«Сатурн» почти не виден Ардаматский Василий

Глава 13

В это время в городе уже находился и Кравцов. Началась параллельная рудинской и тоже очень важная операция по проникновению в аппарат гестапо.

Кравцов прибыл в город ночью. На условленном месте его встретил подпольщик, тот самый, которого подпольная организация устроила в гестапо взамен заброшенного в Москву инженера Русакова. Это был мрачный, неразговорчивый человек лет пятидесяти, по имени Трофим Кузьмич.

Он провел Кравцова на приготовленную для него квартиру – маленький, прямо игрушечный домик, стоявший в большом фруктовом саду.

– Это сад нашего местного мичуринца, – пояснил Трофим Кузьмич, зажигая коптилку. – Летом он, бывало, сам жил в домике, а теперь сдал нам, то есть вам, значит. Вместо платы вы обязаны работать в его саду. Ясно? А теперь я пошел. Завтра приду в полдень. – Трофим Кузьмич ушел, но тут же вернулся. – Забыл предупредить, мичуринец наш тронутый, – Трофим Кузьмич ковырнул пальцем висок. – Маскировка. Зовите его дядя Егор, так его весь город зовет.

Кравцов осмотрел домик и вышел в сад. Сразу за забором начинался окраинный пустырь, а с другой стороны темнели развалины какого-то дома. «Местечко удобное», – подумал Кравцов, возвращаясь в домик.

Он постелил на полу пальто и лег. Сразу понял, что скоро не заснет, и, чтобы утомить себя, начал штудировать свою версию. Итак, фамилия его – Коноплев. Окончил юридический институт в Москве, но не имел возможности работать по специальности, так как из института за ним ползла плохая характеристика, приписывавшая ему ни больше, ни меньше как низкопоклонство перед буржуазным законодательством и буржуазной теорией права. Не дали работать даже юрисконсультом в торговых организациях. В конце концов он вынужден был уехать из Москвы в Смоленск и работать там директором мясного магазина. Но и здесь он долго не продержался, был обвинен в хищении мяса и осужден. Когда началась война, заключенных из смоленской тюрьмы решили вывезти на восток, но эшелон этот разбомбила немецкая авиация и уцелевшие заключенные разбежались кто куда. Коноплев в их числе… А в этот город он прибыл в поисках работы, надеясь на помощь друга его отца – Трофима Кузьмича.

Но одно дело – схема версии сама по себе, самое трудное – уверенно жить по этой схеме, всегда помня великое множество деталей выдуманной биографии. Кроме того, нужно быть актером и таким жизненно правдивым, чтобы зритель – враг – не мог и подумать, что видит игру, а не самую жизнь. Вот где та «правда жизни», которую иной раз так ищут в театре. От этой правды зависит: жить или умереть этим безымянным героям-актерам.

Кравцов должен был много-много раз умозрительно «прожить» биографию своего прототипа и по каждому эпизоду жизни быть осведомленным почти так же, как и тот, кто эти эпизоды мог пережить в действительности. Он должен знать великое множество подробностей исторического, географического, бытового и всякого иного порядка. Скажем, бывший директор смоленского мясного магазина Кравцов-Коноплев должен с не меньшей твердостью, чем свое имя, знать цены на мясо в самые различные времена. Или суд над ним в Смоленске. Ведь это судебное дело в действительности имеется в архиве городского суда, и гитлеровцы всегда могут его «поднять». А это значит, что Кравцов должен знать не только всех выступавших на процессе свидетелей, но и то, что они говорили; он должен помнить, на каком – утреннем или вечернем – заседании суда произошел тот или иной эпизод судебного следствия…

Поезд с заключенными смоленской тюрьмы немцы разбомбили в действительности. И поскольку этот факт они тоже всегда могут проверить, Кравцов должен о бомбежке знать и помнить целую кучу подробностей. Он «не знает» только одной детали, что его прототип – Коноплев – в этой бомбежке погиб.

И вот сейчас, лежа на полу в домике дяди Егора, Кравцов «гонял» себя по всем эпизодам своей версии. Заснул он только под утро…

Кравцова разбудил непонятный звук под окном. Кто-то не то пел, не то стонал низким неровным голосом. Кравцов осторожно выглянул в окно. Возле самого дома копал землю нескладный старик, страшно худой, со стоящей дыбом седой шевелюрой. Всаживая ногой лопату в уже подмерзшую землю, он выгибался знаком вопроса и в это время не то пел, не то стонал. Это, очевидно, и был дядя Егор.

Старик словно почувствовал, что на него смотрят, воткнул лопату в землю и направился к домику. Он вошел и долго, со света ничего не видя, стоял около двери. Потом подошел поближе, пристально посмотрел на Кравцова и спросил:

– Коноплев?

– Я, – ответил Кравцов.

Старик улыбнулся, но тотчас же его лицо будто погасло, и он забормотал быстро и неразборчиво; это походило на бред человека во сне. Так, бормоча, он вышел из домика и вернулся к своей лопате. «Вот это артист!» – восхищенно подумал Кравцов.

Пришел Трофим Кузьмич. Не здороваясь, он подсел к столу и положил перед Кравцовым лист бумаги.

– Тут вся моя родня. Выучите. Теперь то новое, что вы тоже должны знать. В благодарность за услуги «новому порядку» я только что получил хлебную должность. Уже вторую неделю я директор хлебозавода. Это может пригодиться. А сейчас нам надо идти на встречу с гестаповцем. Он уже ждет нас на явочной квартире. Учтите, что мои заслуги как секретного агента гестапо ерундовые. Я прикидываюсь плохо соображающим в этом вопросе.

– Понятно, – улыбнулся Кравцов.

Трофим Кузьмич и Кравцов вышли на улицу и направились в центр города.

– Держитесь свободно, – тихо сказал Трофим Кузьмич. – Меньше любопытства к окружающему. Ведь вы прибыли сюда не из Москвы, и всего этого уже успели наглядеться. Теперь о гестаповце Циммере, который нас ждет. Человек он не очень умный, примитивно хитрый, но убежден, что является знатоком России. Эту уверенность я в нем всячески подогреваю, восхищаюсь каждым его дурацким откровением. Но нужно быть всегда начеку, он очень подозрительный. Значит, условлено: я рекомендую вас как сына моего старого друга, с которым я вместе рос, учился в школе и потерял его из виду примерно в тридцатых годах. Я буду просить гестаповца устроить вас на работу.

– Но он может устроить меня директором бани, – заметил Кравцов.

– Может. Москва строилась не сразу.

Кравцов почувствовал себя неловко и замолчал.

Они пересекли проходной двор и оказались на пустынной улице. Здесь они вошли в подъезд старинного каменного дома. В коридоре было темно, но Трофим Кузьмич уверенно сделал несколько шагов и два раза отрывисто стукнул в дверь.

– Прошу! – послышалось из-за двери.

Просторная комната была обставлена казенно, как номер в дешевой гостинице. Кравцов невольно улыбнулся, увидев на стене темную копию шишкинских «Мишек».

– Русский лес и русские медведи, – тщательно выговаривая слова, сказал гестаповец Циммер. – Русский человек любит этот родной пейзаж.

– Да, конечно, – поспешил согласиться Кравцов, отмечая про себя наблюдательность немца, заметившего его мимолетную улыбку.

Трофим Кузьмич почтительно поздоровался с Циммером и показал на Кравцова.

– Вот это и есть тот человек, о котором я вам говорил. Коноплев.

– Ко-но-плев, – раздельно произнес Циммер. – Очень хорошо! Здравствуйте, господин Коноплев. Давайте все сядем.

Кравцов обратил внимание, что сам гестаповец сел спиной к окну, а их посадил лицом к свету и, не переставая, смотрел на него.

– Значит, вы из Смоленска? – спросил Циммер, видимо, хорошо помня то, что сказал ему о Кравцове Трофим Кузьмич.

– Если считать мою довоенную жизнь – да, из Смоленска. Но с началом войны где я только не побывал!

– А где именно? Назовите, пожалуйста.

– Ну, сразу как бежал из тюремного поезда – в Дорогобуже, потом в городе Белом, потом в Демидове, а последнее время в Велиже. Это отсюда уже недалеко.

– О! – засмеялся Циммер. – Война развивает путешествие.

– Путешествие в поисках работы – довольно грустное занятие, – подчеркнуто серьезно заметил Кравцов.

– Да, да, мне Трофим Кузьмич говорил, – сочувственно сказал гестаповец и, забыв, что на нем штатский костюм, сделал жест рукой к правому нагрудному карману, потом перенес руку левее и, вынув из бокового карманчика пиджака бумажку, заглянул в нее. – Вы имели, не знаю, как выразиться легче… ну, преступление перед советским законом. Так по крайней мере говорил мне Трофим Кузьмич.

– Нет, я никакого преступления не совершал, – сказал Кравцов, недоуменно посмотрев на Трофима Кузьмича. – Меня осудили неправильно, мне приписали преступление, которого я не совершал.

Кравцов заметил, что, когда он это говорил, в глазах Трофима Кузьмича мелькнула растерянность.

– Разве так можно? – удивленно поднял брови гестаповец.

Кравцов снисходительно улыбнулся.

– Еще с незапамятных времен живет русская поговорка: «Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло».

– О! Русские поговорки удивительно смешные и точные, – сказал гестаповец. – Но что есть дышло?

– Оглобли в телеге или в пролетке, куда привязывается лошадь.

– Пролетка? – Циммер не знал и это слово.

– Ну, тарантас или кабриолет.

– О! Понятно! – рассмеялся гестаповец. – Значит, дышло – вышло?

– Мне это дышло стоило года свободы, – мрачно заметил Кравцов.

– Есть ли у вас семья?

– Нет. Была жена, но когда меня посадили за решетку, она быстро утешилась с другим.

– О женщины, женщины!.. – вздохнул гестаповец. – Я, когда изучал Россию раньше, еще по книгам, я очень был взволнован историей жен – противников царя, которые имели название декабристы. Царь послал их в Сибирь, и их жены добровольно поехали тоже. И я думал, что русские женщины – это что-то особенное и небывалое, а оказывается, нет. Женщины – всюду женщины.

– Да, добра от них не жди, – охотно подтвердил Кравцов.

Гестаповец подумал, смотря на Кравцова, и спросил:

– Вы хотите иметь работу?

– Да, путешествовать мне надоело.

– И сотрудничать с нами?

– Естественно.

– Но искренне или по необходимости?

– В моей искренности можете не сомневаться, любая работа будет выполнена честно и хорошо.

– Вас в этом городе знают?

– Откуда? Я все время работал, учился и потом жил в Москве. Только в конце тридцать девятого года переехал в Смоленск и вскоре попал в тюрьму.

– Это хорошо, – рассеянно произнес Циммер.

– Кому хорошо, а мне не совсем, – усмехнулся Кравцов.

– Я думал, что хорошо, если вас здесь не знают, – поправился гестаповец. – А в Москве вы работали?

– Ты скажи про свое образование, – посоветовал Трофим Кузьмич.

– Какое это имеет значение!

– Почему? Образование – это очень важно, – подхватил Циммер.

– Я имею юридическое образование.

– Вот как! – удивился гестаповец. – Советский торговец обязан быть юристом?

– Да нет, – раздраженно сказал Кравцов. – По образованию я должен был работать следователем в прокуратуре, мог стать судьей или адвокатом, но было несколько «но». Во-первых, я был беспартийный. Во-вторых, в институте мне дали характеристику, что я политически невыдержан и допускал антимарксистские высказывания о преимуществах буржуазного законодательства. – Кравцов улыбнулся. – Может быть, вам будет любопытно услышать, что антимарксистские высказывания касались, между прочим, и работ немецкого теоретика Зауэра?

– О, Зауэр! – оживился гестаповец. – Я однажды на экзамене срезался как раз по его работам. Ха-ха! Получается, что мы с вами товарищи по беде?

– Ну вот, – продолжал Кравцов, – в общем, в юридические дела двери мне были закрыты, и поэтому я пошел в торговлю.

– Но господа партийные юристы, как видно, нашли вас и там?

– Выходит, да! И должен сказать, они окрутили меня ловко. В институте, когда я учился, большой успех имела моя экзаменационная работа на тему «Техника допроса при полном отрицании вины подследственным». Ее напечатали на стеклографе и раздавали студентам. Профессор Киселев упомянул мою работу в своей книге. Словом, я эту технику допроса действительно знаю. Но так, как они допрашивали меня, это граничило с волшебством. Они так хитро ставили вопросы, что скажи я «да» или «нет», все равно получалось, что вину признаю. Зауэр ваш, окажись он на моем месте, сел бы за решетку как миленький.

– О! Как миленький! – хохотнул гестаповец и отрывисто произнес: – Коммунисты – опасные враги.

– Надо знать их слабости, и тогда борьба с ними будет легче, – небрежно обронил Кравцов.

– Главная их слабость – невероятная самоуверенность и наглость, – резко проговорил Циммер.

– Правильно! – подобострастно воскликнул Трофим Кузьмич.

– Но не только это, – глубокомысленно заметил Кравцов.

– Что же еще? – заинтересовался гестаповец.

– Коммунисты, как и все люди, разные. Но одновременно есть нечто, что делает их одинаковыми и легкоуязвимыми. Надо только знать, какая партийная биография стоит за каждым отдельным человеком.

Кравцов видел, что разговор идет так, как надо; гестаповец по ходу разговора проявляет к нему все больший интерес. Кравцов решил выбросить еще один из заготовленных козырей и завел разговор о том, что, по его наблюдениям, при внедрении нового порядка на советской территории допускаются тактические ошибки, которые вызывают излишнюю озлобленность населения.

Гестаповец слушал его внимательно, даже не перебивал вопросами. Трофим Кузьмич смотрел на Кравцова с удивлением, если не с восхищением. И этот козырь сработал как надо. Немного спустя Кравцов выбросил еще один – о неиспользуемой немцами возможности привлечь к себе симпатии молодежи, подростков и даже детворы.

– Старое поколение вы не переделаете, – с авторитетной уверенностью сказал Кравцов. – А молодое – это глина. Нужно только уметь придать ей нужную форму. Из подростка одинаково легко сделать и партизана и тайного агента гестапо. Он жаждет игры с оружием, с тайной и прочими штуками, и постепенно его можно вовлечь в конфликт со старшим поколением…

Гестаповец понимающе кивал головой и думал: «Положительно этот человек – находка; все, что он предлагает насчет подростков, не дольше как две недели назад на совещании в гестапо говорил сам Клейнер. Прямо удивительно!»

Между тем ничего удивительного в этом не было. Просто комиссар госбезопасности Старков вовремя сообщил Маркову, что, по сведениям из Берлина, гестапо разрабатывает специальный план использования в своих целях советских ребят. И сейчас по тому, как вел себя гестаповец, Кравцов видел, что сведения Старкова точные.

– Где бы вы хотели работать? – спросил Циммер.

– Где угодно, – скромно ответил Кравцов. – Лишь бы быть сытым и… – он улыбнулся, – не путешествовать.

– Хорошо, я подумаю. Прошу вас, вот на этом листке бумаги кратко напишите данные о себе. Самые основные.

Кравцов сел писать, а гестаповец отозвал в сторону Трофима Кузьмича.

– Вы за него ручаетесь? – тихо спросил он.

– Видите ли, – уклончиво ответил Трофим Кузьмич, – за его отца я бы поручился, а тут уж вы сами смотрите. Но я думаю, что он пригодится.

– Где он живет?

– Я устроил его у одного сумасшедшего садовода.

– Хорошо. Прошу вас быть с ним здесь послезавтра в час дня.

Выйдя на улицу, Кравцов и Трофим Кузьмич долго шли молча. Потом Трофим Кузьмич сказал:

– Молодчина вы, честное слово!

Кравцов улыбнулся.

– Выкручиваемся, Трофим Кузьмич, как можем.

– Он вашу наживку заглотнул по самое грузило.

– А не пережал я?

– Думаю, нет. Я все время наблюдал за ним. Порядок!..

Через день в назначенный час они снова пришли на явочную квартиру гестапо. Кроме уже знакомого им гестаповца их ждал там сам начальник гестапо оберштурмбаннфюрер Клейнер. По-видимому, Циммер сильно заинтересовал его своей «находкой».

Узнав, кто этот статный моложавый гестаповец, Кравцов весь внутренне собрался. По краткой характеристике, которой располагал Марков, Клейнер был образованным гестаповцем, сделавшим стремительную карьеру во Франции. А до войны он работал в немецком посольстве в Москве.

Уже по началу разговора Кравцов понял, что Клейнер не высоко ценит достоинства Циммера. Когда Кравцов на первый вопрос Клейнера ответил, что обо всем этом он уже сообщил Циммеру, начальник гестапо резко сказал:

– Разговоры такого типа – это не вещи, и передача их через третьи руки – не лучший способ сохранения их точности. Итак, скажите о вашем образовании.

Кравцов слово в слово повторил то, что говорил Циммеру.

– Диплом у вас есть? – сухо спросил Клейнер.

– Есть, но он в Смоленске.

– Вы можете его там получить?

– Безусловно. Кое-какие мои документы, в том числе и диплом, я перед арестом передал хозяйке квартиры, у которой жил. Она никуда не уехала и, надеюсь, жива.

– Так… – Клейнер помолчал, холодно смотря на Кравцова. – Теперь об аресте и суде. Несколько слов: в чем тут дело?

Кравцов рассказал.

– Об этом у вас документы есть?

– Лично мне никаких справок по этому поводу не давали, – сказал Кравцов. – Но в архивах смоленского суда и тюрьмы, я думаю, вы найдете все, что вас по этому поводу интересует. У меня лично сохранилась только копия кассационной жалобы со штампом, что подлинник ее принят к рассмотрению.

Клейнер выслушал это с непроницаемым лицом и спросил:

– Ваше преступление носило экономический характер?

– Не было никакого преступления! – раздраженно ответил Кравцов.

– Чуть подробнее об этом, пожалуйста, – сухо, но вежливо попросил Клейнер.

– Я переехал в Смоленск… – начал Кравцов.

– Откуда? – прервал его Клейнер.

– Из Москвы.

– Почему?

– В Москве мне не давали работать по специальности. Последнее время я на полставки работал юрисконсультом в универмаге, но затем был лишен и этой работы.

– За что?

– Я обнаружил, что все руководство универмага ворует, и написал об этом прокурору, а уволили меня, использовав для этого все ту же институтскую характеристику.

– Это в высшей степени странно, – заметил Клейнер.

Кравцов посмотрел на него с открытым сожалением: дескать, откуда вам, приезжим, знать здешние порядки?

– Ну, ну, дальше, – сказал Клейнер.

– Я перебрался в Смоленск, и там мне удалось устроиться заведующим мясным магазином. И снова я попал на воров. И заместитель мой вор, и бухгалтер, и старший продавец. Но теперь я к прокурору уже не бегал и только держался от ворья подальше. А на их намеки и предложения включиться в их черные дела я никак не реагировал. Спустя несколько месяцев их посадили и меня вместе с ними. А потом судили. Доказать, что я получал деньги у воров, судьи не смогли, но, поскольку директор в принципе отвечает за все, дали мне три года, по-божески. Те получили по семь лет. Вот и все.

– Вы бежали из тюремного поезда? Скажите точно день, час и место, где подвергся бомбардировке этот поезд.

– Второго июля, около пяти утра, примерно посредине между станциями Ярцево и Дорогобуж.

Клейнер это записал, подумал и сказал:

– В ваших интересах проделать следующее: съездить в Смоленск и привезти свой диплом и все остальные документы.

– А нельзя ли это сделать с вашей помощью? – попросил Кравцов. – Я дам точный адрес своей хозяйки, дам к ней записку. Вы поймите меня: всякая поездка человека в моем положении – дело очень рискованное. Меня уже хватали не раз. Кроме того, вряд ли по моей просьбе будут искать документы в архивах.

– Позвоните в Смоленск и обеспечьте эту операцию с документами, – приказал Клейнер Циммеру.

– Будет сделано, – щелкнул каблуками гестаповец.

Клейнер повернулся к Кравцову.

– То, что вы говорили моему сотруднику о привлечении подростков, вы считаете делом возможным?

– Вполне, – убежденно ответил Кравцов.

Клейнер встал.

– Завтра утром ровно в девять будьте у нас в гестапо. Знаете где?

– Нет.

– Он объяснит вам. – Клейнер кивнул на Циммера, надел фуражку и, небрежно подняв два пальца к козырьку, вышел.

Циммер явно не знал, как ему теперь держаться с Кравцовым. Торопливо объяснив, где находится гестапо, он дал понять, что свидание окончено.

Вскоре Марков получил краткую радиограмму от товарища Алексея:

«Кравцов просит, чтобы его смоленская хозяйка и тюремный архив были на месте».

Глава 14

Солдат в очках вел Рудина через весь город.

Резко похолодало. Темные тучи низко стелились над городом, казалось, задевали крыши. На улицах было сумрачно, как в предвечерний час; вот-вот должен был пойти снег. На солдате была коротенькая легкая курточка. Он шел за Рудиным, засунув руки в карманы брюк, локтем прижимая к боку автомат.

– Скорей иди, скорей! – почти умолял он замороженным голосом.

Рудин несколько секунд двигался быстрее, но тут же сбавлял шаг: ему надо было успеть продумать недавний разговор в комендатуре.

Решая, кто может заинтересоваться советским полунемцем, майор прежде всего вспомнил, конечно, гестапо. Нежелание Рудина попасть туда майору было явно по душе: здесь сработала бравшаяся в расчет старая неприязнь военных к службе безопасности. Но какой адрес избрал майор потом? Куда его ведут?

– Скорей, скорей! – торопил Рудина конвоир.

Они пересекли какой-то бульвар, свернули за угол большого дома и сразу оказались перед шлагбаумом, возле которого стояла будка. Рудин быстрым взглядом окинул улицу, и сердце у него радостно забилось. Если полученное в свое время от подпольщиков описание зоны «Сатурн» точное, то здание впереди и слева и есть здание школы, где размещался «Сатурн». Тот самый, к которому Рудин так стремился. Он внутренне улыбнулся, вспомнив, как Марков сказал ему однажды: «Разведчик часто попадает в невероятно критические ситуации и благополучно выходит из них не по воле случая, а только благодаря тому, что он разведчик и все время работает, имея определенную цель, а никакой труд зря не пропадает». Это верно. И если бы сейчас его привели не сюда, а совсем в другое место, он продолжал бы работать и сделал бы все для того, чтобы в конце концов очутиться именно здесь, в «Сатурне».

Рудин прислушался к разговору солдата в очках с часовым, вышедшим из будки. Они явно не могли договориться. Наконец часовой потребовал, чтобы солдат и приведенный им человек отошли назад на десять шагов. После этого часовой, очевидно, позвонил куда-то из своей будки.

Прошло минут десять. Солдат в очках страшно ругался, приплясывая и согревая руки. Из калитки в заборе позади будки вышел офицер в длинной шинели с меховым воротником. Он поговорил с часовым и потом подошел к Рудину и солдату в очках.

Солдат доложил, что он сопровождает человека, о доставке которого сюда договаривались майор Оренклихер и подполковник Грейс.

Офицер скользнул взглядом по Рудину и, ничего не сказав, ушел и скрылся в калитке. Прошло еще минут десять. Начал сыпать редкий колючий снежок. Солдат в очках проворчал:

– Все корчат из себя начальников, черт бы их побрал!

– Что бы ни было, плохо всегда солдату, – улыбнулся Рудин.

– Немецкому солдату всегда хорошо! – сердито и заученно выпалил солдат.

Из калитки в заборе вышли два солдата с автоматами и за ними офицер в длинной шинели. Офицер показал солдатам на Рудина и сказал:

– Второй блок, комната восемь, подполковник Грейс.