Черные псы Серова Марина
– Так ты Татьяна Иванова, что ли? – спросил он и ухмыльнулся. – Наслышан о тебе. Ну что, пойдешь в гости к своим гадательным Костям?
«Гадательным Костям» – это тоже в свое время выдумали Кузнецов и Казаков.
– Глаза б мои их не видели! – ответила я и взялась за блестящую ручку двери. – Пойду, конечно, куда ж от них деваться. Но только недолго, потому что я знаю, каково длительное общение с этими друзьями и чем оно обычно кончается.
…Узнав о том, что Фил, Лена, Бельмов и я идем через болото в гости к друзьям, Эвелина внезапно разволновалась и стала уговаривать нас оставить свою нелепую, по ее мнению, затею.
– Чего блуждать там по ночам? – говорила она. – Упаси боже, собьетесь с тропы, а там и утонуть можно.
– В самом деле, – поддержал ее Соловьев, – место для прогулок не самое удачное.
– А для чего оно удачное? Сам же и выбирал с Эвелиной, Олег! – язвительно парировал Солодков. – Ничего с нами не случится, еще светло, а обратно, если задержимся, вернемся через холм, где кладбище.
Эвелина побледнела и нервно облизала губы. Я незаметно, но с возрастающим интересом наблюдала за красавицей женой Андрея Баскера.
– Приходите к ужину непременно, – наконец выговорила она, – без вас не начнем.
– А во сколько ужин?
– Часов в девять, – ответил Соловьев.
– У-у-у, сейчас еще без четверти семь, – протянул Бельмов, взглянув на свои часы.
– А двадцать минут восьмого не хочешь? – озадачил его Солодков. – Твои встали, когда ты нырнул в них в бассейн.
– Ну, или так… – Бельмов смешно пожевал губами, всем видом напоминая кадр передачи «В мире животных» под названием «Из жизни горных горилл».
– Лена, пообещай мне, что придете к ужину! – обратилась Эвелина к сестре. – На мужиков я не надеюсь, они безалаберные. Таня, и вы тоже… постарайтесь привести их к ужину. Хорошо?
На лице ее было столько трогательной заботы и тревоги, что я с готовностью кивнула:
– Ну конечно!
– А почему она так волновалась, словно мы и в самом деле идем ночью на Гримпенскую трясину, «когда силы зла властвуют безраздельно»? – по памяти процитировала я, когда мы вышли из дома.
Все промолчали, и лишь Лена, вздохнув, коротко ответила:
– Так, может, она думает, что на самом деле… На самом деле.
– Болота зовут вас! – хрипло заключил Бельмов. – Нас…
Так называемые болота мы, спустившись в низину, преодолели по гряде низеньких холмиков, по навершиям которых проходила узкая тропа. Справа, к Волге, тянулась болотистая равнина, покрытая затянутыми ряской грязными озерцами, самое большое из которых было в длину метров пятнадцать и шириной не более трех. Равнина местами поросла ивняком и имела вполне мирный и невинный вид. На самом высоком холме гряды стояли те самые два каменных столба, которые обсуждали Баскер и Аметистов. Это был обычный серый строительный камень, разумеется, искусственного происхождения. Правда, кому и зачем понадобилось водружать эти столбы высотой не менее двух с половиной – трех метров здесь, я не понимала.
Я высказала все эти соображения вслух и не услышала ни слова в ответ. Подойдя вплотную к столбам, я обняла обеими руками один из них и приложила щеку к уже остывшему камню.
– Колоритное место, – заметила я.
– Пойдем, – кивнул архитектор.
Я обогнула столбы и пошла за своими спутниками.
– Да пойдем же, – повторил Солодков.
Я обернулась, чтобы последний раз оглядеть столбы, и кровь застыла в моих жилах – от изумления и, как ни странно, от почти суеверного страха.
С обратной стороны столба на отшлифованной поверхности был четко вырезан барельеф. Изображение было необычайно искусным, а главное – невероятно живым. Это было изображение злобно оскалившегося пса, его хищный силуэт четко вырисовывался на неровной поверхности столба, и казалось, что окаменевший в немой злобе огромный пес вот-вот сорвется с холодного камня и прорежет холодеющий вечерний воздух протяжным жутким воем…
– Ты на пса, что ли, уставилась? – крикнул уже издали Солодков. – Еще успеешь посмотреть, не последний раз видишь!
Я пробурчала что-то невнятное и поспешила за бодро карабкавшейся по подъему четой Солодковых и Бельмовым.
Весь путь через болота занял у нас не более двадцати минут.
Мы без труда нашли кузнецовскую дачу. По-моему, ее обнаружил бы даже слепой, глухой и увечный инвалид, потому что какофония жутких звуков разносилась по всем окрестностям, а разноцветные салюты из ракетницы были видны издали.
Кузнецовско-казаковская компания сидела на веранде и меланхолично пожирала шашлыки. Меланхолия та охватила большую часть собравшихся, и ее причина коренилась в непомерном количестве винно-водочных бутылок, валявшихся там и сям на столе, под столом и на лужайке перед дачей. Последнее обстоятельство было справедливо и для троих молодых людей, мирно прикорнувших неподалеку.
Впрочем, остальные, особенно девушки, были бодры, и остатки алкогольно-депрессивного оцепенения не замедлили слететь с них, когда они увидели наш квартет.
– Ба! – заорал Кузнецов, спрыгивая с веранды. – Бельмов!!! А это кто с тобой? Никак Иванова? Ну точно, привет, Танька, сколько лет!..
Он полез обниматься, дыша обычным своим нервно-паралитическим перегаром, тотчас перезнакомился с Филом и Леной и сунул нам «штрафные».
Подскочил Казаков, и все завертелось…
Час пролетел, как одна минута, и, если бы не Лена, взглянувшая на часы, наше пребывание на даче старых, с позволения сказать, друзей могло затянуться.
– Ну, нам пора, – Лена поднялась, – нам еще идти долго.
– Да какое там! – возмутился Кузнецов. – Зачем идти, я подвезу!
Я посмотрела на выписывающего пассы руками и ногами Костю, но промолчала. Впрочем, мне не пришло в голову усомниться, что Кузнецов не выполнит данного обещания.
– Докуда вас везти?
– Знаешь дачу Баскера? – спросил Бельмов. – Вот мы там.
– А, знаю! – обрадовался Кузнецов. – Мы там даже в бассейне купались, когда хозяев не было!
– Там еще такая «волына» отпадная была, – влез Казаков, – я потом узнал, что это и есть хозяйка, жена Баскера. Она вроде как стулом двинутая.
– Ну да, – добавил Кузнецов, – жидким. А вы-то какими судьбами там?
– Вообще-то я строил эту дачу, я как бы архитектор, – сказал Солодков.
– А я сестра вот этой, с позволения сказать, двинутой жидким стулом, – отчетливо произнесла Лена.
В первый раз мне довелось увидеть, как Кости смущаются. Кузнецов деликатно потупил нахально поблескивающие глазки, а Казаков сконфуженно замурлыкал под нос какую-то песенку, сильно смахивающую на похоронный марш.
– Просто о них с недавних пор всякие истории рассказывают, – пробормотал Кузнецов, – всякий маразм… Вот у нас Суворик с Пидерманом, например…
– А! – недоверчиво махнул рукой Бельмов. – Им чего только не придет в голову. Про собак, что ли?..
– Ага.
– Ясно. Ну что, Кузнецов, подвези, если обещал.
– Позвольте, – вмешалась я, – это какие еще истории про собак? Тут что, на самом деле инсценируют Конан Дойла?
– Суворик, поди-ка сюда! – позвал Кузнецов и вскоре представил пред ясны очи кудрявого небритого молодого человека в очках и рваной белой майке.
– Ну, опять, что ли? – протянул он, из чего я поняла, что он рассказывает историю в тысячу первый раз.
Из неторопливого рассказа новоявленной Шахерезады я с некоторым усилием смогла уразуметь следующее.
Как-то раз, в апреле, Суворик с неким Пидерманом (надеюсь, это не фамилия) пошли прогуляться. Ночь была теплая, а так как друзья были уделанные до последней возможности – кажется, они что-то курили, – то прогулка несколько затянулась. Ну и угораздило их попасть на болото, прямо к столбам. Суворик увидел изображение этой собаки, начал загоняться… У друзей еще было с собой, вот они и сели употреблять – один спиной к первому столбу, другой – ко второму. И вдруг за спиной – рычание! Нормальный человек и не шелохнулся бы, а эти ничего не соображали и кинулись наутек. Суворика еще дернуло обернуться, и он увидел такое, что все фильмы ужасов показались ему детскими сказками.
За ними мчались, в полном смысле этого слова, исчадия ада. Три громадных черных пса с огненными глазами и кроваво-красными разверзнутыми пастями. Первый пес разинул пасть еще больше и приблизился к друзьям настолько, что стала видна слюна на огромных желтых клыках и ощутим неприятный запах из этой громадной глотки. И вдруг он как рявкнет: «Иди сюда!!!» – грохочущим, диким, басовитым, но, несомненно, человеческим голосом. Как жутко – ты бежишь по узкой тропе, а за тобой, все нарастая из тьмы, несется нечто невообразимо жуткое и чудовищное, детские кошмары о собаке Баскервилей бросаются в голову и парализуют мозг плотной клокочущей завесой страха…
– Мы бежали сломя голову до самой дачи. Только потом я понял, что за нами уже никто давно не гонится…
– А может, это были галлюцинации?
– Ну что вы… – обиженно протянул Суворик. – У нас же не ЛСД было, в самом деле…
– А насчет человеческого голоса и свечения?
– Ну, не знаю. Была луна, может, отсветы… А человеческий голос… Хозяин позвал собак, а нам почудилось…
– Ясно, – разочарованно протянула я, – в общем – чушь собачья.
– Вот именно – собачья, – резюмировал Бельмов, – все, поехали.
Кузнецов сдержал свое обещание и довез нас до виллы Баскера.
Глава 3
«…Когда силы зла властвуют безраздельно…»
Увидев нас, Эвелина необычайно обрадовалась и даже бросилась на шею сестре.
– Извини, Виля, мы немного опоздали, – немного смущенно произнесла Лена, – нас подвез бельмовский друг.
– Ну, ты довольна прогулкой? – спросила Эвелина.
– Да-да. И с хорошими ребятами познакомились. Веселые.
– Даже чересчур, – добавил Фил.
– Хорошо, пойдем к столу.
За столом сидели уже все, включая аметистовских охранников, не хватало только самого Глеба Сергеевича, а также его фигуристой пассии.
– А они в сауне, – сказал веселый охранник Дима, который в свободное от исполнения профессиональных обязанностей время становился похож на нормального парня без ужимок злобной и плохо дрессированной гориллы. – У него там водные процедуры.
– Вводные у него процедуры, – двусмысленно изрек Бельмов, притулившийся за столом рядом со мной.
– Это какие еще вводные? – подозрительно уточнила я.
В этот момент появился пышущий румянцем Глеб Сергеевич в свежей рубахе и с ним Аня. Очевидно, водные и прочие процедуры успешно завершились.
Ужин прошел быстро и незаметно. В понятие «ужин» я не включаю последующую попойку, хотя обычно это процессы нераздельно слитые. Глеб Сергеевич и иже с ним быстро сметали со стола все съестное, и только потом обнаружилось, что запасы винно-водочного арсенала, выставленного к ужину, исчерпаны едва ли на треть.
За окном уже сгустилась непроглядная тьма, Эвелина убавила освещение, и только свет от двух настенных бра рассеивал мрак.
– Кто сделал, чтоб темно?.. – прогундосил уже изрядно набравшийся Аметистов и икнул. Отличившись в распитии спиртных напитков за обедом, он поддержал, как говорится, марку фирмы и за ужином.
– Это я, Глеб Сергеевич, – откликнулась Эвелина, – это я выключила верхний свет.
– Зачем?
– Чтобы эта комната была похожа на зал Баскервиль-холла.
Против обыкновения, Андрей не стал протестовать против слов жены. Быть может, ему надоело угождать подвыпившему шефу, а быть может, обидно стало за свою Вилю, которую тот считал ненормальной.
– Действительно… – пробормотал Глеб Сергеевич, как будто он знал, как выглядело центральное помещение замка покойного сэра Чарльза.
Его можно было понять. Кромешная тьма в выходящих на кладбище окнах, а за стеной, с балкона, – вид на пустынные болота, и даже звезды не в силах разорвать их гробовое безмолвие и тайну… А напротив, в неярком свете настенных ламп, бледное лицо ослепительной женщины в черном платье, и нет сил оторваться от ее глубоких глаз, сулящих прекрасную, как нежность, темную погибель…
Я встряхнула головой. Вокруг стола в набрякшем недосказанностью молчании сидели мрачный Соловьев с серебряной вилкой, молчаливо жующий индейку, Баскер, загадочно улыбающийся Бельмов с недопитой рюмкой водки в руке. Эвелина. И я… Остальные разошлись, словно им не было места за этим столом…
Нет, что-то не то. Ну и напиточки у семейства Баскеров! Или дело не только в напитках?..
– Я хочу поговорить с вами о собаке Баскервилей, Глеб Сергеевич, – тихо вымолвила Эвелина.
Аметистов покорно кивнул, и меня поразило выражение глубочайшего внимания на его обрюзглом самодовольном лице.
– Не понимаю… – пробормотала я себе под нос.
– У вас была собака?
– Да, – ответил он.
– Какая же?
– Она и сейчас есть у меня. Питбуль. Еще ротвейлер.
– Это нехорошо, – вымолвила Эвелина, – ротвейлер – это собака сатаны.
– Ну, знаете… – пробормотал Аметистов, выпивая еще водки.
– Вы не думайте, что я сумасшедшая, – продолжала красавица в черном, – просто я вижу жизнь в свете двух миров, двух ключей света. Когда вы смотрите фильм о мафии и киллерах, вы не думаете, что в этот момент пуля входит в голову человека там, по ту сторону экрана. Пуля входит в вашу голову, но вы не понимаете, что это на самом деле, и только этим сохраняете вашу жизнь.
– Эвелина, – наконец заговорил Андрей, – ты пугаешь Глеба Сергеевича.
Заявление, которое в другой ситуации было бы встречено хохотом окружающих, на сей раз прозвучало в пугающей тишине. Безмолвие нарушил мелодичный голос красавицы хозяйки:
– Ничего, от этого не умирают. Такие, как он, то есть…
«А если он станет другим, – с ошеломляющей ясностью мелькнуло в моей голове, – он должен пойти на болота и умереть такой смертью, какую укажет ему эта молодая безумица».
…Господи, что со мной?..
…Не только со мной. Бельмов отвалился от стола и припал спиной к креслу, быстро мигая веками. На лице его показалась такая знакомая сегодня сероватая бледность суеверного ужаса.
…Этот дом напоен страхом, и в открытые двери заглядывает Смерть. Как резко все переменилось, но почему и как?..
– Но никогда не знаешь, что придет к тебе наяву, а что пригрезится. И приснится, что ты сгораешь в огне, но проснешься и облегченно вздохнешь – и увидишь обгоревшее тело. Свое тело.
Губы Эвелины выгибались с почти животной, низменной страстностью, и даже мне, женщине, вдруг захотелось впиться поцелуем в этот ярко-красный чувственный рот, говорящий о безумии и смерти. Что уж говорить о мужчинах…
– Вы прочтете книгу о проклятии рода Баскервилей, и в ваши окна поползет тоскливый, протяжный, жуткий и тревожный – собачий вой…
…Так и есть. Рама распахнулась под напором ветра, и в комнату проник будоражащий, леденящий душу, заставляющий тоскливо звенеть нервы собачий вой…
Я резко вскочила.
– Эвелина, это воет собака! – произнесла я, пытаясь стряхнуть это невыразимо жуткое оцепенение.
– «Не спрашивай, по ком воет собака Баскервилей, ибо она воет по тебе», – продекламировал Бельмов, перефразируя эпиграф хемингуэевского романа.
Но лицо журналиста было мрачно, пальцы судорожно вцепились в подлокотники кресла.
– Ах вот как! – неожиданно рявкнул Аметистов, вставая. – Тогда я п-пойду и убью эту тварь!
Ноги его подкосились – не от страха, скорее от лошадиной дозы поглощенных за вечер спиртных напитков, – и он грузно упал назад, в мягкое кресло.
– Да успокойтесь вы, Глеб Сергеевич, – стал утешать его Баскер, – подумаешь, завыла собака!..
– Я знаю, что она… – Аметистов снова поднялся на ноги, на этот раз более успешно, и, выписывая синусоиду, пошел к окну. – Она там, я должен увидеть ее!
– Да ты хватил лишнего, Глеб Сергеевич, – говорил ему Андрей, но зубы хозяина виллы стучали, и видно было, что он не верит своим словам.
Соловьев поднялся и прошел к окну.
– Отсюда не видно, Глеб Сергеевич, – произнес он, – пройдемте на балкон. С него открываются болота.
Аметистов повернулся к Соловьеву – побагровевший, смертельно пьяный, с перекошенным от ужаса и злобы лицом.
– А откуда ты знаешь, что она там? – хрипло спросил он.
– Перед вами огромная Гримпенская трясина, – холодно ответил Соловьев, цитируя строки из повести Конан Дойла, – попади в эту трясину человек или лошадь, и все… все будет кончено.
Конечно, на Волге нет торфяных болот, засасывающих в свои бездонные недра все, чего ни коснутся их липкие щупальца. Но и невозможно было не воспринять слова психоаналитика буквально, потому что я почти физически ощущала, как что-то огромное и темное ворочается за окном, наполняя собой стылый воздух. И в этом чем-то неслышно ступали черные бесшумные лапы чудовищного пса, чей вой мы слышали только что…
В руках Глеба Сергеевича блеснул пистолет, он, злобно оскалившись, повернулся к Эвелине:
– Значит, ты веришь, что это наяву… Я покажу тебе!..
Он заговорил так, как не говорил раньше, меня передернуло. и я нервно закурила, забыв о том, что курить разрешалось только на балконе.
– Мне надоело, что все тычут мне в нос этими… этими… – Аметистов задыхался от бешенства, не находя нужных слов. На секунду предо мной приотворилась створка, и я подумала, что все мы – особенно шеф «Парфенона» – находимся под действием какого-то сильнодействующего наркотика, бередящего мозговые центры агрессии и страха.
Баскер лязгнул зубами и прошел по комнате, стараясь не глядеть в окна. Наконец он угловатыми резкими движениями опустил жалюзи и произнес:
– Не дури, Глеб Сергеевич… Что ты как дите малое?
– Ах, я еще и дите?! – взвыл Аметистов. – А теперь ты послушай меня, Баскер. Я с самого начала понял, что дело нечисто… Твоя жена… ее недомолвки… этот базар темный!.. И посмотри на своего психоаналитика, – Глеб Сергеевич впервые проговорил это слово без запинки, – у него же на лице написано, что он и твоя жена хотят уничтожить меня!
По толстому его лицу заструился пот, маленькие глазки раскрылись и бешено заблестели, а дрожащие пальцы судорожно гладили дуло пистолета. Баскер встал и тревожно глянул на Глеба Сергеевича, потом перевел взгляд на Соловьева.
– Успокойтесь, Глеб Сергеевич, – произнес психоаналитик, – никто и никогда не уничтожит человека, если он не захочет этого сам. Если кто-то убьет вас, значит, вы замоделировали финальную жизненную ситуацию так, что обстоятельства рано или поздно ликвидируют вас.
Тоскливый вой снова ворвался в дом, и я, кусая фильтр сигареты, почувствовала, как наливается свинцовым холодом и сгибается спина, как немеют руки и падают под непосильной тяжестью собственного веса. Потому что к жутким звукам добавился еще один голос – почти стенающий, почти человеческий. Голос черного пса, второго – который также ждал свою жертву.
– Их там что, целая стая? – прохрипел Аметистов. – Ты не хочешь посмотреть на это, Андрей? Наверно, ты и так не раз видел эти… фантомы своей милой супруги?
В Баскере происходило какое-то страшное противоборство, это трудно было не заметить. Эти влажные остекленевшие глаза, переплетенные судорогой пальцы обеих рук, подергивающийся уголок рта – я никогда раньше не видела его таким. В голове крутилось неуместное слово «передозировка», сплетаясь с другим ключевым словом – «страх». Передозировка страха. Я прикурила вторую сигарету от первой, и в этот момент Баскер крупными шагами подошел к притаившемуся в углу дубовому секретеру и, резко дернув, пошарил внутри его. Руки выплыли на свет, в одной из них все увидели «ТТ».
– Ну, коли так… – пробормотал он, дрожа всем телом, – отчего не… не прогуляться.
Патологический, безрассудный животный страх, заставляющий жертву в злобе самосохранения кидаться на источник этого первородного ужаса… Краем глаза я увидела позеленевшее от страха лицо Бельмова, и в этот момент пелена кошмара разодралась, и появилась Воронкова. Ее лицо в затянутой душным полумраком комнате показалось мне странно светлым…
– Ты что, Пургеныч, совсем с рельс соскочил? – едва не завизжала она и с силой ухватила Аметистова за плечо. – Куда это ты собрался, да еще с пушкой?
Она посмотрела на остальных, и скованные ужасом лица, видимо, не на шутку испугали ее.
– Э-э, ребята, бросьте так хохмить, – произнесла она очень тихо, но обострившийся слух каждого из нас подхватил эти слова в нависшей тишине. – Не сходите с ума… Я, конечно, понимаю, я тоже человек нервный, но такие массовые психозы…
– Ты слышала это?.. – Пальцы Аметистова рванули воздух и тяжело скрючились на плече девушки. – Хочешь, пойдем с нами, если ты такая…
– Погоди, Глеб Сергеевич, – проговорил Соловьев, вставая из-за стола и направляясь к Аметистову. Держал он себя на удивление выдержанно и даже не выпустил из пальцев бокал вина. – Ее-то зачем тащить? Если уж ты так раззадорился, то…
– Ты, умник, – тяжело набычившись, глянул исподлобья президент «Парфенона», – ты это что же, значит… понимаешь ли… – Он злобно схватил Соловьева за плечо и вместо логического довершения фразы высыпал целую россыпь нецензурных эпитетов, а завершил ее богатырским замахом кулака.
Соловьев легко увернулся от неуклюжего выпада «нового русского» и, гневно сцепив губы, с силой выплеснул содержимое бокала в лицо и на горло Аметистову.
– Освежитесь, господин Аметистов! – холодно вымолвил он и, пройдя мимо остолбеневшего толстяка, уселся на свое место. – Конечно, я прошу извинения, Глеб Сергеевич, но признайте, что и вы изрядно погорячились.
Глеб Сергеевич некоторое время смотрел на психоаналитика, раздувая тонкие ноздри, неожиданно изящные для этого рыхлого небритого лица, потом буркнул нечто вроде: «Кхе!» – и вышел из комнаты, увлекая за собой Баскера и Воронкову. Через минуту звучно хлопнула дверь парадного входа, и Соловьев, глянув в окно, коротко заметил:
– Нет, Виля, он все-таки не читал Конан Дойла. Иначе бы он знал: «Остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно…»
Голос этого железного человека дрогнул, и я невольно сжалась от ужаса, потому что в этих на грани надрыва словах я услышала приговор тем, ушедшим…
Больше я не могла находиться в этой комнате и потому, налив себе в большой фужер водки, проглотила ее одним махом. Почувствовав, как нервное напряжение чуть отпустило, я спустилась на первый этаж и зашла в сауну. За мной, волоча онемевшие ноги, вяло двигался Бельмов. По пути он натыкался на все, что могло послужить препятствием, – мебель, лестничные перила, двери, – а на самом входе в банный комплекс на первом этаже не вписался в дверной проем и ударился головой об косяк.
В лицо плеснул горячий воздух, веселый смех и плеск водяных струй. В предбаннике за деревянным отлакированным столом сидели четверо: двое молодых людей из охраны Аметистова и две девушки из офиса тимофеевского «Атланта». Они пили пиво, играли в карты и хохотали. Вся четверка была закутана лишь в белые простыни. Здоровенный парень по имени Дима встал, чтобы достать из стоящего неподалеку ящика очередную порцию пива, в тот момент, когда я и Бельмов заходили в предбанник. По неосторожности бравый телохранитель не охранил собственного тела, упустил простынку, и та, под хохот окружающих, свалилась к его ногам.
Читать бесплатно другие книги:
