Плетеное королевство Мафи Тахира

Tahereh Mafi

THIS WOVEN KINGDOM

Печатается с разрешения

Writers House LLC and Synopsis Literary Agency

Русификация обложки Екатерины Климовой

Copyright © Tahereh Mafi, 2022

© Войтикова Лилия, перевод на русский язык, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

1

На кухне, в отблесках каминного пламени и света звезд, как обычно свернувшись калачиком у камина, вышивала Ализэ. Пятно сажи на щеке, еще одно под глазом, рваные полосы копоти на юбках – на все это девушка не обращала внимания.

Она замерзла, а лучше сказать, продрогла до костей.

Не раз Ализэ мечтала, чтобы ее тело было соткано из петель, тогда она распустила бы их на груди, заполнила пустоту углем, подлила керосина. Чиркнула бы спичкой.

Но увы.

Бережно держа в руках вышивку, девушка подобрала юбки и придвинулась к камину. Ей предстояло закончить работу над затейливым роскошным платьем для незаконной дочери лоудженского посла. В этом месяце заказов больше не предвиделось, но Ализэ тешила себя надеждой, что расшитый ее руками наряд привлечет внимание на балу или званом обеде, где у модниц и возникает зависть и желание заполучить такой же туалет. Пока королевство не ведет войн, званые балы при дворе – частое явление, и Ализэ найдет способ вытрясти монеты из дорогих кошельков королевских придворных, неважно, законнорожденные они или нет.

Вздрогнув от холода, девушка чуть не упала в огонь и едва не пропустила стежок. Как-то ребенком Ализэ заледенела настолько, что заползла прямиком в топку. Она инстинктивно искала тепло и еще не понимала, что в пламени можно сгореть. Не понимала Ализэ и того, насколько уникален ее недуг – зарождающаяся внутри стужа – болезнь, редкая даже для ее народа, а уж им странностей было не занимать.

Просто чудо, что малышка тогда не погибла в огне: одежда на ней загорелась, а дом заволокло едким дымом, от которого щипало глаза. Ализэ поняла, что ее плану не суждено сбыться, по душераздирающему крику матери. Расстроенная, малышка заплакала ледяными слезами: она так и не согрелась, а ее уже вытаскивали из огня руки родительницы – те самые, шрамы от ожогов на которых Ализэ будет изучать все последующие годы.

– Посмотри, что у нее с глазами! – запричитала мать, обращаясь к вбежавшему на крики мужу. – За такое ее убьют…

Девушка потерла глаза и кашлянула, вспоминая эту много раз пересказанную родительницей историю, которая так въелась в память, что голос матери чудился Ализэ словно наяву.

Она проглотила вставший в горле комок сажи. Пальцы совсем заледенели. Измученная, девушка выдохнула свою печаль в огонь – прочь эту копоть, мешающую жить. И тут же закашлялась во второй раз, да так сильно, что проколола мизинец. Неожиданно спокойно приняв резкую боль, Ализэ аккуратно вытащила иголку и осмотрела ранку.

Прокол оказался довольно глубоким.

Уставившись в камин невидящим взглядом – уже в шестнадцатый раз за эту ночь, – Ализэ медленно разжала пальцы, отпуская шелковое платье – тончайшая ткань мгновенно впитывала кровь. Девушка перекусила нитку и швырнула вышитый драгоценными камнями наряд на стул.

Ничего страшного – Ализэ знала, что ее кровь не оставит следа. Однако отдохнуть не мешало, и мастерица оценивающе оглядела лежащую на стуле работу. Тяжелый лиф платья опал на юбку, напоминая плюхнувшегося на стул ребенка. Шелковая ткань обвила деревянные ножки, бисерная вышивка мерцала, отражая свет. В плохо закрытое окно ворвался сквозняк, погасив пламя единственной свечи, и самообладание Ализэ потухло вместе с ней. Платье, шурша, соскользнуло вниз, тяжелый рукав упал со стуком на закопченный пол.

Ализэ вздохнула.

Как и другие ее работы, этот наряд не отличался особым изыском: банальный, устаревший рисунок, сносный, и не более того, фасон. Ализэ же мечтала воплощать в жизнь свои собственные смелые задумки, творить по воле воображения, однако страх выдать себя всегда заглушал эти порывы.

Огненное Соглашение джинны и люди заключили не так давно – еще при жизни бабки Ализэ, а до этого тысячелетиями народы разделяла непримиримая вражда. Несмотря на внешнее сходство с людьми, тела джиннов были созданы из огненной стихии, и это наделяло их особыми преимуществами. Людей же долгое время называли глиной, ибо считалось, что они произошли из грязи и воды. Джинны пошли на заключение Соглашения, несмотря на то, что противоречия между двумя расами так и остались неразрешенными; от нескольких веков нескончаемого кровопролития устали обе стороны, никто больше не хотел смертей.

В честь шаткой эпохи перемирия мостовые города были покрыты позолотой, а все атрибуты с королевским гербом – с почестями преображены. Теперь каждый флаг и каждая монета королевства гласили:

МЕРАС

Да воцарится Равенство навеки.

Равенство, как оказалось, означало, что джиннам придется низринуться до слабости людей, отвергнув свои уникальные способности: скорость, силу и умение становиться невидимыми. Король объявил все это «противоестественными деяниями», которые карались смертью. Этот кусок глины оказался просто неуверенным в себе созданием, которому всюду мерещились изменники. Ализэ все еще слышала крики с улиц и шум доносящихся беспорядков…

Но сейчас она не спускала взора с этого посредственного платья.

Она всегда старалась делать не слишком изысканные вещи; уникальные работы проходили более строгий контроль и частенько объявлялись плодом сверхъестественных способностей.

Лишь однажды Ализэ, почти отчаявшись заработать себе на пропитание, решила впечатлить заказчика не красотой изделия, а своим мастерством. Сшитое ею платье оказалось не только на порядок качественнее изделий местных модисток, но и было готово всего за четверть установленного срока, и плату она брала вдвое дешевле.

Эта оплошность едва не отправила ее на виселицу.

В магистрат на Ализэ донес не заказчик, а портниха, упустившая работу. Лишь чудом девушке удалось скрыться в ночи от преследователей, и она бежала из родной деревушки в город, надеясь затеряться среди толпы.

Если бы Ализэ могла избавиться от своего бремени! Но ей нельзя было выделяться, ведь ее родители жизни свои положили ради того, чтобы она могла вести спокойное существование, а потому вести себя неосторожно значило свести на нет их усилия.

Ализэ давно научилась отказываться от своих чаяний и надежд.

Девушка встала, и вместе с ее юбками взметнулось облако сажи. Надо было вычистить кухонный очаг до того, как утром спустится госпожа Амина, иначе Ализэ, скорее всего, снова окажется на улице. Несмотря на все ее старания, это случалось чаще, чем она могла сосчитать. Ализэ знала, что для избавления от джинна особые причины не нужны, но эти мысли ее не утешали.

Она взяла метлу и слегка вздрогнула, когда огонь совсем угас. Было поздно, очень поздно. Что-то в мерном тиканье часов заставило сердце Ализэ сжаться. Она всегда боялась темноты, хотя и не знала почему. Ей больше нравилось шить при свете солнца, но в это время она скребла полы и мыла уборные Баз Хауса, величественного поместья Ее Светлости, герцогини Джамилы Фетрусской.

Ализэ никогда не встречалась с герцогиней лично и только издали видела эту блистательную пожилую женщину. Все дела с прислугой вела госпожа Амина, экономка, которая назначила Ализэ испытательный срок из-за отсутствия у нее рекомендаций. Без них Ализэ не полагалось ни общаться с остальными работниками, ни собственной комнаты в крыле для слуг. Вместо этого ей отвели гнилой чулан на чердаке, где были только раскладушка, изъеденный молью матрас и половинка свечи. Свою первую ночь в Баз Хаусе Ализэ пролежала на узкой койке без сна и едва дыша. Ей не было дела ни до плесени, ни до моли: Ализэ считала, что ей сказочно повезло. Получить работу в таком богатом доме, когда ты джинн, само по себе было чудом, а ей еще и позволили остаться здесь и получить передышку от стужи зимних улиц…

Конечно, после смерти родителей Ализэ не раз устраивалась на работу, и ей часто разрешали ночевать в сарае или на сеновале; но собственной комнаты у нее не было никогда. Впервые за многие годы у Ализэ появилась возможность уединиться, и она была так переполнена счастьем, что боялась, как бы пол под ней не провалился. Той ночью, пока она изучала деревянные балки потолка, опутанные паутиной, ее била дрожь. И даже когда здоровенный паук размотал нить и опустился перед самым лицом Ализэ, она лишь улыбнулась, прижимая к груди бурдюк с водой.

Это было единственным, о чем она попросила.

– Воды? – нахмурившись, переспросила госпожа Амина так, словно Ализэ сказала, что хочет съесть ее дитя. – Ты и сама можешь достать себе воду, девочка.

– Простите меня, – ответила Ализэ, опуская глаза на порванную кожу своих туфелек, которые еще не успела заштопать. – Я совсем недавно в городе и пока не знаю, где тут можно раздобыть пресную воду. Поблизости нет водоемов, а купить что-то на рынке я пока не могу себе позволить…

Госпожа Амина разразилась смехом.

Ализэ замолчала, чувствуя, как краснеет. Она не понимала, почему над ней смеются.

– Так ты не умеешь читать, дитя?

– Умею, – возразила Ализэ.

Она невольно подняла глаза, услышав боязливый вздох госпожи Амины. Та сделала шаг назад, ее улыбка исчезла.

– Тогда постарайся забыть, как это делается.

– Прошу прощения? – начала было Ализэ.

– Не глупи. – Глаза госпожи Амины превратились в узкие щелочки. – Никому не нужна грамотная прислуга. Ты сама рушишь себе будущее своим языком. Откуда ты, говоришь, родом?

Ализэ замерла.

Она не могла понять, злая эта женщина или добрая, но, впервые услышав такой совет, задумалась, вдруг именно ее сообразительность была виновницей всех несчастий? Может быть, если Ализэ будет вести себя осторожно, ей наконец удастся сохранить работу дольше нескольких недель. В обмен на безопасность девушка вполне готова была притвориться глупенькой.

– С севера, госпожа, – тихо ответила она.

– Твой говор не похож на северный.

Ализэ чуть было не призналась, что росла в относительной изоляции и разговаривала так, как говорили ее наставники; но, вспомнив свое положение, промолчала.

– Как я и думала, – обронила госпожа Амина в наступившей тишине. – Избавься от этого нелепого акцента. Ты говоришь, как ни на что не способная дурочка. Лучше вообще не открывай рот. Если сможешь оказаться полезной, я найду тебе применение. Говорят, джинны выносливы, и я ожидаю, что твоя работа будет соответствовать слухам, иначе вышвырну тебя обратно на улицу. Я ясно выразилась?

– Да, госпожа.

– Можешь взять свой бурдюк с водой.

– Спасибо, госпожа.

Ализэ сделала реверанс и уже почти развернулась, чтобы удалиться.

– О, и еще кое-что…

Девушка остановилась.

– Да, госпожа?

– Найди себе сноду как можно скорее. Больше никогда не хочу видеть твоего лица.

2

Едва отворив дверцу своей каморки, Ализэ тут же почувствовала его – ощутила его присутствие так, словно сунула руки в рукава теплого зимнего пальто. Девушка замерла на пороге, сердце отчаянно колотилось.

Глупенькая.

Она тряхнула головой. Ей все привиделось, наверняка из-за нехватки сна. После чистки очага Ализэ так долго оттирала руки и лицо от копоти, что совсем обессилела, и ее усталый рассудок вполне мог выдать что-нибудь бредовое.

Вздохнув, девушка шагнула в непроглядную темноту комнаты, вслепую нащупывая спичку и свечу, что всегда держала подле двери. Уносить по вечерам второй огарок наверх госпожа Амина не позволяла, считая это поблажкой. Она и не думала, что Ализэ продолжит работать после того, как погасят газовые лампы, так что приходилось подниматься наверх в темноте. В таком большом поместье свету на чердаке взяться было неоткуда. Если не считать редких лунных лучей, пробивающихся сквозь заросшее коридорное окошко, ночью чердак становился чернее смоли.

Если бы не отблески ночного неба, что помогали пробираться по многочисленным лестницам к ее каморке, Ализэ ни за что бы не отыскала дорогу туда. В кромешной тьме ее настигал такой сильный парализующий страх, что она предпочла бы встрече с мраком смерть.

Огонек спички лизнул воздух, и заветная свеча быстро отыскалась. В центре комнаты появился теплый шар света, и впервые за день Ализэ расслабила плечи.

Тихо прикрыв за собой дверцу, она вошла в каморку, столь крохотную, что в ней едва умещалась раскладушка.

Но Ализэ здесь нравилось.

Она драила этот грязный чулан до крови на костяшках пальцев, до боли в коленях. В таких старинных красивых поместьях все когда-то было задумано прекрасным, и под слоями плесени, паутины и въевшейся грязи Ализэ обнаружила изящный пол с узором в елочку, а на потолке – массивные деревянные балки. После уборки комната просто сияла.

Разумеется, госпожа Амина не заглядывала в этот чулан с тех пор, как его отдали прислуге, но временами Ализэ гадала, что бы сказала экономка, увидев комнатку сейчас. Впрочем, Ализэ уже давно научилась быть находчивой.

Она сняла сноду, размотав тонкую тюлевую ткань, обернутую вокруг глаз. Шелк был обязательным атрибутом всех, кто работал в услужении, а эта маска – достаточно свободная, чтобы прятать верхнюю часть лица, но не мешающая смотреть через нее, – указывала на принадлежность к самому низшему классу. Ализэ выбрала работать прислугой не просто так: это помогало ей быть незаметной. И хотя теперь люди не могли разглядеть ее странных глаз, Ализэ все равно редко выходила из дома, опасаясь, как бы однажды их не увидел не тот человек.

Она глубоко вдохнула, прижав кончики пальцев к вискам, и мягко помассировала лицо, которое, казалось, не видела уже много лет. Зеркала у Ализэ не было, а случайно брошенные мимоходом взгляды в зеркала Баз Хауса отражали только нижнюю часть ее лица: губы, подбородок и шею. В остальном Ализэ была просто безликой служанкой, одной из десятков, и воспоминания о том, как она выглядела – или как ее описывали другие – девушка имела смутные. В памяти сохранился шепот матери на ухо, ощущение мозолистой руки отца на щеке.

«Ты лучшая из всех нас», – сказал он однажды.

Снимая туфли и убирая их в угол, Ализэ прикрыла глаза от нахлынувших воспоминаний. За прошедшие годы ей удалось скопить достаточно лоскутков ткани, чтобы сшить себе одеяло и подушку. Свои одежды – платье, корсет и сноду – она вешала на старые гвозди, аккуратно обмотанные разноцветными нитками, а остальные вещи хранила в кем-то выброшенном ящике из-под яблок, который нашла в одном из курятников.

Стянув чулки, Ализэ повесила их на натянутую бечевку – проветриваться. Она привыкла держать все в чистоте, ведь если у тебя нет дома, его можно создать самому. Даже если у тебя ничего нет.

Сидя на койке в одной сорочке, Ализэ не переставала зевать, и пока матрас медленно проседал под ее весом, девушка вытаскивала шпильки из волос. Прошедший день давил ей на плечи, как и тяжелые густые локоны.

Мысли путались.

С большой неохотой Ализэ задула свечу, подтянула ноги к груди и скорчилась, точно крошечное насекомое. Непонятный страх всегда заставлял ее ломать голову, ведь когда она ложилась спать и закрывала глаза, темнота переставала так пугать, и, даже дрожа от привычного холода, Ализэ быстро погружалась в сон. Она набросила на плечи мягкое одеяло, стараясь прогнать мысли о том, насколько замерзла, – вообще все мысли. Но дрожь была такой сильной, что девушка даже не сразу заметила, как он сел. Когда его вес продавил матрас в изножье кровати, Ализэ подавила вскрик.

Ее усталые глаза распахнулись. Она судорожно ощупала подушку, похлопала по одеялу и матрасу. Но ни на кровати, ни в комнате никого не было.

Почудилось ли ей? Ализэ потянулась за свечой, но выронила ее – так дрожали руки.

Конечно же, все это был сон.

Но тут матрас застонал – невидимый вес сместился – и Ализэ так испугалась, что перед глазами заплясали искры. Она отшатнулась, ударившись головой о стену, и отчего-то боль немного притупила панику.

Послышался резкий щелчок, и пламя, забившееся между его пальцами, осветило нежданного гостя.

Ализэ перестала дышать.

Она не смогла узнать его по силуэту, не сумев разглядеть как следует, – но ведь печально известным дьявола делает не внешность, а голос.

Ализэ знала это как никто другой.

Дьявол редко является в подобии плоти и никогда не говорит внятно или доходчиво. Он не так могущественен, как гласит его наследие, ибо ему запретили говорить так, как разговаривают другие: он навечно обречен изъясняться загадками, и позволено ему лишь подталкивать человека к гибели, но не повелевать им.

Заявлять о знакомстве с дьяволом в обществе не принято, как и говорить о его методах, ибо присутствие такого зла можно только ощутить.

Вот и Ализэ не хотелось быть исключением.

По правде говоря, это дьявол первым поздравил ее с рождением в колыбели, а его непрошеные шифры были так же неотступны для девушки, как сырость после дождя. Родители Ализэ отчаянно старались прогнать чудовище, но оно возвращалось снова и снова, расписывая гобелен ее жизни зловещими предчувствиями и суля беды, которых она, казалось, избежать не могла.

Даже сейчас Ализэ слышала голос дьявола, ощущала его подобно воздуху внутри своего тела, словно зловещее дыхание, пронизывающее до самых костей.

– Жил когда-то человек, – прошептал он.

– Нет, – едва не выкрикнула Ализэ в панике. – Только не очередная головоломка… пожалуйста…

– Жил когда-то человек, – повторил дьявол, – и змей на плечах он носил.

Ализэ зажала уши обеими руками и замотала головой; еще никогда в жизни ей так сильно не хотелось плакать.

– Пожалуйста, – повторяла она, – пожалуйста, нет…

Но он продолжил:

Ализэ крепко зажмурилась и подтянула колени к груди. Дьявол не замолкал, а спрятаться от него она не могла.

– А что они ели, не ведал никто, хотя и шумела молва…

– Пожалуйста, – снова взмолилась Ализэ. – Пожалуйста, я не хочу знать…

Ализэ порывисто втянула воздух, и дьявол исчез – испарился, его шепот пропал. Внезапно комната задрожала, тени на стене зашевелились и вытянулись, и в искаженном свете на девушку уставилось странное, размытое лицо. Ализэ прикусила губу – так сильно, что ощутила вкус крови.

Это был юноша, которого она никогда раньше не видела.

В том, что это человек, у Ализэ не было сомнений, но что-то в облике юноши отличало его от других. В тусклом свете он казался не вылепленным из глины, а высеченным из мрамора: лицо его имело жесткие черты, среди которых выделялся мягко очерченный рот. И чем дольше Ализэ смотрела на юношу, тем сильнее билось ее сердце. Неужели, это и есть человек со змеями? Но зачем ей знать о нем? Почему она должна верить хоть одному дьявольскому слову?

А впрочем, ответ на последний вопрос она уже знала.

Разум Ализэ все больше впадал в смятение, «отвернись, – кричал он ей, – это безумие», но…

Вверх по шее поползло тепло.

Ализэ не привыкла смотреть на чье-либо лицо так долго, но это было невероятно красивое лицо: благородные черты, все эти прямые линии и впадины, небольшая спокойная надменность. Склонив голову, юноша разглядывал ее, особенно пристально изучая глаза. Его интерес разжег внутри Ализэ позабытое пламя, взбудоражив уставший разум.

А затем из сгустка тьмы возникла его рука – он скользнул Ализэ пальцем по губам, глядя ей прямо в глаза, и исчез.

И она закричала.

Начало

Предание о дьяволе изрядно поизносилось за долгие годы его пересказывания, а имя – Иблис (его настоящее имя было Иблис!), звучащее словно стук сердца на кончике языка, – было затеряно в катакомбах истории. Его собственный народ лучше других понимал, что чудовище было создано не от света, но из пламени. То были джинны – древняя раса, некогда владевшая землей и возрадовавшаяся вознесению Иблиса на небеса. Они лучше прочих знали, откуда пришел этот юноша, ибо стали свидетелями того, как он был возвращен и как его тело разбилось о землю, а их мир был оставлен гнить из-за его высокомерия.

Когда тело Иблиса рухнуло с неба, острые клювы птиц раздвинулись, а их широкие крылья замерли в воздухе. Падая, он сверкал, плоть его блестела, плавясь, а с кожи скатывались тяжелые капли жидкого огня. Этот огонь, все еще испускающий клубы пара, достиг земли раньше, чем тело Иблиса, неся погибель лягушкам, деревьям и гордости целой цивилизации, что навечно будет обречена кричать его имя звездам.

Ведь когда Иблис пал, пал и его народ.

Не Бог, а обитатели разрастающейся вселенной вскоре отвернулись от джиннов; каждое небесное тело стало свидетелем зарождения дьявола – создания тьмы, доселе неизвестного, неназванного, – и никто не желал, чтобы его сочли сочувствующим врагу Всемогущего.

Первым от джиннов отвернулось солнце. Один блик – и все свершилось; их планета, Земля, погрузилась в вечную ночь, покрылась ледяным панцирем и сошла с орбиты. Следом исчезла луна, столкнув мир с привычной оси и исказив его океаны. Вскоре все оказалось затоплено, a затем сковано льдом; за три дня население мира сократилось вдвое. Тысячи лет истории, искусства, литературы, изобретений – все было уничтожено.

Тем не менее, уцелевшие джинны не теряли надежды.

Постепенно, одна за другой, звезды поглотили сами себя, земная твердь под ногами просела и раскололась, а карты прошлых времен утратили свою значимость. В конце концов джинны перестали находить путь среди вечной тьмы и, безвозвратно потерянные, разбрелись кто куда.

За его грех Иблису была уготована лишь одна судьба – вечно преследовать создания, что вскоре должны были явиться из грязи. Глина – эта грубая, примитивная форма, пред которой Иблис не желал преклонять колени, – и унаследует мир джиннов. Уж в этом они не сомневались. Это было предначертано.

А когда – джинны и сами не знали.

Небеса наблюдали за дьяволом, за той полужизнью, что ему приходилось влачить. Остальные же безмолвно смотрели, как замерзшие моря обрушиваются на берега, а с гневом Иблиса отливы сменяются приливами. Тьма становилась все гуще, все плотнее от зловония смерти.

Не видя небесный свод, оставшиеся джинны не ведали, сколько времени их народ провел, скорчившись от холода и темноты; это могли быть как века, так и дни. Что было временем, когда не было ни лун, чтобы определить час, ни солнц, чтобы обозначить год? Время можно было различить только по рождению детей. То, что их души были сотворены из пламени, стало первой из двух причин, по которым джинны сумели пережить бесконечные зимы; второй стало то, что пищей им служила обыкновенная вода.

В этой воде глина медленно принимала форму, застывая, пока прежняя цивилизация массово вымирала от боли в сердце, от ужаса. Выстоявших вопреки всему джиннов мучила ярость, запертая в их груди, – гнев, сдерживаемый лишь тяжестью непреодолимого стыда.

Ведь когда-то джинны были единственными разумными существами на Земле; созданиями более сильными, быстрыми, правильными и хитрыми, чем глина. И все же большинство из них ослепло в вечной черноте, кожа их стала пепельной, а радужка – белой, лишенной пигмента. В мучительном отсутствии солнца даже эти огненные создания ослабели, и когда глина наконец твердо поднялась на ноги, солнце засияло вновь, вернув планету в исходное состояние и принеся с собой обжигающую боль от тепла.

Оно испепеляло отвыкшие от света глаза джиннов и плавило остатки плоти на их костях. Однако у джиннов, искавших убежище от этого жара, одна надежда все же оставалась: с возвращением солнца засияла и луна, а с луной появились звезды. И в лучах звездного света джинны проложили свой путь к спасению – на вершину земли, в леденящий холод, что стал им домом. В тиши они возвели себе новое скромное королевство, прижавшись своими сверхъестественными телами к поверхности времени и пространства так тесно, что почти испарились.

И было неважно, что джинны сильнее глины – людей, как те себя называли, – которая теперь владела землей и ее небесами; неважно, что джинны обладали большей мощью, силой или скоростью; не имело значения, насколько горячи были их души. Грязь, узнали они, способна погасить пламя. Грязь со временем погребет их всех.

А Иблис…

Иблис всегда был неподалеку.

Вечное, бесславное существование дьявола служило им ярким напоминанием о том, что они потеряли, и о том, что им пришлось пережить, чтобы выжить. Джинны с глубоким сожалением сдали Землю новым властителям – и молились, чтобы их никогда не нашли.

Эта молитва, как и другие, осталась без ответа.

3

С первыми лучами солнца Ализэ выбралась из постели, облачилась в платье, заколола волосы шпильками и натянула туфли. Обычно она уделяла больше внимания туалету, но сегодня проспала, и времени осталось лишь на то, чтобы протереть глаза смоченной в воде тряпкой. Заказанное платье ждали сегодня, а потому Ализэ тщательно завернула его в несколько слоев тюля и перевязала бечевкой. Со свертком в руках девушка на цыпочках спустилась вниз по лестнице, развела огонь в кухонном очаге и толкнула тяжелую деревянную дверь, обнаружив за ней слой выпавшего за ночь снега, до самых колен.

Это жутко расстроило Ализэ. Она зажмурилась и сделала успокаивающий вдох.

Нет, она не вернется в постель. У нее не было зимнего пальто или шапки – не было даже перчаток, – и если прямо сейчас она помчится обратно по лестнице, то, возможно, успеет проспать целый час до того, как ее хватятся, но девушка заставила себя выпрямить спину, прижимая к груди драгоценный сверток. Сегодня она получит свою плату.

Ализэ шагнула на снежное покрывало.

Луна в это утро была столь огромной, что заслоняла собой почти все небо, и ее свет окутывал улицы сказочным сиянием. Солнце же – величиной всего с булавку – едва-едва проглядывалось вдалеке сквозь пышное суфле облаков. Деревья стояли полностью белые, ветви их были усыпаны пудрой. В этот ранний час – в снегу еще даже не успели протоптать дорожки – мир мерцал, такой белый, что казался почти голубым. С голубым снегом, голубым небом и голубой луной. Казалось, даже воздух пахнет синевой, настолько он был холодным.

Слушая, как ветер проносится по улицам, Ализэ плотнее закуталась в свою тонкую кофточку. На улицах, точно на ее зов, вдруг появились рабочие-пахари в красных охотничьих шапочках, синхронно покачивающихся в такт лопатам, что обнажали полосы золотистого булыжника, и Ализэ торопливо свернула на расчищенную дорожку, стряхнула с одежды снег и зашагала уже по сверкающему камню. Она вымокла насквозь до самых бедер, но думать об этом не хотела.

Вместо этого она стала смотреть на город.

День еще не начался, и звуки его пока не зазвучали: уличные торговцы еще не поставили свои киоски, магазинчики еще не открыли витрины. В этот час настороженные владельцы лавок только выглядывали из проемов дверей, тыча метлами в снег, и по усыпанной холодной крупой центральной дорожке ковыляла лишь троица ярко-зеленых уток. На обледеневшем углу развалился огромный белый медведь, на шерсти которого крепким сном спал беспризорный ребенок. Ализэ обошла медведя стороной, не сводя глаз со спирали дыма, уходящей в небо. Это владельцы тележек с уличной едой разжигали огонь, начиная готовить. Девушка вдыхала незнакомые запахи, пытаясь разобраться в них; она обучалась поварскому ремеслу и могла различать блюда на вид, но ей не хватало опыта, чтобы определять еду по аромату.

Джиннам нравилась пища, но они не нуждались в ней – не так, как нуждаются большинство существ, и потому Ализэ уже несколько лет как отказалась от подобной роскоши. Свой заработок она тратила на швейные принадлежности и регулярные омовения в местных хамамах. Ее потребность в поддержании чистоты росла вместе с потребностью в воде. Пусть в груди у Ализэ пылал огонь, но жизнью ее была вода; это было все, что ей требовалось для выживания, – она пила ее, купалась в ней, и Ализэ непременно нужно было находиться вблизи нее. Чистоплотность стала основополагающим принципом жизни девушки, это она усвоила с детства. Раз в несколько месяцев Ализэ отправлялась в лес, чтобы найти дерево мисвак – дерево зубной щетки; с него она снимала щетину, которой пользовалась, чтобы поддерживать свежесть во рту и белизну зубов. Работа нередко заставляла Ализэ пачкаться, и любую свободную минуту девушка проводила, отмывая себя до блеска. Именно стремление к чистоте подтолкнуло ее к мысли о преимуществах работы прислугой.

Ализэ замерла на месте.

Она случайно попала под солнечный луч и теперь грелась в нем, а в это время в памяти ее расцветали воспоминания: ведро с мыльной водой… грубая щетина половой щетки… смеющиеся родители.

Воспоминание было как отпечаток теплой ладони на груди. Мать и отец Ализэ научили ее не только уборке дома, но и основам большинства других ремесел; родители стремились привить дочери понимание важности труда. Но они и не предполагали, что она будет зарабатывать этим на жизнь.

Пока Ализэ проводила юность под руководством учителей и наставников, родители готовили ее к предполагаемому будущему и учили смирению и состраданию.

«Чувствуй, – однажды сказали ей они. – Оковы твоего народа часто не видимы глазу. Чувствуй, – говорили они, – тогда, даже слепая, ты будешь знать, как их сбросить».

Улыбались бы мать и отец Ализэ, увидев ее сейчас?

Плакали бы они?

Ализэ ничего не имела против работы в услужении – тяжкого труда она никогда не избегала, – но родители наверняка разочаровались бы в ней.

Ее улыбка померкла.

Мальчик был очень быстр – а Ализэ отвлеклась, – поэтому ей потребовалась лишняя секунда, чтобы заметить его. И за это время у ее горла оказался нож.

– Человек, сверток, – произнес мальчик, и его дыхание, горячее и кислое, коснулось ее лица.

Он говорил по-фештунски, а значит, был далеко от дома и, вероятно, голоден. Он навис над Ализэ сзади, грубо обхватив свободной рукой за талию. Судя по всему, нападавший был из варваров – и все же девушка чувствовала, что это всего лишь мальчик, просто очень рослый для своего возраста.

– Отпусти меня, – мягко сказала она. – И я даю слово, что не причиню тебе вреда.

Мальчик засмеялся.

– Нез бешоф.

Это значило «глупая женщина».

Сунув сверток под левую руку, Ализэ стиснула запястье нападавшего правой и ощутила, как скользнуло по ее горлу лезвие; мальчик вскрикнул и попятился. Она поймала его прежде, чем он упал, схватила за руку и дернула так, что вывихнула ему плечо, а затем толкнула мальчика в снег. Ализэ выпрямилась над ним, всхлипывающим в сугробе. Прохожие отводили от них глаза, игнорируя обитателей самых нижних ступеней общества. Всегда можно рассчитывать на то, что прислуга и уличный бродяга прикончат друг друга, избавив магистрат от лишней работы.

Эти размышления показались Ализэ мрачными.

Она осторожно подобрала со снега нож мальчика и всмотрелась в его грубую работу. Потом окинула взглядом нападавшего. Его лицо оказалось совсем юным, как Ализэ и предполагала. Сколько ему было? Двенадцать? Тринадцать?

Девушка опустилась рядом с ним на колени, и он замер, всхлипывания ненадолго стихли.

– Нек, нек, лотфи, лотфи… – Нет, нет, пожалуйста, пожалуйста…

Ализэ взяла его нетвердую руку, разжала грязные пальцы и вложила рукоять обратно в его ладонь. Она знала, что бедному мальчишке нож еще понадобится.

Снова.

– Есть и другие способы выжить, – прошептала она на фештунском. – Приходи на кухню поместья Баз Хаус, если тебе нужен хлеб.

Мальчик уставился на Ализэ во все глаза. Она увидела, как он ищет ее взгляд сквозь сноду.

– Шора? – спросил он. Почему?

Ализэ почти улыбнулась.

– Бек мефем, – тихо ответила она. Потому что я понимаю. – Бек бидем. – Потому что я такая же, как ты.

Ализэ не стала дожидаться его ответа; она поднялась и отряхнула юбки. На горле ощущалась влага, поэтому девушка достала из кармана носовой платок и прижала его к порезу. Она все еще стояла там, не шевелясь, когда зазвонил колокол, возвещая о наступлении нового часа и распугивая созвездия скворцов, чье переливчатое оперение искрилось на свету.

Ализэ полной грудью вдохнула ледяной воздух. Она ненавидела холод, но он, по крайней мере, бодрил лучше, чем любой чай. В предыдущую ночь девушка спала всего два часа, но дневные хлопоты это не отменяло. Ей полагалось приступить к работе для госпожи Амины ровно через час, а до этого придется успеть сделать очень многое.

И все же Ализэ медлила.

Нож, приставленный к горлу, вывел ее из равновесия; ее тревожило не нападение – за время, проведенное на улицах, она справлялась и со случаями похуже, чем голодный мальчишка с ножом, – а выбранный момент. В памяти всплыли события прошлой ночи: голос дьявола, мраморное лицо юноши.

Ализэ не забыла их – просто отодвинула в сторону. Беспокойство требовало времени, которым девушка редко располагала, поэтому она часто откладывала тревоги и печали на дальнюю полку, оставляя их пылиться до тех пор, пока не подвернется свободная минута.

Однако Ализэ была совсем не глупа.

Иблис преследовал ее всю жизнь, доводя своими загадками почти до безумия. Ализэ не могла понять его неослабевающего интереса к ней, и хотя она догадывалась, что холод в жилах выделяет ее даже среди собственного народа, это не казалось достаточной причиной, чтобы ее мучить. Сам факт того, что жизнь Ализэ была переплетена с этим шепчущим чудовищем, был ненавистен ей.

Дьявола проклинали все – и джинны, и глина; однако людям потребовались целые тысячелетия, чтобы постичь истину: джинны ненавидели дьявола, пожалуй, больше, чем кто-либо еще. В конце концов, это Иблис был ответственен за гибель их цивилизации, за то беспросветное, унизительное существование, к которому были приговорены предки Ализэ. Из-за его деяний – его высокомерия – джинны тяжко страдали от рук людей, что тысячелетиями считали своим божественным долгом изгнать с земли существ, которых считали потомками дьявола.

Пятно этой ненависти было трудно стереть.

По крайней мере, в одном Ализэ убеждалась снова и снова: появление дьявола было предзнаменованием неминуемой беды. Девушка слышала его голос перед каждой смертью, перед каждым горем, перед каждым воспалившимся суставом, на который опиралась ее страдальческая жизнь. И только когда Ализэ становилась особенно мягкосердечной, в ее душе зарождалось ноющее подозрение: что послания дьявола на самом деле были извращенным проявлением доброты, словно он хотел притупить неизбежную боль предостережением.

Но вместо этого он пугал ее и делал только хуже.

Ализэ проводила дни, теряясь в догадках, какие испытания постигнут ее, какие муки подстерегут. И когда…

Рука ее замерла; окровавленный платок упал на землю, незамеченный. Сердце девушки вдруг заколотилось с силой копыт, бьющихся о грудную клетку. Она едва могла сделать вдох. Лицо, это нечеловеческое лицо. Он был прямо здесь… наблюдал за ней какое-то время.

Ализэ обратила внимание на его плащ почти одновременно с тем, как увидела лик юноши. Черная шерсть тончайшей выделки была тяжелой, искусно скроенной; даже отсюда, даже в этот самый момент, Ализэ разглядела ее изысканное великолепие. Без сомнения, это была работа мадам Незрин, швеи-мастерицы самого выдающегося ателье империи; Ализэ смогла бы узнать работу этой женщины где угодно. На самом деле, Ализэ была способна узнать работу почти любой мастерской в империи, именно поэтому ей часто хватало одного взгляда на незнакомца, чтобы догадаться, сколько людей на похоронах притворяются, что оплакивают его.

Этого человека, карманы которого, несомненно, глубже, чем у самого Дариуша, будет оплакивать множество подхалимов, решила она. Незнакомец оказался высок и грозен. Он надвинул на голову капюшон, скрывая большую часть лица, но это не сделало его безымянным существом, которым он надеялся казаться. Девушка заприметила подкладку его плаща на ветру: чистейший чернильный шелк, выдержанный в вине и закаленный стужей. На создание подобной ткани ушли годы. Тысячи часов труда. Юноша, скорее всего, даже не подозревал, что на нем надето, как и не подозревал, похоже, что и с такого расстояния Ализэ может различить, что застежка у его горла изготовлена из чистого золота, а стоимость его простых, ничем не украшенных сапог позволила бы накормить несколько сотен семей в городе. Юноша был глупцом, думая, что выглядит незаметным, что у него есть преимущество перед ней, что он…

Ализэ оставалась неподвижна.

В ее разуме медленно пробуждалось осознание, а вместе с ним – густая, отупляющая тревога.

Как долго он стоял там?

По правде говоря, Ализэ вообще не обратила бы на него внимания, если бы он не смотрел на нее так пристально, пригвождая взглядом к месту. И тут ее как громом поразило, она ахнула: она видела его только потому, что он позволил ей обнаружить себя.

Кто же из них был глупцом?

Без сомнения, это она.

Паника разожгла огонь в груди. Ализэ бросилась прочь, помчавшись по улицам с той сверхъестественной стремительностью, которую приберегала только для самых страшных передряг, и исчезла.

Неизвестно, какую тьму принесет с собой этот странный юноша. Она знала лишь, что никогда ей не убежать от него.

И все же она должна попытаться.

4

Луна на небосводе занимала так много места, что Камрану казалось, он мог бы коснуться ее пальцем и начертить круги вокруг кратеров на ее поверхности. Он разглядывал ее вены, звездочки и белые оспины, напоминающие паучьи мешочки, пока напряженно думал; глаза его сузились из-за непостижимого наваждения.

Она и правда исчезла.