Когда ты будешь моей Резник Юлия
Достаю лед, сыплю в стакан и наполняю его до краев.
– Тебе нужно держаться от него подальше.
– Я стараюсь.
– Он опасен. Ты же знаешь, как он опасен!
У Насти будто заело пластинку, а я же, напротив, молчу. Делаю глоток, верчу в руках бокал, заполняя образовавшуюся тишину звуками позвякивающего о хрусталь льда.
Зачем она это каждый раз повторяет? Да, я знаю, как опасен Демид. Как никто в этом чертовом мире знаю… Но еще я знаю, что он может быть совершенно другим. Заботливым, нежным, ласковым… Я знаю, с каким трепетом он может меня касаться. Знаю, как дрожит его мощное сильное тело от едва сдерживаемых эмоций. Знаю, как отчаянно он может любить. И как страшно… ненавидеть. В этом-то вся и проблема. С тех пор, как он перестал быть в моих глазах злом в абсолюте и приобрел черты живого, пусть и не самого хорошего человека, все окончательно перевернулось с ног на голову. Когда я его ненавидела – жить было намного проще.
– Пойду, посмотрю, как там Поля, – говорю вместо оправданий, которые, по всей видимости, Настя хочет услышать. Она фыркает. Встает из-за стола и ставит свою чашку в раковину.
– Я тоже пойду. Мне еще на работу собираться. Как же она меня достала!
Не знаю, что на это ответить. Как и я, Настя с детства мечтала стать врачом. Вот только универ не потянула и поступила в медицинский колледж. Уже год, как мы с ней работаем в одном отделении. И, если честно, я не слишком понимаю, чем её могла эта работа достать.
– Может быть, тебе что-то поменять? – спрашиваю, чтобы не показалось, будто мне все равно на проблемы подруги.
– Что именно? – щурится Настя, натягивая на ноги кроссовки.
– Ну, не знаю. Отделение, там, коллектив. Что-то же тебя не устраивает?
– Я ее в принципе ненавижу. Все эти капельницы, уколы, капризы…
– Это же просто дети. Больные дети, Насть…
– Невоспитанные маленькие чудовища!
Не уверена, что готова это обсуждать. Не хочу разочаровываться.
– Тогда, может, тебе стоит сменить род деятельности?
Несколько секунд она смотрит на меня, не мигая. А потом громко смеется, но её смех не кажется мне веселым.
– Тебе легко рассуждать. У тебя тылы со всех стороны прикрыты. Ладно, пойду я. Завтра заскачу.
Я настолько шокирована ответом подруги, что забываю предупредить о том, что завтра нас не будет дома. Дверь захлопывается, а в моих ушах все еще звенят ее слова. Она действительно это сказала? Невероятно! Настя знает, что я практически не касаюсь алиментов, которые платит Демид. И о том, что я в этой жизни всего добилась сама, она тоже прекрасно знает! Так какого черта? Что это было? О каких тылах речь?
Почему-то злюсь. Но и этот порыв гаснет, когда из комнаты выходит Полинка. Гляжу на часы и понимаю, что её уже пора купать. Полинка, как и я – жаворонок. В девять у неё отбой. Да и я после дежурства, не думаю, что продержусь дольше. Но я ошибаюсь. Когда за окнами гаснет свет – ко мне приходит бессонница. А вместе с ней из темницы души выползают и страшные воспоминания…
В день, который делит мою жизнь на «до» и «после» я тоже дежурю. Из-за разгулявшегося гриппа, врачей катастрофически не хватает, а вызовов столько, что оставшиеся – просто не в силах справиться с нагрузкой. Смены ставят одну за другой – производственная необходимость. И тут уж совсем не до того, чтобы врачи выезжали на вызов по два, как это обычно бывало. Тут хоть бы кто-то один доехал…
– Марьяна, вызов на Сикорского, Гагарина и Заречный…
– Заречный ведь даже не наш участок! – протестую вяло и неубедительно. Моя смена длится уже двенадцатый час. И на препирательства сил просто не остается. Добить бы как-то свое время и домой. Спа-а-а-ать.
– Во второй дела еще хуже! На вызовы просто некого отправлять. Терапия стонет. В общем, ты поняла.
Вздыхаю и покорно киваю головой. Понятия не имею, откуда в нашем водителе столько энергии. Самой мне уже хочется вздернуться. И горло першит… как бы самой не заболеть!
– Ладно, едем. Быстрей начнем – быстрей закончим.
– Да ты не расстраивайся! На Заречном звезды всякие живут. Вдруг приходишь ты вся такая, а та-а-ам…
Какая такая? С черными от усталости кругами под глазами, растрепанными волосами и в серой не по размеру робе? Смешно. Я и смеюсь. Это уже, наверное, нервное. На Сикорского и Гагарина справляюсь быстро. Ближе к Заречному – засыпаю. Игорь расталкивает меня и машет рукой:
– Тебе туда. Давай, не задерживайся!
Подхватываю тяжелый чемодан, плетусь к подъезду, набираю код домофона и жду – открывать не торопятся. Наконец звонок пикает, я дергаю дверь и с наслаждением вхожу в тепло большой красивой парадной. Подъездом это назвать почему-то не поворачивается язык. Путь мне преграждает охранник.
– Вы куда?
– Скорая. В четыреста шестую.
Это я потом узнала, что в спешке диспетчер попутал номера…
– В пентхаус ведет отдельный лифт. Я провожу.
Так странно. Будто не из моей жизни. Отдельные лифты, пентхаусы… Чувствую себя ужасно неловко и не на месте. Звоню… Он открывает. Бросает короткое:
– Ну, наконец-то, – и практически тут же на меня набрасывается. Первое время я в таком шоке, что просто не могу пошевелиться. Я словно не верю, что такое вообще возможно. Отбиваться начинаю лишь несколько секунд спустя. Но мое сопротивление бессмысленно. Я плачу. Я умоляю. Я кричу, срывая голос, ломаю до мяса ногти… А он просто меня не слышит. Бормочет что-то свое, будто вообще не понимает, что происходит. И это пугает меня больше всего! Осознание того, что мне до него не достучаться. Его глаза – бездонные черные провалы. В них – тьма, в них – конец, в них – моя смерть… Я прошу не делать этого со мной. Я его умоляю. Но он проталкивается внутрь, наверное, даже не замечая, что для меня это все впервые, отступает и снова… и снова. Я бьюсь под ним и хриплю. Я так горько плачу, что, будь он человеком, мои слезы разъели бы его плоть до костей. Но он – не человек. Он – исчадие ада. А я… кто теперь я?
С резким хрипом вскакиваю на постели. Это сон. Всего лишь сон! Мне все снится… Чертов Балашов! Я ведь почти избавилась от кошмаров.
Встаю. Ночная рубашка прилипла к телу. Я мокрая, как мышь, хотя в квартире довольно прохладно. Отопление еще не включили. Стряхиваю слезы, обрывки сна… Поправляю одеяло на Польке. Она из тех, кто проспит даже начало ядерной войны, и это меня безмерно радует. Не хотела бы я, чтобы дочь разбудили мои крики.
Первым делом, когда все заканчивается, Балашов интересуется, кто я вообще такая. Ну, как заканчивается? Он просто кончает и скатывается в сторону. А мой ужас не имеет конца.
– В-врач. В-врач скорой помощи… Пожалуйста, можно я пойду, а? – пищу, не в силах остановить слезы. Я готова пресмыкаться, готова снова его умолять… я на все, что угодно, готова, лишь бы только он меня отпустил. От моего достоинства ничего не осталось. А я… я еще есть? Осматриваю себя, в глупом желании убедиться, что от меня прежней еще хоть что-то осталось. Но вижу лишь голые ноги с липкими разводами спермы и крови на бедрах. Мне так стыдно… Я всхлипываю, хватаюсь за штаны, болтающиеся на одной ноге, и судорожно дергаясь, пытаюсь просунуть в них другую ногу. Безрезультатно.
– Какого черта ты здесь делаешь?
Не знаю! Не знаю… Я не могу даже вспомнить, как здесь очутилась! Меня начинает трясти. Я обхватываю себя за плечи, концентрируюсь из последних сил, опасаясь его разозлить.
– Я приехала на вызов…
Мой голос как будто чужой. Он не слушается меня и ломается. Я начинаю плакать и не замечаю, в какой момент взгляд сидящего напротив мужчины становится осмысленным. Он тянется ко мне, касается своими руками, и у меня начинается самая настоящая истерика.
– Тише-тише… Я не сделаю тебе больно!
Не верю… Я не верю ему. Потому что он уже сделал.
– Пожалуйста, можно мне просто уйти? – повторяю, как в бреду, одно и то же.
Зачем? Зачем я это все вспоминаю? Прокручиваю в голове вновь и вновь? Почему не могу забыть этого? Почему моя память такая сука?! Захожу в ванную и умываюсь холодной водой. Иду в кухню сварить кофе. Шесть часов – я думала, раньше. Наверное, все дело в наползающих тучах. Погода под стать моему настроению. А ведь мы думали сесть в саду… Вот тебе и обещанное бабье лето. Верь после этого в прогнозы.
Кофе шипит, снимаю турку с огня и сажусь на подоконник. В коридоре слышу шлепки босых ног. Вот и моя ранняя пташка… Полинка заходит в кухню, волоча за собой потрёпанного жизнью зайца, и зевает во весь свой маленький рот. Когда-то я была уверена, что ни за что в жизни не смогу ее полюбить. Вот не смогу – и все. Хоть режьте. Сейчас те страхи кажутся такими бредовыми! И как же страшно, что, поддавшись им, я могла никогда не увидеть Полинку. Как же чертовски страшно…
Сползаю с подоконника, отставляю чашку, опускаюсь перед дочерью на колени и прижимаю ее хрупкое тельце к себе. Меня переполняет любовь гигантских, вселенских масштабов. Она рвется у меня из груди. Мне хочется плакать, но вместо этого я смеюсь, когда Полинка деловито замечает:
– Вообще-то мне пола на голшок.
– Ну, пойдем, раз пора. Почему сама не сходила?
Пожимает плечами, берет меня за руку, и вместе мы идем «на горшок». Потом умываемся, чистим зубы и едим обязательную кашу на завтрак. Мы почти готовы к выезду, когда в дверь стучат. Я хмурюсь и иду открывать. На пороге стоит Балашов, сжимая в охапке рыжие герберы.
– Это тебе, – говорит он и переступает порог, будто я его приглашала. Меня обдает волной тепла и терпким ароматом его тела.
– День рождения вообще-то у мамы, – агрюсь я и отступаю чуть в сторону. На звук отцовского голоса из кухни выглядывает Полинка.
– Я знаю. Цветы для нее в машине, – отвечает Балашов равнодушно и раскрывает объятья для нашей дочки, которая без всяких сомнений влетает в них уже секунду спустя. Почему-то становится душно. В голове пульсирует.
– Поля, собирайся, сейчас я вызову такси и…
– Я отвезу вас.
– Ура! – хлопает в ладоши Полинка, а я… я с таким трудом сдерживаюсь, чтобы не пнуть Демида изо всех сил.
– Разве я просила тебя об этом? – цежу сквозь стиснутые зубы.
– А меня не надо просить, Марьяна. В конце концов, нам по пути. Меня Лена тоже пригласила.
Наши взгляды скрещиваются над головой дочки. Ненавижу его! Ненавижу… За то, что он со мной сделал, за то, что ему все сошло с рук… И особенно за то, что он втерся в доверие к моей матери. Единственному родному мне человеку! Единственному, кому я не могла рассказать о том, как он со мной поступил. И ради которого вообще это все замяла, позволив Балашову остаться безнаказанным.
Лена его пригласила… Лена! Наверное, глупо было бы ожидать, что Демид стал бы называть мою мать по имени отчеству. Ведь она была старше его самого всего-навсего на девять лет. Но почему-то это «Лена» в исполнении Балашова убивает меня особенно.
– Марьян, ну, что ты капризничаешь? Ей будет приятно, если мы приедем вместе. Ты же знаешь!
Знаю! От этого и бешусь. А вот если бы моя мать знала правду, то… возможно бы, сейчас не жила – слишком слабое сердце.
– Какой же ты беспринципный… засранец! – шепчу одними губами. Он понимает. Философски пожимает плечами, опускает Полинку на пол, чтобы надеть ей куртку, и просто сбивает меня с ног, когда говорит:
– Ну, что поделать? Ты пока не позволяешь мне быть другим.
Глава 5
Марьяна
От дома до небольшого загородного поселка, в котором теперь стараниями Балашова живет моя мать – каких-то сорок минут езды. Не так много, но за это время успевает распогодиться. Прячу глаза за солнцезащитными очками и пялюсь в окно, будто в первый раз вижу проплывающие мимо пейзажи. Изредка оборачиваюсь к Полинке, но она сладко спит, и ее присутствие никак не спасает от тягостного молчания, повисшего между нами с Демидом.
«Ты пока не позволяешь мне быть другим» – так, кажется, он сказал?
А если бы я позволила?
Кусаю губы и тайком кошусь на Балашова. Он принарядился по случаю праздника, и если бы не побитое лицо – выглядел бы просто шикарно. Хотя кого я обманываю, ну, правда? Он и сейчас горяч, как сам ад. Синяки и шрамы лишь добавляют его образу брутальности. Делают его опасным. И еще более желанным для тысяч женщин по всему миру. В нем они видят защитника, воина, победителя… А я? Что вижу я? Только ли насильника? Нет… В этом вся и проблема. Мои чувства к нему такие разные, что это сбивает с толку.
– Веденеевы поменяли машину?
Демид оборачивается и ловит меня за подглядыванием. Я опускаю взгляд, чувствуя, как жаркий румянец досады разливается по моим щекам.
– Что? – переспрашиваю глупо.
– Говорю, машина незнакомая у ворот. Веденеевы поменяли?
Гляжу в окно. И впрямь. Возле ворот припаркован новенький Ниссан. Дядя Коля Веденеев – старый друг моего отца. А еще мой крестный. С тех пор, как папы не стало, они с женой взяли над нами с матерью шефство. Ни один праздник не обходится без них. Мы вообще довольно тесно общаемся, но о покупке машины лично я ничего не знаю. Поэтому равнодушно пожимаю плечами и открываю дверь.
Пока Балашов будит Полинку, навстречу нам за калитку выходит мать. Я обнимаю, целую её и скороговоркой выпаливаю положенные случаю поздравления. И как-то не сразу замечаю, что мать непривычно взволнована.
– Что-то случилось? – спрашиваю настороженно.
– Нет-нет, что может случиться? – отводит глаза та и переключается на Полинку, сидящую на руках у Демида. – Это кто такой красивый приехал к бабушке? Неужели мой сладкий Кексик?
Неужели показалось? Я почти расслабляюсь, когда замечаю незнакомого мужчину во дворе. Он возится с мангалом, отсюда я вижу лишь его крепкую фигуру и профиль. Не знаю, что чувствую. Это все очень неожиданно. Оборачиваюсь к матери:
– Это кто?
Мама вспыхивает и, будто в поисках поддержки, бросает короткий взгляд на Балашова. А у меня снова начинает дергаться веко. Неужели она и впрямь считает, что Демид её поймет, а я нет? Сколько раз я говорила матери о том, что ей рано ставить крест на собственной жизни! Сколько раз. Так почему же теперь она думает, будто я её не пойму?
– Это Сергей Михайлович. У него здесь тоже дача… мы вроде как познакомились, ну и…
Улыбаюсь. Мама смущается, как девчонка. А я радуюсь. И немного завидую.
– Мам, ну, ты чего? Я ведь не маленькая и все понимаю.
– И не злишься на меня?
– Не злюсь. Ты лучше скажи, у вас как? Серьезно это все или…
– Серьезно, – мама обхватывает горящие щеки, смеется испуганно, и я замечаю красивое обручальное кольцо на ее пальце. Вот же черт! На языке вертятся миллионы вопросов. Например, хорошо ли она его знает, и уверена ли в том, что делает. Нет, я, конечно, рада за нее, но куда спешить? Не понимаю. Может быть, во мне говорит эгоизм? Раньше мама принадлежала всецело мне и Поленке, а теперь нам придется потесниться ради совершенно незнакомого постороннего мужика.
Не знаю, что сказать. Поэтому просто бормочу банальные поздравления и осторожно сжимаю в руках. Моя мама такая хрупкая, как драгоценная фарфоровая статуэтка. Что, если её обидят? Тревога сжимает сердце.
– Ну, что мы здесь стоим? Пойдем в дом! Я уже все приготовила.
– И толт?
– И торт, конечно! Все для моих любимых сладкоежек.
– Не надо было, мам. Опять у плиты два дня стояла?
– Мне Сережа помогал…
Идем по дорожке и болтаем, я стараюсь не пялиться на маминого ухажёра, но любопытство берет свое, когда мы подходим ближе. Я встречаюсь с взглядом с мужчиной и тут же отшатываюсь в сторону. К горлу подкатывает огромный ком, я пытаюсь сглотнуть его и не могу. Он меня душит.
– Извините, я сейчас…
Бреду мимо дома, огибаю сад, между клумб с георгинами и пушистыми астрами. Мне нужно побыть одной. Мне очень и очень нужно. Легкие жжет, я почти теряю сознание. Останавливаюсь у старой ивы, обхватываю ствол рукой и, склонившись к коленям, делаю рваный вдох.
– Эй, какого черта? Ты как?
Демид подхватывает меня у самой земли, заставляет подняться. Прислоняет к дереву и тревожно вглядывается в глаза. И я понимаю, что он вообще не в курсе того, что происходило. Смешно! Но он даже не в курсе… О какой справедливости может идти речь, если следователю, которому было поручено мое дело, даже не удалось пробиться через юристов, промоутеров и прочих членов команды Балашова, чтобы допросить его самого? Ведь не удалось же! Если Демид этого самого следователя не узнал… О какой справедливости, господи?
– Отпусти меня.
– Не могу. Пока ты не объяснишь, что случилось.
Демид ласков. Он гладит меня по волосам и смотрит так, будто то, что со мной происходит, действительно имеет значение. Для него…
– Ты же ничего не знаешь? Следователи… они к тебе даже не приходили?
Балашов отворачивается. Гладит шрам на брови большим пальцем и пожимает широкими, обтянутыми фисташкового цвета рубашкой плечами:
– Этими вопросами занимались мои юристы.
– Так я и думала…
Ну, ведь, правда. Ничего нового я не узнала, но почему-то тошно. И я хочу, чтобы больно было не только мне одной. Я хочу очередной сатисфакции.
– Этот мамин… В общем, он был следователем по моему делу. Я когда в полицию обратилась, меня к нему направили. А теперь вот… Ну, не смешно ли?
Лицо Демида темнеет. Я вижу, как дергается тонкая голубая жилка на его виске, как поджимаются губы. А потом память меня уносит. Уносит в который раз…
Не помню, как добираюсь до скорой. Зубы стучат. Тело ломит.
– Быстро ты, молодец! – радуется Игорек, заводит мотор и выруливает с парковки. А я не понимаю… я просто не понимаю, как он вообще меня узнал? Мне кажется, сейчас я совсем другая. Уродливая, грязная, почти неживая.
– Меня изнасиловали…
Игорь замолкает. Оборачивается ко мне, открыв рот.
– Меня только что изнасиловали, – зачем-то повторяю снова, будто пробую эти слова на вкус. Водитель все так же молчит. А мне нужно, чтобы кто-то сказал, как мне теперь жить дальше. Что делать? Куда идти? Пауза затягивается, но в какой-то момент Игорь все же собирается с силами.
– Так мне тебя куда теперь? На освидетельствование? Или домой? Ты определяйся, мне машину еще в гараж возвращать.
Смеюсь. Не знаю, почему. Но смешно ведь. На что я надеялась? Что сейчас посторонний мужик с шашкой наперевес побежит защищать мою честь, ну, не глупо? И это ведь он еще даже не знает, что меня изнасиловал именитый боксер. Смеюсь еще громче.
– Домой, Игорь Викторович… До-мой.
Я врач скорой помощи – я знаю, что надо делать. И про освидетельствование знаю, и про необходимость профилактики ЗПП. Но у меня действительно просто нет сил. Злость и жажда возмездия приходят ко мне лишь утром. Я иду в полицию и под насмешливыми взглядами ментов из дежурной части дрожащей рукой пишу заявление. Если существует что-то более унизительное самого изнасилования, то это необходимость доказывать его факт в таком месте, как это. После кажется, что тебя изнасиловали еще раз.
Наконец, целую вечность спустя, меня провожают к следователю. Сергей Михайлович Воронов не язвит, не сыплет сальными шуточками, но я вижу – он мне тоже не верит. А через три недели я узнаю, что мое дело закрыто. За отсутствием события преступления. Эта формулировка, кажется, въелась в мой мозг навсегда. Как и лицо следователя.
Вываливаю это все на Балашова – жри, не подавись, мой хороший. И пока он силится справиться с тем, что узнал, я, запрокинув голову, провожаю взглядом летящих по небу птиц. Почему я раньше этого ему не рассказала?
В какой-то момент Демид подходит ко мне вплотную. Обхватывает затылок ладонью, осторожно ведет по шее большим пальцем… Прижимается лбом к моему виску и шепчет мне прямо в ухо:
– Ты же знаешь, что, если бы мог, я бы все изменил, правда? Скажи, что ты это знаешь…
Я молчу и упрямо смотрю на птиц. И мои глаза слезятся от этого!
– Но ведь ты не можешь этого изменить… – шепчу спустя целую вечность.
– Не могу. – Он ведет носом по шее, и тысячи мурашек разбегаются, кто куда, по моей коже. – Но я могу заменить их другими.
Всхлипываю. Телом проносится дрожь. Меня бросает то в жар, то в холод. Ненавижу его! И хочу… Чертова амбивалентность во всех ее трех типах одновременно.
Теплые губы касаются основания шеи. Я слышу, как его сердце колотится рядом с моим. Я знаю, что для него это все серьезно… Но я не уверена, что могу простить. Я совсем не уверена… А между тем он поднимается выше и выше, наклоняет мою голову и мягко, неторопливо, со вкусом впивается в мой рот. Я должна оттолкнуть его. Я должна… Но вместо этого мои пальцы сжимаются на его рубашке и притягивают Балашова еще ближе. Он тихонько рычит. Подталкивает меня к дереву, просовывает ногу между моих ног и отпускает себя. Кажется, он везде… В каждом миллиметре пространства. Все оно – это он. Его губы, руки и хриплый шепот, которым Демид меня околдовывает.
В себя приводит лишь отрывистый звук клаксона. Я отшатываюсь от Балашова, касаюсь рукой губ. В попытке стереть его поцелуй? Или… Вскидываю взгляд. Он совершенно невменяем. Как тогда, в квартире. И головой трясет, как тогда. Я сглатываю, отворачиваюсь. Скольжу вниз по тяжело вздымающейся груди, задерживаю взгляд на бугре, натянувшем брюки…
– Извините, Лена попросила сказать, что гости в сборе, – звучит за спиной отрывистый голос. Я каменею, не решаясь обернуться. Понятия не имею, как объяснить матери, почему ей не следует быть с этим мужчиной. Но я что-нибудь придумаю.
– Мы сейчас подойдем.
– Отлично, Марьяна, я…
– Думаю, нам не о чем говорить. Вы, главное, матери ни о чем не проболтайтесь. У нее с сердцем плохо. Я из-за нее тогда не стала поднимать шум, а не потому, что вы закрыли дело.
– Понимаю. Только и вы поймите… Освидетельствования не было. Ваши слова – против слов Демида. У меня не было причин верить именно вам.
– А ему, значит, были?
Не выдерживаю. Оборачиваюсь. Бросаю на следователя испепеляющий взгляд.
– Знаменитые люди зачастую становятся жертвами провокаций, – пожимает плечами Воронов. – А у вас даже свидетелей не было. Водитель скорой, и тот…
– Да его же просто купили! – закричала я и бросила злой взгляд на Демида.
– Тогда я этого не знал.
– А если бы знали?! Что бы изменилось? Хотите сказать, что отправили бы на нары гордость нации?
Не знаю… Меня несет. А вот Сергей Михайлович остается спокойным. Он переступает с ноги на ногу, косится на Балашова и без всякого заискивания перед ним отвечает:
– Не факт, что отправил бы. Но попробовал бы точно…
Его ответ такой неожиданный, что все другие слова замирают в моем горле. Я стою перед этим мужчиной, как боксер, проигравший бой, и не знаю… просто не знаю, что делать дальше.
– Держитесь подальше от моей матери! – наконец выдаю я и, натянув на лицо улыбку, шагаю навстречу подоспевшим Веденеевым.
– Ну, вот вы где! А мы вас повсюду ищем, – улыбается дядя Коля, обнимает меня и, как в детстве, зажимает нос между указательным и средним пальцами. – Вышли посмотреть, как буржуи строятся? О, Демид, привет! А это…
– Сергей. Будущий муж Леночки. Приятно познакомиться.
Жмурюсь и считаю про себя до десяти. Моя жизнь – какой-то гребаный День сурка. Ненавижу!
Глава 6
Демид
Я люблю здесь бывать. В кругу этих простых преданных друг другу людей. Так я чувствую себя частью чего-то целого. Частью большой и дружной семьи… И мне это нравится. Нравится, как я себя ощущаю рядом с ними. Я словно становлюсь лучше, чем когда-либо был. Ярость, живущая во мне, утихает. Демоны, пожирающие меня изнутри, смиренно опускают головы. И на меня снисходит покой. Я почти счастлив. Мое счастье пахнет пирогами, расставленными в вазах хризантемами и дымком из камина, который Лена предложила зажечь, когда похолодало.
Перевожу взгляд на Марьяну. Она стоит у окна, обняв себя за плечи руками, хотя в доме уже тепло. Языки пламени, отражаясь в заплаканных стеклах, лижут березовое полено. Звенит хрусталь и раскатистый смех, а все же начавшийся дождь настойчиво и мерно барабанит в окно. Подхожу и становлюсь рядом. Знаю, что не имею на это права, но если бы я оглядывался на мораль, проиграл бы гораздо раньше.
– Все же дождь…
Ага. Замечание на миллион долларов. Чувствую себя дурак дураком. Марьяна оборачивается, и в ее глазах я читаю то же самое. Она долго молчит, не слишком обрадовавшись, что я нарушил ее покой, но потом все же замечает:
– Интересно, когда закончится эта стройка, – короткий кивок головы указывает на соседский дом, внутри которого, несмотря на выходной день и непогоду – кипит работа. Я думаю всего секунду, прежде чем выложить на стол карты. В конце концов, я давно ищу повод сделать это.
– К Новому году обещают закончить.
Она снова оборачивается. Задерживает на мне взгляд и недоверчиво качает головой:
– Я должна была догадаться… Зачем тебе это?
– Зачем мне дом?
– Зачем тебе дом рядом с домом моей матери?
– Здесь отличное место. А я давно мечтаю вот, чтобы так, с нуля, под себя все сделать. Там и для Полинки комната есть. Хочешь посмотреть?
Вижу, что любопытство борется в Марьяне с нежеланием остаться со мной наедине. Улыбаюсь и подталкиваю её к выходу.
– Пойдем, я не кусаюсь.
– Эй, вы куда? Дождь ведь, – идет за нами следом Лена.
– Покажу Марьяне дом.
– А… – виновато улыбается та дочке. – Наконец рассказал ей?
– Ты знала? – удивленно расширяет глаза Марьяна.
– Знала, конечно. Но Демид готовил тебе сюрприз, и я помалкивала. Вот, возьмите зонт!
– Поверить не могу!
Забираю из рук будущей тещи зонтик, снимаю с вешалки дождевик, и пока Марьяна не наговорила матери лишнего, надеваю его на плечи.
– Пойдем. Пока дождь немного утих.
– Я хотю с вами!
– Нет-нет, Полин, там дождик. Побудь с бабушкой, хорошо?
– Я лучше с дедом Силожей… – Полинка, не слишком расстроившись, что мы ее с собой не взяли, несется к Воронову и забирается к нему на колени. Их взгляды с Марьяной скрещиваются, и я вижу, как плотно сжимаются ее челюсти. Ей явно нужно остыть. Переключиться. Натягиваю на голову капюшон и открываю дверь.
– Похоже, мамин жених понравился нашей Полинке.
Из-за шума дождя говорить приходится чуть громче, чем обычно.
– У нее вообще так себе вкус на мужчин.
Улыбаюсь, понимая, на кого намекает Марьяна, хотя ничего смешного здесь нет. Но если ко всему относиться серьезно – далеко мы не уедем. В нашей с ней ситуации главное – не накалять. Что я и делаю. По крайней мере, пытаюсь.
– Не слишком ли большой дом для тебя одного?
– Я не теряю надежды, что у меня здесь будет компания, – рублю правду и осторожно касаюсь пальцами ее губ. Резким движением головы Марьяна сбрасывает мою руку.
– Уверена, что очередь из на все готовых красоток, протянется аж до конца улицы.
– Мелко берешь, – зло бросаю я, прежде чем успеваю остановиться. Дерьмо! И знаю ведь, что с ней так нельзя, но иногда срываюсь. Берет верх бешеный темперамент, который рядом с Марьяной мне то и дело приходится сдерживать. Чтобы, не дай бог, ее не напугать. Но сегодня, кажется, я бессилен. Матерюсь. Резкими дергаными движениями складываю зонт и скидываю капюшон. Напряжение, повисшее между нами, такое плотное, что его можно резать ножом. Вдруг дверь на веранду открывается.
– Какие люди, и без охраны! – радуется моему появлению прораб. – Ну, Демид, ну, молодец… Мы с ребятами смотрели бой. Чуть вся работа не встала…
– В доме? – спрашиваю, протягивая ладонь.
– Во всей округе! – ухмыляется тот и трясет мою ладонь двумя руками сразу. – Сумасшествие какое-то было.
Мне кажется, или Марьяна фыркнула? Вот, кого уж точно не впечатляют мои спортивные достижения – так это её. Впрочем, неудивительно. Я знаю, как сильно её сломал. Потому что после случившегося был рядом с ней. Потому что именно я вытирал ее слезы и разгонял кошмары. С того самого момента, как на стол передо мной легла папка с информацией о Марьяне, и я узнал, где мне её найти.
– Мы с Марьяной хотели посмотреть, как движутся работы, – прерываю нескончаемый поток восторженных слов и киваю на дом. Игорь переводит взгляд на мою спутницу, только сейчас ее замечая. Трясет уже ее руку и проворным жестом фокусника распахивает перед нами входную дверь.
Прежде чем войти, Марьяна неуверенно оглядывается на меня. Она до сих пор боится, что я на неё наброшусь. Точно так же она на меня смотрела и тогда, когда я впервые появился на пороге ее квартиры после того случая. Я вхожу в свой новый дом, но как будто снова возвращаюсь на четыре года назад… Моя память – беспощадная сука.
Я чудом успеваю подставить ногу и помешать ей захлопнуть дверь прямо перед моим носом.
– Постой, Марьян, я тебя не обижу…
– Что тебе надо? – спрашивает она и смотрит на меня бездонными больными глазами.
– Я хотел извиниться.
– Хорошо. А теперь уходи.
– Не могу, – качаю головой. – Я должен убедиться, что с тобой все в порядке.
– В порядке? – как попугай переспрашивает она и вдруг начинает смеяться. Я шагаю в квартиру, и она шарахается от меня, как от прокаженного. Смех обрывается, но еще звенит под потолком, когда она кричит: – Уходи! Немедленно! Убирайся…
– Послушай, в тот день я просто слетел с катушек. Мне очень жаль, что все так вышло. Мне очень жаль, слышишь? Скажи, что я могу сделать, чтобы загладить вину? Хочешь куда-то поехать, чтобы развеяться, я не знаю… в Монте-Карло или Дубай? Или, может быть, тебе нужен психолог? Я найду! Самого лучшего найду, хочешь? – я мечусь по ее прихожей и этим только еще больше её пугаю. Замираю, довольно поздно осознав этот факт, и распрямляю руки по швам – ну, вылитый пай-мальчик.
– Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Хочу забыть тебя, как страшный сон. Вот и все, чего я хочу.
Не знаю, как мне поступить. Мне от самого себя тошно. Взгляд упирается в зеркало, я ловлю собственное отражение, а как будто вижу отца. Морального урода, который превратил мое детство в ад. Я так старался доказать себе, что другой. Так старался! И вот, куда меня это привело. Закрываю глаза. Отступаю на шаг. Облегчение проносится по ее лицу, которое я только сейчас действительно вижу. Она совсем молоденькая. Маленькая и хрупкая. Я не хочу на нее давить, но мне действительно нужно знать.
– Ты была у врача? Я что-то повредил… или…
Читать бесплатно другие книги:
