Ножевая атака Шарапов Валерий
– Вы видели в руках у Ярушкина вот этот нож?
– Лично я ножа не видел. Ни этого, ни какого другого. Они дрались один на один, как говорится, все честь по чести. И молодой этот, надо сказать, умело кулаками махал, но куда ему с Юркой Липницким тягаться. Тот ведь, кроме всего прочего, еще и перворазрядник по боксу. Так вот, повозился с ним Юрка и поймал на встречный. Ярушкин рухнул как подкошенный, а эти щеглы тут же на Юрку набросились.
– Кто набросился? Вы, я так полагаю, сейчас имеете в виду не одноклубников Ярушкина, а местную шпану.
– Их, кого же еще! Мы, когда эти сопляки Липницкого повалили, уж ждать ничего не стали, налетели на местных, а вслед за нами и спартаковцы включились. Кто-то разнимать пытался, а кто-то тут же стал кулаками махать. Короче, такая свистопляска пошла, что не сразу разберешь, кто за кого и с кем. – арасев усмехнулся и потрогал отекшую скулу. – Их по двое-трое на каждого нашего приходилось, и вот он – результат.
Зверев изобразил, что понимает, и задал очередной вопрос:
– Скажите, а после того как Липницкий упал, он тут же встал или остался лежать?
– Не знаю, когда началась драка, я смотрел только на тех, кто стоял передо мной. Сами же, наверное, представляете, как это бывает.
– Полагаю, спрашивать у вас, видели ли вы, с кем непосредственно дрался Зацепин, не имеет смысла? Он точно в драке участвовал?
– Участвовал. А вот кто против него стоял… Тут уж извините, темно было.
Поблагодарив Карасева, Зверев попрощался с ним и попросил Кравцова пригласить следующего свидетеля. Им оказался вратарь смоленской команды. Не меньше метра девяносто, чернявый и сухопарый, Андрей Геннадьевич Михальченко вошел в кабинет и занял место, где только что сидел Карасев. Этому в драке досталось определенно больше. Под левым глазом у мужчины красовался огромный синяк. Правая рука была загипсована и висела на лямке.
Так же, как и полузащитник Карасев, вратарь смолян тоже не понравился Звереву. Дерганый и всем недовольный, он с ходу начал возмущаться:
– Ну наконец-то, а то сижу у вас тут уже второй час, а у меня, между прочим, рука сломана! Да-да! – Михальченко приподнял руку, демонстрируя свеженаложенный гипс. – Сначала эти уроды меня поломали, а теперь еще и вы надо мной измываетесь! Допросы, расспросы, следственные эксперименты! Юрка Липницкий в своем стиле! Охмурил малолетку, а нам всем из-за него отдуваться пришлось! Я сам бы в драку ни за что не полез, если бы не Димка Кобзин! Это он у нас задиристый, а я нет. «Пошли, говорит, там сейчас такое начнется!» А что начнется? Мне уже тридцать семь, у меня жена и два сына. В детстве я, конечно, тоже любил кулаками помахать, а сейчас все эти выяснения отношений мне до смерти не нужны. Димка меня и на танцы эти затащил, он же, гад, меня и в кусты потащил, а я, дурак, и пошел. Лучше бы я в гостинице остался да книжку почитал, нужны мне были эти танцы, а теперь вот, – Михальченко снова принялся демонстрировать загипсованную руку. – Сколько времени кость срастаться будет? Минимум месяц! А что это значит? Я ни играть теперь, ни работать не смогу. А все из-за чего? Из-за того, что Юрочка наш куколку смазливую решил окрутить. Чтоб ему пусто было! Лучше бы его одного местные отметелили, а так всем досталось. Ой… Не хотел ведь я на эти танцульки идти! Так ведь пошел!
Зверев, которому уже надоело верещание собеседника, указал на лежавший на столе Корнева нож:
– Вы видели в руках Ярушкина вот этот нож?
– Да ничего я не видел. Какой-то нож был. Все о нем говорят.
– А кто конкретно говорит?
– Да наши все. Раз Зацепина порезали, значит, был нож. Говорят, что местные нож опознали, он якобы Ярушкину принадлежит. А раз его нож, стало быть, он убил! Какие тут сомнения!
Зверев поморщился, посмотрел на Кравцова, на этот раз тот внимательно слушал показания свидетеля и с недовольным видом качал головой.
– Ну свои суждения вы изложили, а уж выводы, извините, мы сами будем делать, – сказал Зверев. – Тем не менее ножа в руках Ярушкина вы не видели, и именно так будет записано в протоколе!
– Видел, не видел! Да я всего-то и помню, как Кобзин меня за рукав потащил, я вырвал руку, и тут бах! Удар – и «свет» погас. Очнулся от боли уже на земле, потому что мне кто-то ботинком на руку наступил. Я руками голову прикрыл, а меня ногами и дубьем колотят. Вот же сволочи…
Зверев сухо поблагодарил Михальченко за сведения, пожелал выздоровления и попросил пригласить следующего.
Очередной свидетель оказался тем самым Дмитрием Борисовичем Кобзиным, который, по словам Михальченко, уговорил его пойти в Летний сад на танцы и едва ли не силком принудил к участию в драке. Низкорослый, но довольно крепкий, Кобзин походил на обычного деревенского парня. Поломанный нос и уже зарубцевавшийся шрам на правой брови подтверждали слова Михальченко о том, что этот коротконогий крепыш настоящий задира и драчун.
В отличие от двух первых футболистов «Труда» Кобзин понравился Звереву. Он все время шутил и вел себя так, словно его пригласили не на допрос, а на праздничное застолье. В отличие от двух первых свидетелей Кобзин не имел видимых увечий и следов на лице и на теле, если, конечно, не считать разбитых костяшек на обеих кулаках. Однако, так же как и прочие, центральный защитник смолян также подтвердил то, что Ярушкин в драке вел себя честно и никакого ножа у него не было. Когда Зверев задал свои вопросы еще двум защитникам клуба «Труд», братьям Черенковым – Максиму и Всеволоду, пообщался с двумя нападающими, Иваном Величко и Андреем Рузовым, он в очередной раз услышал то, что никто из смоленских футболистов ножа ни у Ярушкина, ни у кого-либо другого не видел. На «десерт» Зверев оставил уже изрядно утомленного Липницкого, который уже не меньше двух часов сидел в коридоре.
Перед тем как приступить к допросу Лепницкого, он спросил у Кравцова:
– С чего вы вообще взяли, что у Ярушкина был нож, если все смоленские футболисты это не подтверждают?
– Нож опознали двое из десяти опрошенных игроков местного «Спартака», а также подружка Ярушкина, Олеся Купревич, – ответил следователь. – Всех их я опросил в первую очередь и уже отпустил.
– А что говорят местные, которые участвовали в драке?
– А местных еще самих нужно найти! Когда эта свора услышала милицейские свистки, вся кодла разбежалась в разные стороны. Участковые, конечно, уже опрашивают билетершу и местных девчонок, но те никого пока что не назвали. Говорят, что ни имен, ни фамилий дружков Ярушкина, участвовавших в баталии, они не знают. К тому же я уверен, даже если эти парнишки и отыщутся, они будут отрицать свое участие в драке, а может, даже и свое знакомство с Ярушкиным. Что уж тут говорить про нож?
Зверев наморщил лоб и достал из кармана пачку сигарет.
– С этим трудно не согласиться! – сказал он, закурил и сам вышел в коридор, чтобы пригласить последнего томившегося в ожидании свидетеля.
Когда Липницкий вошел в кабинет Кравцова, он выглядел совершенно не так, как вчерашним вечером на танцплощадке в Летнем саду. Вся его уверенность и бравада куда-то исчезли, и на этот раз «десятый номер» смоленского клуба казался угрюмым и опустошенным. Голова лучшего нападающего смоленского клуба была перевязана бинтами, под левым глазом красовался огромный синяк, правая бровь была заклеена пластырем. Поздоровавшись, он уселся на предложенный ему стул и в течение всей беседы почти не смотрел ни на Кравцова, который сидел за столом и что-то записывал по ходу разговора, ни на Зверева, который тоже пересел на соседний стул и задавал вопросы свидетелю.
– Извините, что пришлось так долго ждать, я постараюсь вас надолго не задерживать, – начал Зверев разговор. – Итак, давайте начнем с главного вопроса: кто же все-таки затеял драку?
– Ну уж, конечно, не я. У меня и в мыслях не было выяснять отношения с этим молокососом!
– А девушка? Купревич, могу я узнать детали вашего с нею общения?
– Что девушка? Подошел, пригласил, она согласилась. Что в этом такого?
– Многие ваши товарищи по команде считают, что вы чуть ли не нарочно провоцировали Ярушкина…
– Вот еще! Считают они! Если они действительно винят меня в смерти Аркаши Зацепина, то пусть скажут мне это в лицо. А то наушничают и несут всякую чушь! Если бы девчонка не захотела идти со мной, она бы не пошла.
– То есть вы хотите сказать, что никто из членов вашего клуба не предъявил вам свои претензии из-за случившегося инцидента?
Липницкий фыркнул и впервые посмотрел на Зверева.
– Почему же не предъявил? Предъявил!
– И кто же?
– Жбан. Орал на меня так, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули, пока я вопли его слушал! «Я же говорил… зачем вы вообще туда пошли…» Он и про то, что из-за меня Аркашу убили, тоже кричал, да чего там говорить? – Липницкий махнул рукой и снова отвернулся.
– А в каких отношениях вы были с убитым?
– В каких отношениях? Да ни в каких. Играли вместе, не более того.
– А с другими членами вашей команды… Ну с кем из ваших одноклубников вы общаетесь? Дружите.
Липницкий пожал плечами:
– Да со всеми понемногу. Сказать, что есть кто-то, кто мне особо близок, я не могу.
– Хорошо! Теперь давайте перейдем непосредственно к ссоре! Когда к вам подошел Ярушкин, что он вам сказал?
Липницкий хмыкнул и потрогал заклеенную пластырем бровь.
– Что он мог еще сказать? Сказал, что это его девчонка, и потребовал, чтобы я отвалил.
– А вы?
– Что я? Послал его к черту.
– А он?
– Пригласил прогуляться в лесок.
– И вы так сразу пошли, прекрасно понимая, что дружки Ярушкина последуют за вами? Или вы думали, что они не пойдут?
– Вот еще! Конечно, я знал, что пойдут.
– И вы не испугались?
– У меня разряд по боксу. С дворовой шпаной я обычно справляюсь на раз-два. Двух-трех я бы вырубил без труда, – хвастливо заявил Липницкий. – Откуда ж мне знать, что они такой толпой явятся. Да еще с кольями и ножами…
– То есть ваши противники были вооружены палками и ножами?
– Так ясное дело, были вооружены. Раз Аркашу порезали, значит, были и ножи!
Зверев встал, подошел к столу и достал из верхнего ящика нож.
– А теперь главный вопрос. В ходе драки вы видели в руках Ярушкина этот нож?
Липницкий мельком глянул на нож и снова отвернулся.
– Нет, не видел.
– Может быть, вы видели его у кого-то другого из участников драки?
Липницкий помотал головой.
– В таком случае вы можете идти!
Липницкий встал и вышел из кабинета, а Зверев насел на Кравцова:
– Ну и что у нас получается? Никто из опрошенных не видел ножа ни у Ярушкина, ни у кого-либо другого из числа футболистов «Спартака» и дравшихся на их стороне местных хулиганов. И ты после этого говоришь, что в виновности Ярушкина у тебя нет никакого сомнения?
Кравцов покачал головой и отодвинул на дальний край стола лежавший перед ним нож.
– Да! В виновности Ярушкина у меня нет сомнений. Просто я, помимо этих свидетелей, уже провел большую работу и выяснил, что это нож Ярушкина. Три свидетеля и этот запойный тренер Лопатин ясно дали понять, что нож Ярушкина. Опять же отпечатки…
– Отпечатки на ноже – это, конечно, серьезно!
– Да уж куда серьезнее. И не забывай, что у Ярушкина был мотив!
– Мотив? Ты считаешь, что если тебя сбили с ног, то за это нужно сразу убивать? По-моему, ревность гораздо более сильный мотив! Если бы жертвой преступления стал Липницкий, я бы еще подумал, а так…
– Удар по ногам стал причиной поражения команды «Спартака»…
– Если, по-твоему, это достаточное основание для того, чтобы убить человека, то можно подозревать всех членов проигравшей команды. Да и любого из местных болельщиков тоже. Одним словом, Корнев был прав, на этом деле еще рановато ставить точку, – подытожил Зверев.
Глава третья
Вернувшись в свой кабинет, Зверев несколько часов изучал материалы дела: протокол осмотра места преступления, протокол обыска квартиры Ярушкина и заключения экспертов. Особо важной деталью стало то, что, помимо ножевого ранения в спину, явившегося причиной смерти жертвы, у убитого имелся след от пулевого ранения, причем тоже в спине. Это, разумеется, не могло не заинтересовать Зверева. Однако информации о том, откуда взялся этот след, в материалах дела не нашлось. Так как сейчас выяснить биографию убитого не представлялось возможным, Зверев решил заняться ею позже и принялся изучать снимки с места убийства.
На фотографии, сделанной экспертом на месте преступления, были засняты с разных ракурсов место расположения трупа, само тело и, конечно же, валявшийся возле тела нож. Разглядывая фото, Зверев мысленно восстанавливал последовательность событий.
Судя по фотографии и описанию, Зацепина убили у беседки в нескольких десятках метров от поляны, где проходила основная драка. Его ударили со стороны спины в кустах, в довольно большом отдалении от фонарного столба, что и объясняло то, что никто из дерущихся не увидел, как произошло убийство. Наверняка на месте убийства была полная темень, так как свет фонаря туда просто не попадал.
Из показаний участников драки никто так и не смог с уверенностью сказать, что в ходе потасовки видел в руках Ярушкина нож. Однако трое сообщили, что видели у Ярушкина обнаруженный на месте преступления нож раньше. Двое из трех давших показания были игроками «Спартака»: полузащитники Макеев и Богомолов, третьим свидетелем, подтвердившим то, что нож принадлежит Ярушкину, стала подруга главного подозреваемого Олеся Купревич – девушка, из-за которой и произошла ссора двух форвардов соперничающих команд. Зверев размышлял. То, что на ноже помимо отпечатков пальцев Ярушкина была обнаружена кровь убитого, абсолютно ничего не доказывало. На фотографии отчетливо просматривалось темное пятно, и именно в этой луже крови нож и лежал. Выходило, что убийца после того как нанес свой подлый удар в спину, тут же бросил орудие преступления на землю и скрылся, оставив на месте такую важную улику.
Почему убийца так поступил? Почему не унес с собой или хотя бы не стер отпечатки пальцев? Не успел? Не догадался? Вывод напрашивался сам собой. Убийца просто испугался и выбросил орудие преступления, точно оно жгло ему руки. Тогда почему же в показаниях проводивших арест Ярушкина милиционеров говорилось, что в момент задержания форвард «Спартака» был спокоен, сопротивления не оказал и принял свой арест как должное. Ну что ж, чтобы ответить на все эти вопросы, нужно было понять, что за человек этот Ярушкин, подытожил Зверев. Отодвинув от себя материалы дела, Павел Васильевич закурил, потом позвонил дежурному и распорядился доставить к нему подозреваемого.
Когда Ярушкина привели в кабинет, Зверев, попыхивая сигаретой, указал парню на стул. Мишка сел и угрюмо уставился в распахнутое окно. Многочисленные синяки, разбитая губа – главный подозреваемый мало чем отличался от опрошенных Зверевым накануне футболистов клуба «Труд».
– Курить хочешь? – Павел Васильевич протянул парню пачку.
– Не курю. Я же спортсмен, – Мишка говорил тихо, и в его тоне Зверев не ощущал ни обиды, ни злости. В глазах парня Зверев увидел какую-то безграничную тоску и уныние угнетенного напавшими на него невзгодами человека. Мишка то и дело хрустел костяшками пальцев, сглатывал и ежился точно от холода; «рассеченная нижняя губа, покрытая коркой запекшейся крови, делала парня похожим на надутого утенка.
– Если спортсмен, чего же ведешь себя так неспортивно?
– Что вы имеете в виду?
– Ты зачем во время матча Зацепину по физиономии съездил?
Мишка дернулся, и Зверев впервые увидел в глазах парня недобрые огоньки.
– А вы знаете, что он сделал? Видели, как он меня подковал?
– Не было меня там, и ничего я не видел! – осадил парня Зверев.
– Вот именно, что не видели! А вот если бы видели… Так по щиколотке врезал, что искры из глаз брызнули. К тому же, если бы не эта подножка, я наверняка бы еще не один гол забил, и мы бы не проиграли.
Парень насупился и, сцепив кисти в замок, снова щелкнул костяшками пальцев.
– Почему тебя Шаманом зовут? – продолжил расспрашивать Зверев.
Мишка усмехнулся и, расцепив руки, почесал подбородок.
– Да все потому же. Из-за характера моего…
– И какой же у тебя характер?
– Вспыльчивый!
– И что с того?
– Это с легкой руки Митрофаныча меня Шаманом звать стали, – Мишка попытался улыбнуться, но тут же скривился и коснулся пальцами рассеченной губы. – Я тогда, помнится, тоже по ногам получил и сразу же на обидчика с кулаками полез – только это на тренировке было. Ну Митрофаныч тут же на поле выбежал, оттащил меня и говорит: «Ты чего же это делаешь, дурья башка? Чуть что, сразу в «бубен» бьешь!» Ребята наши заржали, и с тех самых пор стал я для всех Мишка Шаман.
Зверев понимающе кивнул и загасил в пепельнице сигарету, взял из лежавшей перед ним папки листок и прочел выдержку из дела Мишки.
– Михаил Ярушкин… тридцатого года рождения… уроженец города Великие Луки… С детских лет отличался непослушанием и вспыльчивостью. Исключен из пионеров за драку… Ого! А в школе-то из-за чего дрался?
– А мало ли из-за чего мальчишки дерутся?
Вспомнив свое шальное детство, детский дом на Интернациональной и постоянные стычки со «старшаками», Зверев невольно улыбнулся.
Этот парень чем-то напомнил Звереву его самого. Только Звереву в свое время повезло, а этот парень вскорости может угодить за решетку за убийство. Зверев отложил папку и задал следующий вопрос:
– А условный срок ты тоже из-за драки получил?
Глаза Ярушкина сверкнули:
– Да так… одному ублюдку челюсть сломал… причем в двух местах. Мне в то время уже восемнадцать исполнилось, мог бы и загреметь, спасибо Митрофановичу – выручил. У него сосед – сам начальник милиции.
Зверев недовольно поморщился:
– Думаешь, он тебя и в этот раз выручит?
Мишка снова опустил голову:
– На этот раз не получится. Тут убийство, а у меня к тому же условный срок. Так что прощай, спорт, прощайте, друзья, ну и Олеська, тоже прощай, она наверняка меня ждать не станет.
– В тот первый раз, когда ты чуть на нары не угодил, тоже из-за нее пострадал?
Мишка промолчал и отвернулся. Зверев продолжил:
– Что же ты на одни и те же грабли наступаешь? Не мог потерпеть…
Мишка снова оживился и сжал кулаки:
– А чего она с этим вихрастым пошла?
– Ты сейчас о Липницком?
– О ком же еще? Я ведь сразу заметил, как он на мою Олеську зыркает! Ну, подошел к ней, предложил уйти, а она ни в какую! Чего это я, говорит, уходить должна? Я, говорит, танцевать хочу!
– А ты чего же тогда сам ее не пригласил?
Мишка пожал плечами.
– Да какое там приглашать? Я и так-то танцор никудышный, а тут еще этот Зацепин меня так подковал, что я на ногу до сих пор еле ступаю…
– И за это ты его убил?
На этот раз глаза Мишки сверкнули по-настоящему зло.
– Не убивал я его! Сто раз уже говорил! И дальше говорить буду! Не убивал, и все! Вот только чувствую, что не особо мне мои показания помогут.
– Чего ж так-то?
– А от того, что все против меня. Следователь ваш мне довольно подробно все изложил. В деталях, так сказать. И про нож, и про кровь на нем, и про отпечатки! Так что спета моя песенка. Мне все еще с детства постоянно твердили, что плохо кончу, что рано или поздно… все равно сяду! – Мишка махнул рукой и отвернулся. – Только хоть режьте меня, но буду на своем стоять, потому что не убивал этого смоленского! По морде обидчику дать – это я завсегда, а вот чтобы вот так – исподтишка, да в спину.
– Ну хорошо. Давай представим, что я тебе поверил…
– Поверил, как же?
– Не хами! А то гляньте, расхныкался, как девчонка. Убил – пойдешь в тюрьму! Не убивал – разберемся. Если не соврал, выйдешь отсюда и пойдешь к своей Олеське. Давай-ка расскажи мне в деталях свою версию случившегося…
– Так я же вашему Кравцову и так все рассказал!
– А теперь мне расскажешь!
Мишка слегка оживился:
– Ну хорошо. Играли мы, значит… Счет на табло четыре – четыре, я к штрафной бегу, а тут этот! Удар по ногам, я и вспыхнул как порох. Хрясь ему в нос, он на меня. Ну растащили нас. Фельдшер наш тут же стал Зацепину кровь останавливать, а меня с поля удалили. За то, что Зацепин меня с ног сбил, им пенальти назначили. Трофим стал бить и в штангу попал. Наши после этого совсем скисли, а этот Липницкий еще один гол нам забил. Понятное дело, настроение у меня ноль! До конца игры на скамейке просидел, потом со всеми в душ и домой. А по дороге Олеську встретил, она ведь тоже на игре была. Отругала меня за то, что я с этим Зацепиным сцепился, и сказала, что вечером на танцы собралась. Ох уж мне эти танцы! Олеська ведь у меня красавица, вот к ней всякая шушера и лезет. Если бы не она, не пошел бы я в этот чертов Летний сад, будь он неладен.
– Все понятно, а теперь про нож расскажи.
– Нож этот немецкий, трофейный, мне его Митрофаныч подарил. Он его еще в Первую мировую у какого-то фрица отнял. Больно уж этот нож всем нам нравился, потому-то Лопатин и пообещал подарить нож тому, кто на чемпионате области больше всех голов забьет. Тут уж я расстарался, и нож мне достался.
– А где ты его хранил?
– В сумке вместе с формой!
– Постоянно с собой носил?
– Постоянно.
– Значит, и в день убийства он тоже в сумке лежал?
– Лежал. После игры, когда я домой пришел, сумку разбирать не стал и просто бросил в коридоре. А сам на диван плюхнулся.
– И долго пролежал?
– Долго, до самого вечера. Пробовал книжку почитать, да не смог. В книгу смотрю, а перед глазами то Зацепин этот разбитым носом сипит, то Олеська моя. Как представлю себе, что она там с кем-нибудь другим кружит, так аж в горле ком. Так что долго я лежал, а вечером на эти чертовы танцы поперся.
– Жалеешь теперь, поди, что поперся?
– Вот еще! Если бы не пошел, как бы там оно еще кончилось…
– Ты о чем?
– Да все про Олеську! Вон она как с этим Липницким вальсировала!
– Так ты у нас ревнивец, оказывается.
– И что с того? Олеська – она моя! Чужого мне не надо, но и своего не отдам… – Мишка отвернулся и надул губы, как капризный карапуз.
– А ее мнение на этот счет тебя не интересует?
Мишка еще сильнее надул щеки.
– Да какое там мнение! Она все это специально делает, чтобы меня позлить, вот и крутит хвостом от скуки.
– Ладно, с этим вопросом разобрались. Увидел ты, как твоя зазноба с другим общается, и…
– Подошел, слово за слово, отошли в сторонку, и пошло-поехало, – Мишка принялся тереть виски.
– Голова болит?
– Есть немного. Этот Липницкий мне разок хорошо попал, да и в общей суматохе еще пару раз здорово попало.
– Ну ничего, пройдет. Дальше рассказывай.
– А чего тут рассказывать, помахали кулаками, с ног он меня сбил, а дальше все как с ума посходили. Потом ваши набежали, в свистки свистят, руки всем крутить начали, ну я и свинтил по-быстренькому. Домой пришел, кровь смыл и рубашку постирал. Рубашка вся в крови была, и рукав один оторван. Хотел было в кровать лечь, а тут стук в двери. Открываю, а за дверью Оса стоит. Оса – это Витька Дьячук! Сосед наш из второго подъезда. Сопляк совсем, а среди своих мазу держит так, что мама не горюй! – Мишка беззлобно ухмыльнулся. – Ему еще только тринадцать, но наши старшаки его к себе уже допускают!
– Наши – это твои дружки?
– Ну да. С членами команды своей я, если тренера не считать, не особо близок. А с ребятами из нашего района общаюсь регулярно.
– Ты у них тоже в авторитете?
– Ну да, а что?
– Да так, ничего, продолжай. Пришел к тебе Оса, и что?
– Оса, как я уже сказал, мелкий еще, поэтому его самого и его дружков пока на танцы не пускают. Потому-то они обычно возле танцплощадки на деревьях сидят. Смотрят.
– Это Оса тебе рассказал, что в Летнем саду труп нашли?
– Он. Сказал, что, когда все наши после драки смылись, милиционеры в кустах труп нашли. Убитый, говорит, тот самый смоленский футболист, который меня на поле у «штрафной» подковал. А еще говорит, что возле убитого нож нашли, точно такой же, как мой. Я тогда сразу недоброе почуял. Сунулся в сумку, а ножа-то и нет! – Мишка поежился. – Что тут говорить, испугался. Позвонил Митрофанычу, рассказал, что да как, а он мне так строго и говорит: «Точно не ты убил?» – «Нет, – говорю, – не я!» После этого он мне велел дома сидеть, пообещал, что придет, да только не успел. Спустя минут десять милиция ко мне явилась. Упаковали меня в «воронок» и сюда привезли. Вот и вся моя история.
Зверев кивнул и снова уткнулся в материалы дела. Спустя несколько минут он убрал документы в папку и сказал:
– Ладно, паря! Пока отдыхай. Проверим мы твои слова и в том, что произошло, разберемся.
Мишка фыркнул.
– Так уж и разберетесь?
– Разберемся, это уж я тебе обещаю. Если не убивал никого, то выйдешь отсюда, а если соврал, то уж не взыщи – схлопочешь по полной. Это я тебе тоже обещаю.
Вечером, придя домой, Зверев лег в постель чуть раньше обычного и долго не мог уснуть. Он думал о Шамане, Лопатине и почему-то об Эмилии Эдуардовне, которая так настойчиво расхваливала ему фильм про подводников. Когда Зверева наконец-то сморил сон, уже светало.
Звонок будильника заставил его вскочить, и он не сразу понял, что же так бьет ему в мозг. Спазм сжал виски, и Павел Васильевич с трудом заставил себя не застонать. Хлопнув по трезвонящему будильнику ладонью, он поставил чайник и, не дождавшись, когда тот закипит, выключил плиту. Оделся, отметив про себя, что делает это небрежно, без привычных ему трепетности и аккуратности. Он вышел во двор и жадно вдохнул утренний, пока еще не успевший накалиться воздух. Снова почувствовав боль в висках, он решил, что не стоит спешить на работу, к все тем же бумагам и протоколам. Поэтому прежде чем направиться в управление, он решил встретиться еще с одним свидетелем.
Глава четвертая
Центральное почтовое отделение, в котором, по имевшимся у Зверева данным, вот уже несколько лет работала подружка Шамана Олеся Купревич, представляло собой серое одноэтажное сооружение с помятой крышей и решетками на окнах. Когда Зверев подошел к зданию, он увидел, что единственная дверь, ведущая на Главпочтамт, подперта кирпичом, а сам вход наполовину перекрыт стареньким грузовичком, «ЗИС-фургоном», выкрашенным синей краской. Видимо, грузовичок только что привез почту, поэтому у входа скопился народ. Двое помятых мужичков выгружали из фургона какие-то ящики и коробки, один из них держал в зубах папироску, второй постоянно шмыгал носом и что-то жевал. Ни первый, ни второй грузчик, видимо, особо не обращали внимания на то, что несколько человек из числа посетителей уже давно не могут попасть внутрь здания и терпеливо ожидают, когда закончится разгрузка почты. Зверев снова ощутил боль в висках и сказал самому себе, что, наверное, тоже стоит подождать. Однако, когда один из грузчиков поставил возле фургона очередную коробку, сел на нее и закурил, Зверев заскрежетал зубами. Какое-то время он все же постоял на месте, а потом, выждав момент, отодвинул ногой ближайшую коробку, протиснулся между стеной и фургоном и хотел пронырнуть в дверь.
– Куда лезешь? – зарычал первый грузчик, не разжимая зубов, чтобы не выронить папиросу.
Второй грузчик тут же преградил Звереву путь.
– Не лезь! Не видишь, мы работаем?
– Работаете?.. Вы?..
– Слышь, фраер, отвали, а то схлопочешь…
– Схлопочу?.. Я?.. – Зверев беззвучно рассмеялся, при этом он тут же ощутил, что боль, которая все утро так сжимала ему виски, словно испарилась.
– Лучше отойди, а то…
– Что «а то»?.. – Зверев несильно толкнул мужика плечом.
– Да я тя… – мужчина не договорил, потому что Зверев ткнул его в грудь, на этот раз уже основанием ладони. Мужик задержал дыхание, захрипел и отступил.
– Да ты чего? Совсем с ума… – очередная грубая фраза оборвалась на полуслове, потому что Зверев шагнул вперед и наступил грузчику на сапог.
Тот сразу как-то осел, скривился и проскулил:
– Больно же.
– А ты подвинься и пропусти людей, тогда и больно не будет.
– Ладно, – мужик подался назад, Зверев отпустил его ногу.
– Вот и молодец!
Осадив нагловатых работников Главпочтамта, Павел Васильевич почувствовал себя лучше. Он вошел в здание, вслед за ним поспешили все те, кто так долго толпился у дверей. Почувствовав прилив бодрости, Зверев тут же отметил, что боль в висках почти полностью прекратилась. Однако, оказавшись в приемном зале, битком набитом посетителями, Павел Васильевич поморщился. Утро… будний день… Откуда же их всех столько сбежалось?
Не вставая в очередь, Зверев протиснулся к ближайшему окошку и показал удостоверение.
– Я только спросить!
Сзади загалдели, какой-то мужик схватил его за рукав, но, увидав хмурый взгляд и удостоверение, тут же отдернул руку. Старушка, ворвавшаяся вслед за Зверевым и ставшая свидетельницей его противоборства с наглыми грузчиками, тут же его поддержала:
– Не слушай их, сынок, спрашивай, чего хотел.
– Спасибо, мать, – Зверев кивнул бабульке и спросил у работницы почтамта, где ему найти Олесю Купревич. Почтальонша оказалась не столь любезной, что-то пробурчала и указала на служебный вход. Павел Васильевич не стал заострять внимание на бестактности почтальонши, протиснулся сквозь толпу и вошел в указанную дверь. Миновав узкий коридор, он без стука ступил в комнату, на двери которой висела табличка с надписью «Сортировочная».
Оказавшись в комнате, Зверев тут же ослабил галстук и поморщился, так как в помещении было душно и стоял довольно неприятный запах. Здесь пахло вяленой рыбой, копченой колбасой и прогорклым салом; стоявшие у задней стены стеллажи были доверху забиты фанерными ящиками и бандеролями, исписанными химическим карандашом и запечатанными сургучными печатями. Вдоль правой стены прямо на полу лежали стопки газет, журналов и разномастных пакетов и свертков. Несколько облаченных в синие халаты и белые косынки женщин сосредоточенно сортировали отправления и потому не сразу обратили внимание на незваного гостя.
– Могу я увидеть Олесю Купревич? – вежливо поинтересовался Зверев у ближайшей женщины, очкастой толстушки лет сорока пяти.
– Олеська! Тут к тебе еще один кавалер заявился! – крикнула женщина, не отрываясь от работы.
Читать бесплатно другие книги:
