Дочь лучшего друга Николаева Юлия
— Делайте, — перебиваю, не дослушав, — делайте все, что можно. Деньги не имеют значения, я все оплачу. Приеду через два часа.
— Хорошо, Роман Александрович, я вас понял.
Он кладёт трубку до того, как я успеваю собраться с духом и спросить, каковы ее шансы. Может, это и к лучшему.
Уже выруливаю на главную улицу, когда вспоминаю об отчиме. Колеблюсь пару секунд, но все же набираю номер. Сухо говорю факты. Слышу, как он начинает суетиться, и добавляю:
— Я могу тебя забрать. Куда подъехать?
Отчим находится на работе, и через сорок пять минут мы покидаем черту города.
Едем молча, да я и не знаю, о чем говорить сейчас? Ловлю себя на мысли, что жду звонка и при этом не хочу его. Словно там что-то неотвратимое, страшное.
Потираю лицо. Нет, так нельзя. Ее вытащат. Становлюсь тем самым долбанным оптимистом, потому что твержу, как заведенный: все будет хорошо. И только в этот момент понимаю, насколько на самом деле люблю маму. Кидаю взгляд на отчима, он хмуро смотрит в окно, но словно, почувствовав, оборачивается. Молчим, я снова смотрю на дорогу, он в окно. Так и едем.
Когда входим в больницу, нас ведут к доктору, Васнецов его фамилия, кажется.
— Опасность миновала, — он поднимается из-за своего стола, пожимает нам руки, мы ловим каждое его слова с тупой надеждой в глазах. — Хорошо, что ваша мать была в больнице. И хорошо, что мы вовремя сделали узи. Думаю, волноваться не о чем, но пока мы оставляем ее в реанимации.
Дальше он углубляется в медицинские термины и, хотя пытается излагать доступно, я мало что понимаю. В висках стучит одна мысль: пронесло. Проскочили по лезвию и остались живы.
— Она в сознании? — задаю вопрос, когда Васнецов замолкает.
— Пока нет.
Киваю, мы с отчимом выходим в коридор, садимся на диван. Молчим.
— Я останусь на ночь, — говорю ему. Он кивает, ничего не говорит, хотя знаю, что тоже останется. Мы сидим минут пятнадцать, потом я вздыхаю.
— Пойдём поедим, что ли.
Звонок Чернова застает меня, когда допиваю кофе. Господи, этот-то чего?
— Роман, а ты подъехать можешь? — спрашивает он, поздоровавшись.
— Я сейчас не в городе. Что-то случилось? — спрашиваю хмуро.
— Нетелефонный разговор. Если коротко, сегодня кроме тебя дали ещё одно предложение. Ценник чуть ниже, чем у тебя, и ощущение, что предложение слизали с твоего, подправив.
Я даже не чувствую, как сминаю картонный стакан, и только когда горячий кофе оказывается на руке, бросаю его на стол. Отчим, выпучив глаза, тут же отводит взгляд и начинает вытирать темную лужицу. А я думаю только об одном: сдал! Матвей, сука, сдал цифры! Отомстил, блядь!
И тут мобильный издаёт писк.
— У меня телефон садится, — говорю быстро в трубку, — буду в городе завтра, все решим.
Не успеваю услышать ответ Чернова, потому что экран гаснет, и я с досадой отбрасываю телефон в сторону.
Глава 42. Саша
Отец вырывает мой телефон из рук ровно в тот момент, когда я нажимаю кнопку отправить.
— Ему пишешь?
Оборачиваюсь и ловлю злой взгляд, пытающийся проникнуть куда-то в глубину моего сознания, чтобы выпытать ответ на вопрос: как же так вышло?
В любое другое время я бы спасовала, но сейчас отвечаю твёрдым взглядом. И первое, что говорю, протягивая вперед ладонь:
— Верни телефон.
То ли мой взгляд, то ли просто отец думает совсем о другом, но он на мгновение теряется. И следом злость снова его охватывает.
Я рассматриваю его лицо с разбитой скулой и припухшей губой, и в голове тут же всплывает картинка возле дома Борцова. Как Рома бьет папу, а я ничего не могу поделать.
А главное, отец не хочет, чтобы я ему помогла. Ещё в машине пытаюсь сказать о том, что надо обработать раны, но он закрывается, не реагирует, словно меня вовсе нет. До дома мы гоним так, что я испуганно цепляюсь за ручку и вздрагиваю на каждом повороте.
Внутри разъедает словно серной кислотой: боль, обида, отчаянье… я не знаю, какое из чувств сильнее, но вместе они смешиваются в ядовитый коктейль, который нестерпимо жжёт.
— Никакого телефона, — жестко отрезает отец, возвращая меня в реальность.
— Ты не имеешь права… — начинаю я, но тут же осекаюсь под его взглядом.
— Ты… — папа тяжело дышит, подыскивая слова, я зажмуриваюсь, боясь продолжения. Но оно оказывается неожиданным. В два шага отец оказывается рядом, обхватывает мое лицо ладонями, приподнимая, заставляя взглянуть ему в глаза. В них свой коктейль, ещё похлеще моего, и мне становится больно, словно я вытягиваю все его чувства сейчас через труочку из груди.
— Он тебя вынудил? — шепчет папа, ища в моих глазах хоть какую-то надежду. — Соблазнил? Заставил?
Смысл сказанного доходит до меня с запозданием, я шарахаюсь в сторону, вырываясь из объятий.
— Нет, — мелко мотаю головой, — нет. Он бы никогда… Я сама…
Отец сжимает челюсть, и я вижу, как дергается щека от боли в разбитой скуле. В этот момент хлопает входная дверь и слышится мамин голос:
— Матвей, ты уже дома?
Папа смотрит на меня таким долгим взглядом, что мне становится осязаемо холодно. Когда он выходит, я обхватываю себя за плечи, озираясь по сторонам. Подхожу к окну: машины Ромы нет, тетя Инна тоже уехала. Сажусь на кровать в ожидании неизбежного. Сижу, сложив руки на коленях, слыша, как мама охает при виде папы, как они идут в кухню. А потом становится тихо. Так тихо, что когда снова раздаются шаги, они звучат в моей голове так глухо и протяжно, что хочется заткнуть уши.
У мамы невероятно растерянный вид. Смотрю на неё словно со стороны, словно меня тут вовсе нет.
— Это правда? — почти шепчет она.
Я понимаю, что это мои родители, что я должна быть чуткой, мягкой. Но ещё понимаю, что должна постоять за нас с Ромой. Они имеют надо мной слишком большую власть, и если я прогнусь сейчас, то могу и вовсе сломаться. Может, им от этого и станет легче, но именно сейчас я не готова идти на подобные уступки.
Я задираю подбородок и говорю:
— Да, это правда. У меня с Ромой отношения. Мы занимались сексом. Я его люблю.
Последние слова слетают с губ сами по себе, они для меня как логичное продолжение сказанного раньше. Но я так теряюсь, осознавая, что сказала их, что последнее “лю” звучит шепотом. Я это сказала? Призналась, что люблю?
Мама закрывает рот, глядя на меня расширенными глазами, потом переносит ладонь на лоб, и взгляд начинает хаотично метаться по комнате, словно ища спасения в каком-то безопасном закутке.
— Саша… — шепчет мама, и тут появляется папа.
— Не слушай ее, — резко перебивает, — он просто запудрил ей мозги. Ира, это же Борцов! Он столько баб соблазнил…
— Но Саша… — мама только бестолково шепчет мое имя, которое разлетается по комнате пустым звуком.
— Шура невинное создание, как ей было устоять?
Я вскакиваю так быстро, что их внимание невольно приковывается ко мне.
— Он меня не соблазнял, — говорю твёрдо. — Это я. Я сама пришла к нему и попросила.
Мое имя тихим шёпотом снова заполняет комнату, на большее у мамы просто не хватает сил.
— Не слушай ее, — отец ищет спасение от правды, прикрываясь этими словами, — она сейчас что угодно скажет, чтобы его выгородить.
— Пап… — начинаю я, но он резко перебивает:
— Не надо ничего говорить, Шура. Прежде чем прикрывать его задницу, ответь себе самой на один вопрос: что будет, когда Борцов вернётся в Москву?
Он выплевывает эти слова, и они врезаются под кожу острыми иглами, пробираются к самому сердцу и втыкаются в него, словно в набитую ватой игольницу. Я открываю и закрываю рот, и мне не хватает воздуха, мне не хватает мыслей, слов. Их просто нет, как и ответа на этот вопрос.
Отец утягивает маму из комнаты, прикрывая дверь, оставляя меня задыхаться от собственного бессилия.
До вечера я сижу у себя, обняв подушку. Сама не знаю, чего жду. Рома до завтра, скорее всего, не объявится, раз уж я его попросила. Родители не заходят, я слышу, как они говорят вполголоса в соседней комнате, но мое личное пространство никто не нарушает. Словно дают мне время подумать.
И я думаю, больше ничего не остаётся. И все больше понимаю, что не должна сдаваться. Я видела лицо Ромы утром и знаю, что он тоже испытывает ко мне чувства.
Вполне вероятно, это только самовнушение, но оно — моя единственная опора, иначе я просто сойду с ума, переваливая из минуты в минуту этого бесконечного дня. Но я намеренно не тороплюсь, даю родителям время осознать, обдумать. И может, у нас все-таки выйдет разговор.
Именно на это настраиваюсь, слыша папины шаги. Но он меня удивляет, потому что, появившись на пороге с моим телефоном, тычет в экран.
— Откуда эти фото? — задаёт вопрос. Я непонимающе смотрю в телефон. Рома с Кирсановым, в тот день, когда я следила за Борцовым. Перевожу взгляд на папу.
— Он давно решил меня кинуть! — слышу, как папа восклицает на кухне.
В квартире стоит запах сердечных капель, этот приторный аромат дополняет гнетущую атмосферу в квартире, и хочется кричать от отчаяния.
— Ты хоть понимаешь, что это за человек? Он обесчестил нашу дочь! И помимо этого снюхался за моей спиной с Кирсановым! От сделки с которым сам меня отговаривал! Для чего? А я скажу для чего! Ему неинтересно в подрядчиках иметь меня! Сейчас я сам послал его куда подальше, но ты только подумай, каков ублюдок! Там крупная фирма, через которую в дальнейшем можно иметь неплохой процент, понимаешь? Он мог с ними договориться о поставках и срать хотел на наши договоренности, Ира! Борцов не хотел выигрывать тендер! Ему это просто-напросто было не нужно! Наши конкуренты ему с десяток объектов подсуетят ещё, сиди в своей Москве и проворачивай сделки! Он не собирается здесь задерживаться ещё на месяц! Оглашение результатов, и он может валить, вот чего он добивался! А я идиот, что ему верил! Он ведь никогда и не скрывал, что эта дыра ему не по душе и что при первом удобном случае он желает свалить!
Отец разрывается уже какое-то время, а я сижу в комнате на полу, обхватив колени руками. Прижимаюсь спиной к двери, глотая слезы, и постепенно доходят слова отца, словно иголками они впиваются под кожу. Есть в них доля правды. И может быть, я не хочу в это верить, но чувствую, как надвигается нечто неизбежное, что витало в воздухе и до этого. Оно должно было нагрянуть, просто я не готова, что это случится так скоро. Досада и горечь разрывают на части.
Я ведь так недолго была счастлива.
Я ведь так верила, что это продлится ещё немного.
Может, Роману действительно хорошо со мной. Но как он говорит, есть только настоящее. Будущее ему попросту неинтересно. И ведь прав отец: Рома не отрицал, что уедет, и совершенно ничего не обещал.
Я верю, что он был искренен со мной, оттого ещё больнее. Рома не врал по простой причине: он все равно покинет эти места. Но только не через месяц, а сейчас.
Закрываю глаза, и вижу безумный взгляд Борцова, то, с каким лицом он набросился на папу, я его таким никогда не видела, он напугал меня… Только сейчас возникает мысль, я совершенно его не знаю… Мы слишком мало общались для того, чтобы можно было говорить о чем-то большем в наших отношениях. И для Ромы это был просто секс. Может, ему было хорошо, но только на этом все.
Слышу крики папы и непроизвольно прикладываю ладонь к щеке. Она до сих пор саднит, обида отзывается комом в горле, не хочу верить, что все это происходит на самом деле. Но даже сейчас до безумия хочется Роману позвонить. Пусть просто пришлет сообщение, чтобы я себя не накручивала, и как всегда скажет, что все будет хорошо. Но отец телефон вернуть не пожелал и ноутбук унес.
Я хожу по комнате и не нахожу себе места, время до вечера мне кажется вечностью. От ужина отказываюсь, никто особо и не уговаривает, со мной теперь никто не церемонится. Мама смотрит осуждающе, я вижу, что ей есть что сказать, и я чувствую себя предательницей. Мне объявили негласный бойкот, вот только сейчас я этому лишь рада.
Утром открываю глаза, едва наступает рассвет. С трудом дожидаюсь, когда уйдет отец, мать в спальне, и я надеюсь, что мне удастся мимо нее проскочить. Не могу больше сидеть дома, решаю поехать в офис, увидеть Рому, неизвестность просто убивает. Знаю, что сегодня подавать документы, и оглашение результатов не заставит себя долго ждать. И что потом?
Вспоминаю тот день, когда сфотографировала Рому и этого Кирсанова, ещё тогда подумала отцу рассказать, но ведь не стала. Негласно заняла сторону Романа, и получается, я по всем фронтам предательница.
Останавливаюсь возле спальни мамы и глубоко дышу. Вспоминаю ее вчерашние взгляды и поджатые губы. Нет, она мне тоже не помощница сейчас.
Весь день сижу в комнате, иногда лишь выходя на кухню, меня просто разрывает от отчаяния. Бессонная ночь в слезах не проходит даром, и я засыпаю, а просыпаюсь, когда слышу хлопок входной двери.
Отец вернулся работы.
Я не собираюсь выходить его встречать, но ноги сами меня ведут на кухню. Готова даже на провокацию, лишь бы услышать хоть что-то про Романа. Ну, пожалуйста, папа, не молчи…
— Ждёшь новостей? — поднимает на меня отец хмурый взгляд. — Напрасно. Я был прав. Борцов тендер решил провалить, звонил я Кирсанову.
В голосе отца нет вчерашней ярости, он потирает лицо руками и глубоко вздыхает.
— Прости меня, Саша, это я во всём виноват. Я притащил его к нам, я предложил ему это дело, думал все наладится, а оказалось… Уже совершенно точно тендер будет провален.
— Он не мог… Рома не мог… — делаю робкую попытку я, но отец вырывает меня из придуманного мира
— Он не звонил тебе и не писал. Ты не понимаешь? Он не принц. Ты не нужна ему. Ему никто не нужен.
Слова отца больно ранят, словно выстрелы без предупреждения.
— Это не так… — мой голос срывается, не верю, что Рома сегодня меня не ищет, взгляд отца снова вспыхивает.
— Прекрати его защищать! Ты родного отца готова подставить ради этого… этого…
— Матвей, — слышу позади голос мамы, — это нельзя так оставлять. Он обесчестил нашу Сашу…
— Да что вы носитесь с этой невинностью! — закипаю я. — Не обесчестил меня Роман. Я до него уже занималась сексом. Да, мама, — выпрямляюсь, глядя на то, как она подходит. — Вам вообще на меня плевать! Лишь бы училась хорошо и на свидания не ходила! А я человек! И уже давно не девственница, если претензии к Роме только по этому поводу!
Я не успеваю до конца понять намерения мамы, но тут же получаю ответ на этот вопрос.
Звонкая пощёчина оставляет ещё один след в копилке обид, которая и так переполнена. Слезы застревают где-то в горле. И я делаю то, о чем раньше и подумать не могла.
Выбегаю в прихожую, хватая сумку, дёргаю ручку двери. Папа закрыл только на щеколду, и я тут же вылетаю из квартиры. Давно пора было сбежать от этой опеки.
Я слышу, как мама кричит мне вслед, чтобы я остановилась. Как отец уверяет ее, что я вернусь, когда пойму, что они были правы. Слышу и причину его уверенности в этом: Роман на звонки не отвечает. Он уехал из города.
Я все это слышу, но сейчас не готова ни верить, ни просто осознавать. Я хочу убежать, чтобы оказаться не в этой удушающей обстановке, где, кажется, с каждым часом даже стены сужаются, готовясь меня раздавить. Распахиваю дверь подъезда и глубоко вдыхаю. Вместе с вдохом врываются звуки, запахи, движение вокруг, и на мгновенье кажется, что я не просто вышла на улицу, а оказалась на шумной ярмарочной площади.
Вешаю сумочку на плечо и быстрым шагом удаляюсь из двора, не глядя по сторонам. И уже вскочив в приехавшую маршрутку, выдыхаю, утыкаясь лбом в стекло. Куда теперь? Ответ просится сам собой: если Рома в городе, значит, или в офисе, или дома. Ну или рано, или поздно в одном из этих мест появится.
Для начала я еду в офис и нахожу закрытую на ключ дверь приемной. Разворачиваюсь на пятках и иду в сторону его квартиры. С каждом шагом в голове нарастает звук папиного голоса: “он уехал из города, уехал из города, уехал из города”.
Я прибавляю шаг, а в конце срываюсь на бег, просто чтобы заглушить этот голос, который давит на голову так, что хочется сжать ее руками и раздавить.
Я не верю, что он мог так со мной поступить. Каким бы он ни был, даже если собирался бросить меня после тендера, Рома не мог сделать это так.
Домофон отвечает длинными гудками. Я стою, уткнувшись лбом в холодный металл и раз за разом набираю номер его квартиры. И слушаю гудки. Наконец, дверь открывается, вынуждая меня шарахнуться в сторону. Я удаляюсь быстрым шагом, поймав недоуменный взгляд вышедшей женщины.
Иду обратно в сторону офиса. Я словно оказываюсь закованной в невидимые глазам границы между парком и кинотеатром, потому что готова курсировать туда-обратно до тех пор, пока одна из дверей, наконец, не окажется открытой.
Понимаю, как это глупо, и понуро бреду в офис. Сажусь за стол в приемной и смотрю в пустоту перед собой. И чего я добилась этим побегом? Грустно усмехаюсь, а потом трясу готовой. Выпрямляюсь в кресле: нет, так нельзя. Если не прав отец, то всему происходящему должно быть объяснение. Почему Рома провалил тендер? Почему уехал? Где он сейчас? Я опускаю голову на руки вместе с прибивающим меня отчаянием. Потому что ответов нет.
Остаток вечера так и провожу, курсируя между пунктом А и пунктом Б, тихо ненавидя себя за это. В итоге забываюсь сном за столом в приемной. А утром просыпаюсь вмиг, когда открывается дверь.
Сердце ёкает и заходится, поднимаю голову, не замечая боли в затёкших мышцах. И тут же все внутри падает: не он. Тетя Инна. Мы смотрим друг на друга, она вздыхает, качая головой. В этом жесте и в ее взгляде сквозит только одна мысль: я же тебе говорила! Смотрю, как она приближается, как присаживается рядом со мной на корточки.
Зачем-то мотаю головой из стороны в сторону и спрашиваю:
— Где он? Ты знаешь?
Тетя Инна качает головой.
— Он со вчерашнего дня недоступен, — прибивает меня каждым словом. Я требовательно тяну руку.
— Дай телефон.
Тетя, снова вздохнув и покачав головой, кладёт мне на ладонь свой мобильный. Открываю вкладку последних вызовов, ловя несколько знакомых фамилий и, конечно, его имя. Нажимаю дрожащими пальцами “Рома” и прикладываю трубку к уху. Механический голос равнодушным набором слов душит мои надежды.
Я почти отбрасываю телефон на стол и ловлю во взгляде тети Инны торжество. Мне хочется заорать: чему ты радуешься? Тому, что кому-то тоже плохо, как было тебе? Тому, что ты оказалась права? Какая невыносимая жестокость в этом взгляде, в нем нет сочувствия или сожаления, и это немного меня отрезвляет.
Я вдруг осознаю как никогда ясно: у тети Инны вовсе нет причин так уж сильно меня любить. Особенно теперь, когда Рома выбрал меня, а она оказалась за бортом. И ее появление тут кажется вдруг подозрительным. Она, как и я, надеялась застать в офисе Рому? Иначе зачем пришла? А если так: тетя не знает, где он, а значит, просто давит на мою растерянность, пытаясь вырыть между мной и Ромой пропасть.
Наверное, мои мысли выдают меня, потому что взгляд тети меняется, она встаёт и отходит в сторону.
— Можешь мне не верить, если тебе так легче, — произносит ровным непроницаемым голосом, — это все равно ничего не изменит.
И тут раздается стук в дверь. Это так неожиданно, что мы переглядываемся в недоумении. Тут же дверь приоткрывается, и на пороге приемной появляется высокая блондинка. Я смотрю на неё и нутром чую: она не отсюда. Все в ней как будто другое. Сложно объяснить, на что я опираюсь, делая такой вывод, но почему-то уверена в том, что девушка приезжая. Она красивая, но все в ней мне кажется ненатуральным. Впрочем, что-то не только кажется: губы и ресницы так точно, и бюст тоже под вопросом. Девушка одета в короткое платье, идеально обтягивающее все изгибы. Туфли на каблуках, светлые распущенные волосы до поясницы. На вид ей не больше тридцати, а там черт его знает под этим количеством косметики.
Она оглядывает нас, хлопая глазками, а потом выдаёт:
— Простите, это ведь офис Романа Борцова?
Мы с тётей Инной снова переглядываемся, и несмотря на наши разногласия, негласно занимаем одну позицию: против этой странной девицы.
Тетя складывает на груди руки и кивает, добавляя:
— А что вы хотели?
— А Рома на месте? — спрашивает девица, и это ее “Рома” неприятно режет слух. Я занимаю позицию глухой обороны, смотрю исподлобья и жу продолжения.
— Роман Александрович, — нарочито произносит тетя Инна, — в отъезде. Ему что-то передать?
— А когда он вернётся? — девица чуть ли не губки надувает.
— А вы собственно кто? — не выдерживает тетя. Девушка откидывает назад светлые волосы и говорит:
— Меня зовут Кристина. Можно сказать, что я… Ромина невеста.
Паузой, повисшей в офисе, можно заполнить все пространство этого бизнес-центра. Моя броня действует ещё какое-то количество секунд, просто блокируя услышанную информацию и не подпуская ее к мозгу. А потом она падает на меня сверху огромной каменной плитой, примите, распишитесь. И я вдруг начинаю смеяться, смеяться так громко и неестественно, что мне не надо видеть лица окружающих, чтобы понять: это выглядит страшно.
— Не. Ве. Ста, — произношу по слогам, сдабривая каждый ударом ладоней об стол.
Они начинают гореть, потому что я бью так сильно, как могу. Откидываюсь в кресле и продолжаю смеяться. И только когда тетя Инна выплескивает мне воду на лицо, смех переходит в нервный плач. Я судорожно хватаю воздух, перерабатывая его в рыдания, пока тетя не встряхивает меня так, что я, кажется, чувствую это всеми внутренними органами.
— А ну успокойся! — рявкает она, и это работает. Наверное, примись тетя утешать и соболезновать, я бы продолжила плакать, но ее строгий собранный взгляд трезвит лучше любой воды. Я успокаиваюсь так же резко, как и начала истерику.
Перевожу взгляд на испуганную девушку и сухо говорю:
— Извините.
После чего поднимаюсь, медленно надев на плечо сумочку, иду к выходу. Открываю дверь и, повернувшись, встречаюсь с парой недоуменных взглядов.
— Извините, — говорю ещё раз. — Мне надо закрыть офис. Покиньте его, пожалуйста.
Наверное, я выгляжу слишком ненормально, потому что они без слов выходят. Пока я кручу ключ в замочной скважине, Кристина робко спрашивает:
— Что все это значит? Вы знаете, когда появится Рома?
Этот вопрос она явно адресует тёте, но повернувшись, я отвечаю:
— Зря вы сюда приехали. Роман Александрович как раз в Москву отправился.
И ухожу, оставив их. Уверена, что тетя Инна не будет меня догонять, останется с этой девушкой, чтобы вызнать, что к чему. Но я ничего не хочу знать. Я вообще больше ничего не хочу.
Бреду по улице, не глядя по сторонам. Такое ощущение, что внутри меня играла скрипка, а потом моему скрипачу надоела музыка, и он медленно, с садистским упоением начал вырывать струны. Одну за одной, слушая как они с печальным звоном падают на землю. А я все надеюсь… Что он передумает, что натянет новые струны, и будет звучать новая песня. Но скрипач просто взял скрипку и со всего размаху разбил о стену. С хрустом и надрывом разнёс в щепки все, чем я жила. Больше ничего нет. Меня нет.
Я даже не знаю, сколько проходит времени, когда наконец обращаю внимание на проезжающую мимо маршрутку. И поднимаю руку, тормозя ее.
Глава 43.Рома
Вышагиваю по холлу больницы, испепеляя взглядом всех, кто попадается на пути. Мне бы сейчас в спортзал, груши не хватает, как и боксерских перчаток. Там бы я быстро успокоился и отключился на время, чтобы потом осмыслить происходящее с чистой головой.
Что, блядь, происходит вокруг? Сначала Мот хер знает откуда взявшийся около подъезда, потом приступ матери, теперь тендер. И снова скользит въедливая мысль: а был ли честен друг всё это время?
Или, может, снюхался-таки с Кирсановым за моей спиной?
Или это просто идиотская месть за Сашку? Совсем ни в какие ворота. Нет, блядь, Борцова не сломать, если это насмешки судьбы, то я отвечу холодным расчётом. Главное, не бросаться на все сразу и не пороть горячку.
Завтра нужно вернуться и разобраться с тендером, от этого никуда не деться. Чернов, уверен, не зря получил на лапу, так что беспокоиться пока не стоит. Да, ситуация вышла неприятная, хотя я был уверен, что наше предложение будет самым выгодным. И цены, кстати, закладывал не самые низкие, отчасти, чтобы иметь возможность двигаться, но ещё потому, что сам не верю в то, что дёшево и качественно могут идти рука об руку. А некачественно я не делаю принципиально.
И снова думаю о Матвее. Хорошо, что не рассказал ему о том, что нашёл лазейку через Чернова. Судя по всему, правая рука последнего живет сама по себе. И все больше гадит.
Сажусь в кресло и устало тру лицо. Ладно, тендер это вообще самая малая из бед, даже если просру его, ничего особенно не потеряю. Но по крайней мере, тут я сделал все, что мог.
Не то, что с матерью и Сашей. Когда вроде и хочется что-то сделать, только вот нечего. Сейчас я могу только ждать и надеяться, что больше ничего нового не вылезет. И надеяться, что мама придёт в себя в ближайшее время.
И Саша… Моя Сашка…
Моментально встает перед глазами картина возле моего дома: испуганный взгляд, ее слезы, разъяренный Мот — всё это не выходит из головы, словно кто-то включил видео на повтор. Иногда я отвлекаюсь, как на рекламу, на другие мысли, а потом снова накрывает. И никуда, блядь, не деться.
Я никогда не бывал в такой ситуации. Да, проблемы с девицами возникали, но я решал их быстро двумя проверенными способами: сначала пробовал откупиться, а если не прокатывало, то выставлял нахуй.
Но определенно, сейчас не тот случай. Сашка вообще за границами всех случаев, которые у меня были и которые я вообще мог бы представить.
Единственное желание, обуревающее меня — это вырвать Сашку из монастыря имени Костровых и увезти куда-нибудь подальше. Где будем только я и она. Вопрос “а дальше что?” всплывает сам собой. Я смотрю на линии на своих ладонях, веду пальцем по одной из них и понимаю: я не знаю.
Просто не знаю, что дальше. Но знаю одно: отпускать Сашку не намерен.
Даже не замечаю, как возле меня оказывается отчим и протягивает телефон. К сожалению, Сашкиного номера я не помню, но зато помню номер Вадима, и мой верный помощник быстро находит нужные данные. Открываю смс и некоторое время смотрю на цифры.
На предыдущее сообщение Сашка не ответила сразу, и ждать, что будет со следующим, нет никакого желания. Я набираю номер, почти уверенный в том, что услышу механический голос, но внезапно раздаются гудки. Сам не замечаю, как подбираюсь, выпрямляюсь, но когда снимают трубку, слышу совсем не Сашкин голос. Матвей.
Отключаюсь, бесполезно сейчас говорить, хуже бы Саше не сделать, кажется, я и так перегнул, бросившись на ее отца, но как, блядь, по-другому? Он же ее ударил! Сашку ударил! Свою дочь и мою женщину.
Протягиваю отчиму телефон и вижу приближающегося к нам доктора Васнецова. Сердце поневоле замирает, но на непроницаемом, как маска, лице сложно разглядеть хоть какие-то эмоции.
— Новостей пока нет, — сообщает он, — состояние стабильное. Она без сознания. Я сейчас уезжаю, но остается дежурный врач, так что вам не о чем беспокоиться. А вообще, вы бы тоже ехали.
Я уперто качаю головой, доктор только плечами пожимает и уходит. Пока она не придёт в себя, я не могу находиться где-то: в гостинице, дома, — неважно. Я хочу быть рядом, может, это сраная сентиментальность, но мне кажется, что наше с отчимом присутствие ей помогает.
Кошусь на Павла. Он сидит рядом, глядя куда-то в пол, если вообще что-то видит. Странно, но мне импонируют его спокойствие, собранность. Я всегда считал его рохлей, которым мать вертит, как хочет, но сейчас в голову закралась нелепая мысль: он ведь ее реально любит. Нелепая, потому что думать о таких вещах я точно не планировал. Но сейчас вижу его тревогу в каждом жесте. В том, как он потирает рукой запястье, как постукивает пальцами по кожаному дивану, как щурится, глядя перед собой, даже в его слегка сутулой фигуре я вижу эту тревогу.
Мы сидим в коридоре до полуночи, в основном молчим. Нас никто не трогает, хотя и поглядывают, проходя мимо. Отчим уходит, а возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками с чаем.
Я киваю, принимая свой. Смотрю на поднимающийся пар, наматываю на палец нитку от пакетика, а потом говорю:
— Ты извини меня.
Я понмаю, что извиняться надо за многое, с четырнадцати годков накапало немало. И не столько перед отчимом, сколько перед матерью, которая лежит сейчас в реанимации вся в каких-то трубках и нихуя не знает, как я хочу ее обнять и сказать, что люблю.
И все мои обиды вдруг кажутся такими мелочными, словно я упорно все эти годы сам себе под кожу пихал маленькие занозы, а потом ходил и упивался своей болью. Эгоистичный козел.
Перевожу взгляд на отчима и понимаю, что пояснения не нужны, он мягко улыбается и говорит:
— Все нормально, Ром. Я не держу зла. И ты меня прости.
Я снова киваю и возвращаюсь взглядом к чаю. Делаю глоток, чувствуя, как обжигает губы, но даже не морщусь. Мне почему-то именно сейчас кажется, что все будет хорошо.
В итоге я засыпаю на диване в коридоре. Кажется, на мгновенье прикрываю глаза, а открываю — уже светло. Не успеваю даже прийти в себя толком, как вижу приближающегося Васнецова. Он улыбается, а по мне, если уж и у хладнокровной маски разъехались губы, значит, все точно неплохо.
— Ваша мать пришла в себя, — сообщает мне, — ещё ночью. Но вас не стали будить. Показатели в норме, будем наблюдать и надеяться, что больше подобного не повторится.
— К ней можно? — спрашиваю, нервно сглотнув.
— Вообще, нет…
— Док… — умоляюще прижимаю руку к груди. — Мне надо уехать сегодня, хоть на минуту, а?
Мама выглядит бледной и испуганной, но уже без трубок. Я молча обнимаю ее, прижимая к себе, потом сажусь на корточки и, взяв за руки, говорю:
— Мам, я тебя люблю. И больше не вздумай меня так пугать, поняла?
Она смеётся и плачет одновременно. И почему-то именно сейчас кажется мне счастливее всех раз, что я видел ее за последние месяцы.
Из больницы уезжаю более-менее спокойным. Гоню по трассе в сторону города, и голова начинает заполняться текущими проблемами, которые вчера я откинул в сторону.
Погода портится, тяжелые тучи давят своим могуществом, словно обещают отыграться сполна, и вскоре на лобовое падают тяжелые капли, встречный ветер тут же безжалостно размазывает их по стеклу, оставляя мокрые дорожки.
Выжимаю педаль газа на полную и совсем скоро въезжаю в хмурый город. Больше всего мне хочется рвануть к Костровым, но я понимаю, что должен встретиться с Черновым, не затягивая. Даже домой не заезжаю, сразу отправляюсь в офис, чтобы переделать коммерческое предложение. На это уходит больше часа, но хоть телефон заряжаю за это время и договариваюсь о встрече с Черновым.
Валятся сообщения о пропущенных вызовах, я бегло смотрю, от кого. Сашки нет, впрочем, неудивительно, если ее телефон у Матвея. А вот где она сама?
И тут слышу в приемной шаги. Вскакиваю и несусь в сторону двери, чувствуя себя полным идиотом. А открыв ее, понимаю, что не зря. Это не Саша. Это Кристина. Следующая мысль, возникающая в голове, проста и логична: а она какого хуя тут делает?
— Рома! — девушка, кажется, не ожидала меня тут увидеть, потому что радость искренняя. Только зря, в ответ ничего подобного не дождётся.
— Ты здесь что забыла? — спрашиваю грубо, складывая на груди руки. Она хлопает глазами и смотрит тупым коровьим взглядом.
— Ты так стремительно уехал, — говорит, поджидая губы, — и номер сменил.
— И? — предлагаю ей продолжить свои великие мысли.
— Ну я же все понимаю, — вдруг частит Кристина, — мой бывший с тебя мог три шкуры снять. Но теперь не о чем волноваться, Ром, — она кладёт руки мне на плечи, а я их даже не скидываю, потому что слишком охуеваю от происходящего. — Мы развелись, и я свободна.
Читать бесплатно другие книги:
