Детектив на пороге весны Устинова Татьяна

Интересно, какова она на вкус?

На вкус и цвет товарищей нет. Добавить липового цвету и настаивать три часа. На каждый роток не накинешь платок.

Нет, это про другое, кажется.

Одри Хепберн!..

– Зачем вы ее открыли?

– Я собирался сюда вернуться.

– Зачем?!

– Чтобы… кое-что посмотреть.

– Что именно?

– Сейчас… в комнате я вам покажу.

«А вдруг он меня убьет?» – стремительно пронеслось в голове. В доме никого нет, и здесь уже было убийство. Магия места, которую придумал Петр Вайль совсем по другому поводу, ощущалась повсюду.

Убийственная магия места.

Бабушка знает, что она пошла с Юрой «на дело». Клава тоже знает. Если с ней что-то случится, они позвонят всесильному Ивану Ивановичу, и он приедет, и Юре тогда несдобровать.

Может, имеет смысл сказать ему об этом?..

– Юра, – начала она, чувствуя себя последней идиоткой, – я все понимаю, конечно, но вы должны помнить, что если тут… – она хотела сказать «со мной», но сказала: – …если тут с нами что-то случится, бабушка позвонит Ивану Ивановичу и…

Юра Латышев вдруг захохотал во все горло.

То они все шептали, а то он вдруг захохотал так, что задрожали старые канделябры на полке и, кажется, даже шторы зашевелились.

– Что вы! Замолчите!

– Так как же? – спросил он и снова засмеялся. – Иван Иванович-то, собственно, мой главный заступник и есть. Это он меня пристроил на работу к вашей бабушке, если вы запамятовали! Сто лет назад!.. А если мы с ним в преступном сговоре?

Анфиса молчала. Он так говорил, что становилось как-то совсем не страшно и понятно, что все ее опасения – чепуха.

Бабушка любила это слово.

«Чепуха!» – говорила она, и казавшееся сложным дело вдруг теряло не то что сложность, но и всякий смысл.

– Мотивы, мотивы, – продолжал Юра, – у нас с Иваном Ивановичем в таком случае должны быть мотивы. Это, между прочим, на первом курсе проходят.

– На первом курсе чего?

На этот вопрос он предпочел не ответить, как никогда не отвечал на вопросы, связанные с ним самим.

– Какие у нас с Иваном Ивановичем могут быть мотивы? Подождите! – прикрикнул он, обнаружив, что она собирается двигаться дальше по коридору. – Давайте выясним наши запутанные отношения.

Волшебство, вдруг вспомнилось ему. Прямое и обратное, как математическая функция. Он еще не разобрался хорошенько, какое именно волшебство было во всем этом, но оно определенно было и осуществлялось по своим законам.

– Какие еще отношения, Юра?!

– Мы не можем идти на дело, если не доверяем друг другу, – сказал он совершенно серьезно. – Значит, так. Мотивов для убийства соседа у меня нет. Кроме того, оно мне очень неудобно, потому что оно заботит мою хозяйку, даму во всех отношениях самостоятельную, и я теперь должен воплощать в жизнь ее замыслы, провожать ее внучку на место событий и так далее.

– Могли бы не провожать!

– Это я к тому, что мотивов нет, Анфиса! У Ивана Ивановича вообще никаких нет. Кроме того, он обожает вашу бабушку, квохчет над ней…

– Что он делает?!

– А вы никогда не замечали?

– Нет, я замечала, но…

– И у него тоже проблемы, потому что проблемы вашей бабушки немедленно начинают волновать и его. Странно, что он сегодня не примчался. Видимо, ей удалось все от него утаить, когда он звонил.

О да. Бабушка могла утаить все, что угодно, от кого угодно!

– Если бы я хотел вас ограбить, я мог бы сделать это уже сто или двести раз, и, кроме того, мне не надо было бы вначале убивать соседа, привлекая сюда милицию, «Скорую» и профсоюзы!

– Какие… профсоюзы?

– Успокойтесь, – сказал он сердито, вдруг устав от своего монолога, – я не убийца и к соседу никакого отношения не имею. Все будет хорошо, мы благополучно вернемся домой, обещаю вам.

– Юра, – фальшиво сказала Анфиса, – вовсе ничего такого я не имела в виду!

– Имели, имели! Идемте. Сейчас по коридору направо.

– И что там?..

– Как раз спальня.

– Где он… умер?

Юра промолчал.

Анфиса заправила за ухо короткие волосы. Ей не хотелось туда идти. Все это оказалось намного серьезнее, чем ее обычные «детективные» приключения вроде украденных пятисот рублей и пропавших договоров.

Но не останавливаться же на полдороге! Она пошла «на дело» и доведет его до конца.

Значит, что там было, такого важного?..

Капли воска, открытая дверь и подушка.

К этому только что добавилась кухонная форточка, которая совершенно точно была закрыта, – Юра проверял ее, когда обнаружил мертвого Петра Мартыновича.

Но самое, самое главное – воск. Откуда взялся воск на руке покойного, если он был найден в своей постели как бы умершим во сне, а электричество точно не отключали?!

– Сюда.

Дверь тихонько проскрипела, открываясь. За дверью была лунная комната с темными бревенчатыми дачными стенами, фотографиями в латунных рамках – размытый свет равнодушно скользил по ним и скатывался, не задерживаясь. Раскрытая постель под этим светом казалась неестественной, синей, как остывший труп. За окнами лежал скучный растаявший огородик – ни одного деревца, только взрытая земля с островками залежавшегося снега.

Беда, беда…

– Юра, дайте мне фонарь.

– У вас в руке фонарь.

Ах ты господи, как же это она забыла! И правда фонарь у нее!

Желтый луч, показавшийся неожиданно ярким, проткнул темноту и уперся в бревенчатую стену.

Там кто-то стоял, наклонив голову, словно приготовившись прыгнуть.

Анфиса вскрикнула и уронила фонарь.

– Ч-черт!..

Он покатился, желтый луч описал широкую дугу и замер за ножкой продавленного кресла. Из кресла прямо в этот луч свисали лоскуты порвавшейся обивки, как внутренности выпотрошенного трупа.

– Анфиса, что случилось?! Вы где?!

– Там… там…

Она показывала рукой туда, где только что кто-то стоял, и Юра быстро посветил в ту сторону.

Там никого не было.

Совсем никого.

Но она же ясно видела, что секунду назад там кто-то стоял! И это явно не было галлюцинацией!

– Что такое?! Что вы там увидели, Анфиса?!

– Там был… человек!

– Там никого не было.

– Там точно кто-то стоял!..

Он поводил фонарем по стене, и луч уперся в старую фотографию. Анфиса схватила Юру за рукав.

– Что это такое?! – с ужасом спросила она.

Он посмотрел на нее, смутно сожалея, что не может посветить ей в лицо.

– Это фотография, Анфиса. Просто фотография. Очень старая. Видите, ретушь?

Анфиса отцепилась от его локтя и подошла поближе. Тени ползали по фотографии, словно портрет гримасничал.

– Господи, как это он такую ужасную фотографию в спальне повесил?

– Может, она ему нравилась?

– Как она может нравиться, если это…

Тут она вдруг замолчала, словно какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.

Юра Латышев молчал, давал ей прийти в себя.

– Юр, а что здесь было раньше?

– Раньше – это когда?

– Раньше – до того, как построили этот дом? Он же не такой старый, как наш, да?

– Видимо, нет, не такой.

– Значит, тут что-то должно было быть до него. Что тут было?

Он улыбнулся, и в темноте она услышала, что он улыбнулся.

– Я не знаю, – сказал он весело, – меня тогда здесь не было. Надо у бабушки вашей спросить или у Клавдии.

– Извините. Я забыла, что вы…

«Она забыла, что я никто? Она забыла, что я садовник, телохранитель, водитель и мусорщик, как в одноименном концептуальном кино про возвышенных людей? Она забыла, что это не я вырос в бабушкином доме, а она сама? Она забыла, что я… просто прислуга?»

– Какая странная фотография. Очень странная.

– Почему? Обыкновенная фотография времен Первой мировой войны.

Анфиса взяла у него фонарь, подошла и посветила в упор.

– Юра, – сказала она сердито. – Вы как все, ей-богу! Смотрите и видите только то, что хотите увидеть! Какой еще Первой мировой войны?! Поглядите внимательно!

Он взглянул – просто потому, что она его об этом просила. Что там можно высмотреть и при чем тут фотография?!

Человек на фотографии был в фуражке и шинели, нафабренные усики лихо закручены вверх. Глаза, густо подведенные щедрым ретушером, казались очень яркими на бледном лице. Фон был расплывчатый и какой-то не слишком понятный, не разберешь. Погоны тоже были не очень отчетливые, и Юра Латышев придвинулся поближе, чтобы рассмотреть.

Вот черт побери!..

– Ну что? – спросила Анфиса и покосилась на него. Его подбородок почти лежал у нее на плече. – Увидели?

Он увидел, но… как-то не поверил своим глазам, что ли.

Изображенный на фотографии человек был в фашистской форме.

– А это, часом, не наш сосед, Юра? Может, он служил немцам?

– Нет, – сказал он сердито и сунул нос почти в стекло. – Ее надо отсюда забрать. Посмотреть. Странно…

Он приподнял портрет и заглянул за него. Приподнял еще чуть-чуть и снял с гвоздя. Осталось квадратное темное пятно и несколько колыхающихся, как водоросли, нитей мягкой домашней паутины. Юра еще посмотрел на фотографию и сунул ее за ремень, на спину, как пистолет в кино.

Анфиса проводила фотографию глазами. Юра одернул свитер.

– А почему вы думаете, что это не наш сосед?

– Анфиса, во-первых, если бы он и служил, вряд ли стал этим гордиться и вывешивать себя на стену. Предателей родины нигде не жалуют, а в нашей стране особенно. И потом, ну сколько лет было соседу? Ну, лет шестьдесят пять от силы. Человеку на фотографии… сколько? Сорок пять – сорок восемь. Война кончилась шестьдесят лет назад. Считайте.

Можно было и не считать, на самом деле.

– А вдруг это его отец?

– Немецкий офицер – отец Петра Мартыновича?!

– А может, он разведчик.

– Так, – сказал Юра. – Давайте посмотрим, что вы хотели тут увидеть, и вернемся домой. Мне здесь не нравится.

– Вы боитесь? – томным голосом американской дурочки из кино осведомилась Анфиса.

Она обожала американское кино и никогда не могла взять в толк, откуда в нем берутся такие идиотки – героини?! Зачем сценаристы выдумывают их такими дурочками?!

Если в американском кино действует маньяк, значит, героине непременно приспичит среди ночи прогуливаться по парку, хотя по телевизору и радио день и ночь говорят о кошмарных преступлениях, которые этот самый маньяк уже совершил!

Если в американском кино действует мерзавец, значит, героине взбредет в голову непременно полюбить его чистой любовью, выйти за него замуж, перевести на него все состояние ее папочки и смирно ждать, пока он не подстроит ловушку с целью засадить ее в тюрьму, сумасшедший дом или на электрический стул.

Если в американском кино действует бравый полицейский, который спасает героиню от двух предыдущих категорий негодяев и строгим голосом приказывает ей не покидать укрытия, значит, в разгар перестрелки ее непременно понесет выяснить, отчего это так мяукает кошка. В результате выяснений она непременно попадет в ловушку, ее возьмут в заложницы, будут бить и унижать до тех пор, пока полицейский не спохватится и не вызволит ее – ценой ужасных потерь.

Анфиса искренне считала, что после таких вот «разумных действий» любой разумный мужчина вместо поцелуя наградит любимую пинком под зад, и, собственно, именно этим пинком, а не поцелуем, фильм и должен закончиться.

А что?.. Находка. Финальные титры на фоне женской задницы с отпечатком мужского ботинка – это фурор. Впрочем, вряд ли прогрессивная женская общественность это допустит.

– Я не боюсь, но эта фотография… странная. Нам нужно срочно выяснить, что здесь было до войны.

– Нам нужно срочно выяснить, откуда у него на руке воск и почему дверь была открыта, когда вы приехали с бабушкой! Вот что нам нужно.

– И «пионеры», – не слушая ее, продолжал Юра, – которых видела Клавдия. Что это за ребята и откуда они взялись? Зачем они приходили?

– Ну, если он учитель истории, может, он репетиторством подрабатывал!

– Вот это нам и нужно выяснить.

– Посветите мне! – приказала Анфиса. – Давайте по порядку, одно за другим.

Она подошла к белевшей в темноте кровати, наклонилась и стала рассматривать. Юра вздохнул. Сколько раз все это было в прошлой жизни – осмотр места происшествия, протокол, эксперты!.. Все повторяется на следующем витке, только чуть-чуть по-другому.

Нет, не так. Совсем по-другому.

– Юр, а свет точно нельзя зажечь?

– Лучше пока не зажигать.

– Тогда светите, светите мне!

Он поднял фонарь над ее плечом и нацелил его на постель.

– Что вы хотите здесь увидеть?

– Капли воска. Я хочу понять, есть ли воск на постели.

– Вряд ли он лежал в кровати со свечой в руке.

– Очень смешно, – сердито сказала Анфиса. – А то я без вас не понимаю, что вряд ли! Только воск откуда-то взялся!

– Он мог быть со свечой в каком-то месте, где нет электричества.

– Вот именно. Где в доме может быть такое место?

– Сарай? – предположил Юра. – Погреб?

– Это не в доме, – отрезала Анфиса. – Он ни за что не стал бы выходить из дому, он был напуган привидением до полусмерти!

– Но мы с Марфой Васильевной встретили его на улице! Помните? После чего ваша бабушка решила, что должна все выяснить и угостить его пирогами.

– Но тогда было светло, – зашептала она в ответ, – а ночью темно! Когда светло, силы зла не действуют! Вы что? Ничего не знаете о привидениях?

– Почти ничего, – покаялся Юра. – Вам видней.

Анфиса сделала решительное лицо и, как в воду, запустила в постель руки. Переложила одеяла и подушку, осмотрела их со всех сторон. Юра светил.

– Ничего нет, – констатировала она. – Надо искать. И именно в доме. Где в доме может не быть света?

– Например, в ванной?

– Там есть свет!

– Откуда вы знаете? Может, там лампочка перегорела! Надо посмотреть, – предложил разумный и приземленный Юра. Вот кто точно не стал бы целовать бестолковую героиню взасос, а по заднице надавал бы! Не выйдет из него романтический герой!

Паровозиком, он впереди, она позади, дошли до ванной. Окна в ней не было, и, протиснувшись в крохотное помещение, они оказались к кромешной темноте, потому что фонарь Юра погасил, да еще очень близко друг к другу.

Одри Хепберн и Питер О’Тул в чуланчике!

Как назывался фильм? Кажется, «Как украсть миллион», и там все было не так, как у них, – весело, красиво и с надеждой на лучшее будущее.

Он раздраженно зашарил по стене – искал выключатель, а Одри Хепберн выразительно сопела рядом.

– Нашел!

Свет коротким ударом хлестнул по глазам и погас.

– Что такое?!

– Все в порядке. Свет есть.

Анфиса ничего не могла рассмотреть. Теперь перед глазами плавали фиолетовые круги с оранжевым ободком по краям. В центре каждого круга была старенькая раковина и водонагревательная колонка над ней. И еще Юрина рука, протянутая к выключателю.

Анфиса все терла глаза.

– Значит, в ванной свет есть, а из дома он не выходил. Юра, пойдемте на кухню.

– Зачем?

– Там должен быть подпол. Не может быть, чтобы у Петра Мартыновича не было подпола!

– А почему вы думаете, что он на кухне?

– Потому что с кухни банки в подпол проще опускать!

И тем не менее подпол был не на кухне. Они последовательно обошли весь дом, поднимая старые домотканые половики и вытертые ковры, прежде чем нашли квадратный вырез в досках, довольно большой.

– Анфиса, помогите мне!

Вдвоем, пристроив фонарь к ножке пузатого буфета, они кое-как приподняли тяжеленную крышку.

– Как же он один его открывал?!

– У него наверняка было какое-нибудь приспособление.

– Какое приспособление?!

– Кочерга или что-то в этом роде.

– Тогда странно, что поблизости ничего нет… такого. Глупо держать кочергу, которой открывается погреб, далеко от него.

– Может, и есть, – пропыхтел Юра, – только мы не знаем где!..

Крышка, сколоченная из половых досок, тяжело скрипнула, отваливаясь к стене, и открылся зев, черный и страшный, гораздо темнее и страшнее, чем окружающая их лунная тьма.

Юра подхватил фонарь – луч полоснул по стенам – и посветил вниз.

Анфиса, сдерживая дыхание, заглянула в погреб.

Оттуда пахнуло сыростью, гнилым деревом и мокрым кирпичом как будто. Был еще какой-то запах, довольно странный и непривычный, тяжелый.

– Там… кто-то еще умер?

Юра оглянулся на нее и понял, что она не шутит. Анфиса не шутила. Она была напугана.

– Нет. Это… не трупный запах. Это химия какая-то.

– Откуда вы знаете?!

И он сказал:

– Я много лет проработал ментом.

– Вы?!

– Я.

– Как?! Почему?!

– Потому что у меня была такая работа. Думаете откуда Иван Иванович меня взял?.. Кстати, на крышке погреба капель воска нет, вы заметили?

– А почему вы перестали работать ментом?

На этот вопрос он не ответил. Свесив голову, он смотрел вниз, в подпол, водил лучом по ровным рядам банок.

– Здесь закуски на много лет вперед. Если еще и самогоночка есть…

– Почему вы ушли из милиции сторожить чужую дачу?

– И грибы! Как вы думаете, если я притащу домой банку с белыми, Клавдия меня убьет на месте или будет долго пытать?

– Вам в детстве никто не говорил, что воровать нехорошо?

– Так они все равно все пропадут, а мы… под водочку…

– Вас уволили за пьянство?

– Анфиса, – он выпрямился и все-таки посветил ей в лицо, потому что она ему надоела. – Я не хочу об этом говорить. Хотите узнавать – узнавайте. Я вам помогать не буду.

– Вы что, застрелили напарника? Или соседского мальчишку-хулигана? Или вашу жену взяли в заложницы и вы не смогли ее спасти?

– Света там действительно нет, между прочим. И запах странный.

– А если я у Ивана Ивановича спрошу?

– Надо туда спуститься. Держите фонарь.

Анфиса взяла у него фонарь, стала на колени и тоже свесилась головой вниз.

В подполе оказалось просторно и холодно, как бывает только под землей. Воздух был довольно влажный, спертый, и пахло на самом деле какой-то химией.