Ученье – свет, а богов – тьма Жукова Юлия

– А почему ты сразу не сказал? – выпаливаю я.

Кир мнётся, и Алтонгирел отвечает за него:

– Не хотел выдавать, что подружка – знающая.

Ах, ну да, это же плохо. Господи, бедная девочка – внебрачная, сирота, вся больная, да ещё и с запретными способностями. Погодите…

– Алтонгирел, а может быть, что эта её болезнь какого-то… такого происхождения? – спрашиваю.

Он не может не воспользоваться случаем посмотреть на меня как на дуру.

– Естественно она такого происхождения! Девчонка квазар, из неё сила шарашит во все стороны, как от Солнца!

– Эм-мм… А с этим можно что-нибудь сделать? – интересуюсь я, морально подготовившись к потоку оскорблений. Он не следует.

– Кир, – окликает духовник. – Она сирота или внебрачная?

– И то и другое, – отвечает Кир.

Алтоша устало трёт лицо, потом почему-то матерится.

– Ты чего? – спрашиваю я озабоченно.

Алтонгирел неожиданно сгребает девочку в охапку.

– Пошли в унгуц, – буркает он. – Нечего ей тут в снегу валяться.

Мы с Киром переглядываемся и вслед за духовником лезем в унгуц.

– Так с ней безопасно рядом находиться? – уточняю.

– Да, – угрюмо кивает духовник. – Я сначала неправильно понял, что она такое. Я думал, она вулкан, а она квазар.

– Мне это ничего не говорит, – напоминаю на всякий случай. Но он только задумчиво кивает.

– Извините… – шепчет Айша, раскисшая на коленях у Алтонгирела. – Вы меня не ждите, а то мясо быстро кончается.

– Я тебе принесу! – вызывается Кир. – Ведь можно же? – Он вопросительно смотрит на меня, потом на духовника.

Я пожимаю плечами, Алтонгирел кивает. Кир срывается с места и бежит к костру, где с боем добывает целый шампур. Столько она не съест, конечно, а если и съест, то впрок ей это не пойдёт, но мне трудно осуждать Кира за энтузиазм, да и есть уже хочется.

– Алтонгирел, – возвращаюсь я к неразрешенному вопросу после того, как мы все зажевали по куску мяса. Айша, как я и ожидала, больше одного не осилила. – Ты можешь как-нибудь адаптировать для обывателя, что значит «квазар» и можно ли помочь девочке?

– Квазар, – со вздохом начинает духовник, – это и значит, что она вся уходит в распыл, потому что не может управлять своей силой. Что касается помощи… – Он хмурится и пару секунд рассматривает слипшиеся волосы девочки. – Обычно таких детей в младенчестве запечатывают. Девочек просто на всю жизнь, а мальчиков – пока не настанет срок им пойти в духовное учение.

– Ну, а её можно запечатать? – продолжаю расспрашивать я.

– Лиза, ты сегодня нарочно тупишь? – выплевывает духовник. – Я же сказал, в младенчестве! Это можно сделать, только пока зубы не прорезались. Теперь поздно, она сроднилась с силой, если запечатать – не выживет. Ты вот лучше скажи, у неё… – он запинается, переходит на шёпот и, к моему удивлению, краснеет, – ну эти… дела… женские – начались?

– Нет ещё, – заверяем его мы с Киром. Я кошусь на ребёнка – он-то откуда знает?

Алтонгирел, однако, мрачнеет ещё больше. Айша у него на коленях притихла и, кажется, отключилась от бренного мира, только моргает иногда.

– Плохо, – сообщает Алтонгирел. – Если б начались, можно было бы попробовать отдать её в учение, а так ждать придётся. Не знаю, доживёт ли. Надо с Ажгдийдимидином консультироваться, а ты знаешь, как он относится к безродным.

Айша, если это вообще возможно, обвисает ещё сильнее. Кир хмурится.

– А обязательно именно с ним? – поджимаю губы я.

– Он сам был квазаром в детстве, – объясняет Алтонгирел. Я поднимаю брови. – Да, вот, понимаешь теперь, какие духовники из них получаются. Но квазары не рождаются больше одного на поколение. Ажгдийдимидина самого в детстве не распознали, вовремя запечатать не успели, и он еле дотянул до обучения, был одним из самых юных духовников за всю историю. Но он мужчина, для мужчин есть предпочитаемый возраст начала обучения, однако он не обязательный, можно и раньше. Девочка же, пока не станет женщиной, в принципе не может управлять своей силой.

– А нельзя её как-нибудь, – встревает Кир, – ну, типа подпитывать? Чтобы она не такая дохлая была? Ну вроде как вот вы, Лиза, ставите капельницы с сахаром тем, кто есть не может, или там с искусственной кровью…

– Человек так сделать не может, – решительно отрезает Алтонгирел. – Только бог. Но богам она, видать, не очень-то нужна…

Кир строит мне отчаянные гримасы, намекая на что-то. Да сама догадалась, спасибо.

– Я могу Ирлика попросить, – напоминаю я духовнику.

Он морщится.

– Ты забываешь, что он тебе уже давно ничего не должен. А быть в долгу у бога – не лучшее, что можно придумать. Сама посуди, чем ты с ним расплатишься?

– Рыбой? – усмехаюсь я. – Ну или могу его вышить крестиком во всю стену. Вообще можно у него самого спросить, что почём.

Алтонгирел снова уставляется на девочку у себя на руках. Как-то он с ней сроднился, прям прирос. Видно, что мучается сомнениями, но в итоге решается:

– Ладно, я не твой духовник, не моё дело тебе советы давать, а со своим духовником ты всё равно не общаешься. Делай как хочешь. Только где ты возьмёшь Ирлик-хона посреди зимы?

– Ну-у… – Я оглядываюсь. – Кир, ты глазастый, посмотри, нигде вокруг не видно маленького рыжего зверька?

Кир старательно осматривается, потом вылезает наружу и вскарабкивается на купол унгуца – за что уж там можно уцепиться? – и крутится на месте, пока наконец не замечает что-то в стороне леса.

– Есть! Вон сидит, на куницу похожий такой.

Я снова вытряхиваюсь в снег и всматриваюсь в рыжую точку далеко среди деревьев.

– Кис-кис-кис… – зову растерянно. А как подзывают мангустов? – Э-э… Рики-тики-тави?..

В конце концов, когда я дохожу до «гули-гули», мангуст догадывается, что это к нему обращаются, и подбегает поближе, высоко подпрыгивая и ныряя в глубокий снег. Он весь распушился и явно мёрзнет, уж очень тут погода не мангустовая.

– Лапочка, можно с тобой как-нибудь хозяину передать послание? – спрашиваю, не очень соображая, какого ответа я жду. Мангуст тоже смотрит на меня озадаченно, растопырив уши. – Мне бы с Ирлик-хоном поговорить, – поясняю.

Мангуст склоняет голову набок и хлопает длинным пушистым хвостом по снегу: раз, два, три… и кувыркается, внезапно пропав из виду.

– Ух, холодина! – слышу я за спиной знакомый голос. Оборачиваюсь – и точно, Ирлик в обличье Змеелова сидит рядом с Киром на куполе унгуца и ёжится от холода, несмотря на пушистый лисий полушубок и толстые замшевые штаны. – Лиза, ты не могла меня куда потеплее пригласить?

– Извини! – пугаюсь я, ещё не хватало простудить его. – Сейчас унгуц открою, в нём тепло!

Кир во все глаза таращится на бога и вслед за ним соскальзывает в салон. Технически унгуц у нас пятиместный – два сиденья впереди, три сзади. Вот на передние и приземляются Кир с Ирликом, а на задних не так уж много места: с одной стороны Алтонгирел с полулежачей Айшей, а с другой просторный фильтрующий полог над Алэком в перевозной колыбельке. Я еле втискиваюсь. Алэк от всех перемещений просыпается, так что всё равно приходится взять его на руки. Он радуется знакомому дяде и машет ручкой, Ирлик в ответ подмигивает. Алтонгирел, кажется, забывает дышать.

– Да-а, тут потеплее будет, – замечает Ирлик, передёргивая плечами. – Так что у тебя тут стряслось?

– У нас тут девочка, – неловко объясняю я, – вот… к-квазар.

– Это я вижу, – кивает Ирлик, по-прежнему озадаченный.

– Я просто подумала, не мог бы ты ей как-нибудь помочь?

Ирлик легонько сдвигает брови.

– Она… – хрипло заговаривает Алтонгирел, прокашливается и продолжает не своим, нервным голосом: – Элизабет имеет в виду благословение стихий.

– Да я понял, – кивает Ирлик. – Я вообще по-человечески хорошо понимаю.

Алтонгирел бледнеет, Кир хихикает, а Ирлик становится коленями на сиденье, перегибается через спинку, нависнув над Айшей, и принюхивается. Мне кажется, у него даже нос удлиняется от усердия.

– Здравствуйте, – сипит Айша и улыбается, но Ирлик никак не реагирует.

– Не, – произносит он наконец, втягиваясь обратно и садясь себе на пятки. – Она в месяц Учока родилась, так что это не ко мне.

– Ты совсем ничего не можешь сделать? – расстраиваюсь я.

– Мочь-то я могу, но вот потом триста лет прятаться от Учока по всей планете в мои планы не входит, – усмехается Ирлик. – Было б дело летом, я бы ещё отмазался, а сейчас его сезон, так что извиняй, хозяйка, тут политика. А чего её в детстве не запечатали?

Я пожимаю плечами, но Айша вдруг отвечает сама:

– Не смогли.

– Как это не смогли? – возмущенно спрашивает Алтонгирел.

– В деревне, где мы жили, духовник пытался, но не смог. А ехать в город у отца денег не было.

– Что-то Учок разошёлся, – замечает Ирлик. – На одном фронте гадит, на другом халтурит. Жена ему изменяет, что ли…

– Э-мм… Слушай, Ирлик, – говорю я, не очень желая выслушивать подробности половой жизни богов, – как ты считаешь, она в таком состоянии доживёт до обучаемого возраста?

– Хотите её на духовника учить? – хмыкает Ирлик. – Интере-есная идея. Только ничего не выйдет, из неё так шарашит, что никакая учёба впрок не пойдёт.

Алтонгирел заметно сникает. Мне тоже жалко девочку, и Кира жалко, он так надеялся, что удастся её вылечить…

– Ну мы можем хоть что-нибудь сделать, чтоб ей помочь? – спрашиваю его.

Ирлик пожимает плечами.

– Можешь Учока попросить, но осторожно, он подлюка такая… Плату берёт только вперёд, чуть недоглядишь, прошлое изменит.

– А какую плату-то?

– Подарок какой-нибудь, – поясняет Ирлик. – Золотишко, меха… Но ему надо по всей форме, с отправлением на ритуальном костре и прочими красивостями.

– Слушай! – хлопаю себя по лбу. – Я ж ему гобелен сплела!

Мало мне хлопка по лбу, ещё и тычок в ребра получаю от Алтоши. Ирлик принимает высокомерно-оскорблённый вид.

– Я тут, значит, прибегаю по первому зову, а она этому вороньему сыну гобелены плетёт!

– Ну И-и-ирлик! – Я складываю ручки домиком. – Не сердись, я просто хотела его задобрить, чтобы он перестал нам пакости делать. Хочешь, я тебе ещё сплету? Или вышью? Два раза?

Ирлик прищуривается:

– А ты красиво вышиваешь?

– Красиво! – с готовностью отвечаю я.

– Ну ладно, – соглашается он. – Так и быть, прощаю. Но жду от тебя портрет, и чтоб большой и красивый был!

– Хорошо-хорошо! – часто киваю я. – Вот вернусь домой и засяду!

– Можешь не спешить, я бессмертный, – усмехается бог. – А Учок теперь тебе и правда должен, можешь попробовать с ним поговорить.

– А это сложно? – уточняю я.

– Сложно, – серьёзно кивает Ирлик и переводит взгляд на Алтонгирела. – Ты, духовник, не Старейшина пока, так ведь?

Алтонгирел прямо сидя вытягивается по струнке и рапортует:

– Старейшиной не являюсь, простите неразумного!

– Да ты передо мной-то не выделывайся, – дружелюбно говорит Ирлик. – Эту манеру лучше для Учока прибереги, он по-человечески не понимает. А ты, Лиза, учись. С другими богами вот так говорить нужно, иначе ничего не добьёшься.

– Я так не умею, – развожу руками. – Я вообще по-муданжски так себе говорю.

– Это да, – соглашается Ирлик и кривится. – А ты, значит, духовник, раз не Старейшина, то и формул преподнесения не знаешь, так?

– Не положено, – лепечет Алтонгирел. – Простите…

– Знаю, знаю, не занудствуй, – перебивает его Ирлик. – Раз так, то доставай ручку там или что, записывай, диктовать буду.

Мы с Алтошей синхронно извлекаем наладонники.

– Техники-то, техники, – качает головой Ирлик. – На бумажку запишите, а то, как Учок явится, у вас вся эта техника вырубится к шакалам, он же не знает, как она устроена.

Мы принимаемся рыться в вещах в поисках бумажки, точнее, конечно, пластика, откуда тут бумаге-то взяться… Положение спасает Кир, извлёкши из кармана куртки, надетой на Айше, свернутую трубочкой тетрадку с упражнениями по муданжскому и карандаш. Алтонгирел пытается её перехватить, но Ирлик отдаёт мне.

– Тебе говорить, ты и записывай.

Так что Алтоше ничего не остаётся, как всё-таки строчить в наладонник, а Алэка у меня принимает Кир, а то мелкий чересчур интересуется шуршачими бумажками.

– Итак, – Ирлик умудряется сложить ноги лотосом на своём переднем сиденье, при этом задевает что-то на пульте управления, от чего включается музыка. – А ну тихо! – рявкает он на унгуц, и машинка послушно затыкается. Чую, не слыхать нам тут больше музыки… – Так вот, – продолжает Ирлик. – Сейчас мы отсюда выйдем, посадим девчонку в сугроб, дадим ей в руки какой-нибудь фрукт… Лиза, у тебя найдётся завалящая хурма или ещё что?

– А разве не тыкву надо? – набирается смелости встрять Алтонгирел.

– Облезет и неровно обрастёт этот Учок, тыкву ему ещё, – кривится Ирлик. – Сойдет и клубень чомы.

Я меж тем откапываю пакет с фруктами, которые мы собирались раздать детям, но не успели пока.

– Вот, есть хурма, обезьяньи серьги, нуговые ягоды…

– Бери хурму. Итак, посадим мы её с хурмой, ты, Лиза, встанешь у неё за спиной и скажешь молитву призыва. Записывай: О великий, светозарный, неботрясущий, грозный, вечно почитаемый нами господин наш Учок, – с непередаваемым отвращением диктует Ирлик. – Долгая тебе лета, красное тебе солнце, белая тебе вода, жирная тебе земля. Лиза, не пропускай «тебе», а то он не поймёт. Так, хорошо, дальше пиши: Неразумные и несчастные почитатели твои, мы нижайше молим тебя своим присутствием наше скудное обиталище осенить.

– А разве не надо говорить «несчастные рабы»? – снова встревает Алтонгирел.

– Ты духовник, тебе надо, – поясняет Ирлик. – А она свободная женщина. Так, что там дальше… Да отверзнутся небесные врата, дабы смог луч солнца обратиться дорогой, по которой лежит твой путь в наши… ну, скажем, дикие леса. Мы же в лесу будем призывать, правильно?

Я вообще не помню, когда последний раз что-то писала от руки, почерк у меня корявый, а скорость маленькая, строчу, высунув язык, едва успеваю. На счастье, Ирлик делает паузу.

– Слушай, а почему так сложно? – не выдерживаю я, переводя дух. – Это правила вежливости какие-то?

– Да нет, говорю же, он по-человечески не понимает, – поясняет Ирлик. – Ты привыкай, таких, как он, большинство, это я… как это называется? Вольнодум. За что меня и не любят, собственно. Ладно, пиши дальше, ещё много.

Я исписываю полтетрадки формулами приветствия и благопожеланиями, когда Ирлик вдруг останавливается и делает глубокий вздох, обдавая нас с Алтошей горячим медовым дыханием.

– А теперь самое весёлое, – предупреждает он, сверкая зубами. – Поскольку гобелена у тебя с собой нет, то придётся прочитать формулы преподнесения, а они на древнем языке.

– Так я ж его не знаю… – обалдеваю я.

– Вот потому я и говорю, что самое весёлое, – поясняет Ирлик. Волосы у него распущены и затеняют лицо, так что хорошо видно только блеск глаз и зубов в кровожадной улыбке, и мне становится не по себе. – Я продиктую по буквам, а ты уж записывай как хочешь. Слушай.

Дальше он производит последовательность звуков, часть из которых напрочь отсутствует в современном муданжском.

– Погоди-погоди, – прерываю я. – Я не понимаю, какими буквами это записывается.

– Какими хочешь, лишь бы прочитать смогла. Слушай ещё раз.

Со второго раза я вывожу три строчки – муданжским, всеобщим и родным алфавитом вперемежку.

– Я это не прочту, – говорю в ужасе, глядя на бессмысленные значки.

– Прочтешь, куда денешься, – успокаивает Ирлик. – Может, не с первого раза, но прочтёшь.

– Ага, а Учок будет стоять и ждать.

– Будет, а что ему останется, – ухмыляется Ирлик. – Если уж ты его вызовешь, то он не сможет уйти, пока не отпустишь.

– Может, мне заранее потренироваться? – с опаской спрашиваю я. Не нравится мне идея, что какой-то бог будет стоять и слушать мои потуги. Я бы на его месте меня быстро пристукнула.

– Ни в коем случае! – серьёзно отвечает Ирлик. – Если тебе удастся произнести всё правильно до того, как Учок будет здесь и выслушает приветствия, получится чудовищное хамство. Не волнуйся, не заржавеет подождать, пока ты справишься. Давай, пиши дальше.

И я пишу.

Мы выходим из унгуца и, воровато оглядываясь, топаем в лес. Комичнее всего выглядит Ирлик – он с ног до головы завернут в белый флисовый плед, потому что мёрзнет в человеческом обличье, а в божественном его Учок сразу узнает.

– А он вас точно не узнает так? – осторожно спрашивает Кир.

– Под белым пледом точно нет, – успокаивает Ирлик.

– Он серьёзно настолько тупой? – понизив голос, удивляется Кир.

Алтонгирел возмущенно шипит и пытается отловить Кира за ухо, но это очень трудно сделать, когда несёшь на руках больную девочку, так что ребёнок уворачивается.

– Да он, конечно, умом не блещет, – спокойно отвечает Ирлик. – Но дело не в этом. Учок – из старших богов, он по-другому воспринимает мир, чем мы, младшие. Для него символ равнозначен реальному присутствию. Со мной так тоже бывает, но я стараюсь не поддаваться. Это трудно… Вроде как глаза видят, а потрогать нельзя. Иногда забываешь, трогаешь, а там пустота. Очень обидно бывает.

– Так не получится, что я Учока с этим гобеленом как бы… надую? – опасливо интересуюсь я.

– Его-то нет, – отмахивается Ирлик. – Говорю же, он из старших. Для него что глаза видят, то и правда. Старшим гораздо легче жить. А вот я, да Умукх, да Укун-Тингир, мы бродим в полутьме. Ну да что я тебе это рассказываю, у тебя свои, человеческие проблемы. Хватит уже идти, у меня ноги закоченели!

Мы останавливаемся не то чтобы на полянке, но деревья тут немного пореже. Ирлик указывает на холмик впереди.

– Духовник… – начинает он, потом сдвигает брови и на пару секунд задумывается. – Алтонгирел. Клади девчонку сюда.

Алтоша так обалдевает от того, что бог вспомнил его имя, что не сразу выполняет указание. Ирлик, впрочем, не замечает.

– Лиза, ты с ребёнком становись у неё за спиной.

– А зачем с ребёнком-то? – хмурюсь я, поудобнее перехватывая Алэка.

– Затем, что, когда мать с ребёнком просит, отказать невозможно, – как само собой разумеющееся поясняет Ирлик. – Алтонгирел, ты будешь ей бумажку держать. А ты, пацан, давай ко мне под плед, тебя Учок не любит, нечего его провоцировать. И всем молчать, кроме Лизы. Я, если что, слова подскажу, но лучше бы без этого.

– Алэк может высказаться, хотя слов он пока не говорит…

– Детям простительно, – перебивает меня Ирлик. – Давай, начинай быстрее, очень уж холодно, а ты долго будешь продираться. Если с первого раза не получается, читай второй и третий, пока не получится. Учок за временем не следит, хоть вечно тут будет стоять. Ну всё, мы прячемся.

Подтянув к себе Кира и запахнув поплотнее плед, Ирлик в самом деле ложится в снег и более-менее сливается с местностью. Кир ещё немного ворочается, устраиваясь, и в итоге мне видны только два любопытных носа под белым козырьком.

Алтонгирел, стоящий у меня за спиной, открывает первую страницу записей и суёт мне под нос. Я начинаю читать.

Надо отдать должное Ирлику, он очень чётко указал, где кончается каждая часть, которую можно повторять отдельно. Первую я прочитываю четыре раза, прежде чем от неё происходит какой-либо толк.

Толк выглядит как луч красноватого света, как будто бы прямо от солнца, падающий в сугроб метрах в трёх передо мной. Сосны по обе стороны начинают мелко дрожать, как бы в порыве внезапного ветерка, но уж очень интенсивно. Иголки и шишки с них осыпаются, но не на землю, а зависают в луче кружащимся облаком. Свет напоминает закатный и живописно играет на хвое, взвешенной в воздухе. Постепенно смесь уплотняется и складывается в подобие человеческой фигуры – рыхлое, тёмное, шипастое и с красноватыми отблесками.

Айша, которая сидит опершись спиной о мои ноги, прерывисто вздыхает. Алэк у меня на руках заворожённо рассматривает явление перед нами. Алтонгирел держит листки у него над головой, рука его дрожит.

– Дальше! – слышу я надрывный шёпот слева, не понимаю только, это Ирлик или Кир мне командуют. Но что это я, действительно. Надо же продолжать.

Я честно прочитываю следующий кусок, в котором здороваюсь и желаю тому, что стоит передо мной, бесконечного блага. Не знаю уж, как я должна понять, что мои слова услышаны.

– Ещё раз! – шипит над ухом Алтонгирел.

Я послушно повторяю. О, теперь вижу, что проняло, – у стога шишек появились глазки! Точнее сказать, два красных прожектора. Они недолго шарят по снегу и деревьям вокруг, к счастью, не задерживаются на белом пледе, под которым сидят Ирлик с Киром, и нащупывают меня. Ощущение именно такое, как будто меня щупают чем-то тёплым и мокрым, причем прямо под одеждой. Я взвизгиваю и отшатываюсь, упираясь спиной в Алтонгирела.

– Тихо! – шикает он.

– Ты знаешь, как это гадко?! – возмущаюсь я.

– Не разговаривай, читай дальше!

К счастью, омерзительное ощущение ослабевает, хотя и не исчезает совсем. Однако дальше следует та самая абракадабра из трёх алфавитов. Я поглубже вздыхаю и пытаюсь успокоиться, а заодно уложить дрожащую руку духовника себе на плечо, а то буквы очень прыгают перед глазами.

Начинаю читать и сбиваюсь на пятой букве. Начинаю заново – на третьей. Снова глубоко вздыхаю, третья попытка более успешная – две строчки. Но, увы, их там три.

Не знаю, сколько раз я пыталась воспроизвести всю «формулу преподношения», как Ирлик её назвал, но за это время успело стемнеть. Прожекторы Учока продолжают меня буровить, Ирлик там, наверное, уже оледенел, Азамат нас ищет…

Меня кто-то хватает за лодыжку. Не знаю, каких нечеловеческих усилий мне стоит не завизжать, но я все же сжимаю глотку, памятуя, что говорить нельзя.

– Повторяйте за мной, – шипят мне снизу.

Я понимаю, что это Айша говорит. Она-то откуда знает слова? Запомнила?

Но я послушно повторяю. То, что я слышу, очень похоже на то, что мне надо сказать, а повторять со слуха всё-таки гораздо проще, чем разбирать мои каракули. С первой же попытки мне удаётся, я вижу какие-то изменения и так радуюсь, что чуть не забываю, что это ещё не конец…

А изменения меж тем не шибко радостные. У существа из иголок открывается клюв. Длинный, красный. С зубами. Две мохнатые лапы отделяются от тела и повисают в воздухе, простёртые ко мне, безо всякой связи с телом.

Айша продолжает говорить монотонно и неторопливо, что, конечно, хорошо, потому что я успеваю повторять, но как-то мне уже хочется побыстрее перейти к следующей фазе. К счастью, Учок не приближается ко мне, а то бегать бы мне по этому лесу, пока ноги несут…

После очередного куска абракадабры под диктовку Айши в воздухе повисает призрачная копия моего гобелена с Учоком, и мохнатые пальцы смыкаются на его углах. Ну вот, конец-край близок. Осталось попросить его за Айшу, и всё.

И я должна была бы сообразить, что для манипуляций над Айшей ему придётся подойти поближе. Девочку поднимает в воздух, она безвольно висит, опустив голову, как некачественная марионетка. Она продолжает мне диктовать, но с трудом, как будто забывает, что делает. Видимо почувствовав это, она ускоряется, и я на последнем дыхании тараторю за ней. Хвала небесам, последний отрывок на древнем языке кончается прежде, чем она отключается совсем, а дальше уже снова по-муданжски. Через секунду после того, как я выдыхаю последнее слово, Учок приближается вплотную и втягивает Айшу в себя, то есть в смерч из хвои, который он собой представляет. Не знаю, куда он дел гобелен, я была слишком занята, чтобы следить. Красные глаза бога шарят по мне и по притихшему на руках Алэку. Тепло из-за моей спины исчезает – это Алтонгирел уронил тетрадку и кинулся её поднимать.

Учок поднимает мохнатую лапу и протягивает её к Алэку. Я в ужасе прижимаю ребёнка ближе. Хвоя колышется как бы в такт дыханию, меня прошибает пот, я пытаюсь шагнуть назад, но не могу, ноги приросли, Алэк принимается хныкать. Я загибаюсь вся сама в себя, лихорадочно заворачивая ребёнка в полы шубы, пуговицы брызжут веером во все стороны. Нет-нет-нет, только не мою деточку! Учок вздрагивает от удара пуговицы, наклоняется ко мне, задевая мохнатым клювом мои волосы, и всё-таки дотягивается лапой до Алэка. Гладит его по голове. И вдруг вся хвоя падает на землю вместе с Айшей, свет меркнет, и мы остаёмся в полной темноте и тишине, Алэк возмущенно сопит у меня на руках.

Тишина длится недолго. Её прорезает нечеловеческий визг Айши. Я разрываюсь между ней и Алэком, но Алтонгирел удерживает меня.

– Читай благодарность! – орет он, суёт мне тетрадку и бросается вперёд, переворачивает девочку на спину, стряхивает с её лица хвою.

Айша визжит изо всех сил, и кто бы подумал, что их у неё столько. Я еле разбираю слова в густых сумерках, пытаюсь читать, держа Алэка одной рукой. Внезапно снова становится светло – это включаются фары унгуца, направленные прямо мне в спину. Воспользовавшись возможностью, я быстро дотарабаниваю остатки текста. Как раз вовремя – в следующую секунду до меня добегает Азамат.

– Лиза! – Он хватает меня за плечи. – Что вы тут делаете, мы вас обыскались! Почему она…

Нас окружают люди, Айша продолжает визжать с краткими перерывами на вдох, Алтонгирел держит её за руки и что-то бормочет, но непохоже, чтобы это имело эффект. Алэк у меня на руках выглядит живым и здоровым, только очень недовольным, но папе радуется.

Из-под снега, а вернее, из-под пледа вылезают несколько поддубевший Кир и мрачный Ирлик. Последний, даже не оглядываясь по сторонам, трансформируется в свою божественную форму среднего размера.

– О боже… – выдыхает Азамат, замечая светящуюся фигуру Ирлика.

– А-а-а-а-ах! – нараспев протягивает упомянутый боже. – Тепло-о-о-о!

Надо ли описывать, что происходит вокруг… Гхан валится в снег, дети кто вопит и бежит, кто замер на месте и забыл дышать. Кир деловито отряхивается, не спеша отходить от Ирлика, который теперь производит тепла примерно столько, сколько давал бы костёр того же размера.

Айша продолжает орать.

– Азаматик, подержи Алэка, пожалуйста, – выдавливаю я, снова обретая способность соображать. Алэк уже и сам тянет ручки к папе. Ещё бы, мама-то вот без ума оказалась, втянула деточку во что-то непотребное.

Азамат, ещё не совсем, мягко говоря, разобравшийся в ситуации, послушно подхватывает у меня мелкого.

– Объясни что-нибудь! – молит он, заглядывая мне в глаза.

– Спасаем Айшу, Ирлик помогает, она типа духовник! – выпаливаю я и кидаюсь туда, где Алтонгирел по-прежнему пытается колдовать над несчастной девочкой.

– Ирлик, почему она не в порядке?! – вопрошаю я.

Бог присаживается рядом, щекоча меня перьями и обдавая жаром.

– Сквозь неё бьёт поток. Очень много силы покидает её, но ещё больше вливается. Это больно. Алтонгирел, ты можешь ей помочь, если покажешь, как собрать всю силу в единый поток, тогда его можно будет подчинить дыханию.

– Знаю! – истерично и повышенным тоном отвечает духовник. – Пытаюсь, не могу! Силы слишком много!

– Ты не поэтому не можешь, – спокойно возражает Ирлик. Завидую его невозмутимости. – Ты боишься прикоснуться к женщине.

Алтонгирел вытаращивает на него блюдцеобразные глаза, шевелит губами, но возразить не решается, только снова поворачивается к Айше, мечущейся на усыпанном хвоей снегу.

Я беру его за запястье.

– Успокойся, – предлагаю, хотя сама далека от спокойствия. – Ты можешь это сделать. Вон даже Ирлик в тебя верит. Мы же знаем, что ты эпически крут. Я понимаю, что разведывать новое страшно. Но иногда это необходимо. И куча людей постоянно это делает, вполне успешно. Знаешь, как мне сегодня было страшно? Но я справилась, хотя для меня всё происходящее было совершенно вчуже. Для тебя же тут твоя работа, и новизна очень небольшая. И ты не один, и у тебя не отберёт ребёнка злобный бог. Ну давай, Алтонгирел, ты справишься!

Не знаю уж, моя речь возымела какое-то действие или просто духовник собрался с силами, но он всё-таки начинает шевелиться. Берёт Айшины руки в свои, сгибается над её лицом и, уперев губы ей в лоб, принимается шептать. Айша уже охрипла от криков, и сквозь её каркающие стоны я частично слышу слова Алтонгирела.

– Вдохни и держи всё внутри, хоть пару мгновений, вдохни и держи. Пожалуйста, у тебя достаточно для этого сил, я знаю, что больно, но вдохни и держи…

Айша пару раз безуспешно пытается задержать дыхание, на третий ей это удаётся. Она беспомощно дёргается, надув щёки, по вискам катятся слёзы, и всё её тело выгибается, но она честно держит дыхание и не издаёт ни писка.

– Молодец, держи как можно дольше! – подбадривает её Алтонгирел. – А теперь повторяй за мной в уме.

Он быстро проговаривает какую-то несложную молитву. Девочка закрывает глаза, видимо, сосредоточившись на повторении.

– Терпи сколько можешь и ещё немножко, – продолжает духовник и повторяет молитву.

После третьего повтора Айша вдруг расслабляется, перестаёт дёргаться, а потом постепенно выпускает дыхание и лихорадочно вдыхает снова.

– Спасибо! – хрипло выдавливает она непонятно кому. Слово вылетает из её рта облачком золотистой пыльцы, которая оседает на мне и духовнике.

Алтонгирел нехотя разгибается и поднимается с колен, помогая девочке встать. Она стоит сама, шатко, но без прежнего неестественного напряжения. К ней тут же подскакивает Кир, чтобы поддержать. Духовник трёт между пальцами пыльцу и мрачнеет.

– Тебе нельзя говорить, пока не научишься управлять своей силой в совершенстве, – хмуро сообщает он.

Айша открывает было рот, но тут же захлопывает его ладошкой.

Я оглядываюсь.