Врата Птолемея Страуд Джонатан
– Ну да, но странно всё-таки…
Мистер Хопкинс выразительно взглянул на часы.
– Послушайте, не хочется вам мешать, – обратился он к нам, – но я – человек занятой. У меня сегодня вечером важное дело, которое касается нас всех. Так что если вы уберётесь с дороги, я вас, так и быть, пощажу. Даже Бартимеуса.
Кормокодран отдыхал, прислонив свой истерзанный облик к восьмиконфорочной плите, но тут он ожил.
– Ты пощадишь нас?! – взревел он. – Да я тебя удавлю за такие слова, и смерть твоя не будет лёгкой!
Он копнул пол копытом и ринулся вперёд. Прочие джинны последовали его примеру; раздался грохот рогов, копыт, колючек, чешуи и прочих доспехов. Мистер Хопкинс небрежно перебросил нож в правую руку и принялся крутить его между пальцами.
– Стойте, идиоты! – крикнул человек-ворона. – Вы что, не слышали? Он знает меня! Он знает моё имя! Это же…
– Как это непохоже на тебя, Бартимеус, – оставаться на краю поля битвы! – весело заметил мистер Хопкинс, направляясь навстречу джиннам. – Обычно ты находишься гораздо дальше, в какой-нибудь заброшенной катакомбе!
– Эта история с катакомбой – сплошное недоразумение! – рявкнул я. – Я уже тысячу раз объяснял, что я стерёг её, чтобы враги Рима не…
И тут я осёкся. Вот оно, доказательство! Ни один человек в мире не знал, где я находился во время нашествия варваров, да и среди духов об этом знали немногие[76]. На самом деле я знал только одного джинна, который на протяжении всех этих веков вспоминал эту историю с постоянством метронома каждый раз, как наши пути скрещивались. И уж конечно, это был…
– Стойте! – вскричал я, возбуждённо прыгая из стороны в сторону. – Это вовсе не Хопкинс! Я не знаю, как это может быть, но это Факварл, и он…
Но, разумеется, было уже поздно. Мои товарищи слишком громко ревели и топотали, чтобы услышать меня. Заметьте себе, я не уверен, что они остановились бы, даже если бы услышали. Аскобол с Ходжем – те вообще никогда не питали уважения к старшим и мудрейшим, так что точно бы не обратили внимания. Разве что Мвамба призадумалась бы…
Но они не услышали меня – и кучей навалились на Факварла.
Схватка была неравная. Четверо против одного. Факварл, вооружённый всего лишь мясницким ножом, против четырёх самых грозных джиннов, что присутствовали тогда в Лондоне.
Конечно, я бы помог своим товарищам, если бы думал, что это что-то изменит.
Но вместо этого я принялся осторожненько пробираться к двери. Дело в том, что я имел возможность хорошо изучить Факварла. Эта его беспечная самоуверенность основывалась на том, что он очень неплохо знал своё дело[77].
Он был весьма опытен и весьма проворен. Человек-ворона едва успел миновать стойку со сковородками для омлета и пробирался мимо форм для тортов, когда мимо его ушей засвистели чешуи. Толстые, бронированные чешуи панголина.
Секундой позже следом за ними полетели другие предметы – и некоторые из них, увы, были узнаваемы.
Лишь достигнув кухонной двери, я рискнул мельком обернуться назад. В дальнем конце кухни крутился бешеный вихрь, мелькали вспышки света, раздавался скрежет и вопли. Временами из водоворота высовывалась чья-нибудь рука, хватала стол или небольшой холодильник и вновь скрывалась из виду. Наружу периодически вылетали фрагменты металла, дерева и чьей-нибудь сущности.
Пора удирать. Некоторые из моих знакомых джиннов напустили бы густого Тумана, чтобы скрыть следы, другие предпочли бы оставить за собой ядовитые чёрные пары или несколько Иллюзий. Я же просто выключил свет. Кухня и столовая погрузились во тьму. По стенам метались жутковатые разноцветные отблески схватки. Впереди одинокий луч света указывал путь в коридор. Я поплотнее закутался в плащ из перьев и растворился во тьме[78].
Не успел я миновать и половину столовой, как шум битвы у меня за спиной затих.
Я остановился, надеясь, несмотря ни на что, услышать торжествующие крики моих товарищей.
Увы, нет. На мою оперённую голову обрушилась тишина.
Я сосредоточился и напрягся изо всех сил, пытаясь расслышать хоть что-нибудь. Возможно, я переусердствовал. Мне показалось, что я слышу лёгкий шорох, как будто кто-то плывёт сквозь тьму…
Я торопливо устремился дальше. Бежать не имело смысла – сейчас главным было оставаться незамеченным. Я не в той форме, чтобы состязаться с Факварлом, в каком бы странном облике он ни пребывал. Я крался вдоль стен столовой, стараясь не задевать столов, стульев и разбросанных приборов. Голову я спрятал под плащом из теней, и только жёлтый глаз опасливо выглядывал из-под бахромы из перьев. Я оглянулся назад.
В проходе, ведущем на кухню, появилось движущееся тёмное пятно, рядом что-то блеснуло. Я слегка ускорил шаг – и поддал ногой чайную ложечку, которая со звоном ударилась о стену.
– О, Бартимеус! – произнёс знакомый голос. – Да ты сегодня и впрямь ничего не соображаешь. Эта темнота могла бы ещё обмануть человека, но я-то тебя вижу, как среди бела дня. Что ты там прячешься под этими тряпками? Не спеши, давай потолкуем. Мне так не хватало наших милых бесед!
Человек-ворона ничего не ответил и со всех ног бросился к двери.
– Ну неужели тебе ни капельки не интересно? – раздался голос, уже гораздо ближе. – А я-то думал, тебе до смерти хочется узнать, отчего я выбрал себе такой облик.
Нет, конечно, мне было интересно, но так, чтобы уж прямо «до смерти» – это нет. И поболтать я тоже не прочь, однако когда вопрос стоит ребром: поболтать или остаться в живых, – я всё-таки предпочту второе. Человек-ворона на середине шага нырнул вперёд, раскинув руки, словно прыгал в бассейн. Плащ из перьев развернулся у него за спиной, захлопал и сделался чёрными крыльями. Человека больше не было. Обыкновенная ворона отчаянно рванулась вперёд, словно пернатый снаряд, стремящийся к двери…
Свист, удар, болезненное карканье. Бегство вороны было прервано жёстко и безапелляционно: ей пробили кончик крыла, и она повисла на серебристом блике, который ещё немного повибрировал, замер – и оказался мясницким тесаком, вонзившимся в стену.
Существо с телом мистера Хопкинса небрежно и не спеша проплыло через пустую комнату. Ворона ждала его, слегка покачиваясь, с негодующим выражением на морде.
Мистер Хопкинс приблизился. Одно плечо его костюма было слегка опалено, на щеке виднелся небольшой порез. А в остальном он, похоже, остался цел и невредим. Он парил во тьме примерно в метре от меня и разглядывал меня, слегка улыбаясь. Я заподозрил, что он проверяет моё состояние на различных планах. Моя слабость заставляла меня чувствовать себя неловко – так люди стесняются наготы. Я побарабанил по стенке перьями свободного крыла.
– Ну, давай! – выпалил я. – Что там у тебя на уме?
Безмятежное лицо слегка нахмурилось.
– Ты хочешь, чтобы я тебя убил прямо сейчас?
– Да нет, конечно. Я говорю про ту дурацкую шутку, что ты обдумываешь. Что-нибудь насчёт того, как это мило, что я решил заглянуть к тебе на огонёк, или что-то в этом духе. Ну давай, выкладывай, раз уж тебе так хочется! Не мучай себя.
Учёный сделал обиженное лицо.
– Можно подумать, я опущусь до подобной низости, Бартимеус! Ты судишь обо мне на основании твоего собственного представления о юморе, которое ниже плинтуса. Это столь же прискорбно, как и состояние твоей сущности. Посмотри на себя! Ты весь дырявый, как губка. На месте твоего хозяина я употребил бы тебя на мытьё полов.
Я застонал.
– Видимо, это входит в его планы на будущее. Всем остальным я уже занимался.
– Оно и видно. Да, печально, печально видеть духа доведённым до подобного состояния, даже духа столь бестолкового и назойливого, как ты. Мне почти жаль тебя. – Он почесал нос. – Почти, но не совсем.
Я заглянул в блекло-серые глаза.
– Это же ты, верно? – спросил я.
– Я, конечно.
– Но твоя сущность… Где она?
– Да тут она, тут, скрытая внутри тела нашего драгоценного мистера Хопкинса. Как ты, должно быть, догадался, это не обычная маскировка.
Факварл негромко хихикнул.
– А что это был за жалкий птичий прикид, в котором ты только что разгуливал? Тотем американских туземцев? Такой неопрятный и устаревший! Да, я вот пошёл гораздо дальше.
– Так ты что, в его настоящем теле? – спросил я. – Ой, фу-у! Гадость какая. Кто с тобой так обошёлся, Факварл? Кто твой хозяин?
Я совершенно ничего не понимал.
– Хозяин? – Парящий в воздухе человек затрясся от смеха. – Ну как кто – мистер Хопкинс, конечно, и я ему весьма признателен. Настолько признателен, что, думаю, в ближайшее время мы будем работать вместе.
И он снова разразился раскатистым, душевным хохотом[79].
– С тех пор как мы встречались в последний раз, столь многое изменилось, Бартимеус! – продолжал он. – Помнишь, как мы расстались-то?
– Нет.
Хотя я помнил…
– Ты меня поджёг, старый приятель. Чиркнул спичкой и оставил меня гореть вместе с рощей.
Ворона нервно передёрнула крыльями.
– Э-э, знаешь, в некоторых культурах это своего рода дружеский жест. Некоторые обнимаются, некоторые целуются, а некоторые оставляют друг друга гореть в небольших участках лесного массива…
– Хм… Что ж, Бартимеус, ты сменил больше хозяев, чем я. Кому и знать их обычаи, как не тебе. И тем не менее это было несколько болезненно…
Он подплыл ближе.
– Ну, не так уж тебе это и повредило! – возразил я. – Я видел тебя пару дней спустя, ты снова работал поваром на кухне Хедлхэма. И особо обгоревшим вовсе не выглядел. Кстати, почему ты вечно ошиваешься на кухне? Можно подумать, тебя туда так и тянет![80]
Хопкинс – или Факварл – кивнул.
– В кухне всегда полно отличного острого оружия.
Он щёлкнул ногтем по рукоятке ножа. Тесак задрожал, ворона тоже.
– Потому я сейчас сюда и спустился. Опять же и места больше, чем в коридоре наверху. Мне нужен простор, чтобы как следует развернуться. А в этом отеле за простор приходится приплачивать. Кстати, в моём номере есть и джакузи!
Голова у меня шла кругом.
– Погоди-ка, – сказал я. – Я знаю тебя как Факварла Спартанского, грозу эгейцев. Я видел тебя в облике угольно-чёрного великана, топтавшего ряды гоплитов. А теперь ты кто? Хилый человечишко, радующийся роскошной ванне! Что происходит? Давно ли тебя здесь заточили?
– Пару месяцев назад. Но в том-то и дело, что не заточили! «Амбассадор» – шикарное, фешенебельное заведение. Видишь ли, Хопкинс любил красиво пожить. И правительственные шпионы сюда пробраться не могут, так что я могу делать, что мне вздумается. Я и не стал ничего менять в его образе жизни.
Ворона закатила глаза.
– Да я не об отеле! Я о человеческом теле!
Смешок.
– Ответ тот же самый, Бартимеус. Прошло всего несколько недель, как любезный мистер Хопкинс – как бы это сказать? – пригласил меня здесь пожить. Конечно, мне понадобилось время, чтобы адаптироваться, но теперь мне тут чрезвычайно уютно. А могущество моё, несмотря на внешность, не умалилось ни на йоту. В чём только что убедились твои приятели. – Он ухмыльнулся. – Давно я так сытно не закусывал!
– Да, но… – Я нервно кашлянул. – Надеюсь, ты не собираешься сделать то же самое со мной? Мы ведь с тобой старые знакомые. У нас столько восхитительных общих воспоминаний!
Глаза мистера Хопкинса весело блеснули.
– Вот так-то лучше, Бартимеус! К тебе возвращается твоё чувство юмора. Но, по правде говоря, я и не собирался тебя глотать.
До сих пор ворона свисала с ножа с довольно несчастным видом. Теперь, услышав эту нежданную весть, она воспрянула духом.
– В самом деле? Факварл, ты настоящий друг! Я прошу прощения за тот инцидент с рощей, и за наши драки из-за Амулета, и за те Конвульсии, под прикрытием которых я к тебе подобрался тогда в Гейдельберге, в тридцать втором… – Тут я заколебался: – А, я вижу, ты не знал, что это был я? Ну, в общем, за всё остальное тоже прости. Короче, большое тебе спасибо. А теперь, если не трудно, вытащи, пожалуйста, этот нож, и я пойду потихоньку.
Человек с безмятежным лицом не стал вытаскивать нож. Вместо этого он нагнулся к вороне вплотную.
– Я же не говорил, что пощажу тебя, Бартимеус! Я просто сказал, что есть тебя я не стану. Тоже мне пища! Да у меня от одного взгляда на твою сущность желудок сводит. Но, разумеется, отпускать тебя я не собираюсь. Сегодня же ночью ты умрёшь в страшных муках…
– Вот замечательно!
– И умирать ты будешь так долго, как только я сумею устроить.
– Послушай, тебе не стоит ломать себе голову из-за такого…
– Но сперва я хочу сказать тебе одну вещь. – Ухмыляющееся лицо Хопкинса придвинулось ещё ближе. – Я хочу сказать тебе, что ты ошибался.
Я горжусь своей проницательностью и живостью ума, но это поставило меня в тупик.
– А?
– Бесчисленное множество раз, – продолжал Факварл, – я говорил тебе, что надеюсь, что рано или поздно джинны станут свободными. Такие джинны, как мы с тобой. Мы ведь почему сражаемся друг с другом? Потому что нас друг на друга натравливают наши проклятые хозяева-люди. А почему мы повинуемся им? Потому что выбора у нас нет. Бесчисленное множество раз я думал о том, что эти правила можно преодолеть. И бесчисленное множество раз ты говорил мне, что я ошибаюсь.
– Ну, я это формулировал не совсем так. Я говорил, что ты полный…
– Ты говорил, Бартимеус, что нам не суждено преодолеть две проблемы. Проблему свободы воли и проблему боли. И я снова вижу эту уверенность в твоих прищуренных глазках! Так вот, ты ошибаешься. Взгляни на меня: что ты видишь?
Я поразмыслил.
– Маньяка-убийцу в человеческом облике? Жуткий сплав худшего, что есть в человеке и в джинне? Или – но тут я, конечно, несколько загибаю, – бывшего врага, внезапно решившего смилостивиться и сжалиться надо мной?
– Нет, Бартимеус. Нет. Хорошо, я тебе скажу. Ты видишь джинна, не испытывающего боли. Ты видишь джинна, обладающего свободой воли. Неудивительно, что ты не понимаешь: за пять тысяч лет такого чуда, как я, ещё не бывало!
Он протянул вполне человеческую руку и бережно потрепал пёрышки у меня на голове.
– Можешь ты себе это представить, несчастное раненое создание? Без боли! Без боли, Бартимеус! Ах, – вздохнул он, – ты себе просто не представляешь, какую ясность рассудка это даёт!
Без боли… В глубине моего усталого, затуманенного сознания внезапно всплыло воспоминание: скелет Глэдстоуна, подпрыгивающий, кривляющийся…
– Я однажды встречался с афритом, – сказал я. – Он тоже говорил что-то в этом духе. Но его сущность была заточена в человеческих костях, и он просто спятил. В конце концов он предпочёл уничтожение такой жизни.
Факварл изобразил на лице Хопкинса нечто вроде улыбки.
– А, ты о Гонории? Да, я о нём слышал. Бедолага был весьма влиятелен! Моя сущность защищена – так же, как и его, – и я, как и он, обладаю свободой воли. Однако заруби себе на носу, Бартимеус: я, в отличие от него, с ума не сойду!
– Но для того, чтобы находиться в этом мире, ты должен быть призван, – сказал я. – Значит, ты должен выполнять чей-то приказ…
– Меня вызвал Хопкинс, и его приказ я выполнил. Теперь я свободен!
Я впервые заметил внутри человека нечто от джинна: в глубине глаз сверкнуло торжество, почти как пламя.
– Быть может, ты помнишь, Бартимеус: в нашу последнюю встречу я с оптимизмом отзывался о безрассудстве некоторых лондонских волшебников, людей, которые, возможно, в один прекрасный день дадут нам шанс.
– Помню, – сказал я. – Ты говорил о Лавлейсе.
– Верно, но не только о нём. Так вот, как выясняется, я был прав. Вот он, наш шанс! Сперва Лавлейс откусил больше, чем мог проглотить. Но его замысел провалился, он погиб, и я…
– Освободился! – воскликнул я. – Да-да! И все благодаря мне! Хотя бы за это ты должен быть мне признателен.
– …оказался заточен в шкатулке на дне моря, благодаря одному из условий вызвавшего меня заклятия. Всё время, что я там находился, я проклинал того, кто убил Лавлейса.
– А, это, должно быть, был мой хозяин. А ведь я его предупреждал, чтобы он не торопился, но разве он станет меня слушать?..
– По счастью, вскоре меня освободил один из знакомых Лавлейса, который знал обо мне и моих дарованиях. И с тех пор я работал с ним.
– Хопкинс, видимо? – сказал я.
– Вообще-то нет. Да, кстати! – Факварл взглянул на часы. – Некогда мне тут с тобой рассусоливать. Сегодня вечером начинается революция, и я должен при этом присутствовать. Ты со своими идиотами-дружками и так меня сильно задержали.
Ворона исполнилась надежды.
– Значит ли это, что у тебя не будет времени на то, чтобы предать меня обещанной долгой и мучительной смерти?
– У меня не будет, Бартимеус, но от смерти тебе не уйти.
Он протянул руку, ухватил меня за шею и выдернул нож из моего крыла. Тело Хопкинса взмыло в воздух и развернулось лицом к тёмной столовой.
– Так-так, посмотрим, – бормотал Факварл. – Ага! Вот это должно подойти…
Мы поплыли над столами в сторону противоположной стены. Там стоял столик на колёсиках, брошенный официантами. В центре столика красовалась огромная супница с выпуклой крышкой. Супница была серебряная.
Ворона отчаянно затрепыхалась.
– Слушай, Факварл! – взмолился я. – Не делай того, о чём сам же потом пожалеешь!
– Об этом я уж точно не пожалею!
Он опустился рядом со столиком, поднял меня над супницей. Холодное излучение ядовитого металла коснулось моей истерзанной сущности.
– Здоровый джинн в такой могиле может протянуть несколько недель, – сказал Факварл. – А ты в своём нынешнем состоянии вряд ли можешь рассчитывать больше чем на пару часов. Так-с, что там у нас?
И он проворно снял с супницы крышку.
– М-м! Суп из морепродуктов! Замечательно. Ну что ж, прощай, Бартимеус. Будешь умирать – утешайся тем, что рабству джиннов приходит конец. Сегодня мы отомстим за все!
Он разжал пальцы, и ворона с тихим плеском плюхнулась в суп. Факварл помахал на прощание и закрыл крышку. Я остался плавать в непроглядной тьме. Вокруг повсюду было серебро, моя сущность таяла и обгорала.
У меня был только один шанс – один-единственный шанс: дождаться, пока Факварл уйдёт подальше, потом собрать последние силы – и попытаться сбросить крышку. Дело непростое, но выполнимое – если, конечно, Факварл не догадается придавить крышку каким-нибудь кирпичом.
Возиться с кирпичом он не стал. Он придавил крышку целой стеной. Раздался грохот, треск, сильный удар. Супница вокруг меня сплющилась, раздавленная почти в лепёшку упавшей на неё каменной кладкой. Со всех сторон было серебро. Ворона дёргалась, корчилась, но деваться было некуда. Голова у меня закружилась, моя сущность начала закипать, и я почти обрадовался тому, что теряю сознание.
Обожжён и задавлен насмерть в серебряной миске с ухой. Бывает, конечно, смерть и похуже. Но вот так, навскидку, ничего в голову не приходит.
Натаниэль
21
Натаниэль смотрел из окна лимузина в ночь, на огни, дома и прохожих. Всё, что проносилось мимо, выглядело слегка размытым: цветная, движущаяся, постоянно меняющаяся масса, которая манила, но, в сущности, ничего не значила. Некоторое время он предоставил своим усталым глазам рассеянно наблюдать за движущимися фигурами, потом, когда машина снизила скорость, приближаясь к перекрёстку, он перевёл взгляд на само стекло и отражение в нём. И снова увидел себя со стороны.
Зрелище было не особо ободряющее. Лицо осунулось от усталости, мокрые волосы, смятый воротничок… Но в глазах все ещё горела искра.
В начале этого дня искры не было. Череда ударов судьбы: сперва унизительные события в Ричмонде, потом угроза его карьере и, наконец, известие о прежнем предательстве Бартимеуса – тяжело сказалась на нём. Тщательно выстроенный образ Джона Мэндрейка, министра информации, блестящего и самоуверенного члена Совета, начал трещать по швам. Но окончательно доконал его утренний разговор с госпожой Лютьенс. Всего несколькими презрительными фразами она вдребезги разнесла броню его общественного положения и вытащила наружу таившегося за ней мальчишку. Этот разговор едва не стал для Натаниэля последней каплей. Потеря самоуважения лишила его почвы под ногами. Остаток дня он провёл, запершись в своих апартаментах, впадая то в бешенство, то в уныние.
Однако две вещи помогли ему удержаться на плаву, не дали утонуть в жалости к себе. Во-первых, на практическом уровне спасательным кругом ему послужил запоздалый доклад Бартимеуса. Сведения о месте проживания Хопкинса предоставили Натаниэлю последний шанс что-то предпринять перед завтрашним судом. Схватив изменника, он ещё может переиграть Фаррар, Мортенсена и прочих своих врагов: Деверокс сменит гнев на милость, и Натаниэль снова станет его фаворитом.
Конечно, успех не был гарантирован, но Натаниэль полагался на могущество джиннов, которых он отправил в отель. И потом, сама возможность действия уже придала ему сил. По спине то и дело прокатывала тёплая волна, заставляя его слегка вздрагивать в салоне машины. Наконец-то он что-то решает, стремится к победе, наконец-то он может стряхнуть с себя апатию последних нескольких лет! Он чувствовал себя почти так же, как в детстве, он трепетал от дерзости собственных замыслов. Такое с ним часто бывало, пока его не задавило политикой и сковывающей ролью Джона Мэндрейка.
Он больше не хотел играть эту роль. Нет, конечно, если судьба будет к нему благосклонна, он для начала позаботится о том, чтобы не стать политическим трупом. Но он давно устал от коллег-министров, его тошнило от их морального разложения, от алчности и себялюбия. Только сегодня, увидев презрение в глазах госпожи Лютьенс и Китти Джонс, он осознал, насколько же ему тошно. Нет-нет, он больше не погрязнет в рутине Совета! Чтобы спасти страну от последствий их дурного управления, требуются решительные действия. Он смотрел в окно, на размазанные силуэты людей на улицах. Простолюдинов необходимо возглавить. Им требуется новый лидер! Человек, способный дать немного покоя и безопасности. Натаниэль подумал о посохе Глэдстоуна, лежащем без дела в подвалах Уайтхолла…
Нет, конечно, он не станет использовать силу – по крайней мере, против простолюдинов. Насчёт этого Китти Джонс была права. Он оглянулся – девушка сидела рядом, в приятной близости к нему, и удивительно спокойно смотрела в ночь.
Это и была вторая причина того, что к нему вернулись силы и в душе вспыхнула искра надежды. Натаниэль был очень рад, что нашёл Китти. Да, волосы у неё были короче, чем раньше, но язычок оставался все таким же острым. В их споре у трактира она срезала его доводы, точно ножом, постоянно пристыжая его своей страстной убеждённостью. Однако – и это было самое странное – Натаниэль обнаружил, что ему отчаянно хочется продолжить этот разговор.
И не в последнюю очередь потому – тут его лицо омрачилось, – что Китти, похоже, знала о Бартимеусе куда больше, чем он мог предполагать. Очень, очень странно… Но это можно будет выяснить не спеша, после пьесы и после того, как джинны возвратятся с победой – если, конечно, повезёт. Возможно, Бартимеус сам кое-что расскажет. Что Натаниэль собирался делать с Китти потом – он, честно говоря, и сам не знал.
Из задумчивости Натаниэля вывел голос шофёра.
– Мы почти на месте, сэр.
– Хорошо. Долго ли мы ехали?
– Двенадцать минут, сэр. Пришлось крюка дать. Центр города все ещё перекрыт, в парках идут демонстрации. И полицейских на улицах много.
– Если повезёт, начало представления мы пропустим.
Китти Джонс заговорила – впервые за всё время пути. Натаниэль, как и прежде, был поражён её самообладанием.
– И что же это за пьеса, на которой я вынуждена буду присутствовать?
– Премьера Мейкписа, – вздохнул Натаниэль.
– Это тот самый, что «Лебедей Аравии» сочинил?
– Боюсь, что тот самый. Премьер-министр – страстный его поклонник, а потому каждый волшебник в правительстве, от членов Совета до третьего секретаря, вынужден присутствовать на премьере под страхом впасть в немилость. Так что это дело первостепенной важности.
Китти нахмурилась.
– Как! Сейчас, когда идёт война и народ на улицах бунтует?
– Даже сейчас. У меня тоже сегодня важное дело, но я вынужден отложить его до тех пор, пока не опустят занавес. От души надеюсь, что там будут антракты!
Натаниэль нащупал за пазухой гадательное зеркало – он намеревался в антрактах проверять, как дела у его джиннов.
Выехали на Шафтсбери-авеню, узкую кривую улочку, застроенную ресторанами, барами и театрами – многие из них были новенькими железобетонными зданиями, возведёнными в рамках правительственной программы по борьбе с трущобами. Названия заведений сияли розовыми, жёлтыми, лиловыми, алыми светящимися неоновыми трубками – нововведение, недавно заимствованное в Японии. На тротуарах кишели толпы мелких волшебников и привилегированных простолюдинов, за которыми бдительно наблюдали наряды ночной полиции. Натаниэль всматривался в поисках признаков общественного беспорядка, но толпа выглядела вполне спокойной.
Лимузин замедлил ход и въехал на огороженное канатами пространство под золочёным навесом. За ограждением стояла полиция и волшебники из госбезопасности в чёрных пальто. Между ними торчали несколько фотографов с камерами на штативах. Фасад театра весь был залит светом, от мостовой к дверям вела великолепная красная ковровая дорожка.
На ковре, отчаянно размахивая руками, топтался невысокий кругленький джентльмен. Когда машина остановилась, Квентин Мейкпис подпрыгнул, бросился к машине и распахнул ближайшую дверцу.
– Мэндрейк! Наконец-то вы здесь! Нельзя терять ни секунды!
– Извините, Квентин. Беспорядки на улицах…
С тех пор как Натаниэль стал свидетелем сомнительного эксперимента драматурга с простолюдином, он относился к нему крайне неприязненно. Этот человек мерзок, от него надо избавиться. Ладно, всему своё время.
– Знаю, знаю. Идёмте же, идёмте скорее! Мне через три минуты надо быть на сцене! Вход в зал уже закрыт, но я приберёг для вас местечко в моей личной ложе. Да-да, и для вашей подружки тоже. Она куда милее, чем вы или я, – мы будем купаться в лучах её прелести! Ну-ка, быстрей-быстрей! Две минуты, время пошло!
И так, подталкивая, понукая и размахивая руками, мистер Мейкпис вытащил Натаниэля с Китти из машины и провёл по ковровой дорожке к дверям театра. Яркий свет в фойе заставил их зажмуриться. Им пришлось отпихивать назойливых капельдинеров, наперебой предлагающих подушечки и подносы с искрящимся вином. Стены были обклеены афишами премьерного спектакля. На большей части афиш красовался сам Квентин Мейкпис в разных видах – улыбающийся, подмигивающий или погруженный в глубокую задумчивость. Мейкпис остановился у подножия узкой лестницы.
– Вам туда! Моя личная ложа наверху. Я сейчас к вам присоединюсь. Пожелайте мне удачи!
И смылся, точно мелкий вихрь напомаженных волос, ослепительных зубов и сверкающих глаз.
Натаниэль с Китти поднялись по лестнице. Наверху оказалась задёрнутая портьера. Миновав её, они очутились в небольшом помещении, изобилующем атласными драпировками. У невысоких перил стояли три изящных кресла, за перилами, внизу, лежала сцена, полускрытая плотным занавесом, оркестровая яма и море партера, заполненное крошечными шевелящимися головами. Свет был притушен. Толпа шумела, как ветер в лесу, из глубин оркестровой ямы неслись нестройные звуки инструментов.
Они сели: Китти – на самое дальнее кресло, Натаниэль – рядом с ней. Он наклонился к девушке и шепнул ей на ухо:
– Это большая честь для вас, госпожа Джонс! Вы тут, несомненно, единственная простолюдинка. Вон, видите в той ложе напротив человека, который ждёт начала с неподобающим нетерпением подростка? Так это наш премьер-министр. Рядом с ним сидит мистер Мортенсен, наш драгоценный министр обороны. Тот джентльмен с брюшком – Коллинз, министр внутренних дел. В ложе под ними, весь такой насупленный, сидит Шолто Пинн, знаменитый торговец. Слева леди, зевающая, как кошка, – госпожа Уайтвелл из госбезопасности. Госпожа Фаррар, глава полиции, сидит ложей дальше…
Тут он осёкся – Джейн Фаррар, словно почувствовав, что на неё смотрят, взглянула на него через пропасть тёмного зала. Натаниэль насмешливо поклонился ей, слегка помахал рукой. Его бесшабашное возбуждение нарастало с каждой минутой. Если всё пойдёт хорошо, Аскобол и прочие скоро уже возьмут Хопкинса под стражу. А тогда посмотрим, что ненаглядная госпожа Фаррар скажет на это завтра! Натаниэль снова наклонился к Китти Джонс.
– Даже жалко, что ваше Сопротивление больше не действует, – прошептал он, слегка рисуясь. – Одна хорошо нацеленная бомба могла бы сейчас одним махом ликвидировать все правительство!
Это была правда. Партер был заполнен членами правительства второго разбора, их жёнами, помощниками, заместителями и советниками. Натаниэль видел, как чиновники отчаянно вертят головами, выясняя, кому достались места попочетнее, им или их соперникам. Поблёскивали линзы биноклей, шелестели конфетные фантики, толпа исходила возбуждением. На втором и третьем планах видно было множество мелких бесов, подпрыгивающих и приплясывающих на плечах своих хозяев. Бесы деловито выпячивали грудь, раздували бицепсы до немыслимых размеров и переругивались с соседями.
Какофония в оркестре затихла. Ещё раз взвизгнула скрипка – и настала тишина.
Свет в зале погас окончательно. Луч прожектора осветил занавес в центре сцены.
Тишина.
Рокот барабанов. Исступлённый вопль трубы из группы духовых. Занавес дрогнул и разошёлся в стороны.
На сцену вышел Мейкпис в великолепном сюртуке жатого зелёного бархата. В ответ на аплодисменты зрительного зала он раскрыл объятия, как мать своим детишкам. Два поклона балконам, один партеру. Потом Мейкпис вскинул руки.
– Леди и джентльмены, вы чрезмерно добры, чрезмерно. Прошу вас!
Аплодисменты и выкрики стихли.
– Благодарю вас. Прежде чем представление начнётся, я должен сделать особое объявление. Я безмерно рад – скажу больше, горд! – возможностью представить свою последнюю безделицу столь изысканной аудитории. Я вижу, что сегодня здесь собрались все лучшие люди империи, включая нашего признанного законодателя хороших вкусов, мистера Руперта Деверокса.
Тут Мейкпис выдержал паузу, пережидая восторженные аплодисменты.
– Именно так. И именно тёплые чувства, которые все мы питаем к дорогому Руперту, вдохновили меня на создание пьески «От Уоппинга до Вестминстера», занимательного повествования о выдающихся событиях его жизни. На самом деле, как вы узнаете из примечаний к программке, вымышленной является только сцена в общей спальне женского монастыря. Все остальные потрясающие, удивительные, невероятные события основаны на фактах. Надеюсь, что наше представление станет для вас не только развлекательным, но и познавательным!
Он коротко поклонился и широко улыбнулся.
– Как всегда на моих представлениях, я попросил бы вас не фотографировать со вспышкой. Это может отвлечь актёров. Помимо этого, часть спецэффектов, которые будут использованы сегодня на сцене, связана с применением магии и создаётся группой дружелюбно настроенных демонов. Иллюзии будут выглядеть убедительнее, если вы на время представления снимете линзы. Согласитесь, ничто не может так испортить восхитительную сцену свадьбы, как вид двух толстозадых бесов, пускающих фейерверки на заднем плане!
Смех.
– Спасибо. Кроме того, я попросил бы на время представления отпустить всех личных демонов, чтобы они не испортили спектакль какой-нибудь неуместной выходкой. Приятного всем вечера! Надеюсь, он станет для вас незабываемым!
Шаг назад, шум занавеса. Прожектор погас. По всему зрительному залу раздалось шуршание и щелчки – это зрители вынимали из сумочек и карманов пиджаков футляры для линз, открывали их, клали туда линзы и убирали футляры на место. Волшебники отдавали короткие команды, их бесы мерцали, таяли и исчезали.
Сняв линзы, Натаниэль взглянул на Китти Джонс – она сидела и бесстрастно смотрела на сцену. Нет, непохоже, что она задумала что-нибудь неуместное. И тем не менее Натаниэль знал, что сильно рискует. Фританга он отпустил, а все прочие его демоны заняты Хопкинсом. У него под рукой не было ни единого слуги. А что, если она вздумает взяться за старое?
Из тьмы внизу донёсся рокот барабанов и пение скрипок. Вдали взревели рога: военные фанфары, которые быстро перешли в разудалую музычку в стиле мюзик-холла. Занавес разошёлся в стороны, и зрители увидели великолепное изображение лондонской улицы сорокалетней давности. Высокие дома, лотки, нарисованное голубое небо вверху, колонна Нельсона на заднем плане, пухлые голуби на верёвочках, порхающие над сценой. С обеих сторон показалась вереница разносчиков, вкативших на сцену свои тележки. Встретившись посередине, они принялись громко обмениваться развязными простонародными шуточками и хлопать себя по ляжкам в такт музыке. Сердце у Натаниэля упало: он понял, что первая ария будет прямо сейчас. Он откинулся на спинку кресла, безнадёжно думая о гадательном зеркале у себя в кармане. Может, удастся выскользнуть на минутку и проверить, что происходит…
– Ну как, Джон, неплохое начало, а? – осведомился мистер Мейкпис, который появился рядом с ним внезапно, точно выскочил из потайного люка. Он опустился в кресло, вытирая со лба выступивший пот. – Народу-то, народу! Не правда ли, великолепное зрелище? – Он хихикнул. – Мистер Деверокс уже полностью поглощён спектаклем. Вы только посмотрите, как он хохочет и бьёт в ладоши!
Натаниэль, прищурившись, вгляделся во тьму.
– У вас зрение лучше моего. Мне его совсем не видно.
– Так это потому, что вы вынули линзы, как и положено хорошему послушному мальчику. Вставьте их обратно и посмотрите.
– Но…
– Вставьте, вставьте, голубчик. Здесь, в моей ложе, действуют другие правила. Указания для всех на вас не распространяются.
– А как же иллюзии?
– О, не беспокойтесь: вы и так увидите достаточно забавного. Можете мне поверить!
И он от души хохотнул.
Вот же своенравный дурак! Натаниэль, отчасти раздражённо, отчасти растерянно, вставил линзы в глаза. Теперь, когда он мог видеть второй и третий планы, в зрительном зале заметно посветлело, и Натаниэль различил волшебников, сидевших в ложах противоположной стороны. Да, действительно: Деверокс весь подался вперёд и высунулся из ложи. Его взгляд был прикован к сцене, голова кивала в такт музыке. На лицах прочих министров отражались разные степени отвращения и раздражения, но в целом все мирились с неизбежным.
На сцене развязные разносчики укатили свои тележки, освободив место для выхода юного будущего премьер-министра. Из-за кулис выполз бледный тощий юнец, которого Натаниэль видел в Ричмонде. На нём был школьный пиджак, рубашка с галстуком и штаны. Брюки были коротки, и торчащие из них волосатые лодыжки, пожалуй, чересчур бросались в глаза. Щеки юнца были густо нарумянены, чтобы придать ему цветущий мальчишеский вид, однако же двигался он на удивление вяло. Юнец остановился рядом с картонным почтовым ящиком и принялся дрожащим голосом толкать речь. Мейкпис за плечом у Натаниэля недовольно фыркнул.
– С Бобби столько проблем! – шепнул он. – На репетициях он то и дело заходился неудержимым кашлем и угасал буквально на глазах. Такое впечатление, что у него чахотка. Мне сейчас пришлось влить в него приличную порцию бренди, чтобы поднять его на ноги.
Натаниэль кивнул.
– Вы думаете, у него хватит сил дотянуть до конца представления?
– Думаю, хватит. Представление-то не столь уж длинное. Скажите, а госпоже Джонс представление нравится?
Читать бесплатно другие книги:
