Узел Свечин Николай

Глава 2

Первые шаги

Спустя два дня Лыков со Стефановым прибыли в Москву. Василий Степанович сразу поселился на квартире, которую выделило ему правление Московско-Казанской дороги. Питерец решил жить отдельно и отправился выбирать гостиницу.

Он уже подходил к бирже извозчиков, когда за его спиной вдруг раздалось досадливое:

– Етишкин арбалет!

Лыков опешил. Во всем мире так выражался только покойный Благово! Но Павла Афанасьевича давно уже нет на свете. Коллежский советник обернулся и увидел Фороскова, своего бывшего подчиненного в Нижегородской сыскной полиции. После отъезда Благово с Лыковым в Петербург Форосков вышел в отставку. Он помогал страховым компаниям бороться с ворами и мошенниками. Приятели не виделись почти двадцать лет. Бывший сыщик стоял у автомата по продаже перронных билетов и оттирал с рукава мел. Вид у него был непритязательный: шапка потертая, башлыка нет, из-под распахнутого ворота пальто виднелась несвежая рубашка.

– Петр Зосимович, ты ли это?

Форосков всмотрелся – и ахнул:

– Алексей Николаевич! Вот так встреча… – Он растерялся и, казалось, был сильно смущен.

«Что такое?» – подумал Лыков.

– Петр, какая удача! Поехали со мной, вспрыснем, поговорим. Или ты занят сейчас?

Бывший сыщик весь съежился:

– Я, видите ли, того… при должности. Зазываю приезжих в гостиницу…

– Очень хорошо, я как раз ищу, где поселиться. Вези к себе.

– Алексей Николаевич, вам там не понравится. Номера наши не то чтобы очень первосортные.

– Пустяки. Как они называются?

– Барашкова, на Большой Бронной.

– А ты за меня комиссионные получишь?

Форосков горько усмехнулся:

– Рупь-целковый бросят.

– Поехали, а там и поговорим.

Они сели в извозчика и велели доставить их в номера Барашкова. Лыков помолчал, потом спросил в лоб:

– Что случилось, Петр Зосимович? Такая служба раньше была не для тебя.

– То раньше, – вздохнул Форосков. – Сейчас так.

– А причина? Ты же служил в страховой компании.

– Было дело. Уже не служу.

– Ну-ка поясни.

Бывший сыщик оглянулся на извозчика и понизил голос:

– У компании начали возникать большие убытки, раз за разом. Воруют и воруют, черти.

– Погоди-погоди. На железной дороге воруют? – догадался вдруг Лыков.

– А где же еще? Тут, Алексей Николаич, такое творится! Беззаконие, а полиция глаза отводит. О чем только власть думает? На миллионы ведь тащат, ей-богу, на миллионы! Разбойники захватили Москву и сосут, сосут. Кто противится, тому несдобровать. Вот и я попал. Начальство рвет и мечет, велели мне положить хищениям конец. Людей не дали, денег тоже, дали только приказ. Пошел я в Новую Деревню, куда самые дорогие грузы утекали. Так теперь Андроновка называется. В ней товарная станция Московско-Курской дороги, где наибольшие покражи. Пришел, быстро разобрался. Все ведь понятно, ребята даже не скрываются, тащат нагло каждую ночь, а бывает, что и днем. Вызнал я, кто ворует, кто помогает, кто берет краденый товар. А потом мне стукнули по голове.

– Сильно стукнули?

– Едва не помер. Четыре месяца в больнице пролежал, последние деньги на лечение ушли. Из страховой компании я уволился, теперь сижу тише воды ниже травы. Приезжих в нашу дыру заманиваю… Потихоньку спиваюсь. Вот такие дела, Алексей Николаич, ежели честно.

– Понятно, Петр Зосимович. Странно только, как это ты мне попался в первый же миг по приезде сюда.

– А чего странного? Случай.

– Случай, но особый. Во-первых, отвечаю на твой вопрос, о чем думает власть. Меня прислал сюда сам Столыпин, чтобы положить разбоям на железке конец. Создана специальная комиссия, я ее начальник. Буду заниматься выжиганием заразы. Хочешь со мной поучаствовать?

Форосков смотрел на бывшего начальника и не знал что сказать.

– Ну? Решай. Если случай нас свел, так, может, это знак? И за разбитую голову отплатишь.

– А что я должен буду делать?

– Мне помогать. Но тайно.

– В «демоны» записаться на старости лет?

– «Демона» внедряют в банду, там риск слишком велик, такого я тебе не пожелаю. Ты станешь негласным сотрудником. Поместим тебя в околопреступную среду, будешь наблюдать. Человек ты опытный, учить не надо.

– А из номеров Барашкова, стало быть, мне уйти?

– Да. Служба, как я понял, тебя и не кормит, и не радует – черт бы с ней. Закончим с железкой – что-нибудь придумаем.

Форосков размышлял недолго. Он сдернул с головы шапку и хлопнул ею о борт экипажа:

– А, однова помирать! Так лучше с вами, чем с этими. Извозчик, вези нас в другое место.

– Это в какое же? – повернулся к седокам бородач.

– Сначала в трактир, где получше, – ответил ему Лыков. – Соскучился я по московским харчам.

– А где получше, барин?

– Я у Крынкина никогда не был, – влез Форосков. – А все хвалят.

– Да, валяй к Крынкину на Воробьевы горы, – поддержал коллежский советник.

Возница обрадовался и лихо развернул пролетку:

– Вот сразу видать, что хорошие господа. Н-но, милая!

Ресторан Крынкина был знаменит не только кухней, но и уникальным местоположением. Он располагался на огромном балконе, приделанном к склону горы. С балкона открывался красивейший вид на всю Москву, от Новодевичьего монастыря до Сокольников. По случаю осени большая терраса уже была накрыта тентом. Лыков по-хозяйски занял лучший отдельный кабинет, велел позвать знаменитого Серго. Явился повар-кавказец.

– Слушаю, дорогой. Чего ты хочешь?

– Накорми нас, Серго, настоящими хинкалами, да шашлыков изготовь повкуснее.

– Все будет, батоно. Пока пейте-закусывайте, лобио у нас сегодня – вах! Пальцы откусишь. Ну, я пошел делать?

– Да, вели там подать пышкинских огурчиков и раков ваших знаменитых. Мы ждем!

Серго с достоинством поклонился и ушел исполнять заказ.

– Вы тут не в первый раз, видать, – заметил Форосков. – С поваром на короткой ноге.

– А, – отмахнулся Алексей Николаевич, – у него таких, как я, приятелей – тысяча. Он нас по именам-то не помнит, не то что… Но давай поговорим о тебе. Так ты согласен?

– Хорошо бы поподробнее, Алексей Николаич. Жизнь у меня сейчас такая сволочная, что я, конечно, согласен. Но хочется знать, на что.

Лыков принялся рассказывать:

– Терпение у власти действительно кончилось. Начинают копать под самого Рейнбота.

– Давно пора! Ежели его не убрать, то все останется, как прежде.

– Столыпин это понимает. Государь уже назначил сенаторскую ревизию, она скоро приедет сюда. От Анатолия Анатольича перья полетят. Но нас с тобой это касается лишь отчасти. Наше дело – кражи на московском железнодорожном узле. Расскажи о том, что знаешь. Правда там все настолько запущено?

– Правда. Все товарные станции, что имеются в Москве, заняли преступники. Служащие, сукины дети, и есть первые воры!

– Какие служащие? Мелочь или?..

– Я с начальством дела не имел, так что не знаю. А весовщики, сторожа, даже самый последний крючник – все тащат себе в карман. Причем третий год уже. Начали с декабрьского восстания, и до сей поры никак не остановятся.

– Хм. А кто атаманит? Ведь над крючником или весовщиком стоит заправила?

– Конечно. Имеются крупные скупщики, которые сбывают похищенное. Их и надо истребить в первую голову.

– А в сыскную полицию ты не обращался?

– Когда начальство приказало мне извести воровство, я пошел в Малый Гнездниковский. Поговорил там с двумя ребятами: так, мол, и так, помогите, откройте дознание. Они сразу сказали, что если денег им не дать, то никакой помощи от сыскных не жди. Выложу пятьдесят рублей вперед – тогда ударят палец о палец. Но без гарантий.

Лыков грубо выругался, потом спросил:

– Что решили твои бонзы?

– Бонзы сказали: мы тебе за что деньги платим? Чтобы еще сыщиков кормить? А ты тогда на кой? Иди и лови, больше с такими глупостями не лезь.

– А потом тебе дали по голове…

– Да, потом мне дали по голове.

– Как фамилии тех ребят из Гнездниковского?

– Один был помощник делопроизводителя Соллогуб, а второй – надзиратель Рагин. Оба жулики похлеще уголовных.

Бывшие сослуживцы просидели в ресторане часа три. Потом на моторной лодке переправились через реку, поймали извозчика и велели везти их на Домниковскую улицу в гостиницу «Неаполь». Там и поселились в соседних номерах. Алексей Николаевич заставил Фороскова подписать соглашение о сотрудничестве, как негласного агента Департамента полиции. Выдал ему сто рублей подъемных и велел вживаться в роль. А сам поехал на важную встречу – к фон Мекку.

Магнат принял гостя радушно:

– Здравствуйте, Алексей Николаевич. Очень рад. Позвольте представиться: Николай Карлович. Надворный советник.

Сыщик хмыкнул:

– А в железнодорожной табели о рангах вы кто? Действительный, тайный?

– Вроде того, – поддержал шутку Мекк.

Он понравился Лыкову: живой, доброжелательный, умный. Хозяин сразу перевел разговор в деловое русло:

– Рад, что правительство наконец заметило, что у нас творится. Мы, Московско-Казанская дорога, больше других заинтересованы в наведении порядка. И готовы за это платить. Я общался с господином Стефановым и высокого мнения о его способностях. Обещаю поддержку, не только рублем, но и связями, советами, людьми. Ваша роль в дознании, простите, будет какая? Столыпин нечетко заявил, что вы будете руководить комиссией от Департамента полиции. Так? Почему прислали человека из Петербурга? Это из-за Рейнбота с Мойсеенко?

– Да, – ответил коллежский советник. – Местная сыскная стухла, на нее надежды никакой. Нужен человек, не зависимый от градоначальства. Этим человеком стану я. А еще те люди, которых удастся привлечь на свою сторону – я имею в виду москвичей. Никакой варяг без вас не справится, какие бы бумаги ни лежали у него в кармане.

– Как будет работать комиссия? С чего вы начнете?

– С совещания, – усмехнулся Алексей Николаевич. – У вас в кабинете, лучше побыстрее. Например, сегодня вечером. Стефанов сделает доклад: что он открыл, как обстоят дела на железке. Послушаем и наметим план действий.

– Кто еще будет присутствовать?

– Помимо нас троих нужен кто-то от железнодорожной жандармской полиции, он войдет в комиссию.

– Вы хотите, чтобы я подобрал подходящую кандидатуру?

– Да, Николай Карлович. Вы знаете кадры, вам виднее. Согласуйте с начальством, и пусть этот человек тоже вечером приходит. Нам с ним придется бок о бок воевать, воры без боя не сдадутся. И возможности ОКЖ[5] понадобятся не раз.

Они договорились увидеться в этом же кабинете в девять часов вечера, и Лыков ушел. Согласно правилам, коллежский советник должен был представиться генерал-губернатору и градоначальнику. Приехал из столицы с поручением от самого премьер-министра, должен уведомить об этом власти и заручиться их поддержкой… Но градоначальник был одной из мишеней, и сыщик решил его игнорировать. Он отправился на Тверскую площадь к генерал-лейтенанту Гершельману. Тот командовал войсками округа и одновременно был московским генерал-губернатором, сменив на этом посту адмирала Дубасова.

Сыщик был в Первопрестольной во время восстания и видел Дубасова в деле. Градоначальник Медем испугался и заперся на квартире, даже к окнам боялся подходить. Полицейские, глядя на него, тоже смутились. Выручил Москву адмирал. Твердый, спокойный, заранее уже простившийся с жизнью старик подавил бунт с минимальными для тех обстоятельств репрессиями. После чего пережил два покушения, в одном ему раздробило ногу, а во втором контузило. Он похоронил адъютанта, сам чудом выжил и был направлен государем на покой в Государственный совет…

В 1906 году Медема заменили Рейнботом, а Дубасова Гершельманом. Сначала общество приняло последнего хорошо: боевой генерал, был ранен в Русско-турецкой войне, а в японскую отличился под Мукденом. Но затем Алексей Николаевич слышал разговоры, что как администратор Гершельман являет собой весьма малую величину. Приличный человек, но слишком военный, чтобы тащить и округ, и генерал-губернаторство. Вот и дал много власти Рейнботу.

Разговор о поручении Столыпина был генералу неприятен. Поэтому он уделил командированному ровно три минуты. Обещал необходимую поддержку – и тут же стал коситься на часы: мол, ступай, некогда мне. Лыков откланялся и ушел.

Вечером в кабинете фон Мекка на Рязанской улице состоялось совещание. Кроме самого хозяина и Стефанова присутствовал еще один человек. Среднего роста, слегка полноватый, со спокойным взглядом, он был одет в жандармский мундир.

– Позвольте представиться: помощник начальника Московского ЖПУЖД[6] подполковник Запасов. Включен в вашу комиссию от управления.

– Рад познакомиться. Я Алексей Николаевич, а вы?

– Дмитрий Иннокентьевич.

– Будем вместе служить. Вам объяснили цели нашей комиссии?

– В общих чертах, – ответил подполковник, оценивающе разглядывая Лыкова. – Вы ведь не специалист в железных дорогах?

– Нет. Зато вы специалист. Да и Николай Карлович в случае чего поможет.

Фон Мекк тут же вынырнул из-за плеча жандарма:

– Дмитрий Иннокентьевич, да вы что? Сам Столыпин наконец-то занялся нашей бедой. Надо пользоваться случаем.

– Да я не против, чем смогу – помогу, – согласился Запасов. – Но объясните толком, господа, в чем нужна наша помощь. А то такая телеграмма пришла из Петербурга, что хоть бросай остальную службу, только вашей комиссией и занимайся.

– А вот сейчас нам Василий Степанович сделает доклад, сразу все станет ясно, – доброжелательно ответил Лыков.

Жандарм ему понравился: знает себе цену и не готов лететь сломя голову по первому окрику начальства.

Члены комиссии уселись в кресла, Стефанов разложил перед собой бумаги, нацепил на нос очки.

– Ну, тронулись?

Глава 3

Особенности московского разбоя

– Я начну, господа, с описания московского железнодорожного узла. Местным это не нужно, они и так все знают. Но Алексею Николаевичу полезно. Заодно буду указывать, где у каждой дороги станции, откуда производят грабежи.

– Сделайте одолжение, – кивнул Лыков.

– В городе сходятся восемь дорог. Самая старая, понятно, Николаевская. Ее товарная станция находится на Каланчевской площади. Далее идет Московско-Казанская, где председателем правления Николай Карлович и в помещении которой мы сейчас сидим. У нее две товарные станции. Главная, Москва-Рязанская, находится в Гавриковом переулке. А еще есть Москва-Вторая, где тоже располагают грузы. По-другому она называется Митьковская. И там, и там воруют сильно…

Фон Мекк буркнул себе под нос крепкое словцо.

Стефанов помолчал, давая магнату выговориться. Ничего не дождался и продолжил:

– Затем идет Московско-Курская, Нижегородская и Муромская дорога, третья по оборотам. У нее тоже две товарные станции: одна Рогожская, в Новой Деревне, а вторая поблизости от нее, именуется Нижегородской, при ней еще депо. Эти две станции, скажу так, самые безобразные. Там любого сажай в тюрьму, и не ошибешься… – Это три крупнейших дороги, – переведя дух, продолжил докладчик. – Есть несколько поменьше: Московско-Брестская, Московско-Виндавско-Рыбинская, Московско-Киево-Воронежская и Рязанско-Уральская. У последней станция на Даниловской улице. Самая, кстати, удобная для отсылки товаров на юго-восток, на кавказские дороги, на Сызрано-Вяземскую и прочие. Поэтому там воруют особенно много, и надо обязательно ей уделить внимание.

– А остальные, что вы назвали, совсем мелкие? – поинтересовался Лыков.

– У этих на троих две станции: в Большом Дорогомилове, повозле моста, и на Мещанской улице близ Крестовских башен. В сумме обороты тоже выходят приличные, но предлагаю оставить их на сладкое. Ежели мы прищучим большое жулье, мелкое само разбежится.

– Василий Степанович, вы говорили, что дорог восемь, – дотошно продолжил расспросы питерец. – А я насчитал с ваших слов семь. Кого забыли?

– Московско-Ярославско-Архангельскую, – пояснил москвич. – Ее сейчас переименовывают в Общество Северных железных дорог. Станция у них на Красносельской улице. Предлагаю поступить с ней так же: оставить на ужо. Иначе сил не хватит. Надорвемся.

– Какие обороты по перевалке дает сейчас московский узел?

Стефанов покосился на фон Мекка. Тот ответил:

– Так сразу я вам не скажу. Надо запросить порайонный комитет.

– Что еще за зверь?

– Московский порайонный комитет по регулированию массовых перевозок грузов по железным дорогам. Это регулирующий орган, от Министерства путей сообщения.

– Черт с ними, – смилостивился Лыков. – Обойдемся без лишней статистики. А вот сколько украдено, хотя бы примерно, хотелось бы знать. Петр Аркадьевич говорил про десять миллионов рублей, если считать с девятьсот пятого года. Ссылался на вас.

– Я ошибался, – хмуро ответил магнат. – Только наша дорога лишилась грузов на шесть миллионов. Общая цифра потерь, по моим оценкам, много выше той, что я сообщил Столыпину. Где-то миллионов семнадцать. А точно никто не знает.

Алексей Николаевич молча посмотрел в потолок. Что тут скажешь? Цифра потрясла его. Действительно, проблема национального масштаба! Отчего же так долго на нее не обращали внимания? Кто такие Рейнбот с Мойсеенко, чтобы обречь страну на подобные испытания?

– Однако, – выдавил Запасов. – А вы уверены, Николай Карлович? Ведь это же колоссальные убытки! Люди теряют деньги и молчат? По нашему управлению мы не получали особых сигналов.

– Там сложная система взаимоотношений, – стал оправдываться фон Мекк. – Многие убытки выглядят как недостачи, а не как следствие грабежей. Потом часть потерь отправителей покрывают страховые компании. Наконец если даже убытки повесили на дорогу, но она казенная… Сами понимаете: казенное, значит, ничье. Заплатят и молчат.

– Куда же смотрят начальники дорог? – возмутился жандарм. – Ну и что, если казенное? Это же народные средства.

Надворный советник молча глядел на подполковника, словно хотел сказать: а сам не понимаешь, куда они смотрят?

– Питерец вмешался:

– Эмоциями делу не поможешь. Московско-Казанская дорога частная, там есть хозяева. А тоже теряет миллионы. Давайте дослушаем Василия Степановича. Как совершаются кражи и грабежи? Кто главные преступники?

Стефанов глянул в заготовленный текст доклада:

– Способов несколько. Самый легкий и притом действенный – это тащить товары через дыру в заборе.

– Через дыру? – удивился Лыков. – Так просто?

– Да.

– Но почему ее не заколотят?

– Потому что рядом тотчас же появится другая.

– А можно подробнее?

– Можно. Выглядит все так. Начиная с девятьсот пятого года вокруг каждой из товарных станций барыги скупили дома. Дома эти особенные, в них проживают артели крючников, которые станцию и обслуживают. Официально как рабочие по перевалке грузов, но на самом деле все они воры.

– И крючники, и воры в одном лице?

– Точно так. Эти лихие ребята живут при станции, спят, едят, баб нанимают от хозяина. Артель как артель. Но воровская. Ночью они заходят на станцию – у всех же есть пропуска. И тащат что плохо лежит. Через дыру в заборе, о которой я уже говорил. С той стороны уже стоят ломовые извозчики. Грузы тут же доставляются к держателю артели, и там их когда переделывают, чтобы товар было не узнать, а когда и не прячут вовсе. Прямо так и отдают покражу.

– Куда?

– Перекупщикам, конечно, – тоном знатока ответил коллежский советник.

– Вот-вот. Перекупщики уж заранее знают, что и в каком количестве за ночь стащили. И рано поутру приезжают к дому барыги со своими возами. Ежели явиться туда в этот момент, то вы подивитесь, насколько все отлажено. Телеги чинно подходят к воротам согласно очереди, товары грузят не таясь, никто не скрывается.

– А дальше что происходит с теми товарами? – живо поинтересовался фон Мекк.

– Дальше все катится по проторенной дорожке, – ответил Стефанов. – Перекупщики лишь промежуточное звено. Их задача – раздробить товар. У каждого имеется свой круг проверенных покупателей, которые пульнут краденое еще дальше. Вплоть до конечного потребителя.

– А что воруют чаще всего? – уточнил Лыков.

– Мануфактуру. Самый ходовой в Москве товар. Ткани в штуках и отрезах, да и готовым платьем не брезгуют. Многое отсылают в провинцию, вплоть до Урала и Сибири. Дешево же! Дешевле, чем купить у производителя. Вот наши купцы и оскоромились. Но не только наши. Уходит и в Лодзь. Там нашьют на платье свою этикетку, и оно обратно к нам вернется. Вы в магазине купите и не догадаетесь, что ворованное.

– Так. А еще что?

– Хлопка много тащат, что едет сюда из Туркестана. Вокруг Москвы десятки складов особого рода. Там хлопок моют, сушат и сортируют. Заново уминают в кипы и опять же толкают в Лодзь. Но в покражу идет все, что можно выгодно продать. А бывает, что вывозят прямо в ворота, мимо сторожей. Вот, извольте.

Коллежский секретарь зашуршал бумажками:

– Я взял для образца несколько своих прежних дознаний. Сами бумаги у меня отобрали, когда выгнали, но черновики остались. Тут все говорит само за себя. Вот, к примеру, дело от шестого марта прошлого года. Со станции Москва-Товарная Нижегородской дороги украли десять мест, или двести восемьдесят восемь кусков мануфактуры общим весом сорок шесть пудов. Отправитель – Товарищество Ивана Гарелина с сыновьями, из Иваново-Вознесенска. Стоимость товара – две тысячи семьсот пятьдесят рублей. Получатель – харьковский торговец. Вместе с той мануфактурой пропало еще два места шелкового товара, весом девять пудов и пять фунтов, по цене четыре тысячи рублей, отправитель – московский купец Седякин. Куда делось столько груза? Я выяснил следующее. Началось все на станции Кусково во время сортировки товара. Весовщик этой станции, некто Полухин, взял и уничтожил документы на мануфактуру, на означенные десять мест. И послал ее в Москву-Товарную. Там мануфактура, естественно, оказалась бесхозной. Бумаги-то тю-тю. Явился тот самый Полухин, покалякал с кем надо. И с согласия здешних весовщиков, Попова и Бокшеева, весь товар выдали артельщику Рябушеву. Понятное дело, за мзду.

– Кто такой этот Рябушев? – оживился подполковник. – Фамилия знакомая.

– Артельщик городской станции московских казенных железных дорог и большая бестия. Так вот, взял Рябушев краденое и увез его средь бела дня со станции.

– И как он забрал без документов пятьдесят пудов? – заерзал в кресле фон Мекк.

– Артельщик имел законное поручение забрать десять мест миткаля. Переправил десять на двадцать и спокойно вывез мимо сторожей.

– Эх-ма…

– Вы слушайте, господа, что дальше было. Рябушев доставил груз на Таганскую площадь, в дом торговца фруктами Алюлина. Тот был лишь посредник, себе ничего не взял, а направил артельщика к своему приятелю по фамилии Мякотин. Тот Мякотин содержит мастерскую готового белья на Сретенке. Он и купил весь товар оптом, заплатив за него тысячу рублей. Дальше все просто: ткань пошла в дело.

– А шелк куда делся? – вспомнил Запасов. – Из него наволочки не сошьешь.

– Шелк Рябушев продал торговцу мануфактурой Расторгуеву, у того магазин в Каретном ряду. И поныне там, вполне процветает. В партии было двадцать четыре куска материи «сюра» – дорогая штука! – и еще четыреста девяносто пять платков. Расторгуев тем же днем разбросал весь похищенный товар по своим людям. Часть взял Кулюшкин из магазина на Второй Тверской-Ямской, часть – держатель шапочной мастерской Сатылкин, а остальное забрал торговец остатками в Ветошном ряду некий Иванов.

– Это что, все наши купцы – воры? – растерялся жандарм. – Хапнули заведомо краденое, даже не поморщившись?

– Так выгодно же, вдвое дешевле, чем если честно покупать. Кто тут устоит?

– В этом и беда, – взволнованно заговорил фон Мекк. – Воры сами по себе были бы не так опасны, если бы общество не потакало им. А оно потакает! Чуть не каждый соблазнится, ежели дешевле. И что делать? Купят, спрячут, перешьют-перекрасят, а полиции слова никто не скажет.

Лыков вернул разговор в деловое русло:

– Василий Степанович, что стало с теми, кого вы поймали?

– Прежде скажу, кого я еще прихватил в той истории, – ответил коллежский секретарь. – В деле мелькнул один прощелыга, Прохор Елисеев. Он был посредник при Рябушеве, специалист по краденому. Когда я сделал у него в доме обыск, то нашел граммофон и полсотни пластинок. Знакомый товар! Его похитили у фирмы Кенца, что на Мясницкой. Фирма послала груз в Нижний Новгород, на ярмарку. А по вскрытии на месте оказалось, что из десяти посланных граммофонов доехали только четыре. Из ста пластинок осталась половина. А две тысячи граммофонных иголок, весьма дорогих, пропали полностью. Вместо похищенного воры сунули в ящики кирпичи.

– Специалист оказался не узкий, а широкий, – констатировал питерец. – И мануфактуру брал, и шелковые платки, и даже иголки к граммофонам. Так что с ними со всеми стало? Вы взяли их с поличным. Суд был или нет?

Стефанов махнул рукой:

– Какой суд? В Москве так не принято. Когда меня выгнали, воры откупились и вышли на свободу. И сейчас как ни в чем не бывало занимаются тем же промыслом.

– М-да… – пробурчал подполковник. – А давайте их жахнем!

– Доберемся, Дмитрий Иннокентьевич, – заверил его Лыков. – Все они у господина Стефанова в синодик записаны. Но продолжайте, Василий Степанович. Какие еще способы краж изобрели мазурики? Про дыру в заборе мы поняли. А прямиком в ворота только с поддельными бумагами можно краденое вывезти?

– Сторожа подкуплены все, – сообщил докладчик. – А те, кто отказался, уже убиты.

– Как убиты? – поразился Лыков.

– Да так, убиты. Трех человек зарезали в нынешнем девятьсот седьмом году, и еще один пропал без вести. Все честные уволились, не дожидаясь беды. Остались лишь продажные.

– И у нас на Казанской дороге тоже? – не поверил фон Мекк.

– И у вас, Николай Карлович, – сказал Стефанов.

– Да я их сей же час заменю!