Человек с двойным лицом Тамоников Александр
Майор пошел вслед за женщиной. Она уже приготовила аппаратуру, вывесила антенну, устроилась на поваленном дереве.
– Я готова, Алекс.
Он посмотрел на часы, передал ей записку:
– Шифр обычный. Начинай.
Застучал ключ. Женщина быстро передала сообщение и вернула записку майору. Он тут же ее сжег.
– Ждем ответа.
Женщина приготовила блокнот, карандаш и стала ждать, прислушиваясь к шуму в наушниках. Через полчаса она встрепенулась и начала делать записи. Сеанс связи закончился.
– Что, Альбина? – спросил майор.
– Минуту, Алекс.
Женщина написала на чистой странице текст, выдернула ее из блокнота и передала майору. Тот прочитал, задумчиво переступил с ноги на ногу:
– Понятно! Сворачивайся.
– Да, Алекс.
Майор вышел к машине, еще раз внимательно прочитал текст, после чего сжег и эту записку.
– Что там Центр, Алекс? – спросил напарник.
– Задание остается прежним. Уточнение после захвата. Помоги Альбине.
Они выехали из леса в 13.30 и в 14.00 проехали мост. Майор остановил машину у кинотеатра:
– Отсюда пойдете пешком.
Генрих удивился:
– Что со станцией?
– Станция останется у меня. Так надежнее. Следующий сеанс связи – 22 июня, в воскресенье. Я подъеду. А сейчас мне надо заняться служебными вопросами.
Напарник усмехнулся:
– Чего ими заниматься, Алекс? В воскресенье здесь никого не останется.
– Знаешь, Генрих, – майор обернулся, – у русских есть хорошая пословица – не надо делить шкуру неубитого медведя.
– Ты это о чем, Алекс? Неужели ты думаешь, что Красная армия в состоянии оказать серьезное сопротивление непобедимой армии вермахта? Русские даже здесь, на западе, ведут себя так, словно наши войска вышли к границе на ученья.
– Никогда, Генрих, не надо недооценивать противника. Русские – особый народ. Да, они живут впроголодь, работают, как рабы, на заводах и фабриках, я уже не говорю о колхозах. Они одеты не как европейцы, хорошо если у мужчины есть один выходной костюм, а у женщины платье. Их давят репрессиями, подвергают моральному унижению. Но зато у русских есть одна, с моей точки зрения, совершенно замечательная особенность. Они каким-то невообразимым образом умеют перестраиваться и мобилизовываться. Неужели, проработав в России почти пять лет, ты этого еще не заметил?
Генрих пожал плечами:
– Русские – низшая раса, так же как украинцы, белорусы и все народы, входящие в Советский Союз. Этого для меня достаточно. Приходится общаться с ними на равных. Но знал бы ты, с каким усилием это мне дается! А евреи? В одном только этом городе их десятки тысяч. Когда я вижу еврея, моя рука машинально тянется к пистолету. До того ли, чтобы оценивать их?
– Напрасно, Генрих. С евреями вопрос будет решен кардинально и быстро, как, впрочем, и с большевиками, но со всеми остальными нам придется работать и в условиях оккупации. Конечно, не нам лично, а другим нашим соотечественникам. Вот только удастся ли блицкриг? Здесь у меня большие сомнения. Русские даже без патронов, с одним только штыком будут драться отчаянно. Когда их стране угрожает опасность, они забывают и про репрессии, и про причиненные им обиды. Они удивительным образом умеют разделять власть и Родину. Я вообще считаю, что нападение на Советский Союз – это авантюра Гитлера. Здесь предсказать что-либо просто невозможно. Но – довольно слов! Выходите. 22-го числа я у вас.
– Что, прямо к нам в барак придешь?
– Почему бы нет?
Генрих пожал плечами:
– Ты руководитель группы, тебе решать.
– Совершенно верно. До встречи, Генрих, до встречи, Альбина. Надеюсь, до воскресенья вас не арестуют.
Он рассмеялся. От этого смеха у женщины по спине пробежал холодок.
Высадив пассажиров, майор Агеев вывел машину на окраину города, туда, где дислоцировались части советской дивизии. Его пропустили на КПП полка без проверки. Оставив автомобиль у штаба, Агеев уверенным шагом вошел в здание управления. У него на руках было предписание оперативного отдела округа на проверку боевой готовности частей и подразделений соединения.
Глава вторая
Автобус трясся по разбитой, давно не ремонтированной дороге. Тут был асфальт, и старый «ЗиС», с грохотом и лязгом преодолевая препятствия, с трудом, но выдерживал скорость сорок километров в час.
Маханов не обращал внимания на трудности пути. Он думал совершенно о другом. Он желал и одновременно боялся приезда в деревню. Боялся увидеть отца в гробу, боялся услышать причитания деревенских баб, боялся ощутить на себе сочувствующие и в то же время заинтересованные взгляды односельчан. Ему не хотелось хоронить отца, как бы по-детски это ни звучало. Не хотелось речей, слез, аханий. Маханов много бы дал за то, чтобы отец был жив. Но жизнь такая штука – всем когда-то приходит срок умирать. Умрет и он, вопрос: скоро ли?
В настоящее время на этот вопрос вряд ли кто-то мог дать определенный ответ, невзирая на возраст. Волна репрессий, захлестнувших страну, ставила под удар любого ее гражданина, будь то колхозник или инженер, министр или высокопоставленный военный чин.
Надо признать, что с приходом в НКВД Берии ситуация изменилась в лучшую сторону. Аресты и посадки сократились, по мелочам не брали. К доносам стали относиться с подозрением, не то что раньше – написал бумагу, глядишь, ночью «воронок» уже увозил оболганного соседа. Арестованный тут же давал показания на того, кто сдал его, и арестовывали уже доносчика. А потом обоих отправляли в лагерь. Доходило до абсурда, но так оно и было. Хорошо, что «было». Надолго ли? Лаврентий Павлович многих освободил, опять-таки из среды тех же чиновников, специалистов и военных. Но не он руководил страной, хотя и начинал занимать в Кремле все более прочные позиции.
Вот и бюро, где работал Маханов, курировал один из людей Берии, майор госбезопасности Платов, интеллигентный, умный человек. И в то же время – требовательный. Было понятно, что кураторство над центром не являлось обязанностью заместителя начальника первого управления (разведки) НКВД СССР, но внимание работе центра он оказывал повышенное.
Мысли метались в голове, бились в черепной коробке. Разболелась голова, хотя это могло быть и от выпитой водки. Никогда прежде Маханов столько не пил. Да еще эта тряска, как в лихорадке, на так называемой дороге. Хорошо еще, хоть ехали…
Видно он сглазил. А может, это сделал кто-то другой. Сразу же за мостом через речушку, название которой Николай Маханов не помнил – то ли Решка, то ли Орешка, автобус как-то странно дернулся, выстрелила выхлопная труба, и «ЗиС» встал посреди изрытой ямами дороги.
– Ну, вот, – воскликнула Клавдия, – этого нам только не хватало! Что, Вася, отъездился твой шарабан?
– Замолчи! – огрызнулся шофер и обернулся в салон: – Товарищи, терпение! Можете выйти прогуляться, погода хорошая, птички поют, я быстро все налажу. А ты, Клавка, даже не подходи ко мне, если не хочешь отведать гаечного ключа.
– Да нужен ты мне, – скривилась баба.
Она уже заприметила Маханова и, когда Николай вышел из автобуса, подошла к нему:
– Сразу видно человека интеллигентного. Не то что наши охламоны.
Маханов удивленно посмотрел на спутницу:
– Клавдия, по-моему?
– Да можно просто Клава, я из Олевска.
– Это я уже понял. Николай.
– Очень приятно, Николай. Вы в отпуск?
– Что-то вроде того. Как вы назвали ваших мужчин?
– Ой, не смешите! Тоже мне, нашли мужчин. Мужики они и есть мужики. Охламоны. Плебеи.
– И что это означает?
– А то, что народец никудышный. Нет, есть, конечно, приличные: учителя там, инженеры или врачи, но – больше плебеев.
Маханов улыбнулся:
– Плебей, Клава, это в Древнем Риме человек из низшего общества. Это не раб, это свободный человек, только не пользовавшийся ни политическими, ни гражданскими правами. А ваши мужики имеют все права.
Она с нескрываемым уважением посмотрела на Маханова:
– Вы ученый?
– Инженер.
– Но вы не из райцентра. В Олевске я всех знаю, и меня знают, только не подумайте ничего такого…
– И не думал.
– Тогда вы из города?
– Из Москвы.
– Вот как? Очень интересно. Я была там один раз. Огромный город! А вы женаты?
Маханов улыбнулся, увидев в глазах не сильно отягощенной моральными нормами женщины озорной огонек:
– Это имеет значение?
Она обиженно смощилась:
– Никакого. А, извините, в Олевск вы по какой надобности? Если в командировку, то у нас есть гостиница, есть и дом колхозника, да только все это – клоповники, да и мест там никогда нету. А если и бывают, то от одних портянок задохнуться можно. То ли дело у меня – свой дом! Могли бы договориться.
Она выжидающе, с надеждой смотрела на Маханова.
– Я не командировочный, Клава, и в Олевске задерживаться не намерен.
Она разочарованно вздохнула:
– Ну вот всегда так, только встретишь настоящего мужчину и – облом.
– Вы о чем?
– Да так, о своем. Значит, не в Олевск, а куда?
– Вы очень любопытны.
– Я такая.
– На похороны еду, Клава. В Горбино отец у меня умер.
– Ой, извините, соболезную.
– Спасибо.
– Но адресок-то на всякий случай запомните?
– Зачем?
– Да мало ли, пригодится.
– Хорошо, давайте адресок.
– Он простой. Прибрежная, 12, от автобусной станции пять минут ходьбы, сразу за клубом вдоль Терева идет моя улица. А там подскажут, меня все знают.
– Не сомневаюсь.
– Не в том смысле.
– Да я понял.
– Заезжайте, буду рада.
– Как получится.
– Может, пройдемся по лесу, пока Васька свой автобус чинит?
Маханов посмотрел на сидящих на обочине пассажиров, перевел взгляд на Клавку:
– Думаете, затянется ремонт?
– А кто его знает? У Васи каждый раз по-разному: когда за десять минут управится, а когда до вечера провозится. Но он – мужик упертый, обязательно сделает. Пешком идти не придется. Хотя… я бы с вами и пешком пошла.
– Далеко.
– Это одной далеко, а вдвоем – близко.
Маханов прекрасно понимал, на что она намекает, но перебивать не стал, хоть какое-то отвлечение от тяжелых мыслей.
– Пойдемте.
На этот раз ремонт затянулся на три часа.
Пока Маханов гулял с Клавкой под насмешливые взгляды пассажиров, женщина не раз намекала, что не против познакомиться с ним поближе прямо в лесу. Маханов делал вид, что не замечает этого. Он все больше беспокоился, потому что уже здорово опаздывал. Он все еще надеялся, что без него отца не похоронят. Хотя в глубине души и желал этого – не хотелось видеть его мертвым.
В 12.40, Маханов заметил по часам, водитель Василий или Иваныч, всяк называл ему по-своему, закрыл капот, вытер ветошью руки, залез в кабину и завел двигатель. Тот заработал без перебоев и выстрелов из выхлопной трубы.
– Товарищи, прошу в салон! Извините за простой, по техническим причинам – бывает. Едем!
Народ забрался в салон. Клавдия уселась рядом с Махановым.
Шофер повернулся, подмигнул Николаю Ивановичу. Потом, видно, вспомнил, куда тот едет, смутился, закашлялся, закрыл двери.
Автобус побежал дальше. Опаздывал он больше чем на три часа. Маханов подумал, что, может статься, он воспользуется услугами Клавдии, если его не дождется Фомич с подводой. Она найдет ему попутный транспорт. Вот только какую плату за это затребует?
«ЗиС» въехал в райцентр в 13.10. Пассажиры то тут, то там, по дороге, стали просить остановиться. В другой раз Василий, может, и проигнорировал бы эти просьбы, но сегодня он чувствовал себя виноватым и потому вставал у каждого столба.
Маханов нервничал, Клавка смотрела на него, лелея тайные надежды. Впрочем, какие там тайные – ее единственное желание было написано у нее на лице.
Наконец автобус приехал на станцию. Это была давно заколоченная будка, в которой когда-то сидел билетер, была касса, но тогда и ходили несколько автобусов. Сейчас же здесь останавливался только «ЗиС» Василия.
Клавдия вышла вместе с Махановым.
– Вас должны встретить? – спросила она.
– Должны, но могут и не встретить, а мне надо в Горбино.
– Ничего, мы найдем, как доехать. Пообедаем у меня, столовая у нас не для москвичей, зато цены – похлеще городских.
Но Маханова встречали. Он не сразу заметил подводу, зато увидел Николая Фомича Дубко, которого чаще звали «дед Фомич», потому что он разменял уже восьмой десяток.
Дед был заметно навеселе:
– Ну здравствуй, тезка!
– Здравствуй, Николай Фомич.
– Задержался ты что-то.
– Так вышло. Автобус сломался.
– Ну, этим тут не удивишь. Вот только на похороны-то ты не успел. Отпевали в полдень, потом сразу на кладбище, вот так-то. Выпьешь?
Он достал из кармана мятых штанов поллитровку мутного самогона. Один вид спиртного вызвал у Маханова отвращение:
– Нет, дед Фомич, не хочу.
– Ну, дело хозяйское, а я приму. – Он откупорил бутылку и отхлебнул прямо из горла.
Пока дед довольно крякал и занюхивал куском черного хлеба, Маханов повернулся к Клавке:
– Вот меня и встретили.
– Да вижу. – Весь ее вид говорил: «Принесло же тебя, старый хрыч, и чего ты не свалил в свою деревню?» – Вижу, Николай Иванович. Что ж, адресок есть, может, на обратном пути заглянете? Двери моей хаты для вас всегда открыты. До свиданьица.
И, отчаянно виляя бедрами, она направилась в сторону клуба.
Николай Фомич проводил ее внимательным взглядом:
– Кто такая?
– Попутчица.
– Глядела на меня, словно я у нее корову увел. Гулящая – сразу видать.
– Она просто попутчица. Вместе из города ехали.
– Знаю я этих попутчиц. Хищницы! Охочие больно до мужиков. Ладно, поехали, что ли, а то и на поминки не успеем.
– Ну на поминки-то успеем в любом случае.
Дед утвердительно кивнул головой:
– Твоя правда. У нас ведь как – только начать, а потом уж никто и не помнит, за что пьют. То ли за упокой, то ли за здравие.
– Едем, Николай Фомич, где подвода-то?
– Тут, за углом.
– Не боишься оставлять?
– Не-е, чего ей будет: лошадь старая, телега – того и гляди развалится, только сено свежее.
– Доедем?
– У меня не автобус. Лошадь и на одной оси дотянет.
Они прошли за угол. Лошадь мирно щипала траву, в телеге было расстелено сено, поверх него брошен брезент.
– Садись, Николай Иванович, поедем до дому, до хаты. Давненько ты на деревне не был. Да и не мудрено – большой человек стал в Москве!
– Семен Коробов в деревне? – спросил Маханов.
– Дружок-то твой? Тама. Где ж ему быть? Шоферит – председателя возит. Нынче на ремонте, а то бы он за тобой приехал. Вторая машина под доярками, ту брать нельзя. Ну, устроился?
– Да, – ответил Маханов, растянувшись на брезенте, из-под которого шибал в нос приятный, бодрящий запах свежескошенной травы.
– Ну, с богом.
Дед залез на передок, тронул вожжи. Лошадь, не спеша, пошла по улице, выходящей прямо к дороге на деревню Горбино.
Вскоре стали попадаться знакомые места. Низовье реки Уборы – не напрасно территория, в которую входит область, называется Украинским Полесьем. Река средняя, шириной от тридцати до пятидесяти метров, полноводная. Эти места всегда отличались богатой рыбалкой. На удочку без всяких неводов, сетей и вершей, можно было взять двухкилограммовых лещей, сазанов да язей. Водились тут и хищники: щука, судак, окунь.
– Хорошие места, – проговорил Николай Иванович.
– Чегой-то? – обернулся дед Фомич.
– Места, говорю, у нас хорошие.
– А… Это да-а.
– Сейчас тут рыбу-то ловят?
– Твой друг Семен Коробов, бывает, приезжает. Пехом-то далековато, да и нужды особой нет, рыбы в реке и у деревни полно.
Дальше пошел лес.
– Дед Фомич, – позвал Маханов.
– Айя?
– Охотничий домик цел?
– А куда ж он денется, цел! Туда мужики наведываются, когда на кабана или лося ходят.
– Расскажи, как умер отец.
Николай Фомич выдохнул:
– Не могу сказать – умер и умер. Вроде ни на что не жаловался. Дня за два до смерти я его видел: копался на огороде, потом городьбу красил – председатель тогда краску выдал. Где-то Рылов, агент по снабжению, на излишки сена выменял. Вонючая зараза. Но все лучше, чем никакая.
– Рылов значит все по снабжению?
– Да.
– Отец писал, сына его вроде репрессировали.
– Так это давно. В тридцать восьмом. Он у него тоже в снабжении работал на базе овощной. На воровстве и попался. Так что тут заслуженное наказание. И поделом. Нечего руки свои загребущие в добро общее запускать. Да у них весь род такой. Что дед Ефим в царское еще время за конокрадство сидел, что сам Мирон под следствием был, опять-таки по делу воровскому. Этот вывернулся. А сыночек загремел. Жену его с сыном жалко. Тоже сослали, непонятно только за что. Правда, был слух, вроде как оправдали, но так это или нет, не знаю. И никто не знает. Скоро сгинули они. Да и чего им, бедолагам, тут делать? Подались, наверное, в ту же Москву или в Киев. А Степка сидит. Мирон сам по себе хмурной всегда был, а сейчас и подавно. За версту видно, что озлобился на новую власть. Да ну его к черту, прости господи. – Дед трижды перекрестился.
Как ни билась советская власть с религией, искоренить ее в деревнях и селах не получалось. Впрочем, и в городе тоже. Только там привязанность к вере скрывалась. А в душу не залезешь.
Выехали к большому оврагу. Это уже в версте от деревни. Сюда пацанами зимой ходили, в глубине родник незамерзающий был. Оттуда воду ведрами брали, поливали склон, делали горки, на фанере или картонке, что от сельмага умыкали, катались. Склоны здесь высокие. А в начале оврага, когда теплые дни выдавались, катали снежные шары, из них крепости строили. Потом одни вставали гарнизоном, другие нападали. Потом менялись. Забав в детстве хватало. Как давно и в то же время совсем недавно это было! И мама была жива, и отец, и многие другие. Деревня была большой. Она и сейчас большая, но уже не та.
– А пацанва, Фомич, тут зимой балуется?
– Балуется. Не так весело, правда, как раньше. Да оно, Коля, ныне все не так, как было.
– Значит, не знаете, как умер отец?
– Нет, Коль. Я опосля того, как видел его в огороде, уезжал в район по заданию председателя колхоза, товарища Тетерина. А когда вернулся, так и узнал: утром Ивана Ивановича мертвым нашли.
– Нашли? Как это? – заинтересовался Маханов.
– А Рылов поутру шел в контору, его хата на нашем конце, вдруг видит: дверь приоткрыта. Почуял неладное, зашел, а Иван Иванович у печи на полу лежит. Видать, плохо ему стало, хотел выйти, людей позвать. Так ли, нет ли было на самом деле никто не знает. Правда, Тетерин вызвал участкового из района. Тот приехал, осмотрел все, протокол составил и сказал: хороните, мол, своей смертью старик помер. Такие вот дела, Коля.
– Значит, это Рылов обнаружил отца?
– Он. А чего это ты как участковый Поленко заговорил? Тот тоже все казенными словами раскидывается – прибыл, убыл, обнаружил. Но тому по должности положено.
– Да так, сорвалось.
Они въехали в деревню. Ее прорезала центральная улица, на одной стороне которой располагался сельсовет и правление колхоза «Звезда», рядом с правлением – сельмаг и небольшой клуб, похожий на барак. Здесь проводились общие собрания, устраивались танцы для молодежи, показывали кинофильмы.
Параллельно главной улице, проходили еще две. Огороды правой улицы выходили к реке, ее называли Речной. Левую называли Выселками, она была ближе к полям и лесу. С запада и севера тоже виднелся лес. За северной околицей простирались луга, там же было и кладбище.
Улицы соединялись между собой многочисленными прогонами. На берегу реки виднелись лодки. На лугах паслось колхозное стадо. Люди в это время работали в поле, но сегодня был день не обычный, сегодня хоронили Маханова Ивана Ивановича, уважаемого в Горбино человека, первого председателя колхоза, его основателя, участника Первой мировой и Гражданской войн, орденоносца. Это было заметно сразу на въезде.
Дом Махановых, пятистенок с железной крышей и пристроенным сараем, стоял на Речной улице. Второй с северной околицы. Рядом жили дед Фомич и снабженец Рылов – мутный, мрачный тип. Дальше стоял дом друга детства Николая, Семена Коробова. Судя по тому, что возле открытых ворот двора Махановых толпился народ, похороны уже закончились, народ собирался помянуть усопшего.
Подъехали прямо к дому.
Николай Иванович спрыгнул с телеги и поспешил навстречу собравшимся. Сельчане стали выражать ему соболезнования, что-то говорили. Он не слушал, но из уважения кивал, благодарил. Завидел друга детства, направился было к нему, но тут появился дядя, Маханов Степан Иванович, второй год как пенсионер.
– Здравствуй, Коля!
– Здравствуй, дядь Степ.
– Не успел ты к похоронам.
– Не успел, автобус по пути сломался.
– Известная история. Никак не найдут в районе денег купить пару новых автобусов. Вот и ездит колымага туда-сюда, скоро и вовсе сообщения не будет. Ты как?
– Плохо, дядь Степ.
Степан Иванович вздохнул:
– Да хорошего мало. Но похоронили батьку твоего, моего брата, достойно. Почитай все, кто от работ срочных свободен был, пришел. Отпели как положено. Похоронили рядом с матерью. Сейчас вон столы собрали по хатам, бабы парево-варево приготовили, будем поминать. Казенную водку, что в сельмаге была, всю скупили, если мало будет – самогон выставим.
– Я возмещу вам расходы.
– Да брось ты, в складчину деревней собрали, сколько смогли, хватило с избытком. Никто не отказался. Ты, поди, устал с дороги?
– Не до того.
– Проходи в дом, там Анфиса и Галина.
Это были тетя и двоюродная сестра Николая Ивановича.
– А Миша как?
Читать бесплатно другие книги:
