Тревожная весна 45-го Шарапов Валерий
Александр сдул пену, хлебнул и достал очередную папиросу.
И вдруг услышал:
– Саня!
Чиркнул спичкой, прикурил. Крутить головой и искать зовущего не стал – мало ли вокруг тезок?
– Сашка! Васильков! Ты? – совсем громко прокричал кто-то за спиной.
Совпадение исключалось. Повернувшись, майор прищурился, всматриваясь сквозь завесу дыма. Распихивая посетителей и опираясь на палочку, к нему пробирался Старцев.
– Иван?! – изумленно прошептал майор.
И кинулся обнимать фронтового товарища.
Внешне Старцев почти не изменился. Опираясь на трость, он шел рядом: такой же худощавый, но статный, широкоплечий, с открытым скуластым лицом и с большими крестьянскими ладонями. Разве что пышный чуб, вечно выбивавшийся из-под военного головного убора, стал покороче и местами приобрел серебристый оттенок.
– Все такой же, – с улыбкой похлопал друга по плечу Васильков.
– Где там! Виски вон седые, – отмахнулся тот. – Вот тебя будто законсервировали: высокий, смуглый, улыбчивый. Как вчера расстались под Курском.
– Сколько же мы с тобой не виделись?
– Почитай, два года с хвостиком, – подумав, ответил Иван. И уточнил: – Если не изменяет память, меня нашпиговало осколками в ночь с шестого на седьмое июля сорок третьего.
Васильков кивнул:
– Верно. Мы дотащили тебя и Сидоренко до первой линии, передали санинструкторам и больше не виделись. Я потом пытался разузнать через командира полка, но у Рыльска началась такая заваруха, что начальству стало не до нас.
– Да, я про это знаю, – вздохнул Старцев. – Мы с Петром Сидоренко лежали в хирургии эвакогоспиталя города Мичуринска и старались не пропустить ни одного сообщения с фронта – радиоточка в большой палате, считай, выключалась только на ночь. Ужасно тогда переживали: на Курской дуге тяжелейшая битва, кровь льется рекой, а мы отдыхаем.
– С Петром, надеюсь, порядок?
– Порядок. Его доктора раньше меня выписали.
На улице вечерело. Друзья покинули шумный пивной павильон и отыскали свободную лавочку в небольшом сквере. Погода в этот день хоть и не баловала, но дождя не ожидалось. Можно было прогуляться до Сокольников, однако, посматривая на тросточку товарища, Васильков решил этого не предлагать, и они свернули в сквер.
– Как нога? – осторожно поинтересовался майор.
Иван поморщился:
– Врачи собрали, да что толку? Разворотило – будь здоров. Пришлось часть ступни ампутировать. Хромаю, Саша. Но жизни и работе это не мешает. А ты, стало быть, недавно в Москву вернулся?
Васильков поведал товарищу о последних месяцах войны, об уцелевших однополчанах и о первых неделях пока еще непривычной мирной жизни.
– Значит, на заводе трудишься? – выслушав, поинтересовался Старцев.
– Да. Пока учеником, в сентябре сдаю на разряд.
– Ну и как? Нравится?
– Сложно сказать, – замялся Александр. – Хороший современный завод, очень полезная для страны работа. Но уж больно разнится с нашей службой в разведке. Не хватает мне ее, Ваня. Ух, как не хватает.
Иван пристально посмотрел на боевого товарища, достал папиросу, шумно дунул в мундштук.
– А если бы я предложил попробовать себя на похожей стезе – согласился бы?
– На похожей?.. Погоди… А ты, выходит, работаешь?
– Скорее, служу. И, кстати, тоже недавно стал майором, – улыбнулся Старцев.
Разговор вышел долгим – из сквера на прилегающую улицу товарищи вышли, когда в небе уже зажглись звезды. По пути до ближайшего перекрестка договорились встретиться через пару дней и, попрощавшись, разошлись в разные стороны.
Радость переполняла душу Василькова – домой он летел, точно на крыльях.
Во-первых, судьба подарила встречу с лучшим фронтовым другом, с которым не раз рисковал жизнью и съел не один пуд армейской соли.
Во-вторых, Иван Старцев предложил попробовать себя в Московском уголовном розыске, где сам трудился два последних года. Работа в МУРе, по его рассказам, мало походила на службу в армейской разведке, но все же была повеселей монотонных будней слесарного цеха.
Александра заинтересовало предложение друга. Он буквально засыпал его вопросами о работе следователя и готов был отправиться в отдел кадров Управления хоть сейчас.
Посмеиваясь, Иван настаивал: «Не горячись. Обдумай все в спокойной обстановке, посоветуйся с близкими людьми. У нас ведь такие случаются запарки, что твой слесарный цех крымским санаторием покажется: и ночуем в кабинетах, и сухарями перебиваемся вместо горячих обедов. Возьми двухдневную паузу, после встретимся, и ты решишь».
На том и сошлись.
Глава четвертая
Москва
12 июля 1945 года
Вся коллекция находилась в штабном купе. В нем же постоянно проживал майор Дружинин, головой отвечавший за сохранность драгоценностей. В соседних купе ехали двенадцать младших офицеров НКВД, посменно охранявших оба вагонных тамбура. Для передачи коллекции внутри вагона остались лишь два старших офицера.
Во время пересчета мелких предметов коллекции оба никуда не отлучались, кропотливо фиксируя каждое мелкое украшение. Когда остался последний ящик с крупными предметами, в коридоре вагона послышались торопливые шаги, затем в купе кто-то постучал.
– Кто там? – насторожился Меркулов.
– Товарищ майор! – послышался голос одного из младших офицеров.
– Что вы хотели? – оторвался от заполнения документов Дружинин.
– Прибыл посыльный от военного коменданта вокзала. У него для вас срочное сообщение.
– Разузнайте, в чем дело, Серафим Антонович, – попросил директор музея.
Дружинин покинул купе, а Сергей Дмитриевич Меркулов продолжил пересчет золотых изделий…
Неподалеку от оцепившей вагон охраны ждал незнакомый молодой офицер. На его правой руке виднелась красная повязка с надписью «Дежурный помощник коменданта».
Дружинин спрыгнул из тамбура на перрон.
Офицер тотчас вытянулся, сделал шаг навстречу, приложил ладонь к козырьку и доложил:
– Товарищ майор, в комендатуру поступил звонок из Главного управления госбезопасности.
– Что передали?
– Сказали, что машины выехали и будут здесь около восьми часов утра.
– Понял. – Дружинин посмотрел на часы. До указанного срока оставалось пятнадцать минут. – Вы свободны.
Дежурный козырнул и, развернувшись на каблуках, молодцевато зашагал в направлении вокзала.
– Скоро придут машины, – предупредил охранников майор и вернулся в вагон.
Меркулов укладывал в ящик пересчитанное золото, но рядом на столе оставалось еще несколько предметов для сверки с инвентарными списками.
– Что-нибудь случилось? – спросил он, не поднимая головы.
– Нужно ускорить работу – специальный отряд охраны для перевозки ящиков в спецхран на подъезде.
– Рад бы ускорить, да не получается. Я ведь, батенька, по специальности скульптор, а не бухгалтер и не служащий ломбарда.
Серафим Антонович и впрямь выполнял работу по пересчету драгоценностей слишком медленно. Он осторожно брал тонкими длинными пальцами каждую золотую пластинку или бусинку, подносил к подслеповатым глазам и несколько секунд внимательно рассматривал сквозь массивные линзы пенсне.
Майор улыбнулся и присел рядом.
– Давайте, помогу…
Через несколько минут слаженных действий они покончили с последним ящиком.
– Ну вот и славно, – довольно потер руки Меркулов. – Все сходится. Осталось подписать акты.
Они разложили на столе документы и принялись по очереди подписывать многочисленные листы сверок.
Три черных легковых автомобиля остановились у дальнего конца грузового перрона даже немного раньше обозначенного телефонным звонком времени. Водители с алыми погонами НКВД остались возле машин, а группа из шести офицеров поднялась по ступенькам на перрон и направилась к штабному вагону. Впереди уверенной походкой вышагивал пятидесятилетний генерал-майор, за ним следовал полковник. Двое офицеров свиты были вооружены автоматами ППШ.
По мере движения группы вдоль состава автоматчики из охранного подразделения вытягивались и замирали по стойке «смирно». Хмурый генерал не обращал на них никакого внимания…
У штабного вагона они остановились. Четверо из числа пришедших оттеснили охранников у входа, образовав коридор. Генерал с одним из офицеров поднялись по ступенькам в тамбур…
Первые подозрения у охраны эшелона возникли в тот момент, когда в проеме открытой двери тамбура с ящиком в руках возник полковник, сопровождавший генерала. Он почему-то не позвал на помощь никого из подчиненных, а тащил ящик сам. Надрывался, пыхтел, матерился, но упорно тащил тяжелую ношу.
Вторая заминка случилась, когда генерал вернулся на перрон, а полковник отдал ящик стоявшим внизу офицерам. Отдал и замер, словно не зная, что делать дальше. Он смотрел на генерала, и в глазах его читался вопрос: «Что дальше? Возвращаться за следующим или хватит одного?»
Меньше других в замешательстве пребывал капитан Вейншток – начальник охранного подразделения. Он был опытным сотрудником с длинным послужным списком, не раз привлекался к охране первых лиц государства, знал в лицо руководство всех пяти главных управлений НКВД. Прибывшего человека в генеральской форме он видел впервые.
Поборов робость, он шагнул навстречу:
– Товарищ генерал, разрешите взглянуть на ваше удостоверение?
Тот смерил капитана строгим взглядом.
– Прошу прощения, товарищ генерал, но у нас приказ наркома, – пояснил Вейншток.
– Понимаю. – Генерал полез в карман кителя.
Пока он копался за пазухой, ситуация накалялась. В центре стояли генерал с полковником и капитаном Вейнштоком. За спиной генерала два его офицера держали ящик. Еще двое из прибывших находились сбоку. Охранники понемногу охватывали центр событий полукольцом.
Первым не выдержал молодой старший лейтенант из генеральской свиты – выхватил пистолет и открыл стрельбу по стоявшим рядом охранникам. И тут началось…
Моментально рассыпавшись по перрону, две группы людей в форме НКВД открыли друг по другу ураганный огонь. Охранники палили очередями из ППШ, генеральская свита отвечала одиночными выстрелами из пистолетов ТТ и короткими очередями из двух автоматов…
Подразделение охраны превосходило напавших на эшелон «офицеров» по численности и огневой мощи. Налетчиков спасли ожидавшие их возле автомобилей водители. Один приволок из машины ручной «дегтярь», двое других поддержали подельников из немецких пистолетов-пулеметов.
Бой у эшелона вышел скоротечным. Десяток басовитых очередей дал пулемет, дважды бахнули ручные гранаты, сухо потрещали ППШ. Затем взвыли моторы, и три автомобиля унеслись от вокзала в неизвестном направлении.
Уцелевшие охранники медленно поднимались, отряхивая с галифе пыль. Несколько человек получили легкие ранения, пятеро так и остались лежать на бетонном перроне. Двое убитых были из группы «генерала».
Глава пятая
Москва
12 июля 1945 года
Сидя на подоконнике, Старцев рассматривал фотографии. Утром он лично побывал на грузовом перроне Белорусского вокзала. На месте осмотрел пассажирский вагон, штабное купе, тела убитых, опросил свидетелей. И подсказал штатному фотографу Управления пару ракурсов, которые, по его мнению, имеют интерес для следствия.
С одной стороны, мотивы вооруженного нападения были Ивану ясны и понятны. Чего уж тут не понять? Неизвестная банда каким-то образом пронюхала о прибытии в Москву трофейного поезда с ценнейшей берлинской коллекцией, раздобыла форму НКВД, легковые автомобили и осуществила налет. В результате – три убитых охранника и минус один ящик с самыми крупными золотыми предметами коллекции.
Другая сторона наглого преступления казалась темной и бесперспективной.
Вздохнув, Старцев покосился на Василькова, сутки назад зачисленного в его оперативно-следственную группу стажером. Фронтовой товарищ сидел за ближайшим к двери столом и внимательно рассматривал немногочисленные улики, оставленные бандитами на месте преступления. Другие сотрудники пребывали в заботах: трое поехали в медицинские учреждения опрашивать раненых, четвертый торчал в лаборатории, ожидая результатов баллистической экспертизы захваченного у бандитов оружия. Наконец, последний сотрудник сначала рылся в архиве, а теперь пытался отыскать зацепку с помощью двух комплектов обмундирования, снятых с убитых налетчиков. Срезав бирки и образцы ткани, он отправился по московским пошивочным мастерским, исполнявшим военные спецзаказы.
Ну а Сашку Иван оставил при себе. Если на фронте многоопытный разведчик Васильков поначалу многому учил молодого Старцева, то здесь все обстояло с точностью до наоборот.
Иван отложил фотографии убитых:
– Что скажешь по изъятым вещам?
Перед Васильковым на столе лежало несколько предметов, найденных в карманах преступников. Пластмассовая расческа со сломанным последним зубцом, небольшой кулек с кусковым сахаром, пяток мелких монет и бумажные купюры, наполовину пустой коробок спичек, а также слегка помятые продуктовые и товарные карточки.
– Ничего не скажу, Ваня, – вздохнул он. – Обычные вещи, которые носит при себе любой человек.
Подойдя к столу, Старцев постучал указательным пальцем по спичечному коробку.
– Так уж и обычные?
Васильков только развел руками.
– Вот, к примеру, возьмем спички, – кивнул на коробок Старцев. – Они ведь способны рассказать очень многое о хозяине.
– Интересно, что же? – Васильков взял коробок и внимательно осмотрел его со всех сторон.
Иван шагнул к своему столу, выдвинул ящик, порылся в лежащих там бумагах и выудил листок с отпечатанным текстом. Положив его перед стажером, пояснил:
– Это список спичечных фабрик, исправно работавших в Советском Союзе с 1931 года. Напротив каждой фабрики указаны регионы, куда они поставляли свою продукцию.
– То есть, – сразу уловил смысл Александр, – если преступник потерял коробок спичек, выпущенный на фабрике «Искра», значит, он прибыл в Москву с Дальнего Востока?
– Конечно, возможны совпадения и случайности, но, скорее всего, так и есть. Потому что «Искра» находится в Благовещенске и снабжает спичками восточные регионы страны. А «Власть труда» из Нижнего Ломова обеспечивала этим товаром Пензу, Саратов, Тамбов и Куйбышев. Пока не закрылась в тридцать шестом.
– Но это калужский «Гигант», – потряс коробком Васильков. – Калуга поставляет спички в Москву и во все соседние области.
– Да, к сожалению, в нашем случае толку от этого вещдока никакого. Такие коробки продаются во всех магазинах и киосках в радиусе пятисот верст. Вот если бы спички были произведены фабрикой «Гамарджвеба»…
– Не слышал о такой. И в списке ее нет. Что за фабрика?
– В переводе с грузинского – «Победа». Фабрика недавно организована в городке Мцхета рядом с Тбилиси. Из-за небольшого объема производства обеспечивает продукцией только Закавказье.
– Да-а… мне до настоящего следователя еще расти и расти, – со вздохом произнес бывший командир роты.
– Не отчаивайся, Саша. Ты не хуже меня знаешь: новичкам в любом деле сложно. Опыта – ноль. Знаний – столько же. К тому же постоянно присутствует страх совершить ошибку. И я два года назад начинал с похожим настроением. Ничего, как видишь, освоился. Все дисциплины сдал, так сказать, экстерном.
Помолчав, Васильков положил коробок на стол и кивнул на остальные вещи:
– Ну, а эти вещдоки нам точно не помогут. Купюры без каких-либо пометок. Расческа почти новая, но один зуб сломан; на ней не нацарапано ни одной буковки. Монеты… самые обычные.
– А что с карточками?
– Их я тоже внимательно осмотрел. Пустые. Незаполненные. Правда, я мало в них смыслю – в армии был на полном довольствии, поэтому вживую вижу третий раз. Мама вчера вечером точно такие же показывала, – поделился Александр. – Кажется, сегодня она намеревалась часть из них отоварить.
Старцев давно ознакомился с изъятыми вещами, тем не менее, сгреб со стола карточки и еще раз внимательно осмотрел находку.
– Стандартная справка на получение карточек на июль 1945 года… – бубнил он. – Карточка на июль. Норма: мясо и рыба – 400 граммов, жиры – 300 граммов, крупа и макаронные изделия – 800 граммов, сахар и кондитерские изделия – 300 граммов. Линия отреза. Карточка на хлеб на июль. Норма – 400 граммов в день. ФИО – пусто… При утере не возобновляется.
Пробежав надписи глазами, Иван повернулся к окну и посмотрел карточки на просвет:
– Как полагаешь, почему ими не воспользовались? На месячных и декадных стоят печати, но графы не заполнены, не отрезана ни одна суточная карточка? А ведь почти половина июля прошла.
– Так на то они и бандиты! – удивился вопросу Васильков. – У них, должно быть, и без карточек добра хватает.
– Вот и я так думаю…
Старцев с безнадежным видом отдал товарищу серые бумажки с бледно-бордовым шрифтом. Вернулся к своему столу, над которым висели портреты Сталина и Дзержинского.
Достав из пачки папиросу, постучал мундштуком по костяшке указательного пальца и проворчал:
– Времени – в обрез, а у нас ни черта нет. Ни одной зацепки. Может, свидетели что-нибудь дельное расскажут…
– …Да просто все обстояло – без канители и бюрократии. Я как костыли на трость поменял, так сразу принял решение и отправился на прием к начальнику МУРа. Тогда эту должность занимал комиссар милиции третьего ранга Рудин Касриэль Менделевич – умница, золотой мужик. Объяснил ему ситуацию. Он просмотрел все мои документы, партбилет, расспросил про ранение. Выслушав, вызвал кадровика. Я написал заявление, прошел несколько врачей, явился на расширенную комиссию, – рассказывал Старцев примерно за неделю до происшествия на Белорусском вокзале. – Члены комиссии тоже долго не рассусоливали: поинтересовались, в какой должности и в каком звании воевал, в каких участвовал операциях, где был ранен, давно ли состою в партии, имею ли награды и сколько совершил рейдов за линию фронта. На следующий день получил пистолет ТТ, удостоверение с гордой надписью «стажер» и проработал в данном качестве целых полгода. С утра до позднего вечера пахал, а ночью садился за учебники. Спал как на фронте – по три-четыре часа в сутки. А «для профессионального роста», как выражалось начальство, помимо прямых обязанностей следователя приходилось поддерживать в суде обвинение.
– Как это? – поинтересовался Васильков.
– Выступал на заседаниях от имени государства, замещая помощника прокурора общего надзора. Утром выезжал на место преступления, днем допрашивал свидетелей и оформлял документы, а вечером хромал в суд слушать очередное дело о мародерстве или грабеже. В общем, за полгода стажировки прошел все ступени служебной лестницы и стал неплохо разбираться в прокурорской кухне.
– Как же ты выдержал такую нагрузку?
– Тяжко, конечно, приходилось. Но, понимаешь, – мечтательно улыбнулся Старцев, – вся моя жизнь, до той поры мрачная и горькая из-за покалеченной ноги, вдруг забродила, как варенье, и превратилась в доброе вино. Не поверишь, у меня тогда будто крылья за спиной выросли…
Васильков хорошо понимал: служба в МУРе гораздо интереснее и разнообразнее, чем монотонный труд в слесарном цеху, но она и сложнее, и в разы ответственнее. Конечно, сборку авиационных моторов для военных самолетов тоже никто не рискнул бы назвать простой. Но ведь от четких и продуктивных действий оперативно-следственных групп по раскрытию преступлений и поимке асоциальных элементов как раз и зависела спокойная работа многих тысяч рабочих и служащих огромной страны.
И он решился. Когда по истечении трехчасовой прогулки по вечерней Москве Старцев задал главный вопрос, Александр ответил:
– Я согласен. Хочу попробовать…
С гильзами, пулями и бандитскими стволами сотрудники баллистической лаборатории разобрались быстро. Ближе к обеду старший лейтенант Игнат Горшеня положил на стол Старцева заключение.
Как и ожидалось, результаты экспертизы ничего не дали. Два пистолета-пулемета ППШ с 1943 года числились пропавшими с оружейного склада Вятско-Полянского машиностроительного завода. Пистолет ТТ до осени 1944 года был в служебном пользовании сотрудника московской милиции. В один из сентябрьских вечеров милиционер погиб при исполнении служебных обязанностей, а пистолет перекочевал в карман убийцы.
На оружии имелись качественные отпечатки, но толку с этого тоже было мало – «пальчики» принадлежали убитым преступникам и в криминальной картотеке не числились. Разве что пули, отстрелянные в специальном тире лаборатории, могли пролить свет на предыдущие преступления, совершенные при помощи данного оружия. Но этим Старцев решил заняться позже. Сейчас по приказу начальства он должен был бросить все силы на скорейшее расследование вооруженного ограбления трофейного эшелона.
– Наконец-то! – воскликнул он, увидев в дверях капитана Егорова. – Что у тебя, Вася?
Егоров бросил на стол офицерскую планшетку, плеснул из графина в стакан воды и, жадно махнув его залпом, доложил:
– Директор музея Меркулов уже отпущен из госпиталя домой – у него небольшая ссадина над ухом от удара рукояткой пистолета и легкое головокружение. В целом практически здоров.
– Понятно. А Дружинин?
– С майором сложнее. Я побеседовал с Меркуловым, и он рассказал, что, находясь в штабном купе, Дружинин попытался оказать сопротивление переодетым в офицерскую форму бандитам. В результате получил несколько сильных ударов по голове.
– В сознание не пришел?
– Пока нет.
– Что говорят врачи?
– Состояние тяжелое, но стабильное.
Иван поморщился.
– Стало быть, опросить его в скором времени не получится. Что еще рассказал Меркулов? Внешность бандитов описал?
– Сейчас… – Порывшись в планшетке, Егоров достал лист бумаги. – Не много, но кое-что есть.
Старцев углубился в чтение…
Еще через час в Управление на Петровке вернулись капитан Олесь Бойко со старшим лейтенантом Ефимом Баранцом. В Московском коммунистическом военном госпитале они опрашивали раненых охранников НКВД. Более всего оперативно-следственную группу интересовала внешность нападавших, и здесь образовалась досадная странность: при появлении на перроне группы незнакомых офицеров внимание большинства охранников сосредоточилось на человеке в генеральской форме.
– К сожалению, это вопрос из области психологии, – расстроенно заключил Старцев, дочитав текст опроса до конца.
– Это как? – Егоров подхватил пустой чайник.
– Ну, как… Представь, что на моем столе лежат десять конфет.
– Представил.
– Девять одинаковых, а десятая в особенном, красивом фантике.
– И что?
– На какую конфету ты будешь таращиться?
– Теперь понял вашу мысль, Иван Харитонович.
Кивнув на чайник, Старцев негромко приказал:
– Организуйте-ка, ребята, кипяточку в буфете. Надо новичка нашего чаем напоить. А то заскучал, бедолага.
Егоров с чайником выскользнул из кабинета, а Иван подошел к сидящему за крайним столом Василькову. Склонившись над продуктовыми карточками, тот внимательно изучал их лицевую сторону.
– Чего ты их так рассматриваешь, Саня? – спросил Старцев.
– Есть пара интересных моментов… – не поднимая головы, ответил тот. – Слушай, а нет ли у вас увеличительного стекла?
Засмеявшись, Иван выдвинул ящик стола.
– Ну ты даешь! Чтоб у оперативников не было увеличительного стекла! Да у нас этого добра хоть на барахолку неси! На, держи…
Ближе к семнадцати часам вернулся последний сотрудник оперативно-следственной группы – лейтенант Константин Ким.
– Ничего, – виновато шмыгнув, упредил он вопрос начальства. – Ни краж материала из пошивочных мастерских, ни странных заказов на изготовление.
– А «маскарады»? Я просил тебя поискать в архиве материалы о похожих «маскарадах», – напомнил Старцев.
– Я поискал, Иван Харитонович. За последние два года в Москве и Подмосковье подобных выходок с переодетыми в военную форму бандитами не зафиксировано. Согласно архивным данным, последний подобный случай произошел в конце 1941 года при ограблении продуктовой базы в Мытищах.
– Давненько, – качнул головой Егоров.
– Ну и случаи за пределами Московской области. Например, банда Васьки Графа в Куйбышеве часто действовала в форме сотрудников НКВД.
Старцев отмахнулся:
– С бандой Васьки давно покончено. Но если других зацепок не появится, то придется вернуться к версии гастролеров.
В кабинете стало тихо, все потерянно молчали.
Патовая ситуация и впрямь не добавляла оптимизма. При убитых бандитах обнаружились малозначимые личные вещи. Ни документов, ни каких-либо важных улик, за которые можно было бы уцепиться. Мундиры, обувь и оружие тоже ничего не дали.
Оставалась последняя надежда на капитана Бойко. Около двух часов назад Старцев отправил его в Лефортово – в тюрьму для подследственных ГУГБ НКВД. Там «парились» несколько сговорчивых воров, готовых за послабление тюремного режима делиться со следователями важной информацией. Как правило, их по одному вызывали якобы для очередного допроса. Во время беседы щедро поили чаем, угощали бутербродами, хорошим табачком. И те охотно сдавали коллег по криминальному цеху.
Вернувшись, Олесь Бойко отдал Старцеву фотографии убитых в перестрелке бандитов и сообщил:
– Троих опросил. Бесполезно.
– Неужели ни одного не признали? – воскликнул Иван.
Олесь сокрушенно покачал головой.
– Либо и вправду никогда не видели, либо эта банда в уголовном мире на таком счету, что о ней говорят только шепотом.
– Черт, – выругался Старцев. И, глянув на часы, добавил: – У нас всего трое суток. Одни, почитай, прошли.
Глава шестая
Москва; район Марьиной Рощи
12 июля 1945 года
Так уж случилось, что построенная в XIX веке железная дорога Санкт-Петербург – Москва отрезала Марьину Рощу от Останкина и Сокольников. А проложенная через несколько десятилетий Виндавская ветка окончательно перепахала марьинорощинские земли и превратила район в отдаленный городской тупик, получивший невероятную популярность в криминальной среде.
В глухой части района на большом участке, огороженном от неровной брусчатой улочки дощатым забором, стоял двухэтажный дом. С улицы от посторонних глаз дом надежно закрывали густые липы и кусты черемухи. Справа от дома рядом с покосившимся сараем притулился вольер, в котором днем отсыпались два огромных злых кобеля. На ночь хозяева привязывали одного у калитки, другого – под козырьком крыльца. А когда к хозяевам приходили странного вида гости, на балкончике второго этажа неизменно появлялся мужчина. Закурив папироску, он внимательно смотрел вокруг и прислушивался к каждому звуку.
– Хоть грант и обернулся мокрым[2], а Казимир-то все одно красавец, – кромсая лоснящееся сало, ухмыльнулся в бороду дед Гордей. – Прям настоящий енерал!..
– А ты как мыслишь! – не без гордости заметил Сашок, расставляя на белой скатерке граненые стаканы. – Чем мы хуже ихних красных полководцев?
– Та ничем, – отмахнулся дед. – Мы академиев не кончали, а погляди вон, какие операции мутим.
– Вот и я говорю. А уж Казимир-то! Его в какую форму ни одень – фельдмаршал!..
По возрасту хозяин дома Гордей Пантелеев до деда недотягивал – всего-то девятисотого года рождения. Но тут проявлялась его внешность и характер: невысокий рост, усугубленный сутулостью, несуетливая обстоятельность; морщинистое смуглое лицо, обрамленное косматой седой бородой. Из одежды Гордей предпочитал телогрейку без рукавов, надетую поверх простой ситцевой рубахи. А засаленные полосатые штаны были вечно заправлены в обрезанные валенки, которые он не снимал даже летом.
В сороковом году во время вооруженного налета на один из подмосковных продуктовых складов банда нарвалась на засаду. Случилась серьезная перестрелка, и Гордей получил пулю в спину. Он оклемался, но с тех пор испытывал жуткие боли в позвоночнике, еле передвигался и на дело, чтобы не быть обузой, уже не ходил. Казимир поселил его в двухэтажном доме, наказав присматривать за «хатой». Так и превратился Гордей в «деда».
Сашок, наоборот, выглядел моложе своих тридцати восьми: вертлявый, гладкокожий, золотой зуб-фикса, высокий юношеский фальцет и копна непослушных светлых волос из-под кепки-малокозырки. Всякий новый знакомец давал ему лет двадцать пять и сильно удивлялся, узнав настоящий возраст парня. В банде Сашок обосновался в сентябре тридцать девятого – аккурат одновременно с началом Второй мировой, однако по сей день не имел серьезного авторитета и выполнял обязанности уголовного солдата-огольца: «нюхал» обстановку в городе, шнырял по рынкам, помогал деду Гордею, стоял на шухере, снабжал хату газом[3], бегал за «гарью» – водкой и самогоном.
Все из-за той же пресловутой моложавости в последнем деле Сашок получил роль водителя. Помимо этого, Казимир наказал ему прикрывать корешей при отходе с грузового перрона. Что тот исправно и сделал.
Оконные рамы поздно вечером Казимир открывать запрещал, а распахнутые форточки с густым табачным дымом не справлялись. В середине большой залы стоял длинный стол, застеленный свежей белой скатертью. Стол ломился от бутылок и разнокалиберных тарелок. Из алкоголя преобладал самогон, и лишь кое-где виднелись водочные и пивные этикетки. Вина не было вовсе. Среди закусок – селедка, маринованные грибы, сало и свежие помидоры с зеленью. В центре стола аппетитно возвышалась гора вареного мяса, а рядом в двух мисках парила картошка из прошлогоднего урожая.
Во главе стола сидел Казимир, рядом – ближайшие кореша, далее – все остальные члены банды. На противоположном торце свое законное место занимал Илюха-татарчонок, прибившийся к банде еще в год ее основания. Илюха слыл надежным, имел авторитет, но основной заслугой коренастого смуглого паренька считалась виртуозная игра на гитаре и сильный приятный баритон. Для музыканта и держали законное местечко на другом торце стола.
Перебирая струны, Илюха выводил:
- Я помню день, когда тебя я встретил,
- Ты, прислонясь, стояла на мосту.
- В твоих глазах метался пьяный ветер,
- И папиросочка дымилася во рту…
Несмотря на то что репертуар Илюхи пополнялся крайне медленно и был хорошо знаком всем присутствующим, они с удовольствием слушали песню про Марьянку.
Трое бандитов молча пили мутный самогон. А Казимир и его приближенные обсуждали успешный налет на трофейный поезд.
Читать бесплатно другие книги:
