и, судя по глухому удару, выкинул его наружу.

Незнакомец привстал, дав мне возможность разок вдохнуть воздуха – пыльного… На этот раз мне хватило ума постараться выползти из-под шкур. Наполовину удалось. Свобода-а-а!..

– Апчхи!.. – В следующее мгновение я взмыла вверх.

Столкнулась взглядом с разбойником-гиеной – детиной раза в два больше себя, упершегося в полуобороте волосатой звериной головой в полог и сцапавшего меня за шкирку, будто котенка.

Полугиена оскалился, показав жуткие клыки, и злобно рыкнул мне в лицо. Моя рука сама собой взлетела вверх, чтобы защититься, а попутно совершенно непредсказуемо огрела грабителя по морде горшком.

– Ы-ы-ы, – взвыл он, скосив глаза к переносице.

– Ой, простите, пожалуйста… – просипела я в ужасе, разглядывая неожиданно взявшееся откуда-то оружие.

Надо же, оказывается, пока по мне свои-чужие ходуном ходили, не выпускала из руки горшок.

А рука с горшком, словно они сами по себе жили, проявляя чудеса сообразительности, – били оглушенную полугиену по лбу снова и снова, снова и снова.

Только подумала, что посудина на редкость полезная попалась, толстый глиняный горшок лопнул, оказавшись все-таки хрупким оружием, а я опять свалилась на пол под немалым весом. На этот раз быстро вывернулась из-под наконец-то потерявшего сознание грабителя.

Ну и крепкий же у него лоб, зараза, уф-ф-ф, даже вспотела. Неужели спаслась? Но, опустив взгляд на побежденного грабителя, заныла, испугавшись, что убила – вон морда гиенья вся в крови. А что сделают со мной его подельники? Дрожащей рукой коснулась жилки на мощной шее – бьется. Живой! Мой стон облегчения не слышал, наверное, только глухой.

На поляне шум стоит страшный – кипит нешуточный бой! А я тут одна, слабая и беззащитная, ручку с остатками горшка прижимаю к груди. Надо из этой ненадежной меховой норы-ловушки выбираться!

Больше не раздумывая, трясущимися руками содрала с себя одежду и сменила ипостась на кошачью. Прокралась к пологу и осторожно высунулась наружу. Жуть! Сроду такого не видала: звери и полузвери бьются насмерть зубами, когтями, клинками… Страшно! Даже зажмурилась сперва. Огляделась: на меня вроде никто внимания не обращает. Юркнула вниз и, каждое мгновение ожидая очередного подвоха, стелясь по земле, между камнями и пнями поползла к деревьям. Уж каракалы умеют подкрадываться к врагам так, что ни один не заметит. Не зря нас называют тенями. Воинов-мужчин, конечно, но вдруг во мне кровь предков взыграет.

Мимо свистели стрелы, летали короткие топорики, какими часто северяне пользуются. Эх, выходит, свои напали. Гады! Знали, что дань должны везти князю, а значит – поджидали золото Волчьего клыка.

Рядом сцепились волки – я с визгом в сторону. Кровь, шерсть, плоть летели в разные стороны. Запах зверя, упорно тянувшегося к глотке почти поверженного соперника, был мне совсем незнаком. Вражья морда! Эх, клыки у меня давно чешутся кого-нибудь покусать, а разбойника не жалко. От всей души цапнула за хвост вероломного чужака. Затем с искренним удовольствием еще раз, слушая хруст костей и рев раненого зверя. Свой волк, пользуясь моментом, вскочил на лапы, а я, выплюнув остатки хвоста, ловко увернулась от острых клыков покусанного чужака. Спрятавшись за камень, притаилась, чтобы снова не затоптали. Знай наших! Каракалов!

Остро пахнет кровью и свежим мясом, но почему-то от этого запаха не сжимается в сладком предвкушении желудок, а наоборот – тошнит. Фу-у-у… какая гадость!

Прижав уши к голове, сливаясь с землей, я ползла в лес. Об меня пару раз споткнулись свои. Немыслимо, но один раз я сама, со страху подскочив и зарычав, напугала какого-то грабителя. Слабонервный, наверное, оказался. Но увидев двух громил-волков, собравшихся порвать меня на меховые лоскуты, с визгом взлетела на сосну. Псам кота на дереве не достать!

Спокойно мне на ветке не сиделось: сменила ипостась и начала кидаться шишками по врагам.

– Лу Савери, вам надо бы заняться стрельбой из лука, у вас меткий глаз, – раздался сверху хриплый голос Романа.

От неожиданности я чуть не свалилась вниз; хорошо, обернуться успела, а мой каракал ловко прыгает и карабкаться по деревьям может хоть с закрытыми глазами. Княжеский поверенный, испачканный в крови, но уже без стрелы в плече, уселся на ветке, держась здоровой рукой за ствол, и попеременно менял ипостась, чтобы вылечить рану. Я невольно залюбовалась его оцелотом – крупным, симпатичным, с пятнистой шкурой. Причем пятна переходят на шее в полоски, а на лапах – в точки, спинка и бока темнее, чем брюхо и лапы, и оттого выглядит редкий в наших краях зверь еще более привлекательно. И полосатый хвост длиннее, чем мой.

– Почему вы не внизу? – изумилась я, вернув человеческую ипостась и стыдливо прикрывшись разлапистой веткой. – Там же много разбойников…

– Пожалуй, их слишком много! – мрачно согласился Роман. – Это не моя битва и не моя забота! Посему и ответственности за потерю чужого имущества я нести не могу!

– Вы знаете, как это называется…

Сказать «струсил» не успела, поверенный окинул меня заинтересованным взглядом и задумчиво промурлыкал:

– А знаете, у вас есть все шансы стать супругой нашего князя. С такой очаровательной рыженькой мордочкой, красивыми черными ободками вокруг глаз и носика, а в сочетании с милыми ушками… да еще ваши длинные ноги, стройная фигура и игривый хвостик… И ползли по поляне как… ум-м-м…

Я удивленно уставилась на хитрого кота, сидящего веткой выше. Затем недоверчиво переспросила уже у обнаженного окровавленного мужчины:

– Правда-правда? – Опомнилась и буркнула: – Все равно это не по-мужски – бросать спутников в беде.

Сорвала шишку, прицелилась – и запустила в лоб грабителю, собравшемуся выпустить стрелу в Вита, державшего лошадей, норовивших пуститься вскачь и унести за собой телегу с золотом.

Разбойнику шишка ущерба серьезного не принесла, зато помешала поразить возницу и злости добавила. Меня он обнаружил быстро и в два прыжка оказался под сосной. Частично обернувшись, этот полуволк, сверкая на нас с Романом яростным желтым взглядом и зажав нож в зубах, полез на дерево, цепляясь за ствол огромными когтями.

Я взвизгнула и ловко взобралась выше, а потом и вовсе на соседнюю сосну перепрыгнула. Зато голый Роман, громко ругаясь на «глупую рыжую, лопоухую кошку», драки не избежал. Его обнаженный зад так и мелькал в разлапистой зелени, пока он, перебираясь с ветки на ветку, тыкал в грабителя палкой. В конце концов полуволк получил между глаз и свалился с дерева.

Победили свои, но пока добивали чужих раненых, преследовали уцелевших грабителей, собирали трофеи и трупы, я благоразумно сидела на дереве в звериной ипостаси. Хватит, навоевалась. А то не уберегут еще княжескую невесту! Красивую, как выяснилось. И вниз спустилась, только когда полностью убедилась, что опасность миновала. Затем полночи лечила пострадавших, слушала историю каждого благодарного за помощь, ведь даже шишка, попавшая в глаз врагу, спасла чью-то жизнь, хвост отхваченный опять-таки.

В путь мы двинулись засветло. Разве смежишь веки в таком неспокойном, пропахшем кровью, бедой и предательством месте?!

Глава 5

Впереди показался Шварт. Как проворчал на привале Роман, городишко этот – грязная гиенья дыра. И перебиваются они там лишь за счет удачного расположения на перекрестье нескольких трактов. Вит добавил, что стоит Шварт на берегу реки, по которой ходят небольшие торговые и рыбачьи суда. Мимо него с дальнего севера везут рыбу, ценный жир и другие полезности, что дает океан. Вот торговцы и причаливают к местной пристани.

– Мы заедем в город? – я с жадным интересом окликнула проезжавшего мимо Марана, высунувшись из кибитки под моросящий дождь.

Он придержал своего крупного каурого коня, раздраженно дернул серыми волчьими ушами, стряхивая капли воды, вытер ладонью мокрое лицо и недовольно ответил:

– Нет. В город заезжать не будем, на ночь на окраине остановимся. Через несколько дней в столице потешите свое любопытство, лу Савери.

Я расстроилась, ведь впервые оказалась настолько далеко от границ Волчьей долины. Хочется же самой увидеть все-все, хоть одним глазком посмотреть, как другие оборотни живут, а не только байки торговцев да приезжих слушать.

Дорога выдалась нелегкой. Было на нас еще одно нападение, но после первого охрана напоминала ощетинившихся ежей, готовых любого нечаянно чихнувшего рядом чужака посадить на иголки. Теперь со мной в кибитке постоянно ехали двое охранников – раненых, которым тяжело держаться на лошади, но все равно грозное предупреждение любому, кто попытался бы на меня лично покуситься. Клан Волчий клык хорошо бережет свою единственную девицу на выданье и золотой оброк.

«Видно, испортила война многих доселе честных и порядочных оборотней, – ворчал Вит. – Дороги перестали быть спокойными, а древнейшую традицию гостеприимно привечать путников, давая им кров и хлеб, блюсти перестали».

Остается надеяться, что временно.

Впереди показался постоялый двор, где любой за медяк мог укрыться от непогоды и получить миску супа с куском хлеба, а за серебрушку – комнату и полноценный ужин себе и сарай с сеном для коня.

Двухэтажное, крепкое с виду здание трактира походит на подкову, чуть в сторонке от которой стоят конюшни и сараи для повозок. Влажный воздух переполнен самыми разными запахами: от навоза и конского пота до аромата копченой рыбы и вкусной мясной похлебки, которым тянет с кухни вместе с печным дымом. Кругом снуют гости и работники, расседлывая лошадей, таская воду и сено, перебрасываясь поручениями и приветствиями. Кое-где заметны следы пожара: закопченные балки сарая и по крышам словно кто-то черной краской прошелся широкими мазками – война, чтоб ее, задела каждое селение, пусть краем, но мимо не прошла.

Четыре наши телеги поставили рядком у пустого сарая. Часть охранников осталась заниматься грузом и лошадьми, а я с остальными и княжеским поверенным направилась в трактир. У крыльца мы стали свидетелями неприятной потасовки: рослый широкоплечий мужик в плотной коричневой одежде, выдающей речника, и, судя по скуластому лицу и пологому лбу, гиена грубо тряс за плечи пацана лет десяти. Что-то глухо ему выговаривал, а малец жалко скулил: «Это ты во всем виноват, только ты!»

Не успела я вмешаться, Маран опередил, гаркнув:

– Это что происходит? Неужто война совсем изменила наш край? Раз теперь мужики принародно щенков смеют обижать?

Мальчонка вздрогнул и, увидев, как побледнел от ярости его обидчик, вцепился в него обеими руками и зашептал:

– Пап, пап, не надо. Пойдем к маме…

Горе-отец дернул головой, не то стряхивая капли воды, не то прочищая закисшие мозги, и, взглянув на сына, согласно кивнул. Через мгновение они оба скрылись в трактире, а вслед за ними мы вошли.

Навстречу нам дыхнуло благодатным теплом, живительным для уставших и промокших путников. Огромный зал, освещенный десятком масляных ламп, достаточно крепких столов с лавками, сбоку большая печь для обогрева, где весело трещат смолистые поленья. В воздухе плавают вкусные ароматы еды, от которых невольно сглатываешь слюну. Множество гостей – мужчин и даже женщин, – вокруг которых споро носятся подавальщики тоже обоих полов.

Одеты постояльцы не шибко дорого, по сравнению со многими наша одежда более добротная и выглядит богаче, хоть и мокрая. Да и на столах еда простецкая, без разносолов. Зато пахнет свежевыпеченным ржаным хлебом. Мои здоровенные, сурового вида спутники, обвешанные оружием, сразу же привлекли внимание окружающих, правда осматривали нас исподлобья, не рискуя прямым взглядом будоражить вспыльчивых, по натуре агрессивных волчар. А уж сама я – в сыром кафтане, в плате и скромных размеров по сравнению с охранниками – не получила и толики внимания: кому нужна малолетка?!

Мы расселись за свободным длинным столом у стены рядом с еще более длинным, сдвоенным, занятым большим семейством или родом гиен. Наши недавние знакомцы (отец с сыном) как раз подсели к ним. И почему-то выглядит все это семейство словно на похоронах. Даже несколько маленьких ребятишек и подростков смурные. По плотной коричневой одежде гиен, служащей защитой от ветра и воды, видно, что прибыли они сюда по реке. Бедная она у них, правда: ношеная-переношеная, штопаная-перештопаная. И обувь стоптанная, латаная-перелатаная. И на столе у них лишь кислые щи да крошки уже съеденного хлеба, правдивее всего отражающие едва ли не бедственное положение дел в семействе.

Маран оплатил ужин и постой и вернулся за стол. И пока мы ждали похлебку, я лениво, от усталости подперев голову кулаком, наблюдала за путниками. И вот незадача: по деревянным, ладно пригнанным доскам стола нагло ползала пара мух, вызывая у моей кошки инстинктивное раздражение и желание поохотиться. Скоро я поймала себя на том, что заинтересованно слежу за мухами: те побегали туда-сюда, почистили крылышки, спарились прямо на глазах у честного народа. Дальше моя рука сама по себе шлепнула по столешнице. Затем, приподняв ладонь, сунулась проверить, насколько удалась охота, – а мухи вырвались из-под пальцев и, задев мой любопытный нос, улетели. Ах вы, заразы!

Я настолько увлеклась мухами, что не видела, как принесли еду, да и вообще ничего вокруг не замечала, пока наконец не прибила наглющее насекомое, а потом и ее товарку. И лишь когда торжествующе отправила щелчком трупики мух в последний полет, подняла на своих спутников довольный взгляд. Они откровенно веселились, наблюдая за мной, кажется, тоже позабыв об ужине.

Маран с насмешливой укоризной покачал головой и высказался:

– Плат должен воспитывать терпение и смирение, а для вас, лу Савери, это скорее возможность чувствовать себя по-прежнему котенком – непоседливым, любопытным… охотником на мух.

– Простите, – шепнула я, стыдливо отводя взгляд в сторону.

И невольно натолкнулась на гиен за соседним столом – печальных, сгорбленных, будто на плечи им давит непосильная тяжесть. И тут, словно ножом по сердцу, полоснул душераздирающий мучительный женский крик. Мои спутники встревоженно закрутили головами, а остальные постояльцы продолжали есть, особо не обращая внимания, как если бы привыкнуть успели. Гиены-речники тем временем совсем сникли, скукожились. А мальчишка, которого трясли на крыльце, уткнулся в сложенные на столе руки и заплакал – тихонько, но так надрывно, что у меня самой сердце защемило.

Маран выслушал подавальщицу, что-то шепнувшую ему на ухо, поморщился, сочувственно блеснув глазами в сторону гиен, и махнул нам рукой, мол, все в порядке. Мои спутники быстро застучали ложками по деревянным плошкам – каждый продрог и проголодался. По примеру остальных я принялась за еду. И все же не отпускала меня тревога. Ложка-другая – и снова прозвучал глухой, какой-то утробный крик. Крик боли!

Мужчина, встреченный нами у входа сюда, вцепился в собственные волосы, словно вырвать собрался, глухо зарычал, как если бы сам мучился от боли. Тут я не выдержала: отодвинув плошку, встала. Маран схватил меня за рукав, предупреждая вмешательство. Но смотреть на чужие страдания не в моих силах. Выдернула у него руку и подошла к гиенам:

– Уважаемые, скажите на милость, кто это кричит?

Мужчина, что еще мгновение назад готов был содрать с себя скальп, с ненавистью посмотрел на меня:

– Пошла прочь, малолетка!

Я вздрогнула, столкнувшись с его желтыми, почти звериными глазами. С гиенами шутки плохи, а когда их целая стая – крайне опасны. Но снова сверху раздался крик, и глаза у мужчины словно потухли, да и сам он сник.

– Сейчас не время ума пытать, детка, иди к родным, – сипло посоветовала пожилая женщина с испещренным морщинами лицом, походящим на старую, заскорузлую от соли кожу. Точно бывалая рыбачка эта старушка.

– Лу Савери – сильная знахарка, зря вы отказываетесь от ее помощи, – неожиданно возразил гиенам Роман.

Те мгновенно напряглись и уставились на меня. А старушка, кряхтя, поднялась и выбралась из-за стола. Подошла ко мне и сухонькими руками крепко схватила за руку, словно опасалась, что сбегу. Грозно стрельнула глазами на растрепанного мужика и мальчишку, прижавшегося к его боку, и печально, обреченно просипела:

– Женка его мается, разродиться второй день не может. Мы с севера идем, лучшее место ищем, а то льды слишком близко к дому подступили, голодно стало. В Шварт зашли, потому что Рина раньше срока рожать начала. Это не город, а проклятое Луной захолустье! – в сердцах выругалась она. – Одна знахарка, да и то толком не ученая, а денег запросила целый кошель. Покрутилась вокруг Ринки, а как поняла, что кровью сильно пахнет, так и сбежала, коза драная.

– Второй день? – выдохнула я испуганно.

– На исходе… как и Ринкина жизнь, – прокаркала старушка, смаргивая слезы с блекло-желтых глаз.

– Ата Маран, мою корзину принесите наверх, – не поворачивая головы, приказала я.

Это привычка. Когда знахарствую, никто поперек слова не скажет, каждый верит и слушается беспрекословно. Ведь для любого оборотня потомство бесценно и страх потери пары и ребенка ощущается одинаково. Вот и привычный Маран даже не поморщился, молча встал и вышел.

А мы со старушкой пошли к лестнице на второй этаж, причем она цепко держалась за мою ладонь натруженной жилистой рукой и идти поспевала. Хоть и видно, что тяжело ей быстро двигаться. Двенадцать десятков годков небось прожила, раз настолько дряхлой выглядит. И конец ее жизни тоже близок.

Из-за двери, где лежит страдалица, донесся глухой болезненный стон, затем еще и еще… Привалившись к стене рядом с этой дверью, сидели две молодые женщины, устало, тоскливо прижавшись друг к дружке. Увидев нас, обе встали, а старушка, распахнув дверь, деловито распорядилась прямо с порога:

– А ну кыш все отсюда! Дайте место знахарке!

Четыре женщины разного возраста, толпившиеся вокруг большой кровати в убогой, темной комнатенке со спертым, хоть ножом режь, воздухом, шарахнулись вон. А я, окинув взглядом роженицу – изможденную, посеревшую, лежащую на грязных простынях, заляпанных кровью, – остановила последнюю и приказала:

– Горячей воды сюда быстро и чистых тряпок! И лампу! Две!

Остро, мерзко пахло приближающейся смертью, и я уверена: каждый здесь чувствовал ее сладковато-медный привкус.

Не успела я приступить к осмотру бедняжки-гиены, попавшей в такую передрягу, появился Маран, поставил передо мной тяжелую, заполненную доверху корзину. Мельком глянув на страдалицу, кивнул мне, словно удачи пожелал, и исчез.

Старушка притулилась в уголке, собралась наблюдать, что я буду делать. Первым делом я открыла окно проветрить комнату, а то дышать нечем даже здоровым, что уж говорить про роженицу. Достала из корзины сбор, настойку и пучок сушеного душистика – известной травки, что забирает боль, страдания, расслабляет хорошо. Закрыла краем плата нос и рот, а то надышусь еще и сама, да будем вместе с подопечной песни горланить. Случались у меня пару раз подобные представления.

Закрыла окно и подожгла душистик, чтобы окурить комнату. Вскоре стоны прекратились – наверное, роженица впервые за два дня перестала испытывать боль, вернее, боль затихла, дав ей необходимую передышку. Бедняжка даже открыла глаза и с надеждой посмотрела на меня. Старая рыбачка заулыбалась, показывая стертые до корней зубы. А я, ободряюще приговаривая роженице, поспешала, времени у нас в обрез.

Откинула одеяло, растерла ладони для притока крови, чтобы увеличить чувствительность, и начала осматривать преогромный женский живот. Стоило прикоснуться к бедняжке, та опять застонала. А ведь необходимо жать гораздо сильнее. Даже душистик не справился.

Еще раз растерла ладони, чтобы открыть дар. Мама так делала и говорила, что сила целителя, а тем более повитухи, – в руках. Они наши глаза и уши, которыми мы видим и слышим, а равно ощущаем, что происходит внутри живого существа. Провела ладонями по словно каменному животу – надо расслабить каждую напряженную, измотанную жилочку и выяснить количество младенцев, их расположение и главную причину столь плачевного состояния роженицы.

Стукнула дверь: принесли воду в ведрах и шайку. Я шикнула, чтобы двери скорей закрыли и не выпускали травяной дух. Старушка махом вскочила, и скоро мы в четыре руки ловко перестелили кровать, вымыли роженицу, напоили ее укрепляющей настойкой, чтобы придать сил.

Я снова начала поглаживать, прощупывать, массировать роженице живот. Моя сила, словно незримый теплый целительный ручеек, должна, постепенно разливаясь по женскому телу, проникать внутрь, расслаблять, согревать, придавать сил, делая все, что нужно, чтобы восстановить природный, самый правильный ход родов. Это мои подопечные оборотницы потом рассказывали, каково им было под моими руками.

Повитухи не волшебницы, хотя сильных именно так и называют в народе. Ведь сила нашего дара способна заставить работать каждую мышцу роженицы так, чтобы развернуть младенчика в правильном направлении, чтобы усилить или ослабить схватки, чтобы помочь женскому телу самому остановить кровотечение. Мы не волшебницы и порой даже наш дар бессилен, но не в этот раз. Слава богам и Луне!

Глубокая ночь… Усталость навалилась так, что хочется свернуться калачиком прямо на полу и спать, спать, спать. Но трое маленьких сморщенных младенцев – будущих сильных гиен, рыбаков, быть может, – лежат на кровати рядком и резво сучат ножками. Их настойчивое попискивание счастливой песней звучит у меня в душе, а сама тем временем обтираю измученную родами мамочку, но, к счастью, оказавшуюся крепкой и живучей. Четвертую, девочку, – я боялась, что эту крохотную малышку вряд ли удастся спасти, но получилось! – ласково баюкает ее замечательная прабабка, как выяснилось. Моя помощница Раная старается согреть правнучку своим телом, что-то нежно нашептывая и напевая. Чудно: откуда у этой женщины столь преклонных лет столько сил и воли берется, чтобы неустанно помогать мне?!

– Дарья, Мира, подите сюда, быстро! – радостно позвала Раная, и в комнату тихонько зашли две женщины. – Нужно ребятишек утеплить, да переодеть Ринку, а то наша повитуха уже с ног валится!

Смотреть на то, с какой любовью и заботой женщины этого семейства взялись возиться с новорожденными и родственницей, доставило мне редкостное удовольствие. Они словно озарили все вокруг светом любви и счастья, изливая его на детей и Рину, давшую им жизнь. А какая благодарность мне светилась в их глазах! Говорят, гиены с виду скупые до чувств, мало кого из чужаков допускают в свои стаи, но родственные связи чтят высоко.

Рина, стоило разрешиться от бремени, заснула как убитая. Слишком тяжело ей пришлось, но сон лечит, и снадобья помогут быстрее набраться сил. Тем более эти отзывчивые родственницы возьмут на себя заботу о младенчиках.

– Сколько же тебе лет, девочка? – заглянула мне в глаза Раная, когда я устало привалилась спиной к стене рядом с лавкой, на которую она, наконец, села.

– Двадцать три, ама Раная.

И сама старушка, и суетящиеся рядом оборотницы удивленно замерли и уставились на меня, подозрительно потянув носами.

– Какая же ты лу? Ты, почитай, взрослая ама Савери, но по-прежнему носишь плат? – прищурилась Раная.

– Так вышло, что…

Мой неуверенный лепет прервала одна из них, Дарья, кажется:

– Дак понятно почему, видно клан твой знахарку бережет от чужаков. А так-то, кто подумает, что малолетка несозревшая может быть сильной повитухой, да еще и травницей доброй?

За ней высказалась Мира:

– Или муж ейный ревнивец, вот и хоронит от нескромных взглядов. Вон весь день под дверями прокараулили…