Врата Птолемея Страуд Джонатан
Он улыбнулся. Она явно готовилась к обороне. Бог весть за кого она его приняла. За какого-нибудь чиновника, явившегося допрашивать её о налогах…
– Просто поговорить, – сказал он. – Я узнал вас… и хотел… хотел спросить, быть может, вы меня тоже признаете?
Её лицо было бледным, все ещё встревоженным. Она, нахмурившись, вгляделась в него.
– Извините, – начала она, – я вас не… Ах да, узнаю. Натаниэль… – Она запнулась. – Но мне, наверное, не стоит называть вас этим именем.
– Да, его лучше забыть, – подтвердил он, изящно махнув рукой.
– Да…
Она стояла и изучала его: его костюм, его туфли, серебряное кольцо на пальце, но в первую очередь – его лицо. Она рассматривала его дольше, чем он ожидал, серьёзно и пристально. Его удивило, что она не расплылась в улыбке и вообще не проявила особой радости. Ну да, конечно: он появился так неожиданно…
Мэндрейк прокашлялся.
– Я тут ехал мимо, увидел вас, и… Ну, столько времени прошло…
Она медленно кивнула.
– Да.
– И я подумал, что, может быть… Ну, как вы поживаете, госпожа Лютьенс? Как у вас дела?
– У меня все хорошо, – ответила она и спросила, как-то резко: – Есть ли у вас имя, которым вас можно называть?
Он поправил манжету, еле заметно улыбнулся.
– Теперь моё имя Джон Мэндрейк. Вы обо мне, возможно, слышали.
Она снова кивнула. На её лице ничего не отразилось.
– Да. Разумеется. Значит, вы… неплохо устроились.
– Да. Я теперь министр информации. Уже два года как. Для всех это был изрядный сюрприз, я ведь ещё довольно молод. Но мистер Деверокс всё же рискнул назначить меня на этот пост, и вот, – он слегка пожал плечами, – я министр.
Он рассчитывал, что это вызовет несколько более бурную реакцию, чем ещё один короткий кивок, однако госпожа Лютьенс оставалась внешне невозмутима. Мэндрейк добавил слегка недовольно:
– Я думал, вам будет приятно видеть, как далеко я пошёл, после того… после того как мы виделись в последний раз. Тогда все очень… неловко вышло.
Он уже понимал, что говорит не то и не так. И с чего он завёл разговор о своей должности, вместо того чтобы прямо выложить ей то, что у него на душе? Возможно, она потому держится так сухо и отстраненно? Он попытался начать заново:
– Я хотел сказать, что я вам благодарен. Я и тогда был вам признателен, и теперь остаюсь благодарен.
Она нахмурилась, покачала головой.
– Благодарны? За что? Я же ничего для вас не сделала.
– Помните, когда Лавлейс на меня набросился. Он меня избил, а вы пытались его остановить. Я так и не успел сказать…
– Ну да, как вы и сказали, очень неловко вышло. Но это все действительно было очень давно. – Она отбросила прядь волос со лба. – Так вы теперь министр информации? Значит, все эти листовки, которые раздают на остановках, – ваших рук дело?
– Да, это все я, – скромно улыбнулся он.
– Листовки, где рассказывается, какую замечательную войну мы ведём, и что только лучшие юноши идут в армию, и что долг настоящего мужчины – отправиться в Америку и сражаться за свободу и безопасность? Где говорится, что смерть – не слишком высокая плата за то, чтобы империя уцелела?
– Это немного чересчур сжато, но в целом – да, к этому все и сводится.
– Ну-ну. Да, вы и в самом деле далеко пошли, мистер Мэндрейк.
Она смотрела на него почти печально.
Было холодно. Волшебник сунул руки в карманы брюк и окинул взглядом пустынную улицу, ища, что бы сказать.
– Думаю, вы нечасто встречаетесь со своими бывшими учениками, – сказал он. – Ну, в смысле, когда они уже взрослые. Нечасто видите, какими они стали…
– Да, – согласилась она. – Я имею дело с детьми. А не со взрослыми, которыми они становятся.
– Вот именно.
Он взглянул на её потрёпанную сумку, вспомнил тусклое атласное нутро этой вещицы, с коробочками карандашей, мелков, перьев и китайских кисточек.
– Госпожа Лютьенс, вас устраивает ваша работа? – спросил он вдруг. – Я имею в виду, ваш заработок, ваше положение в обществе и тому подобное. Я почему спрашиваю – я ведь мог бы, знаете ли, найти вам другое место, если захотите. Я человек влиятельный и мог бы устроить вас на приличную работу. Например, стратегам в министерстве обороны требуются такие опытные люди, как вы, для промышленного выпуска пентаклей для американской кампании. Да хотя бы и в моём министерстве – мы ведь создали рекламный отдел, чтобы лучше доносить до народа то, что мы хотим сказать. Таким специалистам, как вы, у нас всегда рады. Неплохая работа, с допуском к секретной информации. Вы займёте достаточно высокое положение…
– Говоря о «народе», вы, очевидно, имеете в виду простолюдинов? – уточнила она.
– Ну да, так мы называем их публично, – кивнул он. – Похоже, простолюдины предпочитают это слово. Разумеется, на самом деле это ничего не значит.
– Понятно, – сказала она очень сухо. – Вы знаете, нет. Большое спасибо, меня и так все устраивает. Наверняка ни один из ваших отделов не будет в восторге, если им подсунут такую старую простолюдинку, как я, и к тому же мне по-прежнему довольно-таки нравится моя работа. Но все равно спасибо, что предложили.
Она приподняла рукав пальто и взглянула на часы.
Волшебник всплеснул руками.
– Вы торопитесь! – воскликнул он. – Послушайте, хотите, я вас подвезу? Мой шофёр доставит вас куда угодно. Вам не придётся толкаться в автобусе или метро…
– Нет, благодарю вас. Вы очень добры. – Лицо у неё сделалось каменное.
– Ну, хорошо. Если вам так угодно…
Несмотря на холод, Мэндрейк вспотел и испытывал раздражение. Теперь он отчаянно жалел, что вышел из машины.
– Ладно, был очень рад вас повидать. Разумеется, я вынужден просить вас держать в строжайшей тайне то, что вам известно… Хотя, конечно, это само собой разумеется, – добавил он несколько неуклюже.
Тут госпожа Лютьенс взглянула на него так, что он внезапно перенёсся на полжизни назад, в те дни, когда её негодование (а негодовала она редко) погружало его классную комнату в уныние и мрак. Мэндрейк невольно потупился.
– Уж не думаете ли вы, – ядовито поинтересовалась она, – что я брошусь рассказывать кому попало, что как-то раз видела вас, великого Джона Мэндрейка, нашего ненаглядного министра информации, висящим в воздухе кверху задницей? Что я слышала, как вы вопили от боли, когда жестокие люди избивали вас? Вы думаете, я стану об этом рассказывать? Вы действительно так думаете?
– Да нет, нет же! Я имел в виду моё имя…
– Ах, это! – Она сухо хмыкнула. – Возможно, вас это удивит, но у меня много других, более важных дел. Да-да, даже у меня, с моей дурацкой и несерьёзной работой, нет особого желания предавать детей, с которыми я когда-то работала, кем бы эти дети ни стали теперь. Вашего имени, мистер Мэндрейк, от меня никто не узнает. А теперь мне пора. Я на работу опаздываю.
Она повернулась и зашагала прочь. Мэндрейк закусил губу. Он испытывал гнев, смешанный с отчаянием.
– Вы меня неправильно поняли! – крикнул он ей вслед. – Я не затем сюда пришёл, чтобы хвастаться перед вами! Я просто тогда так и не смог поблагодарить вас…
Госпожа Лютьенс остановилась, оглянулась через плечо. На её лице уже не было гнева.
– Да нет, кажется, я вас понимаю, – сказала она. – И мне приятно это знать. Но вы ошибаетесь, мистер Мэндрейк. Это мальчик был мне благодарен, а вы уже не тот мальчик. Вы не можете говорить от его имени. У нас с вами нет ничего общего.
– Я хотел сказать, что знаю, как вы пытались меня спасти, и…
– Да, – сказала она, – и, к сожалению, не спасла. До свидания, мистер Мэндрейк.
И торопливо пошла прочь, шурша сырой листвой.
Бартимеус
17
Всего несколько часов – и снова вызов. Именно то, чего мне не хватало в жизни. Конечно: день, проведённый без рабства, потрачен впустую, а как же иначе?
Так-так, посмотрим… Сперва Мэндрейк, потом девушка. Кто же будет на этот раз? После того как я увидел в пентакле напротив Китти, я предполагал, что на этот раз передо мной окажется почтальон.
Но нет, увы. Это снова был мой драгоценный хозяин, с лицом мрачнее тучи. И в руке он держал копьё с серебряным остриём.
Ну что ж, на его очевидные намерения я тут же отреагировал подобающим образом. Я заставил свою бедную измученную сущность принять впечатляющий облик львиноглавого воителя, наподобие тех, какие сражались в египетских войнах[59]. Кожаный панцирь, юбка из бронзовых пластин, глаза, сверкающие подобно хрусталю, клыки, торчащие из чёрных дёсен. Отлично. Я предупреждающе вскинул лапу.
– Даже не думай, малый!
– Мне нужны ответы, Бартимеус! Правдивые ответы! А если нет – видишь это копьё? Я вгоню его тебе в глотку прежде, чем со мной будет кончено!
Слова так и сыпались с его искривлённых губ. Глаза у него были выпучены, как у рыбы. Похоже, он был несколько расстроен.
– Ты-ы? Да ты и острия-то не найдёшь, пока на него не сядешь! – Голос мой был мягок, точно бархат. – Ты смотри, поосторожнее! Я и сам не безоружен.
Из моей мягкой лапы выскочил наружу коготь, искривлённый, точно полумесяц. Я лениво повертел его, чтобы он блеснул на свету.
Волшебник мерзко усмехнулся.
– Это все пыль в глаза, верно ведь? Два дня тому назад ты и говорить-то не мог, не то что противостоять нападению. Держу пари, если я сейчас пырну тебя этим копьём, тебе придётся плохо. И обратить его против меня ты тоже не сможешь[60].
– Ты так уверен? – Львица вытянулась во весь рост. Уши с кисточками упёрлись в потолок. – Это всего лишь громкие слова, чужестранец. Попробуй докажи это на деле!
Он злобно рявкнул и сделал неуклюжий выпад копьём. Львица увернулась и попыталась вцепиться в древко когтями. Зрелище было жалкое: оба мы промахнулись на добрую милю.
– И это ты называешь ударом? – насмешливо спросил лев, перепрыгивая с ноги на ногу. – Ты прямо как слепой воробей, пытающийся клюнуть червяка!
– Ну, ты был не лучше!
Волшебник расхаживал по своему пентаклю из стороны в сторону, пригибался, подпрыгивал, тыкал копьём во все стороны. При этом он сопел, задыхался и демонстрировал ловкость, свойственную человеку, за которого даже мясо режут слуги.
– Эй! – окликнул я. – Я тут! Впереди!
– Отвечай, Бартимеус! – воскликнул он снова. – Скажи мне всю правду! Не изворачивайся и не увиливай! Кто тебя вызывал?
Что ж, я почти ожидал этого. Но, разумеется, я не мог сообщить ему, что Китти все ещё жива. Она, конечно, заблуждается, но тем не менее со мной она поступила благородно. Вид у львицы сделался робкий и растерянный[61].
– А с чего ты взял, что меня кто-то вызывал?
– Я это знаю! И не смей отрицать! Я пытался вызвать тебя сегодня ночью, а тебя не было! Кто это был? С кем из волшебников ты встречался?
– Да не кипятись ты так. Это была короткая встреча. Ничего серьёзного. Все это уже в прошлом.
– Ах, ничего серьёзного?!
Он ещё раз пырнул копьём – на этот раз оно застряло в полу.
– И ты думаешь, я в это поверю?
– Успокойтесь, господин ревнивец! Не устраивайте сцен.
– Кто это был? Мужчина или женщина?
Я попытался его успокоить.
– Послушай, я знаю, чего ты боишься. Я этого не делал. Это тебя устраивает?
– Нет! Ты рассчитываешь, что я поверю хоть одному твоему слову?
Успокоил, называется. Львица решила пустить в ход откровенную наглость[62].
– Ну ладно, тогда можешь поверить, что это не твоё собачье дело. Я тебе ничем не обязан!
Мальчишка так разъярился, что я уж думал, он вот-вот выскочит из своего костюма. Конечно, он боялся: боялся, что я открою кому-нибудь его имя.
– Послушай, сынок, – сказал я ему. – Я никогда не рассказываю одному хозяину ничего о другом хозяине, если мои личные интересы того не требуют. Так что не рассчитывай, что я расскажу тебе о том вызове. И по той же самой причине я никому не сообщал твоего несчастного настоящего имени. Мне-то это зачем? Оно для меня ничего не значит. А если ты так уж боишься, что я раскрою кому-то секреты твоего детства, на то есть простой выход. Отпусти меня раз и навсегда! Но нет, этого ты сделать не можешь, верно? На самом деле, думаю, ты просто не хочешь порвать со своим прошлым. Вот почему ты держишь меня под рукой, несмотря на то что я сделался так слаб. Чтобы ты мог цепляться за того Натаниэля, которым был когда-то, так же как и за большого и страшного Джона Мэндрейка, каким ты стал теперь.
Волшебник ничего не сказал. Только смотрел на меня в упор пустыми, горящими глазами. Оно и понятно. По правде говоря, я и сам немного удивился. Не знаю, откуда берутся эти ослепительные наития. Но, боюсь, он меня плохо расслышал. Как-то нехорошо он выглядел.
Мы находились в его кабинете. Время, судя по всему, шло к вечеру. Повсюду были разбросаны бумаги, на столе красовалась нетронутая тарелка с едой. В воздухе висел кислый, затхлый запах, говорящий о длительном присутствии немытого молодого человека. И да, вышеупомянутый молодой человек сейчас не отличался свойственной ему франтоватостью. Лицо у него опухло, глаза были красные и безумные, рубашка (на удивление, незастёгнутая) была заправлена в брюки кое-как и торчала пузырём. Всё это совершенно на него не похоже: как правило, Мэндрейк держал себя в строгости. А теперь все его самообладание куда-то подевалось.
Что ж, бедный юноша так эмоционально неустойчив! Ему требуется бережное, сочувственное обращение.
– С чего ты такой растрёпанный? – фыркнул я. – Похоже, ты в полном раздрае! Что случилось-то? Внезапно осознал, насколько низко ты пал? Не может же все это быть только из-за того, что меня вызвал кто-то другой!
Мальчишка посмотрел в хрустальные глаза львицы.
– Нет… – медленно произнёс он. – У меня есть немало причин быть недовольным. И всё это – из-за тебя.
– Из-за меня?!
Рано я оплакивал своё бессилие! Нет, похоже, старый джинн ещё способен задать кое-кому перцу! Я приосанился.
– И в чём же дело?
– Ну… – Он упёр копьё в пол, едва не воткнув себе в ногу. – Я перечислю, если ты сам не догадываешься. Во-первых, за последние сутки в Лондоне вспыхнул ряд серьёзных бунтов. Простолюдины причинили серьёзный ущерб. Имели место драки и несчастные случаи. Порядок на улицах не восстановлен до сих пор. Сегодня утром Деверокс ввёл чрезвычайное положение. Уайтхолл оцеплен войсками. Устои империи колеблются.
– Да, я вижу, денёк у тебя выдался непростой, – сказал я. – Но я-то здесь при чём?
Мэндрейк кашлянул.
– Всё это началось с того, – сказал он, – что два дня тому назад некая лягушка устроила погром в Сент-Джеймс-парке. Благодаря её действиям на свободу в самой гуще толпы вырвался опасный джинн, а этот инцидент и дал толчок беспорядкам.
Львица протестующе рыкнула.
– Ну уж это точно не моя вина! Я всего лишь пытался выполнить твой приказ, находясь в крайне ослабленном состоянии. Я добился успеха в сложных обстоятельствах. Эй, не надо так смеяться! У меня мурашки по спине ползут.
Молодой человек запрокинул голову и разразился глухим, лающим смехом, изрядно напоминающим хохот гиены.
– Добился успеха? – воскликнул он. – Это называется «добился успеха»? Да ты едва не сдох у моих ног, не в силах произнести ни слова из доклада, которого я ждал! Ты выставил меня дураком на людях! Если это называется успехом, что же такое провал, а?
– Это я тебя дураком выставил? – осведомилась львица, еле сдерживая смех. – Проснись и пой, дружочек! В этом тебе моя помощь не требуется, ты прекрасно справляешься сам. Что я такого сделал? Разве что привлёк внимание к твоей жестокости, к тому, что ты меня едва не уморил? Какому волшебнику придёт в голову держать в мире джинна до тех пор, пока тот не сделается слишком слаб, чтобы выжить? Удивляюсь, что ты не прикончил меня совсем!
Глаза Мэндрейка вспыхнули.
– Именно этого от меня и хотели! – вскричал он. – От меня требовали, чтобы я вытряс из тебя информацию и предоставил тебе сдохнуть! А я, дурак, тебя спас! Я тебя отпустил. И остался наедине со всем тем бардаком, что ты устроил. В результате моей карьере почти наверняка конец. Хорошо ещё, если я жив останусь. Мои враги объединяются против меня. Завтра мне придётся предстать перед судом – и все из-за тебя!
Голос у него дрожал, глаза увлажнились – не хватало только печального пения скрипок. Львица-воительница высунула язык и издала непочтительный звук.
– Всего этого можно было бы избежать; – гневно произнёс я, – если бы ты достаточно мне доверял, чтобы чаще отпускать меня на волю. Тогда я был бы в лучшей форме и без труда ускользнул бы от демонов Хопкинса.
Он вскинул глаза.
– А, так ты всё же отыскал Хопкинса?
– А ты не уклоняйся от темы, не уклоняйся. Я говорю: все это твоя вина. Надо было больше верить в меня. И это после стольких лет, после того, как я помог тебе с Лавлейсом, и с Дювалем, и с анархистом и устрицей…
Он поморщился.
– Ой, только не надо про ту последнюю историю!
– …И после всего этого, – неумолимо продолжал я, – ты стал таким же, как и все, ты сделался типичным волшебником, ты обращаешься со мной, точно с врагом! Я – мерзкий демон, на меня нельзя положиться… – Я осёкся. – Слушай, в чём дело? Этот твой хохот положительно действует мне на нервы!
– Именно в этом! – воскликнул он. – На тебя действительно нельзя положиться! Ты мне солгал!
– Назови хоть один пример. Он сверкнул глазами.
– Китти Джонс!
– Не понимаю, о чём ты.
– Ты мне сказал, что она погибла. А она жива, я знаю!
– А-а! – Мои усы слегка поникли. – Ты что, видел её?
– Нет.
– Ну, тогда ты ошибаешься! – Я постарался взять себя в лапы. – Она мертвее всех мёртвых. Голем заглотил её целиком. Ам! – и нету. Жаль, конечно, но, уверяю тебя, тебе совершенно не стоит беспокоиться об этом теперь, когда прошло столько лет…
Тут я умолк. Мне не нравился его взгляд.
Мэндрейк медленно кивнул. Красные пятна гнева боролись на его лице с белыми. В результате вышла ничья, пятьдесят на пятьдесят.
– Заглотил, говоришь? – произнёс он. – Забавно. А тогда ты, помнится, сказал мне, что голем её испепелил.
– Да ну? В самом деле? Ну да, и испепелил тоже. Сперва испепелил, а потом и заглотил… уй-я!
Волшебник без предупреждения вскинул копьё и пырнул меня. Я был слишком медлителен, слишком слаб, чтобы уклониться: копьё угодило мне прямо в солнечное сплетение. Я ахнул, опустил глаза – и расслабился.
– Не тот конец, – сказал я. – Ты перепутал.
Мэндрейк это тоже заметил. Он выругался и отшвырнул копьё прочь, за пределы круга. Он стоял, глядя на меня в упор, тяжело дыша, пытаясь совладать со своими чувствами. Прошла минута или около того. Наконец его сердце перестало бешено колотиться.
– Ты знаешь, где она? – спросил я.
Он ничего не ответил.
– Оставь её в покое, – тихо сказал я. – Она тебе не делает ничего плохого. И не забывай, она спасла тебе жизнь – насчёт этого я тебе не солгал.
Он открыл было рот, хотел что-то сказать, потом слегка встряхнул головой, словно заставляя себя забыть об этом.
– Бартимеус, – сказал он, – я обещал тебе, что отпущу тебя, если ты выполнишь задание, и, несмотря на то, что ты то и дело бросаешь вызов моему терпению, я от своего слова не отступаюсь. Расскажи мне, что произошло, когда ты выслеживал Дженкинса, и я тебя отпущу.
Львица сложила на груди свои мускулистые лапы и посмотрела на него сверху вниз.
– Навсегда?
Он стрельнул глазами куда-то в сторону.
– Этого я не обещал.
– Обещай. Насколько я понимаю, мои сведения – единственное, что может спасти тебя от Тауэра. Так это или нет?
Он скрипнул зубами.
– Я полагаю, что Хопкинс затевает какой-то заговор. Если я сумею его раскрыть, моё положение, по всей вероятности, в самом деле упрочится.
– Ну так как? У меня имеются ценные сведения. Они тебя не разочаруют.
– Ладно… – произнёс он почти неслышно. – Если только сведения действительно ценные.
– Ценные-ценные, не сомневайся. Можно даже сказать, бесценные. Разумное соглашение, прямо как в добрые старые времена. Знаешь, Мэндрейк, – задумчиво сказала львица, – насколько же проще было с тобой, когда ты был маленьким! Тогда ты был куда разумнее.
Он угрюмо уставился себе под ноги.
– Мне это уже говорили. Ну, выкладывай!
– Ладно.
Львица сцепила лапы вместе, хрустнула костяшками и начала:
– Я следовал за Дженкинсом по всему Лондону. В его планах задействована целая сеть волшебников. Всего семь человек, чем-то похожих на него самого: слабосильные, озлобленные, низкого уровня – короче, такому могущественному магу, как ты, их бояться нечего.
– Можешь ли ты назвать их имена? – Он слушал внимательно, жадно вбирая каждое слово.
– Уизерс и Бёрк. Да, мне эти имена тоже ничего не говорят. А вот Лайма ты должен помнить.
Глаза у Мэндрейка широко распахнулись.
– Руфус Лайм? Приятель Лавлейса? Да, это куда интереснее! Так он всё ещё?..
– Ага. И все так же похож на рыбу. Судя по всему, он только что вернулся из Парижа.
– А как насчёт их планов? Ты узнал хоть какие-нибудь детали?
– Откровенно говоря, ничего конкретного. Однако, что бы они ни затевали, все они заняты тем, что подбирают себе для этого демонов. Так ведь они волшебники – чем им ещё заниматься, как не этим? Много говорили о верёвках и цепях. Да, и ещё о фургонах.
Он наморщил нос.
– О фургонах?
– Представь себе. И ещё упоминали о каком-то эксперименте. Требовали доказательств, что эксперимент прошёл успешно. О чём речь – понятия не имею.
Я почесал себе ухо.
– Что ещё? Ах да. Дженкинс сказал, что их должно быть семеро, «по одному на каждое кресло».
Мэндрейк хмыкнул.
– Совет. Нас в Совете семеро. Они замышляют мятеж.
– Как обычно.
– Ладно, это любопытно, но подробностей маловато.
Мэндрейк вопросительно взглянул на меня.
– И ты рассчитывал, что я отпущу тебя за это?
– Ну, не только за это. Дженкинс посещал не только нескольких отчаянных дружков. Он виделся и кое с кем ещё. Угадай с трёх раз, с кем?
– С кем же?
– Ну, угадай же! Ой, какой ты всё-таки нудный! Ладно, так и быть, я тебе подскажу. Борода… Правильно, молодчина!
– Я же ничего не сказал.
– Нет, но я вижу, что ты угадал правильно, по тому, какого цвета ты сделался[63]. Да-да, этот наёмник снова в городе, и брови у него ещё гуще, чем ты помнишь. Проявив неслыханную хитрость и отвагу, я прицепился к его семимильным сапогам и последовал за ним в парк, где он встретился с человеком, который, по всей видимости, и был тем самым неуловимым Хопкинсом. Нет, я не слышал ни слова из того, о чём они говорили. В этот самый момент меня заметили джинны. Остальное ты знаешь. Я растерял половину своей сущности оттуда до Ричмонда.
– Это всё замечательно, – поморщился Мэндрейк, – но мне-то в этом что толку? Мне тут совершенно не на что опереться! Если я хочу пережить завтрашний суд, мне требуется что-то посерьёзнее! Хопкинс! Всё дело в Хопкинсе. Можешь ли ты его описать?
Львица почесала себе нос.
– Забавно… Ты знаешь, описать его сложно. У него такая внешность неброская… Разве что, может быть, слегка сутулый; лицо обыкновенное, небрит… Волосы бесцветные… Хм… Чего это ты за голову схватился?
Он уставился в потолок:
– А-а-а! Это безнадёжно! Не надо было давать тебе этого поручения! Аскобол и тот бы лучше справился!
Это меня уязвило.
– Ах вот как? Думаешь, Аскобол сумел бы выяснить и то, где Хопкинс живёт, а?
– Что?!
– Он дал бы тебе точный адрес, да? Как сейчас вижу: огромный неуклюжий циклоп в очках и шляпе подкрадывается к Дженкинсу и наёмнику в кафе, заказывает себе чашечку кофе, пытается подслушать… И всё это совершенно неприметно!
– Ладно, забудь об этом. Так ты знаешь, где живёт Хопкинс? И где же?
– В отеле «Амбассадор», – сказал я. – Вот так-то. Всего лишь пустячок, который я успел подхватить, пока меня ещё не загоняли до последней ложки[64] моей жизни. Ну а теперь я… Эй, погоди! Ты что делаешь?
Волшебник внезапно оживился. Он обернулся к прочим пентаклям, начертанным на полу, прокашлялся, протёр усталые, покрасневшие глаза.
– У меня всего один шанс, Бартимеус, – сказал он. – Один-единственный шанс, и я его не упущу. Завтра мои враги повергнут меня, если я не смогу предъявить им чего-то осязаемого. А что может быть более осязаемым, чем мистер Хопкинс, связанный по рукам и ногам?
Он размял пальцы и начал читать заклинание. По ногам хлестнуло порывом холодного ветра. Раздался заунывный вой. Честно говоря, на такие спецэффекты ещё в У руке смотрели косо, как на устаревшие и вышедшие из моды[65]. Разумеется, ни один современный волшебник из-за такого завывания пентакль не оставит – разве что упадёт на пол от смеха. Я мрачно покачал головой. Ясно, кто сейчас явится!
Разумеется, раздался гром, подобный звону надтреснутого обеденного гонга, и в соседнем пентакле материализовался белокурый гигант. Он тут же малодушно рассыпался в мольбах и жалобах – на которые хозяин благоразумно не обратил никакого внимания. Меня он не заметил. Я некоторое время выжидал, пока он стенал, стоя на коленях, ломая руки и умоляя отпустить его, потом вкрадчиво кашлянул.
– Эй, Аскобол, платочек дать? А то у меня уже ноги промокли…
Циклоп поспешно вскочил. Его лицо являло собой пламенеющую маску стыда и возмущения.
– А он что здесь делает, сэр? – проблеял он. – Не думаю, что смогу работать в одной команде с ним!
– Не волнуйся, – ответил я. – Я просто полюбуюсь, как тебе отдают приказы. А потом меня отпустят восвояси. Не так ли, «сэр»?
Мэндрейк не обращал внимания ни на него, ни на меня. Он продолжал читать заклинания, направляя энергию на остальные пентакли. Последовали новые избитые приёмчики: хлопки и вспышки, писк и топот бегущих ног, потянуло тухлым яйцом, порохом и болотным газом. Прямо детский утренник какой-то! Только дурацких колпаков не хватает.
Читать бесплатно другие книги:
