Огненный перст Акунин Борис

Подойдя к Гелии, смиренно горбившейся подле дозорного, Хельги стянул с ее головы тряпье, взял эфиопку за подбородок и повернул лицом к огню.

– Ты глуп, лекарь. Или ты врешь. Женщина не больной. Она черный, потому что из Африка. Я видел такие, когда мы плавали в Иберская земля.

На автоматона решительный молодой человек смотрел чуть дольше. Тот же продолжал пялиться на Гелию и не обращал на военачальника внимания.

– Это не мертвец. Просто дурак, – вынес приговор Хельги и повернулся к Дамианосу. – Я думаю, ты не лекарь. Ты хитрый брехун. – Это слово он выговорил очень отчетливо – должно быть, не так давно выучил. – Или лазутчик, который пришел смотреть наш лагерь. Я бы приказал тебя убить. Но Урм говорит, ты ему нужен. Пусть твой судьба решит конунг.

Он повернулся к страже, отдал какое-то распоряжение и вернулся в шатер, махнув на прощание жрецу и не удостоив взглядом Дамианоса.

– Приказал стеречь, – шепотом перевела Гелия. – Когда луна будет посередине неба, отвести тебя и меня к конунгу. Дурака вести не надо. Говорит, своих девать некуда.

– К конунгу – это прекрасно, – довольно молвил аминтес. – А то, я смотрю, у вэрингов бюрократическая волокита, прямо как в наших канцеляриях. Гоняют от одного начальника к другому.

Гелия хихикнула.

Урм прищурился своим якобы незрячим глазом, хотел что-то сказать, но лишь крякнул и подал знак, смысл которого был понятен без слов: приложил палец к губам, а потом той же рукой многозначительно погладил острие ножа. Дамианос успокаивающе кивнул и прижал ладонь к сердцу. Старый шарлатан заступился за коллегу – спасибо. Наверняка надеется получить от бродячего жреца Эскулапа еще какую-то пользу. Но тратить время на годи незачем. Судя по поведению хёвдинга, Урм пользуется авторитетом только у простых воинов.

Бывший слепец пошел прочь, громко стуча посохом, но двигаясь гораздо уверенней, чем прежде. Пленники отошли к костру, сели на землю. Один из дозорных – они все были молодые и поджарые, похожие на самого Хельги – встал рядом.

– Что-то в тебе изменилось, – тихо сказала Гелия. – Я вижу. Ты стал другой. Глаза не такие, как раньше. Если бы я тебя не знала, подумала бы, что ты чего-то боишься. Но ты не умеешь бояться. Что случилось, брат?

– Ничего, – ответил он недовольно. – Я всегда такой в начале новой работы.

– Я твой близнец. Я чувствую. Скажи правду.

– Думай лучше о встрече с конунгом. Или не мешай думать про это мне. Ты знаешь, что такое «кровавый орел»?

– Да. Нам в Академии рассказывали. Это такая ритуальная казнь. Очень неприятная.

– Ну так если не хочешь, чтобы нас выпотрошили и вывернули наизнанку, сиди тихо. Я пытаюсь сосредоточиться.

– Меня не выпотрошат, – беспечно молвила Гелия. – Женщин они топят в реке. Но я бессмертная, ты же знаешь.

Если у Рорика такие шустрые хёвдинги, то каков же сам конунг, думал Дамианос. Малейшая оплошность – и пропадешь.

Раньше эта мысль была бы приятной. Сейчас же тоскливо сжалось сердце.

Спустя час с небольшим – луна сияла ровно в середине неба – страж тронул аминтеса за плечо древком копья, показал: следуйте за мной.

Автоматону Дамианос велел оставаться у костра и не двигаться. Сестре сказал:

– Что ж, пора. Всякое со мной бывало, но дрессировать варварских вождей без языка еще не доводилось. Держись рядом. Переводи. Умеешь шептать, не двигая губами?

– Конечно, умею. Хоть и не понимаю, чем тебе не нравятся мои губы, – шутливо ответила Гелия. Ей всё было нипочем.

Вот теперь их вели к большому дому, черневшему в самом центре лагеря. Терем был выстроен с некоторыми потугами на нарядость: по краям крыши – нескладные коньки, к широкому крыльцу приделаны кривоватые перила. Плотники из вэрингов неважные. В Кыеве купец средней руки, и то ставил себе хоромы краше, чем русский князь.

Из дома, в окнах которого покачивался багровый свет, несся гул множества голосов. У Рорика, как у всякого царька, конечно, имелась своя ближняя дружина, и он, опять-таки по повсеместно распространенному у дикарей обычаю, должен был делить с нею стол. Сражаться, спать и есть бок о бок – таков закон всякого воинского сообщества.

Оказавшись в длинном зале с низким потолком, Дамианос быстро оглядел помещение и убедился, что трапезный обычай вэрингов мало отличается от славянского или хазарского – разве что последние пировали не за столами, а на земле, постелив конские шкуры.

У парадной стены, на которой висели узорные щиты, находился почетный стол; оттуда через всю горницу в три ряда тянулись столы для дружинников, которые сидели в соответствии с возрастом и заслугами. Чем ближе к князю, тем больше седых голов.

На столах в продолговатых деревянных блюдах лежали огромные куски мяса, странно расплющенные рыбины, сухие плоские лепешки. Стояло множество здоровенных неудобных кувшинов, которые воины брали двумя руками и пили, обливая бороду желтой пенной жидкостью.

Охранник вел Дамианоса и Гелию вдоль стены. Ближе к князю пили не из кувшинов, а из костяных рогов – у каждого из старших дружинников имелся собственный. Здесь были и прислужники с железными кольцами вокруг шеи, забиравшие со стола кости и подкладывавшие угощение на блюда – не деревянные, а серебряные.

– В ошейниках – трелли, рабы. Видишь, они в рукавицах? – шепнула сзади Гелия. – Им запрещено касаться свободного человека руками. Когда викинга хотят предать позорной смерти, палачом назначают трелля.

– «Викинг» – это дружинник? – переспросил Дамианос и мысленно повторил слово, чтобы запомнить.

Ели вэринги так, как едят самые дикие из варваров – жадно и неопрятно. Жилистые куски, не дожевав, выплевывали прямо на стол, жирные руки вытирали о волосы, не вытряхивали из бород остатки пищи. Дружинники Кыя по сравнению с викингами показались бы патрикиями.

Наконец приблизились к верхней части залы, встали у стены. Отсюда уже можно было как следует рассмотреть конунга и его ближайшее окружение.

Дамианос почти успокоился, тревога отступила. Всё было как всегда. Сколько раз за минувшие годы повторялась одна и та же картина. Первый пир у очередного царька, трапезничающего со своей дикой дружиной. Стоишь в сторонке, приглядываешься. Сейчас начнется первый стадиум дамианизации.

Вдруг – раньше такого никогда не случалось – аминтесу стало тоскливо. «Я как осел, который год за годом тянет по кругу одно и то же мельничное колесо. Пора менять ремесло. Пожалуй, я рад предложению пирофилакса».

Спохватился. Отогнал несвоевременную мысль.

«Так. Рорик несомненно вон тот, с седым чубом и длинными усами…»

За почетным столом сидели четверо – не на скамье, как остальные, а в деревянных креслах.

Двоих Дамианос знал: Урма и Хельги. Справа от опасного хёвдинга, откинувшись на высокую спинку, рассеянно щипал лепешку седоусый и седочубый человек с вздувшимися на голом черепе венами – его-то аминтес и определил как вождя буйной вольницы. Конунг был в простой рубахе, такой же, как у большинства викингов, но с золотой цепью на груди. Лицо Дамианосу не понравилось: неподвижное, усталое, оно плохо поддавалось чтению. Еще правее смачно грыз баранью ногу румяный красавец богатырского сложения. Он был одет нарядней, чем Рорик и Хельги – в алой бархатной куртке франкского кроя и со спиралевидными серебряными браслетами на могучих руках. Светлый чуб вился кольцами, усы торчали кончиками кверху, а на бритой голове сверкал золотой обруч с большим красным камнем.

– Это принц? Как ты думаешь? – тихо спросил Дамианос.

Гелия смотрела на вождей так же внимательно, как он. И возможно, с ее знанием мужчин видела больше.

– У вэрингов клок волос на голой голове – признак знатности, высокого положения. Так что оба молодых – хёвдинги. Но старику с больной печенью они не сыновья. Не вижу никаких черт сходства… Князь больше любит здоровяка. Видишь, сидит к нему вполоборота. Слушает тощего, который плавал в Иберию и видел там черных женщин, но смотрит на румяного, с улыбкой.

За одним из ближних столов сильный и звучный голос запел. Все повернулись в ту сторону. Немолодой викинг, наполовину седой, завел тягучую песню, почти лишенную мелодии. Она показалась Дамианосу нудной, но воины слушали заинтересованно и внимательно. Иногда охали, били кулаком по столу или разражались криками.

– Что он поет?

– Сагу. Это такие сказания о героях и их подвигах. Кто за какие моря плавал, каких победил врагов, сколько привез добычи. Скучища… – Гелия всё присматривалась к княжескому столу – обычаи вэрингов ее нисколько не занимали. – Интересно. Румяный красавчик слушает с разинутым ртом, глаза горят. Кажется, он не очень умен. Рорик позевывает. Дед с заплетенной бородой вообще уснул. Зато наш приятель из шатра времени попусту не теряет. Он пишет, честное слово! Он вырезает ножом буквы на куске кожи! У вэрингов есть своя письменность, они пишут закорючками, которые называются «руны». Но чтобы хёвдинг был грамотен – это необычно!

– Смотри лучше на Рорика. Работать придется с ним.

– …Дьявол его знает, – вздохнула Гелия, поизучав конунга. – Кроме печени он еще страдает запорами. Раньше очень любил женщин, но его мужские годы на исходе. Больше ничего не вижу. Лицо, как у константинопольского вельможи – будто шторами задернуто.

Сказитель наконец закончил свою нескончаемую песнь. Зал вдруг пришел в движение. Столы из центра отнесли к стенам, освобождая пространство.

На расчищенное место вышли двое раздетых по пояс молодцов – античный скульптор с каждого из них мог бы лепить Геракла. Поклонились конунгу и затеяли борьбу. Она показалась Дамианосу простоватой. Каждый пытался ухватить противника за пояс или сделать подсечку – вот и все приемы. Наконец сцепились. Запыхтели, мелко переступая. На спинах и плечах вздулись огромные мышцы. Зрители орали, подбадривая борцов. Топтание долго длилось безо всякого результата. В конце концов один поскользнулся на валявшейся кости, покачнулся – и был с грохотом опрокинут на пол. Все взревели.

– Смотри-ка. – Гелия сжала брату запястье.

Красавец, сидевший справа от Рорика, порывисто поднялся. Снял обруч, стянул с себя алую куртку.

– Хас-кульд! Хас-кульд! – закричали в зале. И еще. – Дюр! Дюр!

– Что это за слова?

– Хаскульд – имя. А дюр значит «зверь». Наверно, прозвище. Как он сложен, ты только посмотри!

Но Дамианосу было неинтересно, как сложен Хаскульд-Дюр. Аминтес не сводил глаз с конунга. Что он за человек? Как себя с ним держать?

– Уаааа!!! – выдохнула сотня глоток. – Дю-ю-юр!!!

Краем глаза Дамианос увидел, как в воздухе, кувыркнувшись через голову, пролетело тело и шмякнулось о столешницу, с которой посыпались кувшины и миски.

Рорик восхищенно ударил кулаком по столу. Хельги чуть скривил угол тонкогубого рта. Не любит Хаскульда? Интересно!

А победитель возвращался к столу, сияя ясной, нисколько не кичливой улыбкой. Принял из рук князя рог, осушил до последней капли, стал одеваться.

Проснувшийся от воплей Урм глядел на всё подряд в оптическую трубку и изумленно качал головой.

«Варвары как варвары, – сказал себе Дамианос. – Чтут силу, боятся непонятного».

После сказителя и борцов всеобщим вниманием завладел карлик, у которого вместо штанов была надета рубаха, а вместо рубахи штаны. Это, очевидно, был шут. Он еще только выкатился в центр залы, а викинги уже покатились от хохота. У всех примитивных народов примерно одинаковое представление о смешном – Дамианос давно открыл для себя эту истину.

Шут потешал публику тем, что делал всё наоборот: поел из блюда задницей, потом отрыгнул что-то изо рта; прошелся на руках, а вместо головы пристроил шлем, зажав его ногами; довольно ловко побегал спиной вперед. Потом схватил здоровенный обглоданный окорок, приставил его спереди и исполнил похабный танец, приставая по очереди то к одному викингу, то к другому. Каждая проделка вызывала взрыв хохота.

За верхним столом веселился лишь Хаскульд-Дюр. Урм снова задремал. Хельги с серьезным видом что-то втолковывал князю. Тот слушал, кивал.

Вдруг, словно почувствовав устремленный на него взгляд, Хельги обернулся и встретился с Дамианосом глазами. Лишь теперь хёвдинг, кажется, вспомнил о бродячем лекаре. Что-то коротко сказал Рорику и поманил аминтеса к столу.

Дамианос подошел и поклонился. Проклятый годи всё не просыпался, а его заступничество было бы кстати.

– Конунг желает знать, кто ты на самом деле. Говори правду – иначе умрешь, – сурово молвил Хельги.

Рорик смотрел на чужака без любопытства. Кто это такой и умрет он или нет, конунгу было все равно.

– Хорошо. Я скажу правду. – Дамианос уже решил, как себя вести, и был спокоен. – Я вижу, что тебе, хёвдинг, врать не надо. Я не славянин. Я византиец из Константинополя. Женщина тоже. Ты был прав. Она не больная. Она моя помощница.

Глаза молодого сузились. Он быстро перевел сказанное, и Рорик воззрился на аминтеса уже по-другому – с интересом. Что-то негромко проговорил.

– Если правда, его нам Тор послал, – прошелестела за спиной Гелия, переводя. – Проверь, правду ли говорит и много ли знает.

– Зачем вы сюда явились? – спросил Хельги.

– Чтобы посмотреть, так ли вы сильны, как рассказывают.

– Вы греческие лазутчики? – Хёвдинг недоуменно нахмурился. – Тогда почему ты так легко признаешься?

– Мы не лазутчики. Я бежал из Византии, потому что мне угрожала смерть. Но я хочу вернуться. И расквитаться со своими врагами. Потому и отправился к вам. Если увижу, что вы достаточно сильны, поведу вас на Константинополь. Я знаю дорогу, знаю слабые места обороны. А еще у меня в Константинополе есть сторонники.

Хельги сверлил аминтеса грозным взглядом, но Дамианос не отводил глаз, а говорил уверенно и даже надменно. Он решил, что с варварами, ценящими только силу, разговаривать следует именно так.

Рорик неторопливо что-то сказал.

– Конунг спрашивает: ты устроил заговор против своего короля?

– Да, – спокойно подтвердил Дамианос. – Я заговорщик. И то, что не сумел сделать своими руками, сделаю чужими. Может быть, вашими. Если мы не договоримся, отправлюсь дальше.

Снова последовал перевод. Было видно, что Хельги взволнован. Зажглись глаза и у конунга. Они заговорили между собой.

– Он говорит: это полезные люди, пусть остаются. Хельги говорит: конечно, мы никуда их не отпустим, – нашептывала Гелия. – Князь говорит: ты должен установить, не пустой ли это хвастун. Хельги: можешь не сомневаться, господин, мы всё выясним. Но только…

Она запнулась. Обернувшись, Дамианос увидел, что эфиопка испугана.

– Что?!

– Хельги сказал: «Женщина понимает наш язык. Их нужно разъединить. Коротышку допрашивай ты, господин, а черную старуху заберу я», – пролепетала она.

– Запоминай, – быстро произнес Дамианос. – Я взял тебя как переводчицу. Купил на базаре. Про Кыев ни слова.

Это всё, что он успел сказать. Рорик подал знак, и трелли с железными кольцами на шее развели брата и сестру в разные стороны.

«Пока всё идет отлично, – думал аминтес, когда его под конвоем вели через темный спящий лагерь. – Чертов Хельги умнее, чем хотелось бы, но главное, что я буду иметь дело напрямую с князем. Значит, стадиум первый благополучно осуществлен».

Дамианоса отвели в землянку, вырытую под крепостным валом. Должно быть, эта нора у русов считалась чем-то вроде темницы, но племя, единственным видом наказания у которого является убийство, не может разбираться в устройстве тюрем. Ни двери, ни запоров. Просто у входа, прислонившись спиной к скату, уселся часовой.

«Может быть, я и не узник, – весело подумал аминтес, – а гость. Это такая русская гостиница, и остолоп с секирой – почетная стража».

Веселость была наигранной. Дамианос сам знал, что оттягивает момент, когда придется вернуться мыслями к главному.

Не к старому Рорику и проницательному Хельги – тут всё шло по накатанной колее, а к явлению Белой Девы.

И Дамианоса охватило сомнение.

Да полно, в самом ли деле славянская девчонка, которую он видел на озере, так уж похожа на Гекату из заветного сна? Наверное, случайное сходство пейзажа и медовые краски заката сыграли с воображением коварную шутку. В этих северных краях немало людей с очень светлыми волосами. Среди тех же русов сколько угодно воинов, которые издали кажутся седыми – такая белесая у них растительность. Глаза? У многих юных и красивых девушек ясные, прозрачные глаза. А лица Гекаты в снах он толком не видел, так что тут и говорить не о чем.

Два противоположных чувства овладели аминтесом: жажда избавиться от опасного наваждения, снова стать бесстрашным и свободным – и ужас при мысли, что это не Белая Дева, а химера, самообман.

Сидеть Дамианос не мог. Есть и пить тоже, хотя ему дали кувшин с каким-то пойлом и большую лепешку. Он всё расхаживал по тесной конуре: пять шагов в одну сторону, пять шагов в другую.

В конце концов понял, что есть только один способ проверить, Геката это или не Геката. Надо увидеть ее вновь. Прямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня.

Часовой сидел, клевал носом. Аминтес помог ему уснуть окончательно: подкрался, сжал шею, подержал.

Из лагеря выбрался еще проще. Вскарабкался на вал, прикрепил к одному из вертикальных бревен тонкую шелковую веревку, которую всегда держал в поясе, вместе с иберийской стальной проволокой. Спустился вниз, хорошенько запомнив место. Побежал через поле.

Бежать он мог долго. В свое время в Гимназионе их возили на Марафонское поле, откуда нужно было добежать до Афин, повторив путь древнего гонца. Особая рысь, от которой не устаешь, называлась «бегом волка».

Месяц еще не зашел, в небе помигивали звезды, и найти дорогу к поселку лесовичей было нетрудно. Но когда аминтес пробегал мимо рощицы, где находилось капище Лесеня, вдруг неудержимо захотелось вновь посмотреть на деревянного бога с сучком на лбу. Зачем – Дамианос и сам не знал. В обычной жизни он не имел обыкновения подчиняться безотчетным порывам, но обычная жизнь закончилась в тот миг, когда из озера вышла девушка с белыми волосами. И потом, вдруг никакого идола на холме нет? Может быть, он тоже привиделся? Тогда незачем бежать дальше. Химера рассеется, мироустройство восстановится.

Бесшумный и быстрый, он взбежал меж белоствольных берез к исполинскому дубу.

И сдавленно вскрикнул.

Изображение божества не исчезло – наоборот, из-за игры лунного света лицо Лесеня казалось живым и подвижным. Но Дамианоса потрясло не это.

У подножия дуба, на коленях, прижавшись грудью к земле и раскинув руки, застыла фигура – белая на черном: белая рубаха, белые руки, белые волосы.

Когда аминтес ахнул, фигура пришла в движение.

Девушка приподнялась, обернулась и сказала:

– Я знала. Надо звать долго, и ты придешь.

Голос был довольным.

Радослава вскочила на ноги, подбежала.

– Я думала. И поняла. Ты говоришь, что ты не бог, потому что ты не хочешь со мной быть богом. Ты хочешь со мной быть человеком. Мужчиной. Я дура, что не догадалась.

Она или не она? Вот единственное, что сейчас занимало Дамианоса. Голос был чистый, тихий. Если бы Геката когда-нибудь во сне разговаривала, то, наверное, именно так – но Белая Дева всегда молчала.

Он взял девушку за плечи, повернул лицом к лунному свету.

Да, да, это она! В белых лучах ночного светила это стало окончательно ясно. Дамианос даже застонал от облегчения. Это Белая Дева!

А девушка поняла прикосновение его рук как начало объятья и вся подалась вперед, прильнула к его груди.

– Я твоя, Лесень, – прошептала она. – Возьми меня. Я ждала этого всю жизнь.

Сердце у него билось так шумно, что он разобрал только последнее слово.

– Жизнь… – пробормотал аминтес. – Да, жизнь… Конечно, жизнь. Не смерть, нет…

Белая Дева существовала наяву. Она была не видением, а женщиной – живой, горячей. Она хотела любви. И размышлять здесь было совершенно не о чем.

Он опустился на траву, потянул на себя Радославу и сделал то, что делают с живыми горячими женщинами – так бережно и нежно, как никогда прежде.

– Еще врет, что он не бог, – тихо засмеялась Рада, когда они уже просто лежали, и он пропускал сквозь пальцы ее длинные белые волосы. – Будто я не знаю, как земные мужики с бабами делают. Маленькая была, раз в бане подглядывала, как дядька с теткой любятся. Он рычит, грызется, она воем воет. А мы с тобой, будто по небу, на облаке, под радугой. Счастливая я. Других таких на свете нету…

Он увидел, что над горизонтом начинает брезжить первый, еще совсем слабый свет. Ночи на севере совсем коротки.

– Мне пора. Скоро заря.

– На вечерней заре пришел, на утренней уходишь. – Она понимающе кивнула. – Я знаю. У тебя в Небесном Лесу всегда сумрак. Приходи завтра. Я, как затемнеет, буду здесь ждать.

– Я, может быть, не смогу.

Радослава улыбнулась.

– Ничего, я все равно буду ждать, с тобой деревянным разговаривать. И ты рано или поздно придешь. Не в эту ночь, так в другую. Я терпеливая – столько лет ждала. А потом ты заберешь меня с собой в Небесный Лес, правда?

Он поцеловал ее в губы, и она замолчала.

…Бежал обратно в лагерь русов – не замечал дороги.

Рассудок и сердце перестали понимать друг друга.

«Ты пропал! – кричал рассудок. – Стержень, на котором держалось твое мужество, сломан! Ты теперь такой же, как все! Ты перестал быть сильным! Ты боишься смерти!»

А сердце обходилось без слов, и его голос действовал сильнее.

Так теперь будет всегда, вдруг понял Дамианос. Разум и сердце между собой не договорятся. И ему сделалось по-настоящему страшно.

Прокрадываясь в землянку мимо дрыхнущего часового, он поднес к лицу ладонь. Она пахла Радославой. Жизнью.