По ЗОЖу сердца Устинова Татьяна

© Астахов П., Устинова Т., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Глава 1. Про сломанную ногу, порезанную руку и разбитое сердце

Что может быть уютнее, чем утро первого января?

За час-другой до рассвета шумный праздник наконец затихает, и в целом свете устанавливается хрустальная тишина. Воздух пахнет порохом, хвоей и мандаринами, на елке гипнотически мигают разноцветные огоньки, и тело греет теплый плед, а душу – мысль о том, что в холодильнике полно вкусной еды, которой хватит еще на пару дней.

Ах, как спокойно и бестревожно чудесное утро первого января…

Ба-бах!

Хрустальная тишина разбилась с грохотом и дребезгом. Старый дом содрогнулся.

Бабахнуло очень близко и совершенно не похоже на праздничный салют, к тому же крики за взрывом последовали отнюдь не радостные. Информации в них содержался сущий минимум: кто-то отчаянно ревел, а кто-то прочувствованно матерился.

Я различила два голоса, и оба были мне прекрасно знакомы. Трубный лосиный рев издавал мой любимый племянник Сенька, а вдохновенно ругалась его мама Натка.

Я торопливо выпуталась из пледа, в который заботливо запеленал меня похрапывающий рядом Никита. Сам он предусмотрительно уснул, накрыв голову подушкой, и потому сейчас только поворочался немного, недовольно бормоча.

Не теряя времени на поиски тапок, я поспешила на шум.

Ругань уже стихла, но рев еще продолжался и служил мне указателем направления. Он был совсем не лишним: в недавно перестроенном летнем доме Говорова я еще не освоилась и в темноте ориентировалась плохо, а искать на стенах выключатели в спешке не стала.

Вскоре выяснилось, что электрическим освещением пренебрегла не только я.

Источник шума обнаружился в кладовке.

Я не сразу поняла, что именно происходит, потому что в помещении было темно, только у самого порога лежал включенный фонарик, бестолково подсвечивающий снизу высокий, до потолка, стеллаж с домашней консервацией.

В круге желтого света красиво блестели выпуклые бока трехлитровых банок, яркий блик в нижнем ярусе сюрреалистически акцентировал красную скибку соленого арбуза. Испещренная черными семечками, она неприятно походила на издевательскую улыбку, кариозную и щербатую.

– Весело, весело встретим Новый год, – пробормотала я и запоздало охлопала стену у двери в поисках выключателя. Свет зажегся, а рев неожиданно испуганно притих. – Вау! Ничего себе!

– Ты только не подумай, мы не нарочно, – заверила меня Натка и отпихнула носком промокшего тапка кусок на редкость дюжего соленого огурца.

Тот покатился колбаской и остановился, вызывающе покачиваясь в неустойчивом равновесии, в шаге от меня.

Я не выдержала и тоже наподдала ему ногой.

– Вы зачем сюда залезли?

Кладовая, стратегические запасы в которой сформировали еще бабушка и дедушка Говорова, царство им небесное, представлялась мне чем-то средним между сокровищницей Али-Бабы и музеем капитал-шоу «Поле чудес».

Судя по количеству и глубине полок, сплошь заставленных банками, коробками, ящиками и даже бочонками, запасливые предки моего любимого мужчины обеспечили пропитанием не только самого Никиту, но и его потомков до седьмого колена. Причем как сухим пайком, так и мокрым: прямо сейчас на утоптанном земляном полу имелась обширная едко пахнущая лужа.

Мои собственные любимые родственники умудрились обрушить полку с солеными огурцами и маринованными помидорами.

– Я есть хотел, – шмыгнул носом Сенька, и я вытаращилась на него в неподдельном изумлении.

Какой российский человек может испытывать чувство голода утром первого января?! Еды на праздничном столе имелось столько, что хватило бы на роту солдат, а нас-то и было всего пятеро. Причем Сашка, убежденная сторонница ЗОЖ, не объедалась и вообще уехала сразу после полуночи, а мы, оставшись вчетвером, даже до праздничного торта не добрались…

А! Торт!

Теперь я все поняла.

Проснувшись утром, Сенька – он у нас парень самостоятельный – решил роскошно позавтракать тортом, а я-то ведь его убрала со стола. В битком набитый холодильник торт не влез, я отнесла его в кладовку и…

Пошарив взглядом по полкам, я быстро нашла знакомую коробку.

Какое счастье, торт не пострадал! А огурцов с помидорами у нас еще очень много.

– Что ж ты свет-то не включил? – попеняла я юному расхитителю гробниц, то есть кладовок.

– Не хотел никого разбудить.

– Да ладно?

Натка захихикала, но тут же скривилась:

– Ой, рука…

– Что с рукой? – Оставаясь на пороге, над лужей, я вытянула шею, как гусь, и встревоженно зашипела: – Натка, ты поранилась?!

– Немного порезалась. – Сестра повернула руку, и я увидела, что пальцы у нее в крови.

– У мамы – рука, а у меня нога. – Сенька взбрыкнул коленкой и хныкнул.

– А головы ни у кого из вас нет, – не удержалась я. – Сидите, не двигайтесь, я сейчас обуюсь и буду вас спасать!

Я сбегала в прихожую, нашла там бабкины резиновые галоши, вернулась в кладовку и в обход опасных зазубренных стекляшек поочередно вывела из нее сестру и племянника.

Сенька морщился и скакал на одной ножке, а Натка шла нормально, только нервировала меня тем, что с выражением безропотного страдания на лице постоянно шевелила пальцами раненой руки, как бы проверяя, не отказались ли они еще ей подчиняться.

Выглядело это жутковато – окровавленная рука, пытливо щупающая в воздухе что-то невидимое… Для голливудского фильма ужасов подходящая сценка.

Перебазировав пострадальцев на кухню, я щедро залила Наткину руку перекисью. Потом аккуратно замотала ее одной льняной салфеткой, а вторую такую же привязала сестре на шею, соорудив подобие подвесной люльки для поврежденной конечности. Сеньке к травмированной ноге я приложила лед, но было ясно, что этого недостаточно: лапка у пацана опухала на глазах. Пришлось вызванивать такси и ехать в поселковую больничку.

Там было на удивление многолюдно: кроме нас, помощи дожидались участники масштабной праздничной драки, пара олухов, накосячивших с запуском фейерверка, и бабулька с приступом желчекаменной болезни. Последняя выделялась в толпе раненых, как белая ворона.

Никита всю эту безрадостную суету преспокойно проспал, но сразу после пробуждения получил неприятный сюрприз в виде известия о нашем досрочном отъезде.

Вообще-то планировалось, что мы все, за исключением Сашки, которая сразу после полночных курантов на электричке укатила на горнолыжный курорт к друзьям, останемся в поселке у моря на зимние каникулы. Говоров специально к этому времени приурочил еще что-то из своих бесконечных ремонтных работ. Но, поскольку выяснилось, что у Сеньки перелом, а у Натки глубокие порезы, решено было срочно вывезти раненых на большую землю – домой, в Москву. На малой родине Говорова им, ущербным, было бы некомфортно, потому что теплый санузел Никита хотя и соорудил уже, но пока только во временной версии – не в доме, а отдельном строении, которое со временем должно было разрастись до благоустроенного гостевого домика. От порога до него было метров тридцать, но, увы, по сильно пересеченной местности. Затеянный Говоровым ремонт впечатлял масштабами, в первую очередь землеройных работ. Ясно было, что Сеньке с его ногой по зимнему времени регулярно преодолевать полосу препятствий на пути в клозет будет трудно.

В общем, на семейном совете в Филях было решено, что Натка с сыном возвращаются в столицу, и я лечу с ними, потому что кто-то же должен за этими бедолагами ухаживать. Натка с поврежденной рукой ни поесть приготовить не сможет, ни уборку сделать…

Никита, запланировавший себе кучу дел по ремонтно-строительной части, прямо сейчас вернуться вместе с нами не мог, и очень по этому поводу злился.

Во всяком случае, выглядел он чрезвычайно недовольным, отчего Натка с Сенькой виновато притихли, а я даже испытала нечто вроде законной женской гордости.

Вот какой у меня мужчина, хочет проводить свое время со мной, а не в гараже или на рыбалке, как некоторые!

Модель поведения, при которой представители сильного пола максимально дистанцировались от супруг и детей, я успела увидеть на примере соседей по поселку. Здешние мужики не затруднялись найти повод слинять от семейного очага.

В общем, мы снова собрали чемоданы, которые толком не успели распаковать, и улетели в Москву.

Хворые родичи поселились у меня, заняв временно свободную комнату Сашки, и пару дней я честно изображала из себя сестру милосердия, а потом случилось страшное.

Я уличила своего идеального мужчину в измене.

Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

Зачем я поехала поливать эти несчастные кактусы? Стояли они без полива неделю и еще столько же с легкостью выдержали бы до приезда хозяина. Это же кактусы! Им вообще вода почти не нужна!

Зато мне было очень нужно ощутить свою причастность к жизни любимого. Не очень-то меня заботила судьба кактусов, если честно, я просто соскучилась по Говорову, по своей роли любимой женщины и без пяти минут супруги, хозяюшки и хранительницы семейного очага. Позаботившись о кактусах, я бы еще рубашки, например, перегладила, пыль стерла…

Ключи от своей картиры Никита мне дал еще осенью. Я даже не просила, правда! Он сам настоял, чтобы я их взяла.

О чем я думала, по-хозяйски втыкая ключ в замок?

Я предвкушала, как вдохну знакомый запах любимого, может быть, даже переоденусь в его домашнюю рубашку – фланелевую, клетчатую, на мне превращающуюся в короткий халатик…

Дура.

Дверной замок неожиданно оказал мне сопротивление. Я отвлеклась от мыслей об уютной, теплой, еще пахнущей Говоровым рубашке, осмыслила происходящее и предположила, что изнутри в замок уже вставлен ключ.

Это могло означать лишь одно: Никита вернулся раньше, чем ожидалось. Глупое сердце мое забилось живее, улыбка расползлась от уха до уха, и, едва дверь открылась, я ввалилась в нее с радостным криком: «Сюрпри-и-из!»

Сюрприз получился что надо.

Дверь мне открыл не Говоров, а незнакомая дамочка небольшого роста и не столь уж великих лет. Не больше тридцати, пожалуй, судя по свежему личику, хорошенькому даже без косметики. Одета дамочка была в банный халат, на голове у нее красовался изящный тюрбан из полотенца – нежно-розового, с вышитыми по всему полю прелестными цветочками.

«Такая… в жутких розочках», – вспомнилась мне вдруг реплика сплетницы из фильма «Служебный роман».

Почему-то именно эти розочки произвели на меня особенно сильное впечатление.

Я точно знала, у Говорова не имелось никаких банных принадлежностей розового цвета, тем более с вышивкой. То есть эта мымра к нему уже со своими вещами явилась!

Сердце мое упало и взгляд тоже, обреченно прокатившись по мымре сверху донизу. На нижней оконечности мымры имелись еще домашние тапочки. Желтенькие, пушистые. Мои собственные. Я ведь тоже уже начала было перебираться к Никите с вещами…

– Здрасте, а вам кого? – как ни в чем не бывало поинтересовалась мымра в моих тапочках и своих цветочках.

«Гэ» у нее было мягкое, фрикативное.

«С юга с собой привез», – мелькнуло у меня в голове.

Я открыла и закрыла рот.

В следующий момент в небольшой прихожей стало тесно, потому что дверь ванной комнаты распахнулась, выпуская хозяина квартиры.

Началась сцена «Те же и Говоров». И без того габаритный, высокий и плечистый, в пушистом махровом купальном халате Никита сделался еще более объемным и притом энергично работал локтями – вытирал голову полотенцем, так что места на сцене совсем не осталось.

Я сделала шаг назад.

– Милая, где…

И тут Никита увидел меня.

Вообще-то это было смешно.

Говоров замер в нелепой позе – с руками на голове. Обрамленное влажным темно-синим полотенцем лицо его отчетливо побледнело и вытянулось.

Взгляд стрельнул на мымру, потом на меня.

– Лена, – беспомощно промямлил этот подлый предатель, – это не то, что ты думаешь…

Боже, как пошло! Как банально и глупо! Текст этой пьесы явно писал не Шекспир.

– Вот только не надо оправдываться, – с усилием проглотив не то всхлип, не то нервный смешок, попросила я и еще попятилась.

– Лена, стой!

Ну уж нет!

Сразу за порогом я резко развернулась и во всю прыть припустила вниз по лестнице.

– Елена!

Гудели перила, задетые сумкой на моем боку, грохотали умноженные эхом шаги, и голос свыше ревел сердито:

– Стой, я сказал!

Ага, сейчас.

Я вынеслась из подъезда, едва не сбив какую-то бабку с маленькой жирной собачкой.

– Тьфу, психическая! – обругала она меня, своевременным рывком уведя от столкновения мопса на поводке.

Песик усвистел в сугроб, металлическая дверь грохнула, я добежала до своей машины и даже двигатель прогревать не стала – рванула с места, как стритрейсер.

Пока доехала до дома, шесть раз звонил телефон. Первые три раза – часто, с интервалом в минуту, не больше. Потом через пять минут. Через десять. Через пятнадцать…

Уже в своем дворе, припарковавшись и заглушив мотор, я взяла мобильный и, игнорируя насыпавшиеся эсэмэски, заблокировала контакт «Никита Говоров» и удалила всю историю сообщений.

По лестнице поднималась, как старушка. Ноги отяжелели и еле шли.

Это потому что разбитое сердце упало в пятки, что ли?

– А что… – Натка при виде меня переменилась в лице и просыпала сахар мимо чашки.

C ней еще происходили такие мелкие катастрофы – руку-то она поранила правую, рабочую, – но случались они все реже. Сестра на удивление ответственно подошла к необходимости восстановиться как можно скорее и не ленилась разрабатывать руку.

Взрослеет, однако.

Еще недавно, пользуясь случаем, сидела бы у меня на шее до упора, а теперь вот проявляет самостоятельность. Ужин сама готовит, а я думала пельмени лепить…

Эх, никому-то я не нужна…

– Лен, что случилось?

– Ничего! – рявкнула я в ответ и с третьей попытки сумела пристроить на вешалку свою сумку.

Руки дрожали, ремень и крючок расплывались перед глазами, упорно не желая совмещаться. Попутно я еще обрушила на пол Наткину шубку, но сестрица, против обыкновения, не ринулась ее поднимать, квохча, как курица над обиженным цыпленком.

– Ни слова! Ни звука! Предупреждаю: никогда больше не заговаривай со мной о Говорове. Вообще не произноси его имя! Считай, что он умер!

– Скоропостижно-то как, – пробормотала Натка, но от дальнейших комментариев осмот-рительно воздержалась. – Чай будешь? С пирожными, я напекла эклеров.

– Я буду! – донеслось из Сашкиной комнаты и по полу глухо застучал гипс. – Теть Лен, а кто умер?

Чуткий слух у пацана. Музыкальный.

– Один нехороший человек, – ответила я, проходя в кухню.

– Нехороший? – с сомнением повторила Натка.

– Очень нехороший. Хуже некуда. Полная дрянь. – Я взяла чай, который сестра приготовила для себя, и выпила сразу весь. – Налей мне еще, а?

– Чаю?

– Чаю. – Душа просила чего покрепче, но мне не хотелось плакаться Натке в жилетку, а без задушевного разговора со слезами и соплями распитие чего-нибудь спиртного не обошлось бы.

– Эклер?

– Два. Или три.

Сенька взглянул на меня с беспокойством и потянулся к блюду с пирожными сразу двумя руками. До сих пор наш сладкоежка не видел во мне серьезного конкурента, но все меняется…

В молчании мы выпили чай и истребили все пирожные, тягая их с блюда наперегонки.

Эклеры Натке удались, она вообще прекрасно готовит, но я давилась пирожными не только для того, чтобы подсластить свою горькую участь. Меня распирало невысказанное, и я набивала рот, чтобы не начать говорить о Говорове, об этом подлеце, который уверял, что любит меня, а сам…

Не дожевав эклер, я вскочила и ушла к себе.

– А точно умер кто-то плохой? – услышала я, закрывая дверь. – Что-то теть Лен расстроена…

Сенька, явно удивленный моим поведением, пытался разобраться в ситуации. Я не услышала, что ему ответила Натка.

Ты спрашиваешь, кто умер, малыш? О! Их немало – скоропостижно скончавшихся в муках. Моя любовь, мои надежды, моя вера в победу на личном фронте, моя высокая самооценка… Та мымра в жутких розочках моложе меня лет на десять. И весит не больше пятидесяти кило…

А Говоров… Вот как он мог? Ведь знал же, что у меня в анамнезе уже целых два любимых мужчины, оказавшихся подлыми предателями. Сашкин папочка, пусть он будет жив и здоров в своих дальних странах, бросил меня беременной и никогда не интересовался нашей с дочкой дальнейшей судьбой. А потом был еще один идеальный мужчина, который беспощадно заморочил мне голову лишь для того, чтобы я со своими связями помогла ему в некрасивой ситуации с перспективой судебного процесса.

Нет, я не легкомысленная дурочка, во всяком случае, никогда не считала себя таковой – а мне было с кем себя сравнивать, перед глазами всю жизнь любимая младшая сестра, которая постоянно заводит знойные романы, и каждый второй из них оказывается проблемным. Но ум и сердце – они не всегда заодно.

Мне трудно доверять мужчинам. А Говорову я доверилась, и теперь мне было и больно, и стыдно, причем не только за себя. За Никиту, лишившегося моего уважения, тоже. Он низко пал в моих глазах, и видеть его таким – павшим – я не хотела.

Нет, встречи, объяснения, прощальные разговоры по душам и коллективные или индивидуальные размышления на тему «отчего все вышло именно так, кто в этом виноват и что делать» нам совершенно не нужны.

А эта фифа…

У нее свежее личико и легкая фигурка, которую не портит даже мешковатый халат. И ножки стройные, маленькие, мои тапочки ей явно великоваты, у нее максимум тридцать шестой размер. Не ходовой…

Интересно, ей Говоров тоже туфельки покупал?

Ну вот зачем я об этом думаю?

Да пропади они оба пропадом!

Я бухнулась на кровать, уткнулась в подушку и рыдала, пока не заснула.

Три дня спустя вернулась Сашка. О трагедии в моей личной жизни дочь не знала: я не считала нужным делиться шокирующими подробностями с юной девушкой, а сама она меня и не спрашивала.

Конечно, что интересного, с точки зрения активного подростка, может происходить в жизни женщины преклонного возраста – сорок плюс?

Сашку в ее пятнадцать полностью занимали собственные переживания, а также реальные или мнимые восторги и страдания сверстников. Матери она уделяла все меньше внимания, и я этим, конечно, огорчалась, но не думала, что имею право роптать. Сама ведь была такой же.

Спасибо еще, дочь хотя бы не ленилась информировать меня о том, что с ней происходит, исправно присылая мне фоточки и видосики. Хотя в ее Инстаграме их было на порядок больше…

Ну, мать – нецелевая аудитория модного блогера.

– Привет, я дома! – едва войдя, громко крикнула дочь, и первым навстречу ей прискакал Сенька.

Гипс на ноге почему-то не сильно сказывался на его скорости передвижения. Думаю, шустрого мальчишку не затормозило бы и чугунное ядро на цепи.

– О, Сандро, супер! Какой интересный загар! – весело восхитилась Натка.

Я вышла в коридор последней.

Сашка, и впрямь занятно загоревшая лицом – у глаз остались светлые пятна от горнолыжных очков или маски, – уже сбросила куртку и производила раздачу привезенных сувениров. По мне она скользнула безразличным взглядом и вежливо обронила «Здрасте», явно не узнав родную мать в унылой клуше с припухшими глазами и помятым лицом.

– Привет, Сашуля, – сказала я, непроизвольно всхлипнув.

Глаза у дочери сделались большие, рот приоткрылся.

– Не пугайся, это только выглядит очень страшно. – Натка ободряюще похлопала Сашку по плечу и подтолкнула ее ко мне. – Поздоровайся с мамочкой.

– Мам?!

– Ох, Саня…

Мы обнялись. Я замерла, надеясь на утешение.

Да, как же, размечталась!

Сашкины руки прошлись по моим бокам, после чего дочь отстранилась и, глядя на меня, несчастную, с негодованием и отвращением, безжалостно припечатала:

– Плюс пять кило, не меньше!

– Давай, добей меня, – насупилась я.

– Она здорова? – Сашка оглянулась на Натку, та подкатила глаза и красиво, но непонятно передернула плечами, как в зачине «Цыганочки». Мол, кто ж его знает…

– Мать, ты с ума сошла? В твоем возрасте такой стремительный набор веса – это прямой путь на свалку истории. Я все понимаю, сама за бодипозитив, но тебе же за сороковник уже, антиэйдж – твое все. Да тебя такую Говоров бросит!

Я взвыла, повернулась кругом и заперлась в своей берлоге.

Отлично поговорили, прекрасно утешили.

– Что? Серьезно? Правда бросил? – недоверчиво спросила в коридоре Сашка.

Натка что-то невнятно забормотала, старательно понизив голос, чтобы я ее не услышала. Шепчась, они ушли на кухню, и только Сенька продолжал носиться по коридору, сам с собой играя в хоккей подаренной ему сувенирной шайбой. Гипсовая нога с успехом заменяла клюшку.

Я немного поерзала ухом по двери – все же было интересно, о чем они там говорят, – но услышала только малоинформативные обрывки.

– Ты что, не знаешь свою мать? – сказала Натка. – Она ж судья!

– А он прокурор, – напомнила Сашка. – А адвокаты им, значит, без надобности…

Потом запыхтел чайник, зазвенела посуда, и я услышала еще:

– Не лезь, мне этот ее настрой прекрасно знаком. Моя дорогая сестричка включила протокол «Упрямый баран», теперь ее танком не сдвинешь.

– Но как же…

– Никак! Должна сама…

И снова бу-бу-бу и шу-шу-шу. Интриганки.

Определенно чувствуя, что весь мир против меня, я опять завалилась в кровать. Но Сашкины слова про последний путь на свалку истории меня задели, и я поймала себя на том, что, сердито сопя, усердно втягиваю живот. А он, зараза, не сильно втягивается. И бока отвисают…

Потом Натка и Сенька покинули нас, отправившись к себе на такси. Сестре предстояло выйти на работу, а племянник хотя и должен был еще посидеть дома, но собирался начать заниматься с преподавателями. Натка договорилась, что учительница будет приходить к ним домой.

Я вышла проводить любимых родственников, и мы попрощались как ни в чем не бывало. Мой внешний вид, поведение и настроение не обсуждались и вообще не упоминались. Какие у нас все тактичные, любо-дорого посмотреть!

Или равнодушные. Безразличные. Черствые, как… я не знаю… как засохший эклер!

Потом, впрочем, ко мне явилась Сашка.

– Ма, не съездишь со мной в салон? – брезгливо ухватив свой локон и с откровенным отвращением рассматривая секущиеся кончики, спросила дочь. – Я с гор спустилась – чисто снежный человек. Лохматая, без маникюра… Ну, и тебе же завтра на работу…

Я оценила эту деликатную попытку привести в божий вид безобразную мать снежного человека и с благодарностью приняла предложение.

Мы с Сашкой съездили в салон и упорядочили головы и ногти, а на обратном пути поужинали в модном ресторанчике какой-то здоровой едой – заказывала дочка, иначе я бы не ограничилась салатом из водорослей с незначительными вкраплениями фрагментов морепродуктов и неведомых мне семян. Салат назывался теплым, но совсем остыл, пока Сашка его фотографировала.

Приступать к еде, не сделав ее фото или видео, у модных блогеров не принято, это даже более обязательная часть застольной программы, чем предварительное мытье рук.

– Здоровый образ жизни, мам, – вещала моя блогерша, жестикулируя палочками для еды, – это не про пожрать, а про философию! Гармония с мирозданием, осознанность, все такое… не говори, что тебе плевать, ты же умная женщина.

Последние события сформировали у меня совершенно противоположное мнение о самой себе, но я безропотно ковыряла траву в своей тарелке и согласно кивала.

Гармония с мирозданием – вещь прекрасная, кто бы спорил.

Если ее можно найти в миске с водорослями – я только за.

Глава 2. Про вечную молодость – к сожалению, не мою

Что можно сказать об утре первого рабочего дня после долгих выходных?

В двух словах: оно не прекрасное.

Мне удалось не проспать, что само по себе могло считаться небольшим гражданским подвигом, но я не успела опередить Сашку, и она заняла ванную на долгих полчаса.

В процессе довольно нервной дискуссии через дверь я узнала, что лучший помощник в ведении здорового образа жизни – закаливание организма, но приступать к нему нужно не вдруг. Дело это непростое и ответственное, а потому требующее спокойствия и терпения, причем от всех, включая тех, кому срочно нужно в душ, чтобы не опоздать на работу. Что там ваш суд, подумаешь, вот наше закаливание – это серьезно!

Прежде всего рекомендуется в течение нескольких дней растирать тело сухим полотенцем, потом следует перейти к влажным обтираниям, день за днем понижая температуру воды.

Эти стадии Сашка, на мое счастье, уже прошла и теперь могла перейти к обливаниям, но должна была строго контролировать температуру воды.

Сегодня она планировалась аккурат на уровне 12 градусов выше нуля и ни долей Цельсия выше или ниже. Собственно, попытки добиться идеальной температуры воды в ведре при условии обязательной фиксации полученного значения термометром и затянули пребывание юной зожницы в ванной комнате.

Наконец радостный визг и шумный плеск возвестили о благополучном завершении сложной спецоперации «Обливание».

Мы произвели рокировку, и я заняла ванную, а Сашка пошла готовить себе полезный здоровый завтрак из продуктов, которые она предусмотрительно привезла с собой с гор.

Мне хватило ума не подвергать сомнению великую пользу и сам факт существования в природе эдельвейсового меда. За красивую баночку с высокохудожественной этикеткой с моей доверчивой девицы наверняка слупили круглую сумму, но мед он и есть мед, в любом случае продукт хороший. К меду из эдельвейсов у Сашки был сыр из молока белых девственных коз, и я опять же усомнилась, что молоко и непорочность у дойных животных совместимы, но тоже смолчала.

Сыр как сыр, я попробовала кусочек. Пальчики не оближешь, но есть можно. Похоже на спрессованный несоленый творог.

У меня на завтрак был только кофе, да и тот убежал, пока я была в ванной.

Немного задержалась, рассматривая свое отражение в зеркале. Оно и так-то все реже походило на парадный портрет дворцовой красавицы, а за последнюю неделю еще заметно выцвело и потускнело. Щеки стали круглее и при этом обвисли, носогубки обозначились четко, как прочерченные карандашом, между бровей было две морщинки, а стало три…

И это я еще старательно удерживала взгляд на лице, придирчиво рассматривать фигуру мне совсем не хотелось. Боюсь, после ревизии складочек на животе и боках мне и кофе в горло не полез бы…

Увидев, что я лишилась своего утреннего напитка, добрая дочь предложила поделиться со мной свежевыжатым морковным соком, но я вежливо отказалась, соврав, что не могу позволить себе уменьшить ее порцию.

Мол, молодой растущий организм должен получать все необходимое в полном объеме.