Все цветы Парижа Джио Сара
Попробовала я и закрыла глаза, наслаждаясь вкусовыми оттенками.
– Потрясающе.
– Хочешь еще выпить? – предложил Жан-Поль.
Я не успела ответить, как вмешался Виктор, глядя на меня:
– Тебе не кажется, что ты достаточно выпила?
Возможно, его намерения были самыми правильными, но меня неприятно задел его тон.
– Справедливое замечание, – сказал Жан-Поль, протягивая Виктору кредитную карточку. – Зачем нам пить здесь, когда мы можем это сделать у тебя дома?
Мне кажется, что я уловила в глазах Виктора искорку озабоченности или… чего-то такого, но лишь на долю секунды. Жан-Поль встал и пошел к двери, а я рылась в сумочке. Мартини подействовало, и я, пошатываясь, встала со стула.
– Осторожнее, – шепнул мне Виктор из-за стойки. – Он настоящая акула.
Я приняла к сведению его слова и все же удивилась: если Виктор искренне заботился обо мне, почему он сам не предложил проводить меня домой? К тому же Жан-Поль казался мне вполне приятным, хоть и чуточку эгоистом.
– Доброй ночи, – сказала я Виктору, когда Жан-Поль обнял меня за талию.
– Вот мы и пришли, – сказала я, когда мы остановились возле моего дома. – Спасибо за компанию. Вечер получился приятный.
– Что? Ты даже не приглашаешь меня к себе? Ты ведь знаешь, как меня интересует история улицы Клер. Нет, ты меня просто терзаешь.
В какой-то момент я хотела его прогнать, но потом увидела справа от меня чью-то тень. При тусклом свете фонарей мне померещилось, что кто-то выглянул из-за угла дома и тут же исчез.
– Ты это видел? – спросила я у Жан-Поля.
– Что?
– Да так, – пробормотала я, слегка запинаясь. – Пожалуй, я слишком много выпила.
– Тогда позволь проводить тебя наверх, – сказал он, взял меня за руку и крепко обнял за талию. Внезапно все вокруг меня пришло в движение. Над головой мигал, стробировал уличный фонарь, лицо Жан-Поля то расплывалось, то входило в фокус, а у меня подгибались ноги и уплывало сознание.
Я открыла глаза и испугалась, не понимая, где я оказалась, но потом постепенно поняла: я лежала на софе в моей гостиной, укрытая одеялом. Я села, сжав ладонями голову, и посмотрела на настенные часы: 3 часа 34 минуты утра. В мой мозг хлынули кричащие воспоминания о прошедшем вечере: Жан-Поль, мартини, «Бистро Жанти», неодобрительный взгляд Виктора. Вероятно, я потеряла сознание. Неужели Жан-Поль отнес меня наверх? Я оглядела себя и с облегчением увидела, что я полностью одета, но сразу ужаснулась, что рисковала собственной безопасностью. Тут же поклялась сама себе не пить больше мартини и смочила на кухне пересохшую глотку тремя стаканами воды.
Уныло вздохнув, я прошла в спальню, разделась и достала из верхнего ящика футболку большого размера. От нее пахло лавандой и… чем-то еще. Я надела ее, и, когда задвигала ящик, мой глаз заметил в глубине что-то зеленое. Я протянула руку и вынула аккуратно сложенную льняную мужскую рубашку с коротким рукавом, застегнутую на все пуговицы. На ней выцветший пальмовый принт. Такие рубашки можно увидеть в рекламе бренда Tommy Bahama или на туристах, которые проводят отпуск в тропиках. «Чья она и почему я хранила ее в своем ящике?»
Зазвонил телефон, вроде на кухне – стационарная линия, о которой я и не знала. Я побежала через холл, а он все звонил и звонил, пронзительный, словно пожарная сирена или предупреждение о воздушном налете. От этого звона у меня пробежала дрожь по позвоночнику.
– Алло? – Я с бьющимся сердцем ждала ответа, но слышала лишь чье-то дыхание, а потом гудки.
Я положила трубку и долго глядела на нее. Кто звонил мне в такой час? Решив выбросить из головы этот звонок, я снова пошла через холл, но, перед тем как зайти в спальню, заметила краем глаза какой-то свет. Дверь в третью спальню в конце холла была чуточку приоткрыта, на пол падал луч лунного света. Конечно, мне захотелось туда заглянуть.
Скрипнули петли, когда я открыла дверь шире и зашла внутрь.
Спальня была небольшая, почти вдвое меньше спальни хозяина. В ней стояла двуспальная кровать, возле нее тумба и маленький письменный стол у окна. В этой спальне что-то не гармонировало с остальной квартирой, а почему – непонятно. Возможно, осветительная арматура; она выглядела более старой, чем современные светильники в остальных комнатах. Я провела ладонью по штукатурке и почувствовала кончиками пальцев облезающую краску и глубокие трещины. И тут меня пронзила догадка. Вся квартира была отремонтирована, а эта комната осталась нетронутой. Почему? Я выглянула в окно, где над улицей Клер низко висела луна, и на миг ощутила себя кем угодно и в любом времени в истории Парижа. Маленькой девочкой, которая что-то просила у звездочки перед школой. Молодой матерью, напевающей рождественскую песню. Старухой, которая молится о безопасности во время фашистской оккупации. Я ощущала присутствие тех людей, которые когда-то жили в этой самой квартире.
Луна нырнула за тучу, я зажгла маленькую лампу на тумбе, и она моментально отбросила зловещие тени. Я взялась за две бронзовые ручки, открыла дверцы шкафа и выпустила из него застарелый воздух. В нем пахло как на старом чердаке – пылью и забытыми воспоминаниями. Одежды в нем не было, лишь несколько пустых вешалок и остатки цветастых обоев, давно выцветших и ободранных. Я потрогала рукой верхнюю полку и вызвала лавину пыли, потом присела на корточки и поглядела на декоративную кованую решетку на стене, остатки старинной отопительной системы, давно уже демонтированной. Я нажала ладонью на решетку, и она провалилась куда-то в стену. Я попыталась вытащить ее оттуда, засунула пальцы в темную щель и нащупала там какой-то предмет. Глубже запустила туда руку, вынула маленький деревянный ящичек, положила его на кровать и рассмотрела при свете.
Кажется, это был старый ящичек из-под сигар. Я сдула с его поверхности толстый слой пыли и осторожно открыла изящную защелку. Внутри лежала аккуратная пачка пожелтевших конвертов, перевязанная грубой ниткой. Развязав ее, я посмотрела на первое письмо. Оно было адресовано месье Люку Жанти. Следующее тоже, и следующее. Но на этих письмах не было ни марок, ни почтовых штемпелей. Похоже, их никуда не отправляли. Кто же оставил их тут и почему?
Я провела пальцем по клапану первого конверта, достала два сложенных пополам листка и, поднеся их ближе к свету, рассмотрела изящный почерк. Письмо было написано по-французски, и я читала его без труда.
Люк, любимый мой!
Ты уехал, и я решила писать тебе письма, чтобы скоротать время. Время – это все, что сейчас у нас есть, и я считаю каждую секунду, минуту, день до твоего возвращения домой, когда мы снова будем вместе. И мы будем вместе, я это знаю. Чувствую. Если не на этой земле, то на небесах.
В эти страшные времена трудно сохранять оптимизм, твердо верить, что добро в конце концов одолеет зло, что в конце концов любовь победит ненависть. Но мы должны проявить упорство. Мы должны жить нашей любовью, черпать в ней силы.
Я не знаю, где ты, но молюсь, чтобы ты был жив и здоров. Я молюсь за тебя каждый день утром, когда проснусь, и вечером, когда закрою глаза. Меня утешает мысль, что ты тоже молишься за меня. Я знаю, ты молишься.
Твои молитвы мне нужны сейчас больше прежнего. Я ужасно боюсь, у меня неприятности. Не знаю, попадет ли когда-нибудь к тебе это письмо, но я все равно буду писать тебе. Я страстно жду того дня, когда все ужасы останутся позади, когда мы с тобой опять будем вместе.
Я люблю тебя всеми клеточками моей души.
Твоя навеки,
Селина
Прежде чем убрать письмо в конверт, я взглянула на дату на первой страничке – 18 октября 1943 года, – и у меня полезли глаза на лоб. Это военное время и, если я не ошибаюсь, самый разгар оккупации Парижа. Я вернулась в свою спальню, положила на столик ящичек для сигар и, дрожа от холода, залезла под одеяло и закуталась в него. Я чувствовала себя чужой в моей кровати и вообще в этом мире. Я слишком устала, чтобы думать о моей жизни, моих проблемах. Вместо этого я думала о Селине. Кто она такая и как ее письма попали в мою квартиру?
У меня отяжелели веки, и, закрывая их, я чувствовала, как скользила в пространстве между сном и явью. Я как будто стояла на середине моста, соединявшего обе стороны. Вдалеке я слышала отчетливый шорох пальмовых листьев на ветру и веселый смех маленькой девочки. «Гляди, мама, гляди!» – говорила она и с громким плеском прыгала в бассейн. Капли воды падали мне на лицо. Этого было достаточно, чтобы я открыла глаза и села на постели, но я даже не пошевелилась. Я хотела полежать еще. Мои ресницы затрепетали, когда вдали появился мужчина. Я не видела его лица, но знала его. Ветряной колокольчик висел возле двери и тихонько звенел.
Шорох пальм затих так же быстро, как и появился, и, когда я на следующее утро открыла глаза в моей странной парижской квартире, где во всех углах прячутся тайны, я прогнала слезы. Я не помнила мою прежнюю жизнь, но впервые остро поняла, что ужасно тоскую по ней.
Глава 6
СЕЛИНА
30 сентября 1943 г.
– Мама, разве ты не любишь осень? – спросила Кози, положив голову на мое плечо.
– Люблю, – ответила я, гладя ее черные, как вороново крыло, волосы. Я не стала говорить дочке, что это первая осень, которую я не то что не любила – даже ненавидела. Да, на рынке появились тыквы, а кроны деревьев расцветились всеми оттенками красного, желтого и оранжевого, но город уже стал для нас чужим, потому что и в нем не было Люка.
Неделю назад я получила от него письмо. Оно пришло во вторник без обратного адреса, и наш почтальон Гюстав подмигнул мне, вручая его.
– Селина, сегодня у тебя радость.
Трепеща от восторга, я вскрыла конверт, но мое сердце упало, когда я стала читать слова Люка – холодные, краткие и совсем чужие.
Осень наступила, дорогая Селина,
Прекрасный день на юге Франции.
А дома все равно лучше.
Сердечный привет Кози и твоему отцу.
Но каждый день несет много перемен.
Однако в мире все-таки много прекрасного.
La vie est un sommeil, l’amour en est le rve.
Я буду скучать по тебе, всегда,
Люк
Я перечитала письмо раз пятнадцать. Что же он имел в виду? И что за непонятная цитата: «Жизнь есть сон, любовь в ней – сновидение»? Он явно написал это в грустную минуту. Я в который раз пробежала письмо глазами. Люк! Что ты пытался мне сказать?
Я вздохнула и упала на свою кровать.
– Что случилось, мама? – спросила Кози, когда часом позже вернулась из школы.
Я потерла глаза и поглядела на часы.
– Кажется, я задремала.
В больших глазах дочки я увидела тревогу.
– Ты плакала.
– Нет, милая, – ответила я, взяв себя в руки. – Все в порядке.
Она заметила на туалетном столике письмо Люка, и я тут же пожалела, что не убрала его.
– Я ничего не понимаю, – озадаченно сказала дочка, держа в руке письмо. – О чем пишет Люк?
– Ни о чем, моя хорошая, – ответила я. – Вообще ни о чем. Это шутка. Глупая шутка.
Мои слова не успокоили Кози. Она была мудрее, чем все наши знакомые дети. Она еще раз молча перечитала письмо и удовлетворенно кивнула.
– Это шарада, – с улыбкой сообщила она наконец. – Люк очень умный, мама, неужели ты не видишь? Он оставил тебе секретный код.
– Все окей, милая, – ответила я, не принимая ее трогательную попытку меня утешить. – Это взрослые дела, тебе не надо беспокоиться.
Она широко раскрыла глаза, и я подумала, что быть ребенком и смотреть на мир через такие простые линзы – это дар. Я не хотела, чтобы Кози утратила его из-за войны или из-за меня.
– Нет, мама, – продолжала она. – Я все поняла! Маленькая дверь в «Бистро Жанти»! Знаешь, тот потайной шкафчик с нарисованными на дверце воздушным шаром и цирком зверей, где Люк всегда оставлял угощение для меня и месье Дюбуа?
– Ничего не понимаю. – Я удивленно подняла брови.
– Мама, – настаивала Кози, снова показав пальцем на письмо Люка. – La vie est un sommeil, l’amour en est le rve. – У нее сверкнули глаза. – Эти самые слова написаны на той дверце.
Я снова взяла письмо в руки и посмотрела на него другими глазами.
– Конечно! Какая же я недогадливая! Это…
– Секретное послание! – договорила вместо меня Кози. – А это, – продолжала она, показав на первые буквы каждого предложения, – это код-акростих.
– Что?
– Люк научил меня, – улыбнулась она. – Только секретные агенты вроде нас это понимают. Мама, давай я научу тебя. – Она шлепнулась рядом со мной на кровать и показала, как из первых букв каждого предложения составляется слово. – Видишь? – сказала она наконец, но ее личико внезапно побледнело. – О-П-А-С-Н-О.
Мне хотелось сказать ей, что все будет нормально. Что это просто игра и что ей пора бежать на улицу к подружкам и поиграть в классики, а я спокойно возьму на себя груз всего этого и сберегу ее детский мир таким, каким она его знает – безопасным, красивым и радостным. И если вчера или в предыдущие дни я могла бы решить эту превосходную шараду, то теперь уже не могу. Зло просочилось в наш мир. Я видела это в глазах Кози, когда она прижалась ко мне и обхватила меня за талию своими маленькими ручками.
– Все будет окей, мама, все равно, – прошептала она. – Правда?
– Да, солнышко, – ответила я, прогоняя слезы.
Теперь мы с ней были вместе.
Я пекла на ужин блинчики, но Кози почти не притронулась к ним, как и папа. Когда я убрала посуду, мы втроем посидели у огня. Солнце село, темнота накрыла город, но мы не зажигали ламп и вместо этого довольствовались теплым сиянием очага. Так нам казалось безопаснее, и мы прятались в коконе темноты.
Потом мы с Кози легли в постель, и дочка быстро заснула рядом со мной, а я долго лежала без сна и думала о письме Люка. Может, его тренинг был прикрытием для чего-то еще? Чего-нибудь мрачного? И этот ребус, намекавший на опасность и на маленькую комнатку в «Бистро Жанти»… Может, Люк оставил там что-нибудь для нас? Сообщение? Инструкции? Я пойду туда как можно скорее и посмотрю.
Я лежала рядом с Кози и страдала, слишком уставшая, чтобы встать и закрыть шторы в нашей спальне. В результате холодный лунный свет лился в окно и падал на щеку дочки и на левое ухо месье Дюбуа. Я напомнила себе, что эта луна, эта самая луна светила нам всегда, задолго до появления Гитлера и его ужасной армии, и повидала много зла и много добра. Может, в эту самую минуту на нее глядит Люк в своем далеком краю. Такая мысль утешила меня, и я наконец уплыла в сон.
– Шакшука! – весело сказал папа на следующее утро, ставя на стол горячую чугунную сковороду. Кози сидела на стуле. Ее ноги пока еще не доставали до пола и болтались в воздухе. Как бы мне ни хотелось, чтобы она поскорее стала красивой девушкой, я знала, что буду всегда с грустью вспоминать тот день, когда ее ноги наконец коснутся пола.
– Шакшука? – Кози с интересом разглядывала экзотическое блюдо.
Конечно, я моментально узнала его. Яйца под пряным томатным соусом, слегка посыпанные петрушкой и пармезаном. Я ностальгически улыбнулась папе, вспомнив, как мама приготовила для меня шакшуку в первый раз.
– Это любимое блюдо твоей бабушки, – сообщил он Кози.
– Правда? – Кози погрузила вилку в яичную массу и без колебаний отправила ее в рот. – Вкусно!
– Еще бы, – ответил папа. – Только осторожнее, сковородка очень горячая.
– Я гляжу на тебя и удивляюсь, – сказала я папе с улыбкой. – Что с тобой? Ты ведь много лет не готовил завтрак. – Но тут же вспомнила. – Ах да, сегодня же мамин день рождения, конечно!
Кози поглядела в лицо папы.
– Ты скучаешь по ней так же, как мама скучает по моему отцу?
– Каждый день, – ответил папа. – Каждый божий день.
Он подошел к приемнику, стоявшему в гостиной на столике, включил его и покрутил ручку, пока не нашел оркестр – джазовую смесь из счастья и печали: на кларнете, конечно, играл Гленн Миллер. Мама любила музыку. Сейчас она бы точно стала танцевать с папой на кухне и в шлепанцах.
Дочка встала из-за стола, подошла к папе и испытующе поглядела ему в глаза.
– Тебе грустно?
Улыбка папы подтвердила его боль и озабоченность. У меня сжалось сердце; обе эмоции с одинаковой силой тронули меня.
– Думаю, что я всегда буду грустить, моя хорошая. – Он положил левую руку на худенькое плечо Кози, а правой обнял ее за талию. Они танцевали под Гленна Миллера в центре гостиной. Грязные тарелки лежали в раковине, в центре разорванного войной города и в самом сердце разорванного войной мира.
У нас, как и у всех остальных, не осталось никакой уверенности в будущем. Вообще никакой. Не было никакой гарантии, что наша маленькая семья будет избавлена от горя и боли. Я совершенно не представляла, что принесет мне сегодняшний день или завтрашний. Но я точно знала, что эта картина – как мой папа танцует с моей маленькой дочкой утром в среду, – пожалуй, одна из самых прекрасных вещей, какие я когда-либо видела.
Пока мне было достаточно и этого.
Я поглядела в окно на улицу и вздохнула. Папа и Кози взялись за обыденные дела. Сейчас он отведет ее в школу, постоит у ворот, дождется, когда она помашет ему рукой из окна классной комнаты, потом пойдет обычной дорогой в лавку, отопрет старую дверь и приступит к работе. Мне очень хотелось помогать ему. Мне не хватало прогулок по городу, ощущения свежего ветра на щеках, запахов города, парижской какофонии: лая собак, аромата кондитерских, школьников на велосипедах, напевающих песенки, супругов, скандалящих на балконе третьего этажа. Я скучала по всем этим вещам, особенно по прежнему ритму моей жизни.
Люк уехал три недели назад, но мне казалось, что прошла уже целая вечность. После нашего прощания время тянулось медленно и мучительно. Меня охватывал трепет всякий раз, когда я вспоминала нашу последнюю ночь, а это случалось много раз на дню. Мне нравилось вновь и вновь вспоминать о ней. Когда я впервые увидела ту искру в его глазах? В какой момент наши губы впервые встретились? Кто первым это сделал, он или я? Ровная, приятная и нежная дружба, длившаяся годами, наполнилась необъяснимой электрической энергией. Я думала о Люке постоянно, утром и вечером – когда после завтрака заплетала Кози косички и завязывала розовый бант или вытирала после обеда посуду. Я вспоминала, как Люк глядел на меня в ту ночь – в ту ночь, – и в моей груди вспыхивали жаркие искры, словно в папином камине.
После его отъезда прошли несколько недель, но они показались мне долгими годами. Безопасо ли ему там? Скоро он вернется или задержится надолго? Я серьезно отнеслась к его совету и старалась как можно реже выходить из дома, кроме одного утра, когда у папы оказалось слишком много заказов. Но даже тогда я надела плащ с капюшоном и шла не прямой дорогой, а кружным путем по переулкам, чувствуя себя невидимкой.
Целыми днями я оставалась наедине со своими мыслями и часто сомневалась, правильно ли я поступаю. Возможно, я чрезмерно осторожная. Возможно, Кози ошиблась, и письмо Люка никакое не предостережение, просто оно было написано наспех, между дел, занятым человеком. К моему разочарованию, я больше не получила от него ни одного письма, но если бы ему потребовалось сообщить важную информацию, Густав наверняка бы принес к этому времени еще одно письмо.
Я повесила фартук на крючок и загляделась на птичку, которую увидела в окне кухни. Она махала крылышками и села на карниз дома, что на другой стороне улицы, но тут же снова взлетела и устремилась куда-то еще. Хотелось бы и мне быть такой птичкой, свободной как ветер.
Что, если я понравлюсь какому-то немецкому офицеру? Я буду не первой француженкой, у которой появился поклонник-немец. Потом ему встретится какая-нибудь другая девушка, и он бросит меня. Хоть я и обещала Люку, что постараюсь не попадаться немцам на глаза, так это не навсегда. Всем известно, что немецкие офицеры непостоянные, как весенний ветер. Насколько я могу судить, тот высокий офицер давно уже забыл про меня.
Зазвонил телефон, и я побежала в гостиную. Телефон стоял там на мраморном столике рядом с папиным креслом-качалкой.
– Бонжур, – сказала я в трубку и увидела в зеркале с бронзовой рамой свое бледное лицо и темные круги под глазами.
– Селина, это Сюзетта, – взволнованно и торопливо сказала моя подруга.
Мы дружили с ней с детских лет. Когда я переехала в Париж, она единственная в моей новой школе улыбнулась мне.
– Запомни две вещи насчет парижской жизни, – сказала она мне тогда. – Все девчонки подлые, так что не обращай на них внимания. А если ты понравишься какому-нибудь мальчику, всегда делай вид, что тебе на него плевать, даже если он тебе тоже нравится. – С тех пор мы с ней дружим.
Мы с Сюзеттой никогда не разлучались, мы вместе бегали каждый день по ступенькам в школу на холмистый Монмартр. У Сюзетты, с ее красивым лицом и рыжевато-каштановыми волосами, всегда были толпы обожателей. А мне больше всего нравились ее уверенность в себе и независимость. Только Сюзетта могла убедить мальчишек бросить камешек в окно дома, где жила наша директриса, или простоять целый час под дождем возле отеля «Ритц», прослышав, что там поселился Кэрри Грант (на самом деле она ошиблась), или положить украдкой тухлое яйцо в парту самой подлой девчонки во всей школе. Большинство ее проказ были довольно безобидными, в остальных ситуациях я оказывалась для Сюзетты голосом разума, так необходимым ей в такие моменты. В шестнадцать лет я отговорила ее, когда она собиралась пойти в ресторан с мужчиной, годившимся ей в отцы (хотя он был красавцем). Годом позже она устроилась в богатую семью, чтобы смотреть по выходным за детьми, и как-то вечером тайком убежала в соседнее кафе на свидание с мальчиком. Вернувшись, она обнаружила, что дом заперт, и в панике позвонила мне (к счастью, ее звонок не разбудил папу). Я бешено крутила педали целую милю и встретилась с ней возле того дома. Сюзетта встала мне на плечи и залезла в дом через окно второго этажа. А я взяла с нее обещание больше не повторять таких фокусов.
Мы делились с ней первыми любовными неудачами. Она была влюблена в Жан-Жоржа, который был старше ее на три года, а я в тихого парня по имени Жак. Когда мне исполнилось шестнадцать, его семья переехала в Прованс; я написала ему два письма, и оба остались без ответа. Мы проливали слезы из-за нашей безответной любви и, как ни забавно, испытывали от этого облегчение.
– Ты представляешь? Я на самом деле считала его симпатичным, – сказала мне как-то Сюзетта, когда мы пили кофе.
– Да, – согласилась я. – Вот только нос у него… А я? Не понимаю, что я нашла в этом Жаке. О чем я тогда думала?
Кто-то мог бы сказать, что наши интересы ограничивались поверхностными вещами – влюбленностями, фасонами платьев и так далее, – но Сюзетта была константой в моей жизни. Несмотря на ее недостатки, она была преданной подругой. Она стояла рядом со мной, когда родилась Кози, держала меня за руку и успокаивала, заверяла меня, что она рядом и я не одинока.
Как и мне, Сюзетте тоже не везло в любви. После расторгнутой со скандалом помолвки (оказалось, что ее очень красивый и богатый жених из влиятельной лионской семьи предпочитал… мужчин) она пустилась на утомительные и бесконечные поиски настоящей, верной любви или хотя бы мало-мальски приличного человека. Увы, поиски оказались опасными, со множеством неудач – в последний раз она пила кофе в постели с любовником, женатым ресторатором, в его загородном доме, и туда нагрянули его жена с дочкой. Тут нечего и добавить, ясно, какой получился скандал.
– Пожалуйста, скажи мне, что ты сегодня свободна и пойдешь со мной на ланч, – с мольбой в голосе защебетала она.
– Извини, – ответила я, крутя в пальцах телефонный шнур, – просто… сегодня я не смогу.
Но Сюзетта была не из тех, кто готов мириться с отказом.
– Ладно тебе, Селина, я не видела тебя месяца два, а то и больше. Может, у тебя уже выросла борода или прорезался третий глаз.
Я засмеялась.
– Я соскучилась по тебе, – продолжала она. – Нам нужно наверстать упущенное и хорошенько поболтать.
– Я тоже соскучилась, – ответила я, – но просто дело в том, что…
– Ну, конечно, у тебя много дел в лавке. Знаю, знаю. Дорогая, говорю тебе, что цветы могут подождать. Пожалуйста, выберись со мной на ланч. Твой отец поймет. К тому же я… мне надо поговорить с тобой и обсудить очень важный вопрос.
Мне почудилась тревога в ее голосе.
– У тебя все нормально?
– Лучше я отвечу тебе на этот вопрос при встрече. – Она вздохнула.
Надеюсь, она не влипла в новую историю. Не хватало, чтобы за ней охотилась еще одна разъяренная жена богатого парижанина. Я опять крутила в пальцах телефонный шнур, обдумывая предложение Сюзетты. Да, как приятно выйти из дома, чуточку подкрасив губы, и заказать салат «Нисуаз», хоть в нем и не будет тунца и зеленой фасоли из-за войны. Я так устала от собственной стряпни, что буду рада любому ресторанному блюду. И я пойду туда осторожно, пригнув голову и самым безопасным путем. Так что, может, все и обойдется?
Читать бесплатно другие книги:
