Три любви Кронин Арчибальд
Люси ничего не понимала. Она покраснела пуще прежнего и взглянула на Анну, на миг тронутая каким-то неуловимым выражением ее лица. Но миг прошел. Анна ответила ей снисходительным взглядом, проронив:
– Я тоже не вижу в этом ничего смешного.
– Матерь Божья! – вмешался Джо с тем провинциальным акцентом, который прорезывался у него в моменты эмоционального подъема. – Эти яйца совсем как от индюшки. Возьму еще парочку, Люси. И еще того холодного мяса.
Полли рванулась вперед, подобострастно передавая тарелку брата.
– Приятно видеть, что ты можешь все прожевать, Джо, – сказала она. Повернувшись к Люси, она улыбнулась, стараясь не потревожить случайным прикосновением свои красивые вставные зубы – протез, которым недавно одарил ее Джо, – и добавила: – Мой девиз: «Накорми мужчину!» У каждого мужчины сердце где-то посередке. Ничто так не улучшает кровь, как полусырое мясо. Эта штука весьма питательна. Здоровье не так быстро ухудшается. – Она умолкла, с достоинством положив руки на живот. – Истинный Бог!
Полли в самом деле глубоко веровала в истинность Бога. Будучи женщиной слабого здоровья, она в своей великой убежденности уповала на Провидение и клистир.
– А как там дела с маслом, парнишка? – спросил Джо, слизывая желток с ножа.
Видимо, вопрос касался занятий его брата.
– В общем, хорошо, – кратко ответил Фрэнк, – твоими молитвами.
Джо приветливо наклонил аккуратно постриженную голову.
– А знаете, – вновь заговорила Полли, как обычно перескакивая на тему, связанную с какой-нибудь патологией, – знаете, что теперь делают с маслом? Недавно я слышала про женщину, которой представился случай побывать в одном из этих новомодных санаториев, и там только и делали, что кормили ее маслом. Она съедала фунты и фунты свежего масла. Ее закормили до того, что она начала потеть жиром. Конечно, ей так это опротивело, что однажды утром она выбросила в окно весь кусок, и – Боже правый! – он приземлился на голову главному врачу. Она умерла через пару месяцев – Господь, упокой ее душу. А я начинаю думать, как бы не пострадали у меня легкие.
– А-а! Поцелуй мне руку! – последовало вежливое замечание Джо. – И ногу короля Билли! Это голова у тебя может пострадать. – Загремев ножом и вилкой, он энергично крутанул круглой головой на толстой шее. – Угощение было прекрасным. Слышишь, Фрэнки? У тебя не жена, а просто чудо!
– Спасибо за информацию, – чопорно произнес тот. – Я не спрашивал твоего мнения.
Но Джо и не думал обижаться:
– Как тебе будет угодно, парень. Я, старый вдовец, завидую тебе. И никогда не вспоминаю про десять заповедей. Бедная моя Кэти – упокой, Господи, ее душу – не смогла бы приготовить такое угощение, чтобы спастись от чистилища.
Люси беспокойно заерзала. Эти семейные сборища, пусть она и допускала их фамильярную атмосферу, обычно проходили непринужденно, стоило только расшевелить обычно сдержанного Фрэнка. Но сейчас Фрэнк сохранял безучастный вид, и, несмотря на свои усилия, Люси ощущала его упорное сопротивление, а она не привыкла, чтобы ее труды пропадали даром. Чуть нахмурившись, она обратилась к нему поверх вазы-этажерки оживленно-повелительным тоном:
– Ну-ка, Фрэнк, ты плохо ухаживаешь за кузиной. Передай ей песочное печенье.
– Все хорошо, – с улыбкой возразила Анна. – Просто он еще не справился с потрясением от встречи со мной!
– С потрясением, право! – сказала Люси, укоризненно глядя на Фрэнка, который хмуро передавал блюдо с печеньем. Потом, повернувшись к Анне, она с подчеркнутой любезностью спросила: – Вы были рады вернуться в Ливенфорд?
– И да и нет, – честно ответила Анна.
– Она хочет сказать, – коротко заметила Полли, – что ненавидит это место.
– Я понимаю, в чем тут дело… – Люси улыбнулась Анне. – Ее сердце осталось в Ирландии.
Повисла заметная пауза – момент тревожного ожидания. Люди за столом сделали вид, что с увлечением жуют, однако каждый из них – Джо, Полли и даже Фрэнк – бросил на Анну быстрый взгляд.
– Может быть, – серьезно кивнула она. – А может быть, и нет!
Наступило молчание. Люси была озадачена, и ей не нравилось это ощущение растерянности. Она уже собиралась заговорить, когда Фрэнк, который редко отваживался на замечание, вдруг отодвинул свой стул и заявил:
– Мы уже закончили. Пойдемте в гостиную.
Все поднялись со своих мест. Полли вытерла салфеткой взмокшее красное лицо.
– Я обычно потею, когда ем мясо, – заметила она громким шепотом. – Приходится есть медленно, или меня начинает пучить.
Тут же стало очевидно, что Полли говорит правду. Она деликатно пустила газы, в равной мере не обращая внимания на хмурый вид Люси и бесстрастный взгляд Анны.
Они прошли в гостиную. Джо расстегнул жилетку. Достал сигару и, придерживая из осторожности свой красный шейный платок, зажег ее. Полли, обмахиваясь веером, устроилась у окна; Анна уселась на диван; Фрэнк занял свой любимый угол у каминной доски и, вперив взгляд в пространство, принялся угрюмо орудовать зубочисткой.
У двери Люси задержалась, обняв Питера за плечи.
– Извините меня, – сказала она. – Мне надо отправить мальчика спать.
– Нет, мама, – стал вырываться тот, – слишком рано!
– Позвольте ему ненадолго остаться, – попросила Анна.
– Боюсь, – смущенно произнесла Люси, – такое у нас правило. Семь часов!
Мальчик выпятил нижнюю губу.
– Знаешь, – пробубнил он, – дядя Джо обещал дать мне пенни. И не дал.
– Господи помилуй! – гаркнул Джо. – Я позабыл.
Величественным жестом он отложил сигару и после долгих усилий извлек из кармана теплую медную монетку.
– Скажи спасибо! – довольно резко велела Люси сыну.
Ей не понравилось его поведение – чтобы хозяин просил денег у гостя! Чуть нахмурившись, она быстро повернулась, расстроенная сама не зная чем. Остановившись на лестничной площадке, она сказала:
– Не стоило этого делать, сынок.
– Прости, мама, – протянул тот с ухмылкой, но при всем при том аккуратно опустил пенни в свой кувшинчик.
Наверху Люси подумала, что зря не попросила Анну помочь искупать мальчика. Да, это было бы мило. Они могли бы дружески поболтать у ванны! Анна явно была слишком робкой, чтобы предложить это самой. Люси надо постараться побороть застенчивость Анны, дать ей почувствовать себя непринужденно.
Размышляя таким образом, она уложила ребенка, и тут послышался звон колокольчика входной двери, возвещающий о прибытии мистера Леннокса. Люси будто кто-то подтолкнул, она заторопилась. Хотя контора помещалась в Глазго, он, как и Муры, жил в Ардфиллане, на холме. Нечастые визиты Леннокса – он, по обыкновению, сухо обещал «заглянуть» – были знаком его особого расположения. Да, несмотря на сдержанность Леннокса, он нравился Люси, и у нее были самые веские причины искать его общества. Спокойный, проницательный, терпимый, он слыл человеком широких взглядов, а иначе как мог бы он много лет назад выстроить свое партнерство с Галтоном? Шотландец и ирландец в бизнесе! Почище чем язычник и еврей! Но ему это удалось. У Галтона были связи, а у него – капитал. А теперь, после смерти партнера, Леннокс тщательно обдумывал планы по расширению предприятия за счет ввоза из Голландии этого нового синтетического продукта. У Люси же были свои планы, и сегодня ей подвернулась благоприятная возможность приступить к их осуществлению. Правда, этим вечером она не предполагала прибегнуть к своей хитрости, но хотела подготовиться к этому.
И сейчас ей уже виделись проблески на горизонте. Не зря же она до сих пор так дипломатично обращалась с Ленноксом. Она поцеловала Питера, пожелав ему спокойной ночи, и поспешила к гостям, собравшимся в гостиной.
Люси с порога поняла, что Джо успел распалиться не на шутку. Театрально выставив вперед руку, он с большим чувством вещал:
– Пускай называют нас подлыми ирландцами! Они все твердят, что от нас мало толку. Разве я возражаю? Ни словом! Пусть просто понаблюдают за нами. Мы добьемся успеха, несмотря на всю эту болтовню. Спросите кого угодно в Ливенфорде про Большого Джо Мура! Меня там знают, и довольно хорошо. У меня не было тех возможностей, что у других родственников, но я все-таки проложил себе дорогу и к тому же заработал деньжат. Вот я мальчишкой продавал газеты, а теперь – директор футбольного клуба «Грин» и председатель местного АОГ[5]. Может, это не так много, но достаточно, чтобы двигаться дальше.
– Не сомневайтесь на счет Джо, – кивнула Полли, не поднимая полуопущенных век.
Леннокс внимательно изучал стоящий перед ним стакан виски. Глава компании был спокойным и уверенным в себе человеком лет пятидесяти, среднего роста, с седой бородкой. Он носил костюм из толстого серого твида хорошего качества, но отвратительно сшитый. У Леннокса были хитроватые глаза, полуприкрытые веками, небольшой рот со сжатыми губами; руки он частенько держал в карманах брюк. Простой вязаный жилет странно щетинился частоколом хорошо заточенных карандашей. Для этого человека имело значение, чтобы они были при нем и в нерабочие часы. По характеру неразговорчивый и недоверчивый, он развивал в себе практичность, как другой может развивать ум, казалось, исключительно в целях укрепления своего мелкого бизнеса. Мировоззрение Леннокса основывалось на осторожности, хитрости и предусмотрительности. По временам он мог напускать на себя вид колоссальной увлеченности делом. Лишенный блеска и изобретательности, он вполне обходился природной проницательностью. Таков был Леннокс – медлительный, надежный, прозорливый, замкнутый.
– Да-да, – процедил он своим странным холодным голосом, – вы замечательный человек. В этом нет сомнения. Ни малейшего.
Он сказал это так, что невозможно было уяснить, комплимент ли это.
– Да! Не такие уж плохие у меня дела, – с жаром произнес Джо. – Стоит вам попробовать каплю хорошего «Джемисона» в пабе «Шемрок», как вам нипочем будет проплыть по всей реке Клайд. И пусть я имею немало, бедных я не забываю. Ей-богу! На Рождество раздаю милостыню у церкви Святого Винсента де Поля. Нет, духовенству я тоже рад помочь. Каждый раз, как маленький отец Кассиди скоблит свой котелок, в руке у него на счастье оказывается соверен. Имейте в виду: не то чтобы это было необходимо, просто я заставляю его взять деньги. Пустяковое доброе дело с моей стороны.
– Сильнее труби в трубу, Джо, – сказал Фрэнк, уставившись в потолок и слегка скривив губы.
– А почему бы и нет, парень? – с ухмылкой пророкотал Джо. – Уж точно, мотивчик получается премилый.
– Он великодушный человек, наш Джо Мур, – вздохнула Полли, незаметно распуская шнуровку корсета.
На миг воцарилась тишина, потом Леннокс искоса бросил на Люси лукавый взгляд.
– А как же шотландский элемент? – спросил он, как бы вкладывая в свои слова тайный смысл, – так он иногда ее называл.
– Да как обычно, – улыбнулась она. – Правда, Питер немного простудился. Ничего особенного.
– Ломтик бекона, – сонным голосом вмешалась Полли. – Если приложить к груди, он предохранит легкие.
Никто не обратил на этот совет никакого внимания, и она снова впала в летаргию.
– Как ваша новая идея, мистер Леннокс? – торопясь ухватиться за эту возможность, спросила Люси. – Продвигается вперед?
– Я как раз рассказывал об этом, когда вы вошли, – негромко сказал он. – Я по-настоящему увлечен. Вчера ездил в Лит – договариваться в доках.
– Наверное, вам одному трудно будет со всем этим управляться, – подавшись вперед, выпалила Люси в большом волнении.
Леннокс поглаживал свою острую бородку, – пожалуй, она была самой характерной частью его плутоватого облика.
– Вероятно, – уклончиво ответил он. – Может, и так.
У Люси на кончике языка вертелся вопрос, но не успела она заговорить, как в разговор шумно вмешался Джо.
– Кстати, Анна, – сказал он, – что ты собираешься делать с собственными деньжатами? Твой старик, должно быть, кое-что тебе оставил.
Она посмотрела на него вниматеьным приветливым взглядом.
– Ну что ж, – тихо произнесла она, – как ты только что заметил, Джо, кое-что действительно имеется, и я могу основать больницу – для Полли, знаешь ли.
Да, всегда благотворительность. И всегда духовенство. Анна подняла глаза на хозяйку дома:
– Я устала, Люси. Не возражаешь, если я пойду наверх? Не беспокойся и не провожай меня.
– Да отчего же не проводить? – сердечно сказала Люси, поднимаясь. Она очень обрадовалась, что Анна назвала ее по имени. – Для тебя все готово.
Они вместе вышли из гостиной.
– Боже мой! – театрально выпрямившись и дрожа от волнения, воскликнула Полли. – Вы слышали про больницу?
Джо просунул руку под валик жира, нависавший у него над воротником сзади.
– А-а, теперь она изменилась к лучшему, – умиротворенно протянул он. – Последние две недели мы с ней хорошо ладили.
– Слишком хорошо! – продолжая дрожать, пробормотала Полли. – Она ведь со странностями, Джо Мур, и тебе это отлично известно.
Наступила пауза, затем Джо медленно поднял голову и посмотрел на брата в упор – обычно он так не делал.
– Люси знает… о ее титуле леди? – многозначительно произнес он, мотнув головой вслед вышедшей Анне.
Фрэнк смущенно зарделся, засунув руки в карманы, и растерянно буркнул:
– Нет, не знает, и незачем сейчас говорить ей об этом.
– Совершенно верно, парень. Совершенно верно, – примирительно сказал брат. – Нет смысла снова трепаться на эту тему. Совсем нет смысла, совсем.
– Должен сказать… – подал голос Леннокс, внимательно разглядывая свою трубку. – Должен сказать, я обнаружил у нее весьма разумный подход к организации бизнеса. Да, я бы высказался в ее пользу.
– Ах, нельзя заставить леопарда стряхнуть со шкуры пятна, – с неожиданной поэтической фантазией заявила Полли. – В самом деле, вы не заставите Анну стать другой.
– Полегче там, – отмахнулся Джо, – мы всего лишь люди. Да, черт побери! Нас можно причислить к лику святых только после смерти.
Пока он это говорил, распахнулась дверь, и в комнату вошла Люси. Ей сразу показалось, что присутствующие заговорщицки переглянулись. В ее сердце вспыхнула тревога, но тут же угасла.
– В чем дело? – спросила Люси, с улыбкой переводя взгляд с одного на другого. – У вас такой вид, будто вы все о чем-то грезили. Давайте-ка за стол.
– Нет, Люси, – с сожалением вздохнул Джо. – Уже темнеет. Нам пора ехать.
– Но, право! – запротестовала она. – Еще очень рано. Может быть, послушаем музыку?
В самом деле, Леннокс частенько ждал от нее «музычки». Бывало, и Полли настаивала на том, чтобы спеть перед публикой. Она знала трогательную балладу, в которой тонко переплетались набожность и патриотизм, и начиналась баллада так:
Бедный ирландский солдат, драгун и католик, Письмо писал при луне своей матушке с поля.
Сейчас, однако, Джо покачал головой:
– Я должен вернуться, чтобы подсчитать выручку. – Он поднялся, и в гостиной сразу стало тесно. – Пойдем, Полли.
Леннокс допил виски и взглянул на часы:
– Я тоже пойду. Знаете, поздновато для меня.
Люси пробовала возражать, сожалея, что вечеринка заканчивается слишком рано, но ничего не могла поделать.
– В таком случае, мистер Леннокс, приходите ужинать на следующей неделе, – упрашивала она. – Но только обязательно.
– Я подумаю, – сказал Леннокс, желая, видимо, пошутить.
Для него это было равносильно явному одобрению, однако у нее создалось смутное ощущение разочарования. Она неохотно проводила гостей до ворот, где постояла, взяв Фрэнка под руку, пока Джо подсаживал Полли в линейку, зажигал фитили фонарей и тормошил дрожащую лошадь. Они отважно уехали в темноту, вскоре отправился домой и Леннокс, правда с меньшей помпой. Он обещал в следующее воскресенье «заглянуть» к Мурам на ужин. На этом Люси успокоилась. Но, чувствуя, что вечер удался не в полной мере, она, помедлив, спросила:
– Как ты считаешь, Фрэнк, все прошло хорошо?
– Могло быть и хуже.
– Но какова Анна… – задумчиво произнесла Люси. – Полагаю, чтобы узнать ее, понадобится время. Она немного замкнутая. Не так ли?
– Я не звал ее приехать, дорогая моя! – с неожиданным чувством откликнулся он.
Она не ответила, но спокойно, с некоторым любопытством взглянула на него. Потом неторопливо улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ.
Они стояли у ворот, ощущая, как вместе со сгущающейся темнотой на них давит серое безмолвие.
– Здесь так хорошо вместе, – вдруг сказала она.
Тишину прорезал тонкий звук губной гармоники, донесшийся со двора Боуи, где по вечерам собирались юнцы. По временам мелодия прерывалась взрывом негромкого смеха, когда мимо проплывала какая-нибудь служанка, провожаемая дружными галантно-ироничными взглядами. Порой Муры слышали приглушенные приветствия знакомых, и в сумраке мелькали неясные силуэты. Где-то вдали слабо подрагивали воды устья, готовые с наступлением темноты покатиться вспять…
Вдоль улицы начали загораться прямоугольники желтого света, торопя приход ночи. Двери, за минуту до того открытые, чтобы впустить вечернюю прохладу, захлопывались. Неожиданно со стороны смутно виднеющегося залива вспыхнул луч Линтонского маяка, метеором пронесся перед глазами, сверкающей нитью на миг привязав пару к реальности, но затем темнота стала кромешной, а тишина – оглушительной.
Они не разговаривали. Этот таинственный час призывал к всемирной тишине. Не было ни луны, ни россыпи звезд, отчего мрак казался более густым, а тишина – более глубокой. В воздухе, напоенном усиливающимся ароматом росистой травы, бесшумно мелькнули крылья летучей мыши. С дальнего поля доносился запах свежескошенного сена, веяло влажной дремотной прохладой. На Люси нахлынуло приятное томление этого вечера, и она в порыве нежности прильнула к мужу. Да, у нее с Фрэнком бывали небольшие размолвки. Но она точно знала, что любит его. Прижавшись к нему, она жестом собственника обняла его за плечи.
– Уже поздно, Фрэнк, – тихо сказала она. – Пойдем домой.
Глава 3
На следующее утро Люси, решив позаботиться об уставшей гостье, послала в комнату Анны поднос с завтраком, поэтому за стол Муры сели без нее. В этот момент принесли телеграмму от Ричарда.
Телеграмма в этом доме была событием из ряда вон выходящим, и, нервно разрывая тонкий конверт – за это дело отвечала она, – Люси уже была готова к какому-то бедствию. Но беды не было, просто неприятность, и во вздохе Люси послышалось раздражение, смешанное с облегчением.
– Подумать только! – воскликнула она, возбужденно сверкая глазами. – Как все это некстати!
Ее легкая фигура напряглась, на гладком лбу прорезались морщинки, и весь ее облик выражал почти девичье смятение.
– Посмотри, Фрэнк, – повторила она. – Ну разве не досадно?
Мур прочитал вслух предложенный ему листок:
– «Дорогая Люси приезжай пожалуйста несколько дней Ева больна Ричард». Подняв брови, он несколько мгновений смотрел на нее. – Тьфу, пропасть! – ругнулся он. – «Дорогая Люси» – сильно сказано.
– Очень досадно, – сердито согласилась она. – В особенности когда надо развлекать Анну. Что же она подумает…
– Но… ты не собираешься поехать?
– Несколько дней… – задумчиво повторила Люси. – Наверное, до вторника. – Вздохнув, она сказала: – Полагаю, придется!
– Ну конечно! – возмутился муж. – Ты ведь знаешь, они просто используют тебя. Давно ты не получала весточки от брата! Кажется, пару лет назад случилось то же самое? И когда ты сделала для них все, что могла, они выбросили тебя, как горячую картофелину. А в благодарность послали тебе рождественскую открытку – помнишь?
Люси вспыхнула: ну и тон у Фрэнка!
– У меня есть чувство долга, Фрэнк, – твердо возразила она. – Меня не волнует то, что делает Ричард. А волнует то, что делаю я. Ева больна. Кроме того, он мой брат.
– Как я люблю папу римского! – грубовато воскликнул Фрэнк. – Ты нужна мне здесь. Не надо уезжать.
Но она совершенно спокойно отмела в сторону как его грубость, так и возражения. Люси была не из тех, кто пренебрегает своими обязанностями. Ричард, ее брат, в силу обстоятельств обратился к ней, и, хотя выполнение этого долга было связано с очевидными неудобствами, она уже приняла решение.
– В каком-то смысле нам повезло, что Анна здесь, – размышляла она вслух, и ее голос звучал ровно. – Она сможет ухаживать за тобой.
– Ухаживать за мной? Не хочу, чтобы она ухаживала за мной.
В его тоне зазвенела нота протеста. Но сейчас, как и всегда, этот протест всего лишь высек искры из непреклонности Люси.
– Мне подойдет десятичасовой поезд, – пробормотала она, как будто отрезала: «Я так решила, Фрэнк». Да, она решила окончательно и бесповоротно.
Тема больше не обсуждалась. Он резко поднялся и, надевая пиджак, заявил:
– Ты всегда делаешь по-своему. И ничего другого знать не хочешь. Так можно далеко зайти.
– Я совсем не хочу ехать, – парировала она. – И это всего лишь до вторника.
Муж с минуту смотрел на нее, потом его хмурое лицо постепенно расплылось в улыбке. Он покачал головой.
– Я люблю тебя, это ясно, – сказал он, – а иначе ни за что не позволил бы так туго натягивать поводья.
– Вот и славно, – откликнулась она, разглаживая его воротник.
Нежно поцеловав Фрэнка на прощание, Люси подошла к окну, чтобы посмотреть мужу вслед. Его фигура на дороге становилась все меньше, пока не исчезла вдали. Тогда Люси поднялась наверх и с сосредоточенным видом постучала в дверь гостевой комнаты.
– Мне ужасно жаль, Анна! – воскликнула Люси, то хмурясь, то улыбаясь. Присев на край кровати, она рассказала о своем затруднении. – Очень не хочется ехать, но я не вижу другого выхода. Думаю, брат во мне нуждается.
– Мне все равно, – сказала Анна и, не сводя глаз со своих пальцев, принялась заплетать распущенные волосы, спадающие на желтую домашнюю кофту. – Я не возражаю.
– Ты не расстроилась?
– Из-за чего?
Она перестала заплетать волосы, но не отбросила назад толстую косу, а безо всякого кокетства оставила ее на месте.
– Что ж… – пробормотала Люси и зарделась. Она не ожидала такого равнодушия в ответ на свою новость. – К сожалению, мне придется уехать десятичасовым поездом.
– Как тебе угодно, – приветливо произнесла Анна, спокойно поднимая большие карие глаза. Они ярко сияли на гладком, как слоновая кость, лице.
Между двумя женщинами воцарилось молчание. Одна была открытой, энергичной, целеустремленной, другая – сдержанной, пассивной, флегматичной…
– Ты присмотришь за Фрэнком! – сказала Люси и поднялась. – Не позволяй ему хандрить.
– Мы хорошо с ним ладим, – беспечно бросила Анна. – Фрэнк знает меня, и я знаю его.
«Почему, – думала Люси, спускаясь вниз, – Анна не могла в порыве чувств сказать: „Жаль, что тебе придется уехать. Но, конечно, это необходимо, ведь твоя невестка больна. Однако я вполне справлюсь без тебя“? Но нет, она так не сказала, – видимо, дело в ее характере…» Люси несколько секунд с раздражением пыталась решить это трудное уравнение. Ей нравилось осязать суть любого явления, неразрешенная загадка вызывала у нее досаду. Должно быть, сделала она вывод, Анна справедливо возмущается тем, что хозяйка дома нарушает долг гостеприимства, хотя ее к этому вынуждают обстоятельства. И Люси, примирившись с таким ответом, в конце концов выкинула его из головы.
Освободившись от глупых мыслей, она направилась к спальне сына, чтобы сообщить о своем отъезде.
– Питер! – позвала она.
Он появился в дверях, еще не полностью одетый. Для удобства матери, да и своего собственного, в будние дни он завтракал после ухода отца.
Люси взглянула на сына, пряча в глазах обожание.
– Сегодня Нетта накормит тебя обедом, – тактично объявила она. – И с тобой некоторое время побудет Анна. Я… я уеду.
Он уставился на нее:
– Но зачем, мама?
– Будет весело, правда? – Люси уклонилась от ответа и, поправляя его галстук, с нажимом добавила: – Обещаешь мне заботиться об Анне?
Идея его явно заинтересовала, он находил ее исключительно важной и все же с расчетливой непосредственностью, показавшейся матери просто обворожительной, сказал:
– Если я это сделаю, ты дашь мне… – он помедлил, – знаешь… – И произнес слово по буквам. – Да – если сделаю? Для моего кувшинчика.
Конечно даст – пенни, какая чепуха. Не такой он мальчик, чтобы потратить деньги на дешевые дрянные сласти. Нет, он копил эти пенни с похвальным благоразумием, утешительным для ее материнского сердца.
Его наградили пенни – разве могла она отказать ему? – и сердечным долгим объятием. Нетте были даны подробные инструкции, и наконец Люси отправилась в путь.
Утро выдалось бодрящим, с той осенней свежестью, которую она так любила, и Люси с удовольствием прошлась пешком до города. Право, Ардфиллан всегда нравился ей. На широких и чистых улицах, обсаженных молодыми липами, ясенями и каштанами, дышалось легко, как на бульварах; магазины зазывно выставляли напоказ имена титулованных постоянных покупателей, вывешивая над дверями дворянские грамоты. Да, то был приятный городок, чем-то напоминающий по своему расположению английский курорт с минеральными водами, тем не менее предназначенный исключительно для проживания, гордящийся – с абсолютно оправданным снобизмом – своей культурой и неповторимостью, всего лишь терпящий многочисленных летних посетителей; город, в котором оседали со своими деньгами вышедшие на покой местные набобы, дабы предаться заслуженным удовольствиям. Здесь царила атмосфера порядка и хорошего вкуса. «Место для избранных», – мысленно отметила Люси, и это заставило ее первым делом заявить: «Вот здесь мы будем жить, Фрэнк. Пока мы не можем позволить себе поселиться в лучшей части города. Но когда-нибудь…»
Верно, что в Ардфиллане у нее было немного друзей – видимо, все же из-за того, что дом Муров стоял на отшибе. Находилось и другое объяснение. В Перте, ее родном городе, где у отца долгое время была контора с хорошей репутацией – он служил стряпчим в суде графства, – Люси занимала прочное положение. Ее знали и принимали в деловых кругах города. Но после замужества, когда она вошла в ирландскую семью, ее социальный статус перестал быть таким стабильным, деловое окружение распалось. Она понимала неизбежность этого. Но ей было все равно. Да, она знала, что женщина должна поднимать мужа до своего уровня. Она уже успела самоутвердиться и не сомневалась, что однажды более полно проявит свои способности, упрочит положение семьи, сделает их с Фрэнком будущее более надежным.
Устроившись в вагоне первого класса, Люси незаметно унеслась мыслями к счастливым годам, проведенным в этом городке. Она не могла отрицать – несмотря на отношение брата, который в прошлом предсказывал несчастья, – что брак ее вполне удался. Возможно, родные Фрэнка несколько вульгарны. Но сам он не вульгарен. Он… В общем, Фрэнк – это Фрэнк. В ее природе было заложено добиваться успеха в любом деле. Неудача? Она не признавала этого слова. Пожалуй, крепкая шотландская семья, из которой она происходила, наделила ее способностью управлять и изобретать. Так что Люси умела удерживать своего импульсивного мужа на нужной орбите. Для самой Люси орбиты не существовало – просто она легко приноравливалась к обстоятельствам. Она взяла на себя заботу о Фрэнке, слепила его судьбу с перспективой на здравомыслие и стабильность. И сделала это легко! Легко – потому что она его любила. Да, без сомнения, ее любовь к Фрэнку была тем стимулом, который побуждал ее двигаться вперед. Сам Фрэнк признавал этот факт, частенько с легкой иронией. Какую нелепую фразу он повторял? Ах да, она якобы заманивает его своей любовью, как осла морковкой. Сидя в углу купе, Люси улыбнулась, вспоминая эту нелепую клевету. Он говорил это не всерьез. Просто такая у него манера.
Она любит Фрэнка. Он полностью принадлежит ей; он – ее создание, порождение ее любви, выпестованное ею сознательно, так что в ней просыпался едва ли не собственнический инстинкт художника в отношении своего завершенного творения. Фрэнк стал частью ее самой, и это было так явно, что у нее возникала немедленная реакция защиты, как только подвергались критике его слабости или неудачи.
Вот почему ей в каком-то смысле доставляло удовольствие упиваться своим счастьем и без смущения выставлять его напоказ: она всегда была рада предъявить Ричарду очевидное свидетельство своего благополучия и успешности. Ричард же был не прочь продемонстрировать собственные достижения, как семейные, так и профессиональные. Его нечастые письма были полны слов о Еве, его «дорогой жене», о Вере и Чарльзе, его «милых детях», которые непрестанно отличались в общественной жизни и учебе, а также упоминаний о тех неизменно важных случаях, когда он, вопреки общему мнению, одерживал победу в шерифском суде. Поэтому Люси приходилось лишь отбивать мяч. Она полагала, что брат, возможно, несколько самоуверен. А уж как он привязан к Еве! Пожалуй, даже чересчур. О Люси он никогда так не заботился. Часто с видом непререкаемого авторитета – как же, старший и единственный брат! – он одним словом заставлял Люси замолчать. Идеалист. Что ж, она расценивала его слова как вызов. И принимала этот вызов. В чем состоит цель жизни – и в чем на самом деле ее красота? Разве не лежит в ее основе формула честности и добродетели – как выражалась Люси обыденным языком, удовлетворение от «совершения добрых дел»? Преданность в любви, очарование малышей, детский смех, наполняющий дом радостью; сладость жертвенности; принятие Бога, Божественного провидения – стоит отвергнуть эти вещи, и человек потеряется во мраке. Люси же всегда предпочитала солнечный свет и до сих пор находила его теплым и утешающим.
Поезд засвистел, и она очнулась от своих грез. Боже правый! Она уже в Рэлстоне. Проворно поднявшись, Люси сошла на перрон.
Рэлстон, ближайший пригород Глазго, населенный наиболее успешными из горожан, пожалуй, в чем-то превосходил Ардфиллан, хотя Люси и не признавала этого. В Рэлстоне было удобно жить тем, кто занимался юриспруденцией, подобно Ричарду. Его дом из красного песчаника в окружении ухоженного сада, с небольшой, но изысканно украшенной оранжереей свидетельствовал о процветании и соответствующем социальном положении хозяина. Дом, как и сам Ричард, определенно заслуживал доверия местной взыскательной публики и был определенно шотландским. Но назывался он не по-шотландски. Ева, потакая своей тяге к шику и желая, может быть, заставить Ричарда обустроить дом получше – хотя лучше было некуда! – кокетливо назвала его по-французски «Лё Нид» – «Гнездо». Трогательная риторика!
К тому же дом отличался некоторой претензией на аристократизм. Несмотря на это, дверь Люси открыла не прислуга, а ее брат.
– Люси! – с порога воскликнул он. – Ах, Люси! – В его приветствии была непривычная сердечность и даже слышалась нотка облегчения. – Я знал, что мы можем на тебя рассчитывать.
Брат сразу же повел ее в свой кабинет, где над письменным столом красовался герб Мюрреев. Когда Ричард повернулся к ней, вид у него был менее суровый, менее критический, менее высокомерный, чем обычно. В остальном брат не изменился: по-прежнему величавая фигура; все такие же блестящие темные волосы и усы; губы, ярко-красные по сравнению с бледной кожей. И эта его особая поза – левая рука заложена за спину, подбородок упрямо выставлен, брови насуплены, во взгляде сквозит равнодушие… Облик Ричарда полностью соответствовал его характеру.
– Хорошо, что ты приехала, – быстро заговорил он. – Очень благодарен тебе. Видишь, как я расстроен. По сути дела, я не мог ходить в контору. – Он огорченно замолчал, выразительно нахмурившись. – Ева… Ева болеет. Бедная моя жена! А эта нянька – та жуткая несчастная баба, которая приехала в воскресенье, – вчера сцепилась с кухаркой в пьяной потасовке. Скандальная история! Естественно, я выгнал обеих из дому. И остался с прикованной к постели Евой, с детьми на руках. И никаких помощников, кроме молодой прислуги. Это… это абсурд какой-то!
От его обычной манеры держаться – педантичной, бесстрастной, благоразумной, сдобренной язвительностью юриста – не осталось и следа. Вместо этого Люси увидела ранимого, трогательного человека, обеспокоенного отца, преданного супруга.
– Мне жаль, Ричард, – пробормотала она. – Что… что случилось с Евой?
Его лицо вспыхнуло темным румянцем и от этого стало выглядеть более мужественным. Он высоко поднял голову.
– Легкое недомогание, – произнес Ричард с таинственным видом, чуть запинаясь, что сразу изобличило интимную деликатность болезни Евы. – Скоро она с этим справится. А во вторник к нам приедет ее сиделка – она всегда ухаживает за Евой и знает о ее проблемах. – Он умоляюще посмотрел на сестру.
– Конечно, я помогу вам, – тепло произнесла она. – За этим я и приехала.
– Ты меня успокоила, очень успокоила. – Помолчав, он смущенно добавил: – А сейчас я отведу тебя к Еве.
Тяжело ступая, он стал подниматься по устланной ковром лестнице, а Люси шла следом и мысленно готовилась к встрече с Евой. Дело было в том, что Люси рядом с женой брата всегда чувствовала себя не в своей тарелке и привыкла про себя применять к ней такое всеобъемлющее прилагательное, как «маленькая». Слово это имеет множество оттенков, а Ева, в общем-то, была миниатюрной женщиной – тонкая талия, изящные руки и ноги, быстрые и суетливые движения. У нее была прекрасная бледная кожа, за которой она тщательно ухаживала. Жгучая брюнетка, она мыла волосы душистым шампунем и укладывала по последней моде. Что еще примечательного было в Еве? Тонкий нос с горбинкой, серые глаза, хорошие зубы, но, к ее огорчению, слегка выщербленные по краям. Она пыталась быть элегантной; опуская ресницы, скрывала природную глупость; стильно одевалась и была приверженкой того модного света, к которому пылко стремилась. Она шепелявила; заливалась трелью, когда смеялась; семенила при ходьбе. Ричард ее обожал.
Такую Еву Люси знала. Но сейчас, увы, Ева не заливалась трелью и не семенила мелкими шажками. Очень бледная и слабая, она лежала на подушках, и, судя по всем деликатным признакам, причиной ее страданий была любовь.
– Люси приехала, дорогая моя, – пробормотал Ричард тихим голосом, приличествующим случаю.
Лишь легкое дрожание ресниц выдало тот факт, что в Еве еще теплится жизнь.
– И она останется с тобой еще два дня, – успокаивающе продолжил он.
Ева, напустив на себя еще более томно-чарующий вид, открыла наконец глаза и, широко распахнув их, обратила на Ричарда укоризненный взор. Потом, вздохнув, без слов протянула Люси исхудавшую руку.
– Ты поправишься, Ева, – сказала Люси. – Только не волнуйся.
Ева слабо улыбнулась. Какая мягкая страдальческая улыбка! Она растопила бы мрамор!
– Ну а теперь… – тактично произнес Ричард, вынув свои часы. – Наверное… Да, думаю, что могу пойти в контору. Передаю все в твои руки, Люси. Ева, бедная моя Ева! Знаю, Люси, ты позаботишься о ней. – И он повернулся, чтобы уйти.
– Поцелуй меня, Ричард, – прошелестела Ева, с неожиданным страстным порывом протягивая к нему белые руки. – Поцелуй меня, перед тем как уйдешь.
Люси отвернулась. Ева всегда раздражала ее, в глубине души Люси неизменно сомневалась в искренности невестки. Не то чтобы Ева постоянно жеманничала. Нет! Она могла быть оживленной, забавной, шикарной – словечко самой Евы. Она превосходно вела дом, следила, чтобы Ричард всегда был сыт и правильно питался. Но ее методы отличались от методов Люси. Подчиняя себе мужчину, Люси не пускала в ход ужимки шаловливого котенка. Нет-нет! Она добивалась своего с меньшим притворством, стараясь не скрывать своих намерений. Итак, Люси не поворачивалась к супругам до тех пор, пока их ласки не иссякли. Затем она спустилась с Ричардом вниз и проводила его до двери.
А потом без промедления занялась насущными делами. В кухне она обнаружила Чарльза и Веру под присмотром юной прислуги. Девушка всем своим видом выражала услужливость. Чарльз, неразговорчивый мальчик девяти лет, неожиданно расплылся в самой обворожительной улыбке, а пятилетняя Вера, которая с осознанной гордостью могла усесться на свои длинные льняные волосы, выразила гостье одобрение хотя бы тем, что постепенно перестала плакать.
И все же этот день выдался для Люси нелегким. В доме царил беспорядок. Служанка, несмотря на свое желание помочь, была неумехой. Дети, постепенно освоившись, стали безобразничать, а Ева – Ева оказалась довольно капризной больной. Тем не менее Люси испытывала удовлетворение от сделанного. Нет, она не приписывала себе роль ангела-хранителя – если в доме и существовали крылья, они окутывали алебастровую фигурку Евы, – но была довольна тем, что ее усилия не пропали даром, и убеждена в том, что выполнила свой долг в отношении брата.
Ричард, вернувшись вечером со свертками и немного нервничая, нашел прибранный дом и умиротворенных, накормленных домочадцев. Выказав удивительную для крупного мужчины резвость, он поднялся в спальню к жене с экзотическими цветами – белыми лилиями, символом чистоты, – и гроздью питательного темного винограда и некоторое время пробыл со своей больной. Потом, не спеша спустившись, он с повеселевшим лицом вошел в столовую и уселся за вечернюю трапезу, именуемую ужином – в «Лё Нид» не потерпели бы фигуру речи вроде «раннего плотного ужина с чаем».
– Ева, похоже, довольна, – заметил Ричард тем тоном, которым он обычно разговаривал в суде. – И я… естественно, я тоже доволен!
– Она хорошо поела, – сообщила Люси, передавая ему отбивные котлеты с горошком. – Немного желе, к которому я приложила руку, а также куриный бульон – и довольно много «бисквитных пальчиков».
– Она так мало ест, – набрасываясь на отбивную, сказал Ричард. – Как птичка, не больше! Надеюсь, ты не разрешала детям ее беспокоить. – Он умолк, словно удивившись. – Этот горошек – должен сказать, он вполне сносный.
Люси улыбнулась – не зря она решила показать Ричарду, на что способна. Очевидно, и другую еду он нашел такой же недурной, ибо после ужина, вытирая салфеткой красные губы и блестящие усы, сказал:
– Право, Люси, я перед тобой в долгу. Все было очень аппетитным и почти таким же вкусным, как у Евы!
Она ничего не ответила, но подумала, что если Ева готовит лучше ее, то Ричарда кормят прекрасно.
– Знаешь, – продолжил он, разглядывая сестру с новым интересом, – если бы ты не так торопилась сбежать из семьи, для тебя все могло бы сложиться намного лучше.
Замечание прозвучало неопределенно. Но подтекст его был явным. Она мучительно покраснела. Сравнить ее Фрэнка с Евой! Вот уж действительно!
Читать бесплатно другие книги:
