Некроманс. Opus 2 Сафонова Евгения

С благодарностью Наталье Платоновой – за вычитку,

Ришику – за песню Кейлуса

и Марии Поташковой – за то, что вернула мне радость созидания;

с любовью ко всем творцам, спасающим и множащим красоту.

Opus – лат. opus, «произведение».

Обозначение порядкового номера данного сочинения в списке (чаще всего хронологическом) произведений данного автора.

Перефразируя словари

Допускать, чтобы смерть подкрадывалась к тебе незаметно, – это не лучшее решение. С ней надо быть накоротке. О ней надо говорить: либо словами, либо – как в его случае – музыкой.

Джулиан Барнс, «Шум времени»

После тишины лучше всего невыразимое выражает музыка.

Олдос Хаксли

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Сафонова Е. С., текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Глава 1

Doloroso[1]

На дворе медленно гас день, но в небе, ещё светлом, висела луна – бледно-розовая и прозрачная, как истончившийся леденец. Луна Мерки восходила на четверть месяца раз в столетие, и в эти дни она являла людям свой лик задолго до того, как к ней присоединялась луна Мегинум, в голубом свете которой керфианцы привыкли странствовать по ночам.

Сидя в своём кабинете, отодвинув кожаное кресло от столешницы (с годами службы она затвердела так, что тёмный дуб больше напоминал камень), Герберт смотрел на луну. В пальцах, выпачканных чернильной кровью многочасовых трудов, застыла книга для записей, исчерканная формулами до прорех в плотной бумаге; глаза невидяще уставились на розовый круг.

Гербеуэрту тир Рейолю он напоминал циферблат часов, по которым ползла невидимая стрелка, отсчитывая дни, оставшиеся до свершения семисот тридцатого пророчества Лоурен.

– Не выходит? – участливо спросил Мэт, проявляясь в воздухе за письменным столом.

Герберт молчал; посреди стола в медном подсвечнике сиял единственный магический кристалл, и полутьма, разливаясь по комнате, пахла пылью, бессонницей и тщетными усилиями.

– Не расстраивайся. В конце концов, ты сейчас тратишь силы на то, чтобы держать в стазисе целого мёртвого дракона. – Демон вздохнул, скрестив на груди руки, облитые мерцающей звёздной синевой. – Подгадила вам милая тётушка с этим убийством, конечно… Хотя я бы сказал, что удача и так сопутствовала вам неприлично долго.

– Ничего непоправимого не произошло, – в голосе некроманта мёртвые листья шелестели под крадущимися шагами. – Я изначально не рассчитывал, что на момент свершения пророчества дракон будет живым.

– Златовласке это скажи. Только голову береги. Сам знаешь, она у нас отличается забавной привычкой привязываться к разным странным несимпатичным зверушкам… вроде тебя.

Герберт отвернулся. Придвинув кресло к столу, шлёпнул книгу на стол; взяв перо, в сотый раз начал писать неподдающуюся рунную формулу.

Ножки скрипнули по паркету так, словно тонкий голосок ехидно хихикнул, насмехаясь над его неудачами.

– Не тревожит, что твоя любовь всё больше отчаивается, а ты ничем не можешь ей помочь?

– А она отчаивается? – не поднимая головы, уточнил некромант.

– Неживой быть невесело, знаешь ли. Пока ты кормишь её одними только обещаниями, а ими вечно сыт не будешь. – Мэт небрежно стряхнул с рукавов невидимые пылинки. – Она, конечно, бодрится как может и лицо старается держать, чтобы тебя не расстраивать, но…

Герберт не ответил. Лишь сидел ещё долго, царапая пером желтоватую бумагу, склонившись над столом так низко, что золотистые пряди почти касались чернильных строк.

Потом, в который раз перечеркнув написанное, швырнул перо перед собой, смазав невысохшие чернила, и открыл нижний ящик стола.

– Я мог бы подсобить с её воскрешением. Мне нетрудно. И цену возьму умеренную.

– Справлюсь своими силами, – сказал Герберт, достав маленькую деревянную табакерку.

– Не совсем своими.

Поставив табакерку рядом с книгой, Герберт откинул резную крышку.

На свету порошок, черневший в лакированной коробочке, едва заметно отливал серебристым. Керфианцы прозвали его «звёздной пылью», хотя, конечно, звёзды тут были ни при чём: порошок этот добывали из цветка, когда-то росшего только в горах, а теперь заботливо культивируемого людьми, которые зарабатывали на этом немалые деньги. Впрочем, говорили, что звёздная пыль может помочь увидеть хоть звёзды, хоть луны, хоть самого Жнеца.

Если промахнуться с дозировкой, вероятность встречи с последним резко увеличивалась.

– Можешь сколько угодно думать, что эта дрянь не вреднее спиртного, которым баловался твой батюшка, но я-то знаю. В прошлый раз тебе повезло. В этот может не повезти, – прочувственно молвил Мэт. – Подумай хорошенько. Вдруг проще договориться… чем делать то, что ты делаешь последние дни.

– Прочь.

Качнув головой – таким жестом любящий старший брат мог бы прощаться с непутёвым младшим, – демон медленно растаял во мраке, сползавшемся к Герберту из дальних углов.

Смочив палец слюной, Герберт коснулся рассыпчатой чёрной горки. Повернув ладонь, пару секунд смотрел, как стремительно темнеют крупинки, прилипшие к коже.

Последний раз. Это же может быть последний раз, верно? Ему осталось чуть-чуть, чтобы заглянуть за ту грань, где прятался от него правильный ответ. Буквально пара шагов, которые так трудно сделать самому. Гораздо легче, когда тебя не сковывают узкие рамки черепной коробки, когда ты забываешь о существовании невозможного, когда разум словно высвобождается из клетки и летит в заоблачную высь, скрывающую истину, а тело – бесполезный кожный мешок, полный мяса и костей, – перестаёт бесконечно требовать еду, отдых, сон…

Даже если не выйдет сейчас, ночью он попробует снова. И, может, ещё чуть-чуть увеличит дозу.

В конце концов, он увеличивал её уже не раз, и это не привело ни к чему дурному.

– Справлюсь, – повторил Герберт, прежде чем слизнуть порошок с руки.

Эльен заглянул в «детскую», когда последнее нежное ре «Размышления» Массне ещё не истаяло в жарком блеске рассыпанного по полу золота.

Ре-мажорная тоника, отстранённо думала Ева, широко и бережно ведя смычок в завершающем движении. Забавно. Ре мажор звучит в их маленькой сокровищнице – тональность золота для синестетика Скрябина, тональность, в которой старый Барон из «Скупого рыцаря» Рахманинова любовался своими драгоценностями…

– Урок танцев, лиоретта, – мягко напомнил призрак, когда в тишине остался лишь один звук: потрескивание негаснущего огня.

Ева покорно поднялась со стула. Уложив Дерозе в футляр, погладила на прощание яйцо.

– Я вернусь, – зачем-то сказала она, прежде чем вскинуть виолончель на плечо и выйти, плотно прикрыв за собою дверь.

Герберт сообщил, что, если держать яйцо в нужных условиях, маленький дракончик вылупится и без матери. Слабое, но всё-таки утешение. Хотя оно не помешало Еве впасть в истерику – вторую за два дня, – когда некромант принёс весть о гибели Гертруды.

Ева сама удивилась, как эта весть выбила её из колеи. Казалось бы, она знала драконицу всего ничего. И за это «ничего», как выяснилось, успела так к ней прикипеть, что, когда схлынула первая постыдная эмоция – облегчение, что формулировка клятвы не утянула Герберта следом, – расплакалась и самозабвенно наорала на некроманта. Крича, что это их вина, что она знала, что он не подумал…

Тот даже не отпирался. Стоял, опустив руки, опустив голову, такой покорный, что Еве тут же стало стыдно.

«Я виноват, – тихо возразил Герберт, когда она обняла его, бормоча слова извинения, твердя, что он ни в чём не виноват. – И я искуплю вину. Исправлю то, что ещё могу».

Что ж, если они помогут единственному уцелевшему детёнышу Гертруды появиться на свет, вырасти дракончиком, который однажды расправит крылья и взлетит в зовущее его небо, – наверное, это и правда немножко искупит их вину. Так что боль Ева топила в занятиях, до изнеможения отрабатывая двадцать четвёртый каприс Паганини: она загорелась сыграть виолончельное переложение с тех пор, как впервые услышала его в исполнении Йо-Йо Ма. Дома она пару раз едва не переигрывала руки, заучивая вечно фальшивящее пиццикато в девятой вариации или проклятые децимы в шестой, но в волшебном мире мышцы – всегда холодные – даже не уставали. А дозанимавшись в своей комнате до ощущения, что пальцы вот-вот начнут кровить, растворив всю тоску в утомлённом отупении, она шла в «детскую» маленького дракончика: надеясь, что песни Дерозе могут хоть немного заменить те песни, что он уже никогда не услышит от мамы.

О том, что услышать маму ему не суждено, Ева рассказывать не стала. Плакать в обнимку с яйцом тоже, хотя хотелось. Оставалось надеяться, что он ещё слишком маленький, чтобы слышать истину в сердцах, как Гертруда.

Прорваться в музыке Ева этой истине не позволяла.

– Эльен, вы знали, что Герберт боится смерти? – спросила она невпопад, следом за призраком возвращаясь в спальню, – страстно желалось поговорить и подумать о чём угодно другом.

Как Айрес могла так поступить? Без раздумий уничтожить то, чего наверняка даже не понимала, чьей красоты наверняка не могла оценить?..

– Странная особенность для некроманта, – откликнулся призрак невозмутимо, учтиво раскрывая перед ней дверь. Ева так и не поняла, был это положительный или отрицательный ответ. – Хотя… ты можешь каждый день иметь дело со смертью других, но твоя собственная продолжит пугать тебя.

– Он слишком много имел дел со скелетами. И слишком мало с живыми людьми. – Вернувшись в свою комнату, Ева опустила футляр с Дерозе на пол и принялась протирать струны и корпус инструмента. В сокровищнице делать это не хотелось – всё равно что выносить закулисные тайны на сцену. – С чего он вообще заперся здесь в окружении одной нежити? Помимо всего, что я уже знаю?

– Двух слуг поймали на шпионаже. Вскоре после гибели его родителей. Одного подкупила королева, другого – лиэр Кейлус. Тогда господин Уэрт решил, что вполне сможет обойтись прислугой, которая точно его не предаст.

Ева лишь нахмурилась, скользя мягкой тряпочкой по лакированному дереву.

– Он так хорошо знаком с последствиями смерти, что теперь для него всё тлен. Суета и пыль. Всё, кроме того, что может его обессмертить. – Закончив с инструментом, она прошлась с чисткой по древку смычка. – А самое обидное, что в чём-то он прав. Я вот тоже боюсь умирать.

– Смерть – естественная часть жизни. То, что придаёт ей смысл. Лишь смерть заставляет нас ценить дарованные нам мгновения.

– Да. Знаю. Слышала. – Убрав смычок на его законное место в футляре, Ева аккуратно опустила крышку, пытаясь не ассоциировать это действие с тем, что совершают на похоронах. – Но всё равно хотела бы, чтобы этих мгновений было как можно больше.

Мысли неумолимо возвращались к Гертруде.

Конечно, странно задаваться вопросом, как королева могла так поступить. Если Айрес хотела во что бы то ни стало предотвратить исполнение пророчества, вполне логично, что следом за обещанной Лоурэн спасительницей она уничтожила и обещанное Лоурэн чудовище. Герберту королева могла говорить что угодно, но Ева была уверена: отправляясь в замок Гертруды, в первую очередь Айрес руководствовалась предсказанием. Чудесно ведь всё складывается: Избранная мертва, чудище, которое той суждено было прикончить, тоже. Сиди себе спокойно на троне да лелей дальше тиранические планы. А им остаётся лишь осуществить тот план, что Герберт задумал изначально: разыграть спектакль, где мертва не только Избранная, но и убиваемый ею дракон.

Он наведался в опустевший драконий замок вскоре после празднества, обернувшегося кошмаром. Ныне законсервированное тело Гертруды ждало часа, когда некромантия и иллюзии, дым и зеркала ненадолго придадут ему подобие жизни, прежде чем оно упокоится навсегда – на дне озера.

Ева не знала, чего Герберту стоит одновременно поддерживать три стазиса – её, Гертруды и Мелка. Выглядел он в последние дни… не сказать, чтобы плохо, но странно.

– Некоторые вещи просто не созданы для того, чтобы медленно увядать, – проговорил Эльен мягко. – Одни огни загораются, дабы тлеть медленно и долго, тихо согревая тех, кто вокруг. Другие – чтобы прогореть в один миг яркой вспышкой, оставив за собой пламенный след в истории или чьей-то памяти. Не нам судить, почему боги готовят нам столь разное предназначение и столь разные сроки.

– Мы собираемся использовать её тело, Эльен. Гертруды. Поднять её, чтобы я могла «убить» её у всех на глазах. – Ева встала и яростно тряхнула головой. – Это так… мерзко.

Слова вырвались непроизвольно. Наверное, потому что думать о собственном сроке ей не слишком хотелось. Несмотря на непрошибаемый оптимизм, на котором Ева благополучно дотянула до своей семнадцатой весны, тихий пакостный голосок всё чаще напоминал ей, что формально она составляет Гертруде компанию – и имеет все шансы скоро присоединиться к ней с концами. Если до Евы в ближайшее время не доберётся Айрес, в далёкой перспективе доберётся отчаяние. Она слишком хорошо знала себя, чтобы не понимать: она не сможет вечно жить – существовать – как сейчас. Даже долго не сможет.

Забавно: яснее всего осознаёшь, что с твоей жизнью что-то всерьёз не так, когда в попытках отвлечься от невесёлых мыслей приходишь к мыслям ещё менее весёлым…

– Вы слишком много значения придаёте плотским останкам, лиоретта. – Призрак, явно не видевший в этом никакой крамолы, с лёгким осуждением качнул головой. – Все религии проповедуют бессмертие души, но отчего-то придают неимоверное значение посмертию тела. Здесь, в Керфи, к смерти относятся так, как и должно к ней относиться. Смертная оболочка – только обёртка. Фантик для души сродни конфетному. Вы некогда говорили, что в вашем мире деяния некромантов мнят надругательством над мёртвыми… Но ведь мы просто бережём фантик вместо того, чтобы выбрасывать его, позволяя бесполезно и бесславно пропасть. Даём ему выполнять то же, что он выполнял, пока суть его была в нём. Разве это не дань уважения к тому, кто всё равно уже нас покинул? Я лично ни капли не возражал бы, если б сейчас в кухне трудился и мой скелет, будь он к тому пригоден. И не думаю, что возражала бы ваша драконица. – Взгляд призрака будто касался щеки тёплой ласковой ладонью. – Ей это тело всё равно уже ни к чему. Если оно может оказать кому-то добрую услугу вместо того, чтобы истлевать… Помочь изменить этот мир к лучшему, помочь спасти чужие жизни… Разве не лучше использовать его с пользой?

Лучшая слышанная мною речь в защиту посмертного донорства, подумалось Еве саркастично.

– А вы, Эльен? – спросила она то, что интересовало её уже давно. – Почему вы решили остаться здесь не только телом, но и душой? Или вам не оставили выбора?

– Оставили. – Дворецкий, усмехнувшись, повернулся к ней, чтобы невесомой рукой слегка погладить по волосам. – А что бы вы с господином Уэртом сейчас без меня делали?

Эта ласка, и взгляд, и тон слишком напомнили ей папу, где-то за гранью другого мира наверняка оплакивающего уже второго потерянного ребёнка.

Не выдержав, Ева обняла призрака за талию, уткнувшись лбом в полупрозрачный бархат сюртука на его плече. Странное это было ощущение… Будто утыкаешься в пышные шифоновые оборки, под которыми скрыто холодное стекло. Но когда Эльен приобнял её в ответ, столь желанная поддержка была настоящей.

– Я не тороплюсь за грань, лиоретта. – Шелестящие прикосновения огладили её спину. – Уверен, там всех нас ждёт нечто потрясающее и потрясающе интересное, однако пока я не представляю, как оставлю тех, кому поклялся служить. К тому же не думаю, что по ту сторону меня ждёт тёплая встреча.

– Это ещё почему?..

– Видите ли, исполняя свой долг вассала, я вершил не только благие дела. А Жнец не слишком жалует тех, кто крадёт его урожай, срезая жатву раньше уготованного Им дня. – Почувствовав её замешательство, Эльен мягко выскользнул из её рук; отстранился, и Ева увидела его печальную улыбку. – Смерти не нужно жаждать, лиоретта, но и не нужно бояться. Смерть – не недостаток и не ошибка. Она завершает то, чему логично иметь завершение. А бессмертие – не всегда благо.

– Многие с вами не согласились бы, – пробормотала Ева, пытаясь совместить в сознании картинку уютного заботливого Эльена, к которому она привыкла, с гипотетическим Эльеном-убийцей. – Герберт, в частности.

– На них не стоит равняться. – Призрак отвернулся, сцепив руки за спиной, и подошёл к окну. – В те дни, когда я был ещё жив, мне довелось бывать в Риджии. Господин взял меня туда, когда дела свели его с тамошними магами. Помните, кто её населяет?

– Люди, эльфы, дроу, лепреконы, – машинально откликнулась Ева, как откликалась прежде на их уроках.

– Да. Много больше долгоживущих народов, чем во всех других странах. – Эльен вздохнул. Ева порой удивлялась, как он может вздыхать, если в принципе не способен дышать, но, видимо, призраки сохраняли некую иллюзию привычной работы лёгких. – В Риджии мой господин встречался с эльфами, и я тоже. Были среди них прекрасные, поэтичные создания, истинные Дети Солнца, как называют их там… Но были и те, кто мнил себя лучше людей на том лишь основании, что в отличие от смертных они живут вечно. Дроу, как вы помните, некогда даже развязали войну, стремясь уничтожить людей. Сочли простых смертных недостойными жить подле них – неумирающих, нестареющих. Это так… высокомерно. С каких пор долгота жизни стала столь важным фактором в столь сложном вопросе? – Вскинув ладонь, призрак рассеянно выплел пальцами в воздухе витиеватый вензель, явно призванный выразить брезгливость. – Смертные сотворили столько вечного, столько прекрасного, столько вещей выше и волшебнее себя, сколько иной из эльфов и дроу не создаст за всю свою бесконечно долгую жизнь. И сама Риджия… закостенелая. Отстающая. Лишь сейчас нагоняющая другие страны, ушедшие далеко вперёд. Ведь в трёх из четырёх её королевств вместо стариков, закосневших в устоях трёхвековой давности, к власти наконец пришли дети… И принесли с собой свежие мысли, идеи, взгляды. – Оглянувшись, он горестно опустил руку. – Посмотрите на меня. Я бессмертен, но кто я? Реликт, пережиток прошлого, тень уже ушедшей эпохи.

– Нашли тут пережиток! – фыркнула Ева в искреннем возмущении. – Для пережитка вы слишком хорошо танцуете.

– Чем, к слову, нам и следует наконец заняться вместо, безусловно, приятной беседы.

И они занимались, благо настроение у Евы самую капельку поднялось. Занимались до самого прихода Герберта, ворвавшегося в комнату без стука, точно надеясь застать их за чем-то непристойным.

Впрочем, по тому, как некромант вместо приветствия порывисто впился губами в её губы, Ева постановила, что он просто соскучился.

– Эльен, фейр, – бросил Герберт потом. Дождавшись, пока призрак безмолвно ускользнёт выполнять приказ, рывком увлёк Еву на кровать.

Странный он был эти дни… Все трое суток, минувших с известия о гибели Гертруды, некромант ходил то безучастнее, чем в первые дни их знакомства, то вдруг являлся с горящими глазами, и в движениях его прорывалась странная нервная лихорадочность. А ещё почти непрерывно работал над чем-то в своём кабинете. Ева даже практиковалась теперь одна – что в заклятиях в тренировочном зале, что в прогулках по воде, на которые она каждодневно вылезала на улицу.

Надо сказать, в саду без Герберта она чувствовала себя неуютно. Внутренний параноик и вовсе время от времени нашёптывал, что она ощущает на себе чей-то пристальный взгляд. Хорошо хоть Мэт, пользуясь ситуацией, разбавлял обстановку – то предлагал ещё и воду в вино обратить, то рассуждал, что Мираклу ни к чему будет нормальное знание экономики, если его жёнушка откроет в себе талант кормления тысячи страждущих одним жалким багетом. Как-то и вовсе пропел противным тоненьким голоском «Ви-идишь, там, на горе-е», вынудив Еву от изумления искупаться в ледяной воде.

Чего-чего, а знания песен «Наутилуса» она от него никак не ожидала[2].

– Как себя чувствуешь? – спросил Герберт, вжав её в покрывало.

– А я должна чувствовать себя как-то не так? – осторожно уточнила Ева.

– Нет. Но если хорошо, это значит, что всё работает. – В льдистых глазах блеснуло непонятное шальное веселье. – Я отрезал тебе доступ к моей энергии, прежде чем вошёл.

Ева оторопело замерла.

– Я изменил чары, пока ты спала сегодня. – Действительно, этой ночью она принимала очередную ванну… Но для Евы процедура ничем не отличалась от прочих. – Теперь, если лишишься подпитки от меня, ты начнёшь питаться от собственного резерва сидиса. Судя по всему, ты ничего не ощутила?

– Нет, – прислушавшись к ощущениям, в некотором замешательстве подтвердила она. – Ничего.

– Как я и думал. – Некромант с задумчивым удовлетворением заправил ей за уши растрепавшиеся светлые пряди. – Переводить тебя на постоянное самообеспечение я пока не рискну. Так что завтра повторим привязку на алтаре. Но, судя по всему, на поддержку существования ты тратишь не больше, чем восстанавливаешь – в целом количество сидиса в ауре остаётся без изменений… Надо ещё проверить, как это совмещается с колдовством и регенерацией. Посмотрим что-нибудь?

Потянувшись за планшетом, ждавшим своего часа на прикроватном столике, Ева покосилась на Герберта почти насторожённо:

– А ты как себя чувствуешь?

– Я в порядке. – Он уставился, не щуря глаза, на белое сияние волшебных кристаллов, и откликнулся без запинки. Так, точно ожидал вопроса. – В полном. Просто много работы.

Его глаза, вдруг поняла Ева. Что-то с ними не так, но что?

– Какой работы? – Листая папки в поисках нужной, она судорожно пыталась понять, что именно царапнуло душу тревожным наждаком.

– Сначала дорабатывал чары, чтобы ты не погибла вместе со мной, если что-то случится. Теперь бьюсь над формулой воскрешения.

– И как успехи?

Герберт ответил не сразу.

– В последний миг от меня всегда ускользает что-то важное. Что-то, что поможет расставить все элементы формулы по местам. Но я поймаю это. Нужно лишь зайти ещё чуточку дальше.

Нотки одержимой убеждённости, скользнувшие в последних словах, Еве совсем не понравились.

– Герберт, только не надо… надрываться ради меня, ладно? Я всё понимаю, но ты должен беречь себя. Пожалуйста.

Его улыбка заставила бы сердце сжаться, если б только оно могло.

– Я сделал много ошибок. Должен же я наконец и исправить что-то.

– Не сделал ты никаких ошибок! Ты не мог меня спасти, у тебя же клятва, и мы не могли знать, что Айрес в одиночку справится с Гертрудой, и…

Её заставили замолчать самым бесцеремонным и приятным из возможных способов.

– Не будем об этом, – с мягкой непреклонностью не то попросил, не то приказал Герберт потом. – Не сейчас. Я слишком устал. Что сегодня хочешь мне показать?

Глядя в его глаза, где в голубом льду чернели точки узких зрачков, Ева усилием воли заглушила внутренний голос, снова вопивший, что происходит что-то катастрофически неправильное. Что ни в коем случае нельзя спускать всё на тормозах, и отступать, смирившись с его правилами, замяв разговор, – тоже. Но его бледное, измождённое лицо, на котором лишь глаза горели почти лихорадочно, и правда выглядело таким уставшим…

…и не будет ли это свинством с её стороны – долбить его расспросами и нравоучениями вместо того, чтобы дать отдохнуть…

…и даже если в душе его снова появилась рана, не зарастёт ли она скорее, если не пытаться её ковырять…

…и вообще, об этом с ним поговорить ещё успеется, правильно?

– Одну историю о неправильном злом короле, неправильном герое, его неправильной возлюбленной… В общем, там все неправильные, но сама история удивительно правильная, – покорно произнесла Ева, по традиции устанавливая планшет в изножье кровати, чтобы нажать на «плэй» и включить «Галаванта». – Сам увидишь.

Как выяснилось позже, внутренний голос её обманывал редко.

Гром грянул ночью.

Ева привычно лежала без сна. Обычно она коротала ночи за чтением или занятиями музыкой, но теперь Дерозе тихо спал в футляре, а его хозяйка валялась на кровати, созерцая потолок. С Гербертом они расстались на клятвенном обещании, что этой ночью некромант ни над чем работать не будет, а немедля отправится спать. Правда, тот на все её настойчивые просьбы отмолчался, но молчание ведь знак согласия, верно? Не может же Герберт оставить все её мольбы без внимания. Если уж действительно её любит. В крайнем случае Ева может пойти и проверить, спит ли он, и устроить втык, если не спит…

Правда, знала бы она ещё, где находится его спальня.

Дверь неожиданно скрипнула. Ева села на постели и увидела, что к ней, каким-то образом дотянувшись до длинной дверной ручки, бесцеремонно проскользнул Мелок.

– Ты ко мне в гости? – сказала она, когда кот вспрыгнул на кровать. – Что, хозяин не гладит?

Тот вместо ответа боднулся ей в руку: на белоснежной морде стыло такое тоскливое выражение, будто Мелок только что чудом сбежал от стаи бешеных псов и искал срочного утешения.

Есть всё же нечто глубоко неправильное в том, что твоему молодому человеку известно местоположение твоей спальни, а тебе его – нет, размышляла Ева, одной ладонью наглаживая молчащего кота по спине, а другой почёсывая за ушком. Как и в том, что вы встречаетесь и живёте вместе, но спите порознь.

То, что ты зомби, а он – твой некромант, на Евин взгляд, смотрелось уже почти естественно.

– И с чего ты так прикипела к этому дурному мальчишке, а? – заметил Мэт, снова возникнув в изножье. – Ума не приложу.

– Свой ум прикладывай к чему угодно другому.

– Зато твой призрак сегодня приятно удивил. Может, лучше в него влюбишься? – Демон сделал вид, что поудобнее усаживается на резной спинке. – Вот уж дивный романтический герой. Ещё и поёт.

– Если ты радуешься, что обрёл родственную душу, вынуждена огорчить: даже если Эльен в самом деле убивал, не думаю, что он получал от этого хоть какое-то удовольствие.

– А, ты о том, что он порой помогал своему господину травить шпионов и убийц, имевших глупость заглянуть к ним на обед? Кстати, чаще в интересах короны, чем с целью самозащиты. Тот господин Рейоль, если ты не знала, заведовал тайной службой Его Величества… Хотя того, кто занимал подобный пост, прикончить желали многие, не отрицаю. – Мэт зевнул, наслаждаясь её замешательством. – Нет, я не об этом, что ты. Просто он на диво здраво рассуждал о смерти, в отличие от твоего обже[3]. Ему не хватает кое-каких фундаментальных знаний о науке, которая в вашем мире чуточку приподняла завесу вселенских тайн, но речь всё равно вышла симпатичная. Даже трогательная в этой его наивности давно ушедшей старины.

– Можно подумать, ты у нас молод.

– Я иду в ногу со временем, как ты могла заметить. Вернее, парю. В Межгранье, как ты поняла, туго с твёрдыми поверхностями. С направлениями, впрочем, тоже.

– Я понимаю Герберта, – не купившись на его обезоруживающе широкую улыбку, сказала Ева, решив оставить переосмысление образа Эльена на потом. – Его род занятий… располагает к подобным мыслям.

– Нет. Просто он глупый маленький мальчик, который лишь начинает учить самый важный для себя урок. – Вертикальные щели зрачков расширились, поглощая окружавшую их мерцающую синь, и вновь, как когда-то давно, в глазах демона Еве открылась пустая вселенская бесконечность. – Не меняется и не увядает лишь то, что не учится и не растёт. Не умирает лишь то, что по-настоящему не живёт. Не ощущает боли лишь то, чему нечего терять, нечего терять лишь тому, что не чувствует вовсе. – Соскользнув с изножья, Мэт подплыл ближе; ладонь Евы давно уже замерла на вздыбившейся шерсти кота, неотрывно следившего за незваным гостем. – Он зовёт себя избранником Смерти, но не постиг пока всей её красоты… Красоты её логики, красоты её схем.

– Схем?..

– Старые травы умирают и гниют, чтобы подпитать собой зелёные побеги. Старые клетки в твоём теле отживают своё и гибнут, чтобы уступить место новым. Если клетка отказывается умирать, она перерождается в опухоль. Эгоизм одной крохотной частички, решившей жить несмотря ни на что, губит весь организм. – Вкрадчивое многоголосье шёлком обволакивало слух, утягивая Еву в бездонную черноту, расстилавшуюся за его глазами. – Твой призрак прав. Смерть – не дефект рода людского, а орудие эволюции. Существование смерти влечёт за собой смену поколений, ваше обновление и перерождение. Старики не занимают место юных, оставляя вам простор для совершенствования. Непрерывное смешение генов, порождающих всё новые и новые сочетания, уход в небытие тех, кто несёт в себе устаревшую кровь и устаревший образ мыслей, – вот что толкает человечество вперёд. Вы даёте жизнь детям, которые будут лучше вас. Новым идеям, которые они смогут впитать. Новым изобретениям, которые облегчат им жизнь. Новому искусству, на котором они смогут взрасти. И уходите, потому что не способны на большее. Но они, которым дана возможность при рождении подняться на ту ступеньку, до которой вы с муками карабкались всю свою жизнь, начать свой путь сразу с неё – смогут. Разве это не прекрасно?

Мелок с шипением вырвался из-под державшей его руки, зрачки Мэта, вновь сузившись, обратились на кота – и Ева, лишь сейчас различив гипнотическую пелену, которая обволокла разум, раздражённо тряхнула головой.

– Скорее цинично, – заметила она ершисто, когда Мелок скрылся за приоткрытой дверью.

– Брось, златовласка. В глубине души ты сознаёшь, что я прав. Вы так часто воспринимаете смерть благом и нормой в том, что не касается гибели тел, но так смехотворно привязаны ко всему материальному. Вы убиваете старые отношения, чтобы вступить в новые. Вы умираете раз за разом, пока живёте. Та, кем ты была десять лет назад, давно исчезла, чтобы уступить место нынешней тебе; ты умрёшь ещё пару лет спустя, чтобы на твоё место пришёл кто-то взрослее и мудрее, и встреться ты в двадцать пять с собой в семнадцать, вы не узнаете друг друга. Смерть освобождает, переворачивает страницы, несёт новизну. Смерть – друг ваш, а не враг. Бояться её может только тот, чьё существование серо, пусто и похоже на плохую бумагу. Кальку, где ничего не нарисовано – лишь просвечивает сквозь нее чернота, ждущая в конце. Закрась её яркими цветами, прими, что всё конечно, цени возможности, которые дарит тебе уже тот факт, что ты появился на свет – и конца будет не разглядеть, и мысли о нём в голову начнут забредать редко, не причиняя дискомфорта. – Когда Мэт вскинул ладонь, Ева решила, что это жест назидания, но нет: достав невесть откуда пилку, он скучающе принялся полировать неестественно блестящие, точно стеклянные ногти. Не длинные, не острые, но этим странным блеском пугавшие не меньше ведьмовских когтей. – Не смерть презренна, а страх перед ней. Существовать вместо того, чтобы жить. Пытаться любой ценой избежать неизбежного. Цепляться за жизнь вместо того, чтобы умереть, исполнив предназначенное, и с готовностью уступить место другим. Можешь так малышу и передать.

Ева смотрела, как пилка ритмично скользит по глянцевитым белым полукружиям.

До недавнего времени она редко задумывалась о собственной смертности. Ей хватало других проблем. К тому же она не могла толком вообразить себе черноту небытия: даже во сне у неё всегда были… ну, сны. Но теперь Ева успела свести с этой чернотой довольно близкое знакомство – в день, когда прибыла в Керфи, и позже, сбежав из замка. И если представить, что это – навсегда, что она не мыслит, не существует, что Евы Нельской больше нет, и лишь её тело под землёй тихо превращается в скелет, как наверняка уже превратилось Лёшкино…

Острое осознание, что она давно уже висит на волоске от этой черты, пробрало ужасом до костей. Тем же ужасом, с которым Ева познакомилась, когда беспомощно смотрела, как к их машине приближается грузовик.

…нет. Нет. Демоны и призраки могут сколько угодно твердить, что смерть – благо, но для Евы это только страх, гниль и боль. Страх тебя, понимающего, что вскоре не будет ничего. Гниль того, что совсем недавно долгие годы являлось тобой.

Боль тех, кто пойдёт рядом с твоим гробом.

– Сам бы и передал, – едва слышно сказала она.

– О, меня он слушать не станет. Хотя он вообще мало кого слушает. Тебе ли не знать. – Театральный вздох Мэт перевёл в ленивое дуновение, смахнувшее с обточенных ногтей белую пыль. – Твой бедный Эльен так уговаривал его не нюхать снова эту гадость, так уговаривал…

– Какую гадость?

В том, как Мэт прижал ладонь ко рту, читался ужас настолько фальшивый, что самый паршивый актёр сыграл бы лучше.

– Караул, – протянул демон без малейших признаков испуга. – Проговорился. Малыш с меня три шкуры спустит. Всё, умолкаю.

– Мэт, – на удивление спокойно повторила Ева, – какую гадость?

Тот лишь улыбнулся, прежде чем растаять в полу – тьме:

– Если правда хочешь знать, можешь спросить сама.

С минуту Ева просто сидела, не зная, чего ей хочется больше: разыскивать некроманта – или бежать на поиски Эльена. Наконец сознавая, что именно в глазах Герберта показалось ей неправильным: зрачки. Узкие, с булавочную головку, не реагирующие на свет зрачки того, кто принял что-то, чего принимать не следует.

Неужели в её короткой семнадцатилетней жизни снова…

Всё же, определившись с приоритетами, Ева вскочила с кровати. Не без труда вспомнив, что бегать по всему замку в поисках призрака не обязательно, схватила с прикроватного столика колокольчик, который Герберт зачаровал для неё; огласив комнату отчаянным звоном, бросила кусок поющего железа обратно на стол, кусая губы.

Не волнуйся, сказал он ей когда-то – очень, очень давно, пока Ева рассказывала ему про погибшего брата, в нашем мире тоже есть…

– Эльен, – выдохнула девушка, когда вечность спустя удивлённый дворецкий, откликнувшись на магический зов, заглянул в её дверь, – Герберт принимает наркотики?

Застывшая поза и виноватое молчание ответили ей лучше любых слов.

– Я пытался его остановить, – удручённо произнёс призрак, так и не пройдя внутрь. – Он даже слушать отказывался. Единственный раз в жизни пригрозил меня отпустить. Упокоить.

– Зачем ему это?!

Возможно, во всех других случаях вопрос был бы глупым, – но Герберт казался ей последним человеком, которым могла двигать жажда забыться или погоня за эйфорией.

– Чтобы заглянуть туда, куда в здравом уме он заглянуть не способен. – Несчастный призрак стоял на пороге, сцепив перед собой опущенные руки, и глядел в сторону. – Звёздная пыль… расширяет сознание. Придаёт сил. Отбивает желание спать. Помогает ему работать. До того он принимал её лишь несколько раз – когда дорабатывал ту формулу, которая помогла поднять его кота. И вас. – Эльен снова взглянул на неё: в светлых глазах, как и в голосе, сквозило страстное желание оправдать кого-то. Вопрос, кого больше: Герберта или себя. – Он делает это не для удовольствия. И у него железная воля, лиоретта. Другие, приняв пыль пару раз, впали бы в зависимость на всю жизнь. Он же, добившись успеха в том, чего хотел, больше ни разу не притронулся к этой… к подобным веществам. До последних дней.

Ева неподвижно смотрела на дверь. Перед глазами стояло бледное, неестественно бледное лицо Герберта, на миг сменившееся лицом Лёшки. И Мелок прибежал будто в испуге…

…нужно лишь зайти ещё чуточку дальше…

– Лиоретта?

Ева безмолвно рванула к двери.

– Лиоретта…

– Где он?! – Это она прорычала прямо ему в лицо. – В спальне? В кабинете? Говори!

– В кабинете. – Эльен невольно попятился, освобождая проход. – Лиоретта, он не велел его тревожить, он…

Без лишних слов проскользнув в оставленную щель, Ева помчалась по замковому коридору к лестничному колодцу. Кристаллы на стенах стремительно вспыхивали по цепочке, всегда опережая её на шаг.

– Не хочу тебя тревожить, златовласка, – изрёк Мэт, пока она бежала вверх по лестнице, – но поскольку мы оба заинтересованы в том, чтобы малыш прожил подольше, тебе стоит поторопиться.

– Я не могу бежать быстрее, – огрызнулась Ева, перескакивая через две ступеньки и радуясь, что в текущем состоянии можно не думать о дыхании. – Что с ним?

– Ну как, – рассеянно откликнулся демон, который летел рядом с ней, даже не думая двигать ногами, – он, конечно, мальчик умный, и мнит себя эдаким последователем Заратустры… ах, старина Фридрих, презабавный был малый… однако иногда и его ума на что-то не хватает. Даже если душой он сверхчеловек, то телом, увы, человек самый обычный. Когда он упирается в свой умственный потолок, то, как ты могла понять, прибегает к стимуляторам определённого рода. И вот принятая доза не помогает найти решение, и он её увеличивает, но это не помогает, и приходится увеличивать снова. И если в какой-то момент решение так и не найдётся, а новая доза случайно окажется больше той, что человек может относительно безболезненно вынести…

Ругнувшись – на сей раз отнюдь не музыкально, – Ева припустила к кабинету ещё скорее, чем до того, что прежде казалось ей невозможным. Благо лестница за речь Мэта успела закончиться: остался лишь забег по длинному коридору. Стрельчатые арки, проносившиеся над головой, почти сливались в одну. Какого чёрта эти замки строят такими огромными? Только бы не опоздать, только бы не опоздать, только бы…

– Герберт! – рывком опустив ручку, Ева толкнула дверь и ввалилась внутрь.

Он сидел за тем же столом, за которым когда-то Ева лечила его изрезанные ладони. Откинулся на спинку, прикрыв глаза. Руки на подлокотниках, брошенное перо валяется на раскрытой странице книги для записей, рядом – крохотная деревянная шкатулка, похожая на табакерку.

– Герберт?..

Ева подошла ближе. Хотела подбежать, но страх и зловещая безмятежность представшей перед ней картины замедляли шаги.

– Герберт…

Табакерка скрывала под откинутой крышкой чёрный порошок, чуть отливавший серебром. Открытую страницу всю исчеркали торопливыми, неряшливыми, обрамлёнными кляксами записями. Формулу, начертанную последней, перечеркнули столько раз, что бумага прорвалась насквозь. Несколько вырванных, скомканных листов валялись на полу сбоку от стола – рядом с кучками пепла, оставшимися от тех, что не только вырвали, но и спалили, расцветив подпалинами тёмный дощатый пол.

Переступив через пепел и бумажные комья, оттягивая момент истины, Ева наконец склонилась над его креслом.

Герберт казался спящим. Лишь кожа, бледная до какой-то снежной белизны, да синие губы указывали, что это не просто сон. И дыхание: редкое, неритмичное, едва заметное.

Её сердце не ёкнуло. Руки не похолодели. Лишь глубоко, очень глубоко внутри что-то завопило от ужаса.

– Нет, нет, нет! – Ева яростно тряхнула его за плечи. Не дождавшись реакции, отчаянно, наотмашь хлестнула по щеке, про себя прося прощения. – Не смей, слышишь?! Проснись!

Спустя ещё три пощёчины он всё же приоткрыл непонимающие, рассеянные, сонные глаза.

– Ева?

Слово прозвучало так неразборчиво, будто к языку его подвесили валун. Отсутствующий взгляд с трудом фокусировался на её лице.

– Я здесь, – она лихорадочно вглядывалась в тусклые, словно выцветшие глаза, – я здесь, будь со мной, слышишь? Эльен! – бешеный крик зазвенел под бесстрастно-белым потолком. – Герберт, позови Эльена, слышишь?!

Ева не знала, послушался он или нет. Знала лишь, что по-хорошему ей стоило подумать обо всех возможных последствиях прежде, чем бежать, и позвать призрака с собой. Но тогда ей было немного не до того.

Увидела, как он плавно, будто в замедленной съёмке, тянет руку к её лицу – и, так и не донеся, бессильно роняет обратно на кожаный подлокотник.

– Я… я не могу, – полуразборчиво, бессвязно прошептал Герберт, – не могу найти. Ты… страдаешь. Я страдаю. А если найду, ты уйдёшь. Уйдёшь.

– Что найти?

– Оживить. Тебя. Айрес… не знает…

Пауза, разделявшая слова, сорвалась в молчание. Блеклые ресницы сомкнулись, вновь отдавая своего владельца во власть сна, в любую секунду готового обернуться вечным.

– Дыши! – Ева бесцеремонно отвесила ему новую пощёчину, выдернувшую некроманта из черноты близящегося забвения. – Дыши! Смотри на меня, на меня, понял? Не смей умирать! Тем, что умрёшь, ты меня не спасёшь!

Он смотрел. Покорный и тихий, как провинившийся ребёнок, бледный и хрупкий, как фигурка изо льда или сахара, красивый и печальный, как ангелы с фресок Мелоццо да Форли. Неожиданно уязвимый, неожиданно беззащитный: настолько, что это казалось бы трогательным, не будь ситуация до безнадёги страшна.