Огненный перст Акунин Борис
– Не пошлет, – уверенно ответил Дамианос. – В хазарском царстве раздор и смута. У кагана настоящей власти нет, правит за него бек. Но и беку не до вас. Из Степи напирают кочевые угры. Вся хазарская сила на них уходит. Ничего не давайте и скажите, что больше дани платить не будете. Да пригрозите, что сами на них походом пойдете.
Кый послушал перевод. Спросил про угров – что за народ, сильно ли страшен и не вздумает ли, обойдя Хазарию, на Данапр прийти.
– Не обижайся, князь, но к вам сюда никакие кочевники не пойдут. Путь далекий, а поживиться нечем. Когда твой град станет богат, тогда жди злых гостей. А пока будь спокоен.
Воислав от таких речей разъярился бы – был спесив. Кый же лишь покивал, довольный.
– Ступай теперь, – сказал Хрив. – Про хазар князь решит.
А перед рассветом пришла Гелия. Радостно сообщила:
– Кый говорит: Демьян – самое ценное, что привезли греческие корабли.
Дамианос подумал: «Значит, перехожу на следующий стадиум». Стадиум третий назывался «Вожжи в руках». Теперь куда направишь повозку, туда она и поедет.
Далее в дамианизации случился двухнедельный перерыв. Князь отправился в объезд лесных селений собирать дань. Гелию взял с собой – не мог обходиться без новой полюбовницы. Это было необычно. В походы, даже мирные, славяне женщинне берут. Дамианос испугался, что обитательницы бабьего терема не простят темнокожей чаровнице такого успеха, но, увидев, как сердечно, с объятьями, Гелию провожали в путь другие наложницы, успокоился. Эфиопка чем-то сумела завоевать их расположение. Значит, не хвасталась, когда говорила, что умеет управляться не только с мужчинами.
Пока князь отсутствовал, аминтес без дела не сидел. Нанес на разлинованные табулы точный рисунок укреплений города, а также изучил окрестности – нашел места, где удобно встать скрытным лагерем. Возможно, Кый окажется неподатлив, и тогда, как знать, придется уходить к другому князю, чтобы его руками устранить угрозу.
А что полянский вождь для империи опасен, Дамианосу было уже ясно. Кый силен, умен, хладнокровен. Он сумел создать крепкую, для славянского мира удивительно дисциплинированную державу. Еще не царство, но уже костяк государства. Гелия легко могла бы отравить того, кто делит с нею ложе, но, пожалуй, княжество от этого не распадется. У Кыя есть сыновья, и старший уже командует конной дружиной. Нет. Этот данапровский волдырь нужно выдавить до конца, иначе проблема останется.
Но сначала требовалось вызнать, каковы стремления Кыя. Почему он так подробно выспрашивает про Византию? Если собирается идти походом, времени мало. Но если колеблется, может быть, удастся повернуть его в иную сторону. Например, против тех же хазар.
О чаяниях полянского князя Дамианос узнал в первый же вечер после возвращения Кыя.
Во дворе горели факелы, ржали еще не развьюченные лошади – дань была обильна, сгружали ее долго. Усталая дружина, ездившая по лесам, пила и пела в трапезной. Дамианос уже знал: когда воины так шумят, князя с ними нет.
Кый ужинал у себя. И пригласил – впервые – разделить стол.
Сидели втроем. Ели мало.
На сей раз князь говорил сам, а Хрив переводил фразу за фразой. Сказать ему, чтоб не утруждался, было нельзя, а жаль. Кый излагал такое, что Дамианос жадно ловил каждое слово. Он никогда еще не слышал, чтобы варвары рассуждали столь складно и разумно.
– У нас, славян, как? – неторопливо начал Кый без всяких предисловий. – Чуть кто из князей в силу вошел, тысячонку копий имеет – сразу глядит, кого из соседей пограбить. Наберет добычи, захватит полон, и рад. А мне думается, от такого житья прибытку мало. Хочу по-другому державу строить. От торговли достатку больше, чем от набегов. Но прибыль станет во стократ богаче, если я сумею весь путь, от моря до моря, под себя взять. Ваши греческие купцы ли с юга поплывут, франкские ли с севера – все товары везут, пошлину платят. Потому что я им и людей для волока дам, и от разбойников обороню, и ладьи починю, а то новые построю, продам. Всем от этого выгода. Вот вы, греки, когда караван снаряжаете, сколько с собой охраны берете? Оно и дорого, и груза меньше. А я под себя пороги возьму, крепостцу там поставлю. И по берегу конную дружину в сопровождение пошлю. Сколько мне купцы за то заплатить согласятся? Думаю, не двадцатую часть товара, как ныне, а пятую. Как, по-твоему, Демьян? Дадут они пятину?
Дамианос слушал – только диву давался. Мысли летели стремительной чередой.
Так может говорить только великий муж. Не вождь дикарей, а будущий правитель государства.
Рано или поздно славянские племена все равно объединятся – под властью если не Кыя, так другого. Появится честолюбивый и везучий предводитель, но рядом не окажется аминтеса, совпадут неудачные для империи обстоятельства, и на равнинном пространстве меж Скифским и Сарматским морями возникнет большая держава. Это неизбежно. Славяне размножились и окрепли, у них есть потребность слиться в единую силу.
Если этого все равно не миновать, стоит ли противиться естественному ходу событий? Чем оставлять исход на волю случая, который, очень возможно, вынесет на поверхность царя воинственного, не лучше ли поддержать мирного и рассудительного Кыя?
Но такое решение вне полномочий аминтеса. Принять его может только пирофилакс – и то с санкции высшей власти.
Нужно отправить в Константинополь донесение и запросить инструкций – вот к какому выводу склонялся Дамианос, кивая Хрива.
Тот вдруг перестал переводить. Они с князем перемолвились несколькими словами, которые заставили аминтеса насторожиться.
– Гляди, чтоб он про того грека не прознал, – сказал князь негромко. – Им встречаться нельзя.
– Не встретятся. Тому велено за дверь носу не совать.
– Хорошо. Что он? Важное что добыл?
– Важней некуда, княже. Ты бы сам сходил, с ним поговорил.
– Схожу. Демьяну-колдуну скажи – завтра добеседуем.
Дамианос вернулся к себе, не зная, что и думать. Какой еще «тот грек»? Откуда? Какие важные сведения мог доставить этот неведомый гонец, которого держат взаперти? Почему двум грекам нельзя встречаться?
Ночью ждал Гелию с нетерпением. Дал задание: как угодно, любыми ухищрениями, но выманить у князя ответы на все эти вопросы.
Еще тревожней стало, когда на следующий день вечером не позвали к князю, хотя важная беседа осталась незаконченной.
Что-то происходило. Но что?
– Узнала? – накинулся он на сестру, едва она глубокой ночью переступила порог темной комнатки. – Разговорила его?
– Нет мужчины, которого я не сумею разговорить, – шепнула Гелия, и на сей раз ее бахвальство у Дамианоса раздражения не вызвало. – Всё выяснила. Известие действительно важное.
– Говори!
– У Хрива в Херсонесе, в канцелярии катапаноса, есть подкупленный чиновник.
– Зачем полянам в Херсонесе шпион? Кый говорил мне, что не помышляет о войне!
– Знаю. Он врал тебе, что хочет жить торговлей. А на самом деле он, как все они, мечтает разграбить Херсонес. Пускай, говорит, Демьян отпишет в Цесарь-град, какой я купцам покровитель. Не надо, чтоб греки меня боялись. Захвачу Херсонес – такие богатства возьму, никакой торговлей столько не наживешь. А я тебя предупреждала: это хитрый лис.
Дамианос обескураженно молчал. Значит, Кый догадался, что всезнающий «колдун» поселился здесь не просто так. Это скверно. Еще скверней, что князь готовится напасть на византийские владения.
– Зачем прибыл лазутчик? Что за важные сведения он привез? Вот бы что узнать… – пробормотал аминтес.
– Узнала, – щелкнула его по носу Гелия и бесшумно рассмеялась. – Я выпотрошила своего обожателя, как рыбу. Даже самый умный и хитрый мужчина, если его как следует ублажить, становится болтлив.
– Ну?
Он придвинулся.
– Чиновник сбежал из Херсонеса, потому что стража перехватила гонца, посланного к нему из Кыева. Испугался, что тот не выдержит пыток, и удрал. Но прибыл не с пустыми руками. Дал Кыю ключ, как взять город без боя.
– Что?! Какой ключ?
– Это я не очень поняла, а подробно спрашивать поостереглась. Там есть какой-то подземный ручей, текущий с гор в Херсонес. Грек выяснил, как он проходит. Не знаю, почему это так важно.
– Зато я знаю. – Дамианос шепотом выругался. – Это не ручей. Вода поступает в город по секретной трубе. Проклятье! Это я научил славян, что любую крепость можно взять, если оставить ее без воды. Так Воислав захватил Стрежень – легенды об этом ходят по всей славянской земле. Если проклятый предатель покажет варварам, где можно перекрыть водопровод, Херсонес не продержится и трех дней…
– Кый хочет на рассвете услать этого человека, чтобы ты его не увидел. А тебе будет продолжать морочить голову своими сказками.
– Значит, дело надо сделать сегодня. Где поместили херсонесца, ты не спросила?
– Конечно, спросила. – Гелия гибко, как кошка, потянулась и зевнула. – Я ведь знала, что ты захочешь его убить… Под самым шатром терема есть маленький чердак. Как поднимешься по лестнице – справа. Там херсонесец и спит.
– Теперь я вижу, что аминтес-женщина может быть полезней любого мужчины. – Он потрепал ее по упругим волосам, развернул и подтолкнул в спину. – Иди. У меня мало времени.
– Убей его так, чтобы не было похоже на убийство. Не хочу, чтобы Кый меня заподозрил.
– Не учи меня моему ремеслу, девочка. Иди.
Труднее всего было подняться по скрипучей лестнице бесшумно. В некоторых местах, где ступени совсем рассохлись, пришлось ложиться животом на перила и подтягиваться на руках.
Зато нужную дверь Дамианос нашел быстро. Аминтесов учат искусству ночного зрения, поэтому, войдя в комнату, он сразу разглядел лежащего на скамье человека.
Смочить тряпку морфофором. Подкрасться. Зажать предателю нос и подержать.
Морфофор – это сонное зелье, после которого сам человек не просыпается. Только если кто-то растолкает в течение одного часа. Потом буди не буди – поздно. Глубокий сон становится смертью. Никаких следов не остается.
На всякий случай придется час покараулить на лестнице, в темноте – чтоб никто не вошел и не разбудил спящего. Потом можно возвращаться к себе.
Только и всего.
На цыпочках он приблизился к скамье, затаив дыхание и не сводя глаз с лежащего.
Еще пять шагов. Четыре. Три…
Вдруг из тьмы, с двух сторон, Дамианоса схватили крепкие руки. Приподняли, швырнули на спину, прижали к полу.
Щелкнуло кресало. Зажегся огонь.
На лавке лежал не человек – груда тряпья.
За руки и за ноги аминтеса держали четверо дружинников.
А у стены, подбоченясь, стоял, поблескивал глазами полянский князь.
Ловец в ловушке
– Как же ты его кончать думал? – спросил Кый с усмешкой. – Придушил бы?
Дамианос попробовал вывернуться, но воины навалились сильнее. Чтобы не вскрикнуть от боли, аминтес заскрипел зубами.
Мысли были короткие, рваные.
Как…? Почему…? Откуда…?
– Что молчишь? – князь подошел к скамье, сбросил на пол тряпье, сел. – Ты ведь знаешь по-нашему.
Появилась мысль чуть более длинная: «Всё пропало. Я погиб. Кончено». Но Дамианос испытал не ужас, а совсем другое чувство. Более всего оно было похоже на облегчение.
Одно кончено – жизнь. Зато начнется другое. Главное. То, что после смерти. Та, которая после смерти.
Мук, которым его могли подвергнуть перед неминуемой казнью, он не боялся. Аминтесов учат, как избежать страданий, если шансов на спасение нет. Есть несколько верных способов оборвать свою жизнь, даже когда связаны руки. Самоубийство, конечно, смертный грех и осуждается церковью, но многое из того, чему учат в Сколе, противоречит христианскому закону. В Гимназионе Слово Божье не преподают. И часовни там нет. Пирофилакс говорит: «Кто спасает ближних своих, уже душу спас, а в случае чего монахи отмолят». Хоть бы и не отмаливали – у Дамианоса своя вера.
Поняв, что дело проиграно и конец неизбежен, он сделался почти спокоен. «Почти» – потому что полной отрешенности мешало одно: любопытство. Как вышло, что предводитель дикарей раскусил лазутчика высшей категории и так ловко заманил в ловушку?
– Не возьмешь в толк, чем себя выдал? – понимающе покивал князь. – Узнали тебя. Помнишь, как после охоты я тебя рядом с собой на крыльцо поставил и горожанам благодарить велел? Как люди подходили, кланялись? Это я хотел, чтоб на тебя хорошенько посмотрели. Ко мне в Кыев отовсюду приходят. Потому что здесь жизнь спокойная, и всегда служба сыщется. Узнал тебя один пришлый человечек, северич с Бог-реки. Он раньше у князя Воислава был. Который в греческие края с дружиной ушел. И сгинул. А повел Воислава на море волхв и колдун именем Гад. Ты самый это и был.
– А зачем ты вздумал меня людям показывать? – спросил Дамианос. Отпираться смысла не было. Опознали – никуда не денешься. – Чем я показался тебе подозрителен?
Интересно было узнать, в чем он совершил ошибку.
– Спокойный ты, – подивился Кый. – Бесстрашный. И ловкий. Хорошо цесарю, коли у него все слуги такие. Только в одном ты просчитался. Не надо было меня дураком считать. Я сто раз на медведя ходил. Рогатину перед охотой хорошо проверяю. От нее жизнь зависит. А тут вдруг сломалась. С чего? Стал потом смотреть – подрезана. Кому понадобилось? Мои люди верные, им меня губить ни к чему. Один там чужой был – ты. И очень уж ты быстро матерого застрелил. Будто заранее знал, что меня спасать придется. Э, думаю, а грек-то хитер. Зачем такое устроил? Коли для того, чтоб благодарность мою заслужить, то просто хитер. А коли для чего иного – тогда вдвойне хитер. И стал я к тебе приглядываться, Гад-Демьян. Чтобы понять, какая в тебе хитрость, обычная или двойная.
«Сам ты хитер, – подумал Дамианос. – Права была Гелия. Как есть – лис». Он совершил худшую из ошибок, какие только может допустить аминтес: недооценил противника. Считал себя ловцом – и сам угодил в ловушку. Да как крепко! Хуже, чем когда попал в хазарский плен. Тогда был молод, малоопытен, а ныне оправдываться нечем.
– Почему ты не велел меня убить? Зачем к себе допускал? – спросил он, глядя на полянского князя с интересом и невольным уважением. Что ж, такому противнику, пожалуй, и проиграть незазорно.
– Рассказываешь интересно, – засмеялся Кый. – Советы даешь хорошие. Воиславу ты тоже хорошие советы давал. Пока тот на греков в поход не засобирался. И понял я. Ты не убийца. Ты лазутчик. Прислан за мной доглядывать. Не вздумаю ли я на ваши земли походом идти. Для того мы с Хривом и придумали про корсунского грека при тебе поговорить. Если попробуешь того грека отыскать и кончить – так и есть. Значит, ты тут сидишь греческой земли оберегателем. Верно или нет?
Дамианос молчал, потрясенный тем, что варвар оказался столь проницателен. Зачем только князь тратит время на разговоры с разоблаченным лазутчиком? Не для того же, чтоб покичиться. Кый не из бахвалов.
– А не велел я тебя гридям на мечи взять и беседу с тобой беседую вот почему… – опять покивал князь, как бы показывая, что заметил во взгляде грека недоумение и понял причину. – Убей я тебя – на твое место другого пришлют. Поди знай кого. А ты – вот он. Я тебя знаю. Ты мою думу тоже знаешь. Я ведь давеча тебе правду говорил. Про то, что торговля краше войны. И Корсунь мне ваша ни к чему. Захвачу я ее – перестанут греческие корабли приходить. Встанет торговля. Прибытку сам-десять, а убытку сам-сто. Живи у меня в Кыеве открыто, Демьян. Не лазутничай. Помогай мне советом и делом. Я цесарю не в опаску. Мне с вами не воевать – союзничать надо. Что скажешь? Не держите его, ребята. Ступайте. Вы больше не нужны.
Дружинники разжали цепкие лапы, поднялись, вышли.
Потирая ноющие запястья, Дамианос сел на полу.
Варвар оказался еще умнее, чем думалось. И не варвар он, а истинно мудрый правитель. Всё, что сказал – разумно.
Смерть отодвинулась, опасность отступила. И умиротворение тоже растаяло. Душу охватило беспокойство. Не из-за предложения, которое сделал князь. Про это пусть Кириан решает. Надо доложить и ждать ответа. Может быть, пирофилакс рассудит, что Кый слишком умен и иметь столь дальномыслящего соседа опасно. А может, империя будет рада обзавестись на северном рубеже союзником, всецело зависящим от византийской торговли. Это дело государственное, не аминтесу решать. Но вот что будет с Гелией? Ясно же: Кый ее раскусил и использовал для того, чтобы заманить лазутчика в приготовленный капкан.
Князь, видно, отпустил людей неспроста. Густые черные брови сдвинулись, взгляд стал грозен.
– По глазам вижу, что согласен. Но допрежь всего надо нам с тобой вот что решить, Демьян. Знаю я, что Гелька к тебе по ночам бегает. Покапает мне зелья, чтоб спал, как чурбан – и бегает. Хотел я ее за неверность зарубить. Не могу. Без нее жизнь мне будет не в радость. Но одну бабу на двоих делить мы не будем. Моя она!
От облегчения Дамианос засмеялся. Князь не ждал этого – побагровел. Рука легла на рукоять кинжала. «Мудрость мудростью, а голову из-за женщины потерять может. Это хорошо. Ай да Гелия!» – подумал аминтес.
– Не баба она мне. Сестра.
Теперь засмеялся Кый.
– Все еще числишь меня дураком, грек? Сестра! Она черная. Других таких и на свете нет.
Улыбаясь, Дамианос задрал до шеи рубаху.
– Матери у нас разные, потому мы не похожи. А отец общий. Ты у нее родинку под левой грудью видел? Гляди, у меня такая же.
Князь подошел, прищурился. Гнев в глазах потух.
– Ишь ты. Стало быть, ты мне шурин?
Получалось, что так. У славян наложница, если она живет в доме, считается все равно что женой, разница невеликая.
– Тогда ходи к ней открыто, днем. А по ночам у меня за спиной шушукать нечего…
Широкий лоб Кыя собрался морщинами, взгляд снова изменил выражение, и Дамианос догадался, что князь думает уже о другом. Кажется, главный разговор был еще впереди.
– Теперь про главное с тобой говорить хочу. Коли ты мне советчик и подручник. Не бойся, грекам от этого дела вреда не будет. Только польза… Сядем на лавку. Беседа долгая.
Сели. Дамианос – на краешек, из почтения.
– Путь от моря и до моря длинный. – Князь снял пояс, положил на лавку. Показал на нижний конец. – Внизу никого нет, только разбойники бродят. Но эти ладно. Когда я в силе буду, крепость поставлю на порогах, я говорил… Здесь вот, в середке, всё мое, и тут тихо, спокойно. Но на другом конце, за волоками, где реки в другую сторону текут, стало неладно. По-над Ильмерь-озером в позапрошлый год сел пришлый князь. Имя ему Рорик. Рода он не славянского – варяжского. Варяги до нас и раньше доходили, малыми ватагами. Пограбят городки, людей заберут и назад уплывают. Это ладно. Но Рорик пришел и не уходит. Говорят, город поставил или, может, крепость. Силу копит. Новые варяги к нему из-за моря прибывают. Окрестных людей всех к руке прибрал. Они ему дань платят. Славяне, емь с чудью – все платят. И это бы ладно. Мне что? Беда в другом, Демьян. Купцы с севера к нам ходить перестали. Ваши, южные, плывут, а встречь – никого. Я знаю, греки большим кругом по морям ходят и с другой стороны в Цесарь-град возвращаются. Они вам про Рорика рассказывали?
Дамианос, и так слушавший очень внимательно, встрепенулся.
В Константинополе говорили, что позапрошлогоднему весеннему каравану давно пора бы уж вернуться. Ушли корабли, и будто сгинули.
– Я головному человеку вашего каравана про Рорика говорил, предупреждал, – продолжил князь. – Глядите, мол. На севере лихо. Он не послушал. Пустое, сказал. Откупимся. Хорошо, коли так…
Кый с сомнением покачал головой.
– Ты осторожен и дальновиден, княже. Не может быть, чтобы ты к варягам лазутчиков не посылал. Что они про купеческие корабли говорят?
– Посылал, как не посылать. – Князь вздохнул. – Только никто не вернулся. Знать, поставил Рорик на всех речках-тропах заставы. И охотникам-емчанам велел всех чужих ловить. Тамошняя емь свои леса зорко стережет. Никто безвестно не прошмыгнет… Ты слушай, Демьян. Я тебе еще не всё сказал…
Он продолжил, угрюмо глядя на свои сцепленные руки.
– Ты меня уже знаешь. Я без нужды не воюю. Послал к Рорику посольство. Чтоб передали варяжскому князю: давай речным путем вместе владеть. От волоков вниз – я. От волоков вверх – ты. Сговоримся равную пошлину брать: я десятину и ты десятину. Всем выгода…
– Что он ответил? – спросил Дамианос, потому что князь замолчал.
– Что ответил? Не вернулись послы. Послы – не лазутчики. Лучшие люди, нарочитые. У каждого свой род. Нельзя попустить. И отправил я малую дружину – послов вернуть… Мало не доходя Ильмерь-озера, на Кресторечье, нашлись послы. Мертвые, все трое. И челядь, девять человек. Не просто мертвые, а… – Кый содрогнулся. – Навроде рыб потрошенных. Требуха вынута и ребра зачем-то все наружу вывернуты. Столб воткнут. На нем деревянная птица, орел… Напугалась моя дружина. Побежала оттуда, даже тел не подобрала. И бежала целый день, а потом еще целую ночь… Вот они какие, Рориковы варяги. Боюсь я их, Демьян.
– Погоди, ведь у тебя в дружине тоже варяги есть.
– Есть с дюжину. Самые лучшие воины. Храбрей и сильней у меня нет. А знаешь, кто они? Те, кого сами варяги от себя прогнали за то, что слабы или трусливы… Так-то. Ихние худшие у меня за лучших числятся…
И стало видно, что этому умному, мужественному вождю действительно жутко.
– Страшней всего, что я никак в толк не возьму: зачем Рорик силу копит и почему со мной говорить не хочет? Сон потерял. – Он усмехнулся, будто вспомнив о чем-то малосущественном. – Я ведь как про Гелькино зелье догадался? То ночами всё думы мучили, а тут дрыхну, будто барсук. С одной постельной утехи так не уснешь. – И снова помрачнел. – Я тебе вот что скажу, Демьян. Князь варяжский неспроста там сел, никого в эту сторону не пускает. Как войско накопит, на меня пойдет. И возьмет Кыев-град. Со своими волками лютыми, да внезапно – непременно возьмет. А дальше знаешь, что будет? С нас, полян, Рорик сильно не разживется. Не мы ему нужны. Ему надо поближе к южному морю сесть. Чтобы оттуда на вас, греков, за добычей ходить. И Корсуня тому Рорику мало будет. Он захочет сам Цесарь-град на меч взять.
Поглядев на слушателя и заметив, как у того по лицу скользнула скептическая гримаса, Кый вздохнул:
– Не веришь? Зря. Когда Рорик вместо меня здесь сядет, он всех славян под себя подомнет. Древлян, вятичей, бужан, уличей, северичей – всех. Добавит к варяжской дружине славянскую и на вас пойдет. Если меня на Днепре, Данапре по-вашему, не станет, вот с кем вам, грекам, придется дело иметь.
«А ведь он прав, – подумал Дамианос. – В Европе вэрингов сначала тоже считали обычными морскими разбойниками – пограбят да уйдут. Но в Академии рассказывали, что вэринги захватывают земли в Британии и Германии, а оттуда по морю и по рекам добираются чуть не до Иберии. Живут они войной и разбоем. Договориться с ними о мире еще никому не удавалось…».
– К чему ты ведешь, княже? Чего от меня хочешь? Чтобы я отправился в Цесарь-град и попросил для тебя подмоги?
– Подмоги… – Кый покачал головой. – Дорога до Цесарь-града долгая. По реке плыть – это надо много кораблей собирать. Если сушей ехать, с конной охраной, только к концу лета доберешься. Пока цесарь думать будет, пока войска пришлет. Если вообще пришлет… Да и не надо мне тут греческого войска. Знаю я, каково это – чужое войско к себе пускать.
«Не пришлют сюда никакого войска, – сказал себе Дамианос. – Дорого. Есть у империи заботы более неотложные, чем какой-то Рорик. Вот если подтвердится, что речной путь перекрыт – тогда другое дело».
– А вдруг варяги скоро нападут? – Князь смотрел с тревогой. – Что у них на уме – поди знай…
– Говори прямо. Чего ты от меня хочешь?
– Скажу. Ты ловок, оборотист. Отправляйся к Рорику. Сделай то же, что у Воислава делал. И что в Кыеве сделать хотел. Стань у варягов своим. Сойдись с их князем. Оплети его, убеди, заколдуй. Чтобы не шел к нам на Днепр. Никого другого, кто мог бы такое исполнить, я не знаю. Ты – можешь. Вижу это, знаю. Отправляйся на север, Демьян. Не для меня – для своего народа. Я тебе провожатых дам. До волоков довезут и на Ловать-реку спустят, откуда до Ильмерь-озера прямой путь. Дальше не пойдут, забоятся… Вот что хуже всего, Демьян. Мои люди с тем Рориком еще не воевали, а уже боятся.
Надолго умолкли. Дамианос размышлял, взвешивал «за» и «против».
По правилам, менять цель задания без санкции Сколы не полагается. Приказано работать с полянским князем, а не с каким-то неведомым вождем вэрингов. С другой стороны, экспедицию на север можно рассматривать как некоторое усложнение того же самого задания. В конце концов, пирофилакса ведь заботит не Кый, а безопасность имперских земель и торгового пути…
Если бы к варягам был внедрен кто-то из аминтесов, можно было бы с ним связаться. Но варяжского направления в Сколе пока не существует. Гелия говорила, что этот варварский язык начали изучать совсем недавно…
Князь терпеливо ждал ответа.
– Хорошо. Съезжу, – наконец решил Дамианос. – Но без языка мне близ варяжского князя делать нечего. Просто посмотрю своими глазами, что за Рорик такой, и вернусь.
– А я думал, ты все языки, как свой грецкий, знаешь, – удивился Кый. – Ты же колдун. – Он вспомнил что-то, нахмурился. – Еще вот что. Один емчанин, которого мои люди на Кос-реке поймали, рассказывал… Не знаю, правда ли, нет ли… Будто есть у Рорика сильный волхв. Сам слепой, но каждого человека насквозь видит. И будто бы, как поймают варяги кого чужого, сразу тащат к тому волхву. Кто с недобрым пришел, того слепой велит смерти предать. Так, наверно, и с моими лазутчиками вышло…
«Сказки, – подумал Дамианос. – А вот что вполне вероятно – что у Рорика в Кыеве есть свои шпионы. Из тех же финнов-емчан, которых здесь полным-полно».
– Завтра в ночь уйду, князь. Но гляди: чтоб никто кроме гребцов не знал. И им скажешь, только перед тем как в лодку сядут.
– Так и сделаю, – пообещал Кый. – Сам провожу, сам посажу.
Путь на север
– Храни тебя Перун, а своему грецкому Кресту сам молись, – сказал на прощанье князь и пошел от воды прочь, приземистый, почти квадратный. Песок скрипел и охал под его чугунными шагами.
Над ночным Данапром стелилась сизая дымка, от которой тьма казалась не черной – серой. Ни луны, ни звезд – с погодой повезло.
Автоматон Магог уже сидел, где велено – посередине лодки, между местами для гребцов, пришедших с Кыем. Их было двое: рослые, плечистые отроки из младшей дружины. Князь сказал им:
– Демьяна слушайте. Он вам голова. Доставите до Ловати. После вернетесь. И сразу, ни с кем не говоря, явитесь ко мне. Ясно?
– Ясно, княже, – ответили те и больше ничего не спросили. Порядок у Кыя в дружине был крепкий.
Дамианос объяснил: грести по очереди, безостановочно. Не разговаривать. Голоса по воде далеко разносятся. Весла были обернуты кусками шкур. Съестное и мешок с дорожным набором аминтеса лежал под скамьей, близко.
Вот и всё. Можно отправляться в путь. В Кыеве дела пока что окончены.
За последний день Дамианос продал для княжьих закромов весь запас зерна, полученное серебро закопал в надежном месте, за городской стеной. По возвращении пригодится. Подготовил на шести табулах подробное донесение для пирофилакса. Князь обещал отправить в Херсонес сухим путем. Написано было шифром, непосвященный не поймет.
А еще поговорил с сестрой – открыто, средь бела дня.
Сказал, что Кый всё знает, но бояться его незачем. Ей ничто не угрожает. Объяснил, куда уезжает и зачем. Велел проследить, чтобы донесение ушло безотлагательно и чтоб восковые таблички были получше упакованы.
Напоследок проговорил непривычное, с усилием:
– Если я не вернусь… А я могу не вернуться, потому что никогда не имел дела с вэрингами, не знаю их повадок и языка… Если я не вернусь, доведи дело до конца. Следи за Кыем. Не ослабляй «вожжи»… И еще знай: мне было хорошо с тобой работать.
– Мне тоже, – с улыбкой ответила африканка. – Удачи в пути, братишка.
Он был немного уязвлен беспечностью ее тона, но Гелия держалась правильно – как заведено у аминтесов.
– Первый, на весла, – велел Дамианос бородатому дружиннику. Второй был совсем молодой, с одними усами. – Так и буду вас звать. Ты – Первый, ты – Второй. В дороге тоже молчать. Ни единого слова.
Незачем ему было узнавать их имена. И в лица вглядываться тоже ни к чему.
Он уперся в нос лодки, готовясь оттолкнуть ее от берега и потом впрыгнуть.
– А вот и я, – сказал сзади по-гречески веселый женский голос.
Гелия!
Похожая на ночную тень, она вынырнула из тумана и, обняв Дамианоса, звонко его поцеловала. Потом легко, словно белка, прыгнула в лодку. На эфиопке была длинная накидка, за плечами котомка.
Отроки испуганно вскинулись: у Гелии в темноте лица было не видно – блестели только белые зубы и глаза.
– Греби! – велела она Первому по-славянски. Тот послушно зачерпнул воду лопастями. Лодка отошла от берега.
– Ты что затеяла? – прошипел Дамианос. – Я же приказал…
– Помолчи, глупый. – Она уже удобно устраивалась на задней скамье. Свернула и подложила, чтоб мягче сидеть, его плащ. – Я с тобой, дураком, не спорила, потому что спорить с дураками незачем. Ты только раскричался бы и всё испортил. А теперь ты меня не прогонишь. Думаешь, зачем я тебя только что обняла и поцеловала? У славян брат с сестрой так не делают, только любовники. Дружинники вернутся – расскажут. И придется Кыю, хочет он того или нет, меня зарубить. Иначе ему зазор. Так что мне обратного пути теперь нет. Садись рядом, братец. Места хватит, я подвинусь.
– Разве ты не знаешь, что приказы положено исполнять? – в бешенстве прорычал он.
– Только если они разумные. Без языка ты у вэрингов мало что сумеешь. Либо вовсе пропадешь. А я их скрипучее наречие знаю. И потом, разве ты еще не понял, что вдвоем мы можем сделать гораздо больше?
– А как быть с Кыем?! – Дамианоса трясло от ярости, что случалось с ним очень редко. – Об этом ты подумала?! Если мы даже успешно выполним задание, мы не сможем сюда вернуться! Дружинники – ты права – расскажут князю. Он вообразит, что мы его обманывали.
– А Правило одиннадцатое, «Обрезание нитей»? – проворковала Гелия. – У князя Рорика в Кыеве наверняка есть глаза и уши. Когда гребцы вернутся, они могут проболтаться о лазутчике, отправленном на север. Ты не можешь этого допустить. Так что Кый ничего не узнает. Не сомневайся: вернусь – он будет счастлив.
– Обрезанные нити про поцелуй не расскажут. Это значит, что я могу тебя высадить, – пробурчал он, но уже знал, что этого не сделает. С Гелией больше шансов на успех. И потом… От мысли, что она будет рядом, сделалось радостно.
Вверх по Днепру шли восемь дней и ночей, без остановки. К берегу ни разу не пристали. Бородатый (он же Первый) и Усатый (он же Второй) гребли по очереди. Иногда Дамианос, видя, что дружинники выбились из сил, сажал на весла автоматона. Ели холодное, из припаса: черствые лепешки, вяленую рыбу, копченое мясо. Запивали водой из реки. В реку же справляли нужду. Когда это делала Гелия, славяне закрывали глаза – глядеть на женское нечистое считалось плохой приметой.
Все молчали. Дружинники – потому что приказано. Магог был бессловесен. Аминтесы не разговаривали из осторожности. Правило девятнадцатое («Мидасовы уши») гласило: «При посторонних, даже если это глухие или дикари, ни о чем существенном не говорить». А о несущественном Дамианос болтать был не расположен. Гелия попыталась было, но он не отвечал, и эфиопка оставила его в покое. Она обнаружила удивительную способность спать по двадцать часов в сутки. Лежала на дне, свернувшись калачиком, и сладко посапывала. Проснется, съест что-нибудь – и опять спит.
Дамианос глядел по сторонам. Так далеко на север он никогда еще не забирался. Берега были сплошь лесистые. На холмистом, правом, через каждые пятнадцать-двадцать миль стояли городища: маленькие поселки на десяток домов, огороженные частоколом. Край этот был заселен гуще, чем другие славянские земли. Верный признак, что под Кыем живется спокойно, река и лес хорошо кормят, а проходящие мимо караваны позволяют приторговывать и подрабатывать: продавать еду, мех, доски на починку судов или же потянуть корабль против сильного течения.
Жители городищ и рыбаки смотрели на лодку без интереса. Ничего примечательного в ней не было – плывут люди по каким-то своим делам, и ладно. И очень хорошо, что спящую без пробуда Гелию было не видно. На черную бабу обращали бы внимание.
Данапр постепенно сужался. Здесь он еще был не великой рекой, а среднего размера речкой.
На девятый день бородатый дружинник показал знаком, что просит позволения говорить.
– Там вон Гнездовский волок, – сказал он осипшим от долгого молчания голосом и показал на холм, где виднелись крыши не городища, а целого городка. – Прикажи к берегу править. Князь дал куну серебра. Дадим гнездовцам. Перетащат лодку в Касплю-реку.
– Нет. Плыви мимо, – качнул головой Дамианос. – Высадимся выше. Ночью сами перетащим.
Ни к чему гнездовским обитателям знать, что к северу идет лодка, в которой четверо мужчин и диковинная женщина.
Из-за того, что прождали дотемна и потом волокли лодку своими силами, ушло много времени. Еле управились к следующему полудню.
Зато по Каспле, неширокой, темноводной, поплыли много быстрей, потому что она текла куда надо – к северу.
Здесь никто не жил. Городища были редки, стояли пустые.
– Куда ушли люди? – спросил Дамианос.
– Кто знает… – был ответ.
Дружинники сделались напряженными. Всё оглядывались по сторонам, будто ждали беды.
На третий день добрались до второго волока.
– Этот последний, – сказали гребцы с облегчением. – Перетащим в Ловать, а дале не пойдем. Так князь велел, ты сам слышал.
Когда спустили лодку в воды новой реки, на вид неотличимой от Каспли, Дамианос спросил:
– Может, еще погребете? Серебро, которое гнездовцам не дали, ваше будет.
– Нет, – сказал, поежившись, усатый.
Бородатый, осмелев от того, что княжеское задание исполнено и грек им больше не начальник, дерзко прибавил:
– Сами плывите, нам жить не надоело.
– Жаль, что не надоело, – мирно ответил аминтес. И убил бородатого ударом кинжала в глаз. Усатый ахнул, попятился. Его Дамианос сшиб наземь ударом ноги, прижал коленом, перерезал горло.
– Ловко управился, – похвалила Гелия. – Что Кыю скажем, если вернемся?
– Мало ли куда они делись. Край тут глухой. Да и не будет он допытывать. Он умный…
Автоматон, равнодушно наблюдавший за убийством, по команде хозяина спустил трупы в воду. Течение унесет их вниз.
«Такая служба, – думал Дамианос, отмывая забрызганный кровью рукав. – Христовы заповеди не для нас. Кто спасает ближних своих, уже свою душу спас».
Он и сам не знал, зачем каждый раз, убив кого-то по необходимости, ищет для себя оправдания. Верно, по привычке. Никакой вины или каких-то иных чувств давно уже не испытывал. Неприятно, конечно. Да что ж?
Поплыли втроем. Собственно, вдвоем, потому что автоматон – не человек, а машина. Теперь греб он один, без отдыха и остановки. Лишь иногда, чтобы размять нывшие от вынужденного безделья мускулы, на весла садился Дамианос.
Первое городище, которое попалось на Ловати, было не просто пустое, а сожженное дотла.
Причалили. Дамианос походил по пепелищу. Поселок спалили давно, не менее года назад. В бурьяне лежал труп с разрубленным надвое черепом, с которого успела облезть кожа, остались только волосы и борода. В колодезный сруб впилась стрела с неславянским оперением – она засела так глубоко, будто ее выпустил не человек, а крепостной самострел. Только откуда здесь взяться крепостному самострелу? Стрелу пустил какой-то богатырь. Голову тоже разрубили ударом невиданной силы.
Читать бесплатно другие книги:
